Секреты модельной общаги 11 страница

Может быть, взять и все ей рассказать?

Я представила себе Светлану такой, какая она есть, — не будущая знаменитая модель, любившая строить из себя гламурную особу и обожавшая внимание мужчин, а просто девушка Светлана. Я не думала, что мужчины ее используют, — она, видимо, наслаждалась сексом не меньше мужчин, если не больше. Но вот ее одержимость Робером — что это? Неужели он воплощал для нее то, чего она лишилась, когда ее отец проиграл битву с бутылкой (его печень просто не выдержала), оставив ее с матерью самим заботиться о себе в какой- то убогой квартирке без горячей воды постсоветского периода? Робер был ее старше, это правда. Возможно, он казался ей папочкой, которого у нее по сути никогда и не было, прямой противоположностью ее собственного отца: вместо того чтобы лакать всякую бурду, Робер потягивал превосходное бордо; вместо того чтобы работать на какой-то там грязной фабрике, Робер заправлял роскошнейшим из всех роскошных клубов Города огней. Вместо того чтобы оставить ее с матерью почти без средств к существованию, Робер имел весомый банковский счет, пухнущий от евро, и мог о ней позаботиться.

Мне действительно было ее жаль. Вроде бы. Но в основном я просто устала от напряжения. Пришла пора покончить с этим. Лучше сорвать пластырь одним быстрым движением, чем сдирать потихоньку.

— Послушай, Светлана, — сказала я, собираясь с духом при мысли о девушках, вырезанных с фотографии Робера.

«Она все прекрасно воспримет».

— Йес? — отозвалась она, неудовлетворенная моими прежними объяснениями, но, конечно, никак не ожидая бомбы, которую я собиралась на нее сбросить.

— Хизер должна тебе кое-что сказать. — Я невольно перешла на ее стиль речи, но потом глубоко вздохнула и, тщательно подбирая слова, начала: — Я должна тебе сказать, вернее, мне нужно сказать, что…

Мою речь прервал глухой звонок в нашу дверь.

Признание так и осталось невысказанным, звонок заставил меня похолодеть.

К нам опять посетитель. Я бросилась к двери на тот случай, если прибыла очередная опасная улика в виде поющей телеграммы с детальным описанием каждой минуты вчерашнего вечера, до того как я успела признаться Светлане сама. Я глянула в глазок и увидела, что беспокоиться не о чем: за дверью стояла темноволосая девушка в окружении багажа. Она была одна.

Я открыла дверь. Высокая девушка славянской внешности, чуть сутулая. Определенно манекенщица и фотомодель. Вид у нее был несчастный: глаза провалились, верхняя губа подрагивала, как у ребенка, который старается доказать, что он большой и не будет плакать, ободрав коленку.

— Привет… меня зовут Хизер, — произнесла я, представляясь.

Девушка не ответила мне тем же, только вдруг начала тихонько поскуливать, а потом залилась слезами в три ручья.

— Уа-а-а-а!

И это она еще не видела нашей спальни.

Девушка все плакала и плакала. Оказалось, бедняжка долго крепилась перед тем, как разрыдаться. Она стоически держалась, пока собирала вещи в шикарных апартаментах, где жила со своим, теперь уже бывшим, бойфрендом. Даже ни разу не всхлипнула за время пути до общаги в его навороченном внедорожнике. А потом парень просто высадил ее перед зданием на обочину со всем барахлом.

— Я позвоню, — бросил он на ходу и поспешно влился в поток машин.

Она не проронила ни слезинки, совершая мучительный подъем на лифте вместе с деловым типом, жившим на несколько этажей выше нас. Но как только я открыла дверь и представилась, она решила, что пора, и открыла шлюзы, оросив свое лицо огромными круглыми слезами. Ее буквально трясло от рыданий. Я отвела ее к дивану, где она не утихала добрых пятнадцать минут. Я пыталась успокоить девушку, гладила ее по голове, подсовывая «клинекс».

Разговор со Светланой пришлось отложить. (Должна признать, я даже обрадовалась. К тому же это странное появление отвлекло внимание Светланы от букета.)

Светлана позаимствовала у Кайли бутылку «Столичной» и налила небольшую порцию в надежде успокоить незнакомку. Наконец таинственная девушка немного пришла в себя и, присев повыше, сделала глоточек.

