Июнь–ноябрь 1940 г. 1 страница

Oперация «Морской лев» и Битва за Британию

18‑го июня 1940 г. Гитлер встретился в Мюнхене с Муссолини и изложил ему условия перемирия с Францией. Он не хотел навязывать Франции жесткие условия, и поэтому Италии не будет позволено завладеть французским флотом или колониями, хотя Муссолини на это очень надеялся. Итальянцы даже не будут присутствовать на церемонии подписания перемирия. Тем временем Япония поторопилась воспользоваться поражением Франции. Правительство Токио предупредило Петена о необходимости немедленно прекратить военные поставки силам националистов в Китае через Индокитай. Вторжения во Французский Индокитай можно было ожидать в любой момент. Французский губернатор колонии поддался нажиму со стороны японцев и разрешил им разместить свои войска и авиацию в Тонкине.

21 июня подготовка к заключению перемирия была завершена. Гитлер, давно мечтавший о наступлении этого момента, приказал доставить из музея в Компьенский лес железнодорожный вагон маршала Фоша – тот самый, в котором представители Германии в 1918 г. подписали капитуляцию. Фюрер мечтал отомстить за унижение, не дававшее ему покоя многие годы. Устроившись в вагоне, Гитлер ожидал делегацию генерала Юнцера. Вместе с ним в вагоне находились Риббентроп, заместитель фюрера по партии Рудольф Гесс, Геринг, Редер, Браухич и генерал‑полковник Вильгельм Кейтель, начальник штаба Верховного главного командования вермахта. Офицер СС Отто Гюнше, адъютант Гитлера, взял с собой пистолет на тот случай, если кто‑нибудь из делегатов‑французов попытается напасть на Гитлера. Пока Кейтель зачитывал условия перемирия, Гитлер хранил молчание. Затем он ушел и позвонил Геббельсу. «Теперь позор смыт, – записал Геббельс в своем дневнике. – Ощущение, будто родился заново».

Юнцеру сообщили о том, что вермахт оккупирует северную половину Франции и Атлантическое побережье. Правительству маршала Петена оставят две пятых территории страны и разрешат держать армию численностью в 100 тыс. человек. Франция должна будет оплачивать расходы немцев на оккупацию, причем устанавливался фантастически выгодный курс рейхсмарки по отношению к французскому франку. Германия, однако, обязалась не претендовать на французский флот и колонии. Гитлер понимал, что именно от этих двух пунктов не откажутся даже Петен и Вейган. Он хотел оторвать Францию от Великобритании и иметь гарантию, что французский флот не будет передан бывшему союзнику. Он даже отверг настойчивые пожелания ВМС Германии завладеть французским флотом, чтобы «продолжить войну против Великобритании».

Генерал Юнцер, подписав условия перемирия по указанию Вейгана, чувствовал угрызения совести. Он якобы сказал, что «если в ближайшие три месяца Великобританию не поставят на колени, мы войдем в историю как величайшие преступники». Перемирие официально вступило в силу ранним утром 25 июня. Гитлер выступил с официальным заявлением, в котором объявил о «самой великой победе всех времен». В Германии было приказано на десять дней вывесить государственные флаги и в течение недели звонить в колокола. Затем, рано утром 28 июня, Гитлер совершил экскурсию по Парижу, в сопровождении скульптора Арно Брекера и архитекторов Альберта Шпеера и Германа Гизлера. По иронии судьбы, в его свите был и генерал‑майор Ханс Шпайдель, которому спустя четыре года предстояло стать главным во Франции заговорщиком против Гитлера. Париж не произвел на Гитлера особого впечатления. Он предполагал, что планируемая им новая столица Великой Германии будет гораздо величественнее. Он вернулся в Германию, где разработал план своего триумфального въезда в Берлин и рассмотрел обращенный к Великобритании призыв принять условия мира, выдвигаемые Германией – этот призыв должен был утвердить рейхстаг.

Вместе с тем Гитлера беспокоил произошедший 28 июня захват Советским Союзом Бессарабии и Северной Буковины, принадлежавших Румынии. Амбиции Сталина в этом регионе угрожали дельте Дуная и месторождениям нефти в Плоешти, имевшим жизненно важное значение для Германии. Через три дня после этого события правительство Румынии отказалось от англо‑французских гарантий по обеспечению ее границ и направило своих эмиссаров в Берлин. «Ось» должна была вот‑вот приобрести еще одного союзника.

Черчилль, как и ранее, настроенный на продолжение борьбы, пришел к жесткому решению. Он, безусловно, жалел о телеграмме, направленной им Рузвельту 21 мая, в ней он поднимал вопрос о возможном поражении Великобритании и потере Королевского флота. В тот момент ему нужен был жест, который показал бы США и всему свободному миру его непреклонную готовность к сопротивлению. Поскольку вопрос французского флота, который мог попасть в руки Германии, волновал Черчилля больше всего, он решил раз и навсегда избавиться от этой проблемы. Он не получил ответа на свое послание, направленное новому французскому правительству, в котором настаивал на переходе французских военных кораблей в английские порты. Предыдущие заверения адмирала Дарлана уже не могли успокоить Черчилля, особенно учитывая то, что адмирал тайно