— Сп-п-пасибо, — произнесла она первое членораздельное слово за все то время, что провела в нашей компании. У нее был славянский акцент, но не такой, как у Светланы. Она убрала с лица мокрые от слез пряди волос, еще раз глотнула водки, а затем прикончила весь стаканчик. — П-п- простите, не знаю, что на меня нашло, я просто… у-а-а-а!!!

Она снова плюхнулась навзничь и заревела.

Светлана закатила глаза и отошла в сторону: в этом году она выполнила свой долг доброй самаритянки. Похоже, русская начала сравнивать себя с этой странной птицей, залетевшей в нашу обитель, — новенькая выглядела прямой конкуренткой моей соседке. Высокая и стройная, как березка, с точеными чертами лица, словно сошедшая с музейных полотен, несмотря на припухшие веки и щеки.

Она долго рыдала, но потом перестала, на этот раз окончательно. К этому времени из аптеки вернулась Кайли со свежим запасом метамуцила, и тихоня исландка подгребла из тренажерного зала. Было что-то притягательное в этой несчастной, поэтому мы все уселись вокруг нее кружком. Кайли налила ей еще выпить, и девушка, утерев слезы, разговорилась. Вот ее история.

Звали ее Люция. Родом она была из одного словацкого городка, такого маленького, что его нельзя было увидеть на большинстве карт, а если на каких-то картах он и был указан, то, чтобы прочитать его название, приходилось вооружаться лупой. По этому поводу она, однако, не переживала. Живя на ферме, она стойко переносила послевоенные тяготы, по крайней мере по сравнению с остальными жителями города: ее отец оказался хорошим фермером. У коров не кончалось молоко, огород никогда не подводил, и куры всегда хорошо неслись.

Она целыми днями носилась по полям, сочиняла сказки о своих коровах, о том, как X разозлилась на Y за то, что та посмотрела на ее мужа, огромного быка, который фыркал и брыкался по ту сторону забора. Люция была счастлива.

С ней произошло то же, что и с другими девушками, пошедшими в модели: поначалу благословение природы воспринималось как недостаток. Как-то очень внезапно она выросла до полных шести футов, тогда как остальные сверстницы оставались миленькими и маленькими. Она ходила по облупившимся коридорам посткоммунистической школы словно марсианка. Однако прошло года два, и люди начали замечать ее потрясающую красоту, гордясь этим диким цветком, выросшим на родной словацкой почве. Она выходила в сад за домом разрыхлить мотыгой грядки, и проезжавшие мимо развалюхи, выпускавшие голубой выхлоп, притормаживали, а сидевшие за рулем седенькие дядечки плотоядно ей улыбались. Отец Люции обзавелся дробовиком, о чем оповестил всю округу, чтобы слишком пылкие парни держались подальше.

Когда Люция заходила в городское кафе, она превращалась в королеву, заставляя посетителей задерживаться допоздна. Они курили одну сигарету без фильтра за другой и пили не переставая, а сами рассказывали ей истории о прошлых днях, шутили и вообще всячески старались добиться ее благосклонности. Она превратилась в своего рода местную знаменитость, хотя ничего для этого не делала.

Дальше рассказ стал несколько туманным — девушка с удовольствием вспоминала и родной город, и ферму, и всех стариков, но, перейдя к тому периоду, когда она стала моделью, Люция сразу затихла, словно ей было больно об этом говорить. Каким-то образом она оказалась в Братиславе, столице Словакии, или это была Прага в Чешской Республике, я все время их путаю. Один предприимчивый горожанин, пожелавший показать сель-

скую красоту жителям большого города, отвел ее к своему другу, кузен которого работал фотографом. Она с грустью покидала родной дом — вот и все, что я поняла сквозь рыдания, которые накатывали на нее каждый раз, когда она заговаривала о своем городе, — но в то же время она с радостью предвкушала путешествие по новым местам. Тогда ей было шестнадцать.

Вскоре ее перевезли в Париж для участия в показах. Она разгуливала по подиуму с профессиональной грацией, словно всю жизнь только этим и занималась, и демонстрировала в лучах прожекторов модные шмотки, стоившие намного больше, чем годовой доход ее семьи. Но она по-прежнему оставалась скромной (так, по крайней мере, утверждала сама Люция), никогда не забывала своих дурацких коров и кафе.

Люция была успешной манекенщицей и добилась гораздо большего, чем любая из нас, обитательниц общаги. Она участвовала в показах самых знаменитых модельеров, и одно время даже поговаривали, будто совсем скоро она станет первым номером. Заполучившее Люцию агентство с радостью торговало ею по всей Европе, и она красовалась то на одном подиуме, то на другом, выставляя на всеобщее обозрение идеальное тело и не менее безукоризненное лицо.

Во время фотосессии в Париже она познакомилась с довольно известным чернокожим фотографом, родившимся в Британии, но переехавшим жить в Нью-Йорк. (Должна признать, это был по- настоящему клевый парень. Я как-то видела его на вечеринке — без Люции, слава богу, иначе она затопила бы нас слезами, — и меня тогда поразило, какой он красавчик, он буквально излучал уверенность и мужское обаяние, не то что другие мужчины, вращавшиеся в мире моды. Между прочим, он там был со своей новой подружкой-моделью.)

Люция и фотограф мгновенно спелись. На следующий же день после знакомства она убедила его переехать к ней в роскошный номер люкс, снятый для нее фирмой. Ей отчаянно не хватало компании. Это был своего рода маленький медовый месяц, без всякой регистрации, разумеется. Восемнадцатилетняя словацкая модель и фотограф чуть постарше превратили номер люкс в разгромленный сексодром, выходя оттуда в перерывах между съемками и совокуплениями только для того, чтобы пополнить запасы кокаина и презервативов. Проведя множество одиноких ночей в разъездах, скучая по семье и ферме, Люция наверняка обрадовалась бы любым отношениям, а фотограф был счастлив, что получил… в общем, сами знаете что.

Его небольшие каникулы растянулись на неопределенный период, а работы в Париже временно не было. Настала пора им разъехаться. Он улетел в Нью-Йорк, но взял с нее обещание, что она приедет сюда через месяц. К нему. Судя по тому, что я слышала о нем, он не отличался сентиментальностью, но, возможно, у него все-таки осталось сердце, потому что он действительно искренне хотел увидеть Люцию в Штатах. Не без помощи обширных связей ей удалось получить визу, после чего Люция немедля рванула в Соединенные Штаты навстречу своей судьбе.

В Нью-Йорке она встречалась со многими представителями индустрии моды и в конце концов выбрала контракт с нашим агентством, готовая оставить свой след и здесь. Поначалу ей сопутствовал успех. Отголоски европейской известности сработали и в Нью-Йорке: участие в разных показах, фото на развороте в каком-нибудь журнале, но ни одного большого коммерческого контракта, который бы обеспечил ей будущее. Престиж не всегда пропорционален наличности, в чем все мы, модели, рано или поздно убеждаемся. Люция переехала к своему фотографу, обитавшему во вполне приличной двухкомнатной квартирке в Бруклине, и сопровождала его на всевозможных мероприятиях. Все шло хорошо. Она по-прежнему скучала по Словакии, высылала деньги семье, и жизнь была прекрасна.

А потом контракты стали предлагать все реже и реже. Она приближалась к роковой черте в двадцать один год, когда большинство моделей вступают в другой период своей жизни, женский. Вообще, совершеннолетие для модели — как смертный приговор: на каждом кастинге ты видишь тех, кто постарше, чей срок годности отпечатан в уголках глаз, легких морщинках на лбу, слегка расплывшихся телах, возможно, готовящихся к материнству. А в индустрии моды так заведено — выбрасывать вещь с истекшим сроком хранения, для них это все равно что очистить холодильник от остатков, которые, вероятно, все еще пригодны для употребления. Просто никто не хочет рисковать. Да и зачем? Легче отправиться в ближайший магазин и купить свежие продукты.

Люция начала все больше времени проводить дома, в размышлениях — правда, о чем, я точно не знаю. Фотограф заставлял ее чаще ходить на кастинги, надеясь, что для нее не все потеряно. Но в конце концов он стал отстраняться. А потом у него появилась привычка исчезать по вечерам, не давая почти никаких объяснений, иногда только бурчал про какой-то «проект» с редактором или дизайнером и испарялся.

Однажды, вертя в руках его мобильник, Люция обнаружила, что имя этому «проекту» Женева. Люция провела элементарную детективную работу и выяснила, что Женева не имеет отношения ни к строгой горной стране Швейцарии, ни к какому-либо соглашению, а является не кем иным, как восемнадцатилетней моделью из конкурирующего агентства. Но Люция, не отличавшаяся взрывным темпераментом, до поры до времени решила помалкивать. Она просто надеялась, что увлечение Женевой скоро пройдет. Не прошло. Фотограф в один прекрасный день заявил, что, возможно, — вот именно, возможно, — они с Люцией слишком много времени проводят вместе и его это сильно отвлекает от работы. Что, возможно, ей следует найти собственное жилье. Потом «найти собственное жилье» переросло в «сделать паузу», после чего «сделать паузу» превратилось в «давай встречаться с другими людьми». Люция была поражена в самое сердце. Ей не хотелось встречаться с другими людьми, но фотограф ее уговорил. Она даже вовремя не подстраховалась с финансами, и теперь, когда работы становилось все меньше, а морщин на ее пока молодом лице становилось все больше, денег у нее почти не осталось.

Нужно отдать должное фотографу — он не был тупым или абсолютно бессердечным. Он знал, что агентство держит для иногородних девушек квартиру. Это позволило ему спустить курок чуть раньше, чем ожидала Люция, — вероятно, Женева уже скулила за дверью с вещами в руках, ожидая, когда можно будет въехать в квартиру фотографа.

Вот так и получилось, что Люция с глазами, полными слез, тоскуя по далекой-далекой Словакии и любимому дому, нажала на кнопку звонка нашей двери, не дав тем самым сорваться признанию с моих губ.

К концу ее горестного повествования глаза у нас были на мокром месте, даже у Светланы, и Кайли потянулась за последней салфеткой, чтобы утереть слезы.

— Все мужчины ублюдки, — сказала она, и мы дружно закивали.

Своим заявлением она выразила самую суть.

Исландка в порыве чувств кинулась к компьютеру и отослала письмо своей семье, где рассказала, как сильно по всем соскучилась. Мы молча выпили по две порции водки. Люция к этому времени почти совсем успокоилась. Я постаралась найти для нее хоть какие-то слова утешения.

— Ну, здесь у нас, конечно, не пятизвездочный отель, но жить можно. И мы никогда не бросим в беде, — сказала я, не упомянув о висящем над нами дамокловом мече увольнения.

Люция обвела взглядом унылую обстановку, но ее больше интересовали новые сожительницы — проведя последние пару лет в компании фотографа и пережив его холодность, она действительно обрадовалась, оказавшись среди людей, которые не только ее понимают, но и поддерживают. Обрадовалась, насколько это было возможно.

Вечером мы с Люцией остались вдвоем, остальные девушки разошлись по своим делам. Светлана бросила вызов непогоде и отправилась на свидание с каким-то рекламным агентом в танцевальный клуб, где, наверное, народу было не слишком густо из-за метели. Исландке предстояла встреча со своим земляком, владельцем «форда». Даже Кайли исчезла — возможно, у нее снова вспыхнул роман с женатиком.

Разговор с Люцией, вероятно, впервые позволил мне трезво взглянуть на вещи — передо мной сидела девушка, добившаяся гораздо большего, чем любая из нас. Она была на вершине славы, расхаживая по подиумам Милана, Парижа и Нью- Йорка (правда, много заработать ей не удалось, зато она участвовала в показах, о которых можно было только мечтать), а теперь сидела на продавленном грязном диване в общаге для моделей, рыдая над своим разбитым сердцем. Трудно, наверное, в двадцать один оказаться почти списанной в тираж. Вся ее история, как я тогда думала, была невероятно жестокой. Даже если вдруг удача тебе улыбнется, гарантий абсолютного успеха это не дает. Оглянуться не успеешь, как превратишься во вчерашнюю новость, использованный товар. Но что еще оставалось делать? Нам приходилось следовать за мечтой, иначе нельзя было ее добиться. Ни одна модель еще не стала звездой мирового масштаба, оставаясь при этом банковской служащей в Дейтоне, штат Огайо. Нужно всецело отдаваться своему делу. Так я говорила себе.

Мои мысли неизбежно переключились на Робера и те гигантские возможности, которые могли бы открыться передо мной благодаря нашим отношениям. Фотограф Люции явно был еще тем бабником, любителем моделей, нашедшим замену Люции спустя каких-то два года совместной жизни. Но Робер был не такой, я точно знала. Это сразу чувствовалось по его поведению. Теперь, когда Светлана благополучно убралась из общаги, я принесла цветы из кухни и впервые как следует их разглядела. Мне показалось, что они могут приободрить Люцию, но главное — мне просто хотелось полюбоваться ими без пристального надзора русской.

Красивый, элегантно составленный букет. Аромат цветов послужил приятным дополнением к странному запашку, до сих пор витавшему в гостиной. В нашу квартирку словно ворвался сноп радости прямо из заснеженного мира за окном. Я опасалась, что Люция не слишком обрадуется (цветы могли напомнить ей о потерянной любви), но мне очень хотелось рассмотреть их, потрогать, подумать о том, что они олицетворяют для меня в отношениях с Робером.

Люция бросила взгляд на букет и вопросительно посмотрела на меня.

— Прости, — сказала я, слегка смущенная тем, что не справилась с собой в присутствии этой бедняжки, чье сердце было так грубо растоптано. — Они от… одного мужчины.

— Хорошо, — сказал Люция.

Мне показалось, что она опять сорвется, но ей удалось взять себя в руки и не повалиться на диван, зайдясь рыданиями.

Тот факт, что словачка только что открыла перед нами душу, позволил мне довериться ей. Если так получилось, что она прервала уже готовое сорваться с губ признание насчет Робера, то, возможно, она могла выслушать его вместо русской.

— Люция, — неуверенно начала я. Даже мама ничего об этом не знала.

— Да?

— Послушай, я хочу кое-что рассказать о том… мужчине, который прислал цветы. В общем, я попала в переплет.

— Какой? — заинтересованно спросила она, слегка подвинувшись на диване.

— Я хочу спросить, что бы ты сделала… если бы… ну… одна из твоих подруг влюбилась в кое- кого, хотя ты уверена, что это глупо, и они совсем не подходят друг другу, но она тебя не слушает. А кроме того, тебе кажется, что ты сама начала влюбляться в того же парня. И на самом деле ему нравишься ты, а не она?

— Подруга, говоришь? — переспросила Люция. — Насколько близкая?

Признаться, что это Светлана? В последний момент я струсила.

— Ну… хм… не самая близкая подруга, наверное… — промямлила я.

— Что ж, у меня была ситуация с одной девчонкой из агентства, которой приглянулся мой- мой…

Дойдя до имени своего бывшего бойфренда, она не смогла преодолеть этот барьер и вновь разревелась.

«Отличный ход, Хизер», — сказала я себе, машинально вручая Люции очередную бумажную салфетку. Выбрала себе по-настоящему стойкую наперсницу. Салфетки кончились, и мне пришлось сходить в ванную за рулоном туалетной бумаги: исландка, стараясь, видимо, завоевать наше расположение, прошлась по магазинам и затоварила нас самым грубым и толстым бумажным изделием.

Больше я не затрагивала болезненных тем, а цветы вновь переместила на кухню, водрузив на холодильник, где они не будут так бросаться в глаза.

Снег за окошком продолжал сыпать не переставая, и я включила телевизор, лишь бы отвлечь Люцию от ее горя, да и самой отвлечься. По одному из каналов классики показывали старое черно-белое кино. Люция вспомнила, что видела его в детстве дублированным. Это была романтическая комедия. Я спустилась в гастроном на первый этаж и купила нам целую пинту мороженого, хотя знала, что завтра об этом очень пожалею. Ну и ладно. Фильм успокоил Люцию, я тоже расслабилась, позволив актерам со старомодным акцентом вести остроумный диалог, перенося меня тем самым в другое место и время, когда Голливуд делал все, чтобы девушки, заслуживавшие того, добивались и мужчины, и денег. Мы тогда не были моделями обеспокоенными проблемами собственного веса и тем, как выжить в Нью-Йорке при такой конкуренции. Мы превратились в двух девчонок, одна из которых только что всласть нарыдалась, а теперь они вместе смотрели кино и лакомились мороженым.

В тот вечер Светлана вернулась чуть раньше обычного: холод и снег даже ей помешали уйти в загул до половины пятого утра.

Почему-то у меня совершенно вылетело из головы вновь поднять тему Робера.

Настало Рождество. Но никому из нас не достались рождественские дары в виде контрактов — ни один из редакторов не собирался взять на себя роль Санта-Клауса и подарить нам то, что мы по- настоящему хотели получить в уходящем году. Исландка выехала из общаги, вернулась в свою северную страну, оставив Кайли, Светлану, Люцию и меня продолжать борьбу за существование в Нью-Йорке.

Кастинги проходили чуть реже и тише, все, кто работал в индустрии моды, прожигали жизнь на вечеринках, предвкушая скорые каникулы, когда они встретятся со своими любимыми (или, наоборот, расстанутся с ними, отправившись позагорать под палящее солнце Рио). До наступления праздника мне предстояло появиться в галерее всего несколько раз. Чему я была даже рада. Предостережение Робера насчет Виллема здорово меня смутило. И хотя я по-прежнему любила атмосферу искусства — даже если просто сидела в галерее, наслаждаясь предметами вокруг себя, — к своему боссу я начала относиться настороженно.

В последний рабочий день перед каникулами Биллем вручил мне подарок, завернутый в самую модную оберточную бумагу в стиле Джексона Поллока. [35]

— Надеюсь, тебе понравится, — сказал Биллем. — Я даже почти уверен, хотя никогда нельзя знать наперед.

Я осторожно развернула подарок: это был толстый каталог американского искусства, где были представлены работы начиная с 1950 года.

Биллем пытливо посмотрел на меня. Книга была превосходна, как раз то, что мне нужно, чтобы коротать скучные вечера в общаге, когда все остальные смотрят повтор «Уилла и Грейс». [36]Но я до жути боялась показаться чересчур благодарной, ведь он мог понять это не так. А еще я на всякий случай проверила, не висит ли где на стенке веточка омелы.

— Спасибо, Биллем, подарок просто чудесный, — произнесла я несколько бесстрастно.

— Все в порядке? — спросил он, уловив странную нотку.

— Да, все прекрасно, просто я немного устала, — сказала я.

Он охотно повелся или, по крайней мере, сделал вид, что повелся.

— Некоторые репродукции из этой книги мне до сих пор не попадались. Абсолютно новый каталог, только что из типографии, — с гордостью пояснил он. — Сигнальный экземпляр, тираж даже еще не отпечатан — его специально для меня раздобыл один мой коллега-редактор.

Я открыла книгу и прочла: «Хизер, пусть твоя жизнь всегда будет произведением искусства, таким же прекрасным, как ты сама. С наилучшими пожеланиями, Биллем».

Мое недавно приобретенное предубеждение против бельгийца дало небольшую трещину…

— Превосходно, Биллем, — искренне восхитилась я. — Большое тебе спасибо.

— Ну вот, я так и знал, что Даниель ошибся. Он сказал, что тебе не понравится!

До моего отъезда домой на Рождество, я разочек виделась с Робером, и это свидание пусть и не шло ни в какое сравнение с первым вечером, в «Бунгало», когда я буквально ног под собой не чуяла, оказалось гораздо лучше второго. (К тому же здесь следует отметить, что прошло оно от начала до конца без призрака Светланы.) Я растеряла всю решимость, заставлявшую признаться Светлане об интересе месье дю Круа к моей особе, и довольствовалась тем, что держала наш роман «ле шито-крыто», как сказали бы французы, имеющие обыкновение довольно странным образом использовать американизмы.

Мой француз был весь в делах, готовясь к открытию нового клуба: добывал разрешения для нью-йоркского бара «Шива», все дни напролет пропадал на деловых встречах по любому поводу — начиная с того, какой кафельной плиткой отделывать туалеты, и заканчивая тем, под каким углом следует устанавливать будку диджея. Но все равно Робер пригласил меня в «Сохо Гранд», чтобы выпить в честь праздника.

В день свидания с Робером я решительно вытащила себя за шиворот на холод, чтобы в конце концов дойти до Музея современного искусства, раз все равно нет кастингов, — на то, чтобы попасть в него, у меня ушло четыре месяца, тогда как в самом начале я думала, что буду бегать туда каждую неделю. Я утешала себя тем фактом, что много работаю в галерее и тем самым развиваю свой интерес к искусству, но галерея Клюстера не могла сравниться с большим музеем, заполненным лучшими произведениями современного искусства со всего мира, даже если, как утверждал Биллем, его отдел последних поступлений был до смешного убог.

По дороге в музей я прошла мимо Центра Рокфеллера, [37]по которому носились орды покупателей в поисках подарков, а также толпы зевак, которые хотели посмотреть на огромную рождественскую ель и понаблюдать, как спотыкаются и падают на катке розовощекие любители коньков. А еще мне попался «Saks» с его праздничными витринами. Я быстро прошла мимо универмага, с болью думая о всех милых платьицах, потрясающих туфлях и модных сумочках, купить которые мне никак не светит. Я представила, как Дженетт бродит здесь со своей мамашей, выбирает дорогие шмотки и расплачивается деньгами, которые принесла ей рекламная кампания. Меня утешало одно — я пришла сюда не за покупками. Я пришла сюда за искусством.

Японский архитектор Йошио Танигучи так обновил здание музея, что, глядя на его шикарный фасад, захватывало дух, и мне показалось, что я попала в храм, когда ступила на эскалатор, вознесший меня в его залы. Я бродила по подвесным переходам, чувствуя себя легкой как пушинка и беззаботной — такого со мной ни разу не случалось с тех пор, как я сделала первый шаг в Манхэттене. В последнее время обмеры в агентстве снова начали сводить меня с ума (скажем так, достигнутый прогресс дошел до мертвой точки), и я постоянно находилась на мушке у Люка с его маленькой книжицей и сантиметром. Но сейчас, гуляя по галереям, впитывая красоту произведений, созданию которых люди зачастую посвящали всю свою жизнь, я больше не испытывала стресса.

Под конец я заглянула в крыло, отведенное фотографии. Там среди прочих висели несколько работ Дианы Арбус, трагического мастера.

Вместо того чтобы тратить жизнь, фотографируя красивое, стройное, гламурное, сливки высшего света, куда все мы, модели, стремились, она предпочла иметь дело с чудаками, отбросами общества, людьми, задавленными проблемами. Был среди ее работ портрет одной старухи в розовой шляпке и старомодных очечках. Время не пощадило ее лица. Арбус удалось поймать удивительно трогательный взгляд, который, казалось, предостерегал всех нас от тщеславия. Кожа на лице старушки обвисла от прожитых лет.

По щеке у меня скатилась слезинка, потом другая. Не могу сказать почему. Просто очень трогательный снимок, а не то, что мне взгрустнулось. Объектив Арбус сумел поймать, быть может, секундную красоту того взгляда и сохранить ее навсегда. Мои мысли невольно снова вернулись к тому фотографу, с которым мне пришлось столкнуться во время первой фотосессии: «От тебя требуется только одно — чтобы ты выглядела красиво».

На свидании с Робером в окружении красивых людей я все время вспоминала снимок Арбус. Вечер я начала в умиротворенном состоянии, более спокойная, чем обычно, — так сильно на меня подействовал музей, — но, выпив несколько коктейлей, я оживилась. Робер, успевший провернуть много дел перед тем, как вернуться на Рождество в Париж, снова был воплощением спокойствия и обаяния. Туристы и жители Нью-Йорка одинаково проникались праздничным весельем в баре отеля, уже многие годы имевшем отличную репутацию.

Робер извинился за то, что в прошлый раз вел себя как бука, а потом начал мне льстить, говоря, что я очень красива и для него остается загадкой, почему я до сих пор не украшаю обложки всех модных журналов. Он немного перегнул палку с комплиментами, но я решила, что в нем говорят французские гены. Я охотно закрыла на его лесть глаза, особенно потому, что после четвертого коктейля меня гораздо больше интересовало, что у него там, в джинсах, а не в генах. Я начала мечтательно на него поглядывать, наслаждаясь каждой секундой. И в разговоре старательно обходила следующие темы во избежание проблем прошлого свидания: Биллем, галереи в Челси, дамское угодничество, коварство соблазнителей, подлые поступки, пиво «Stella Artois» и все, пусть даже отдаленно, бельгийское.

Вечер подходил к концу, на следующий день Робер улетал. Мы собирались уже уходить, когда неожиданно он замер и как-то хитро мне улыбнулся, словно готовил сюрприз.

— Чуть не забыл! — сказал он и, подозвав официантку, что-то шепнул ей на ухо.

Она взглянула на меня, улыбнулась и прошла за стойку бара. Вернулась она через несколько секунд, держа в руках коробку, обернутую блестящей серебряной бумагой, с изящным бантиком на крышке. Коробку она передала Роберу.

— Веселого Рождества, — произнес он по-французски, вручая мне подарок.

— Но я не… — запротестовала я, жалея, что ничего ему не приготовила.

— Шшш, доставь мне удовольствие, — сказал он, дотронувшись до моей руки.

Я развернула подарок и увидела пару убийственных шпилек от Dior.

— Робер, ну зачем ты беспокоился… Они, должно быть, безумно дорогие… — Глядя на туфли, я поняла, что они идеально мне подходят. — Как раз мой размер! Как ты угадал?

Дата добавления: 2014-11-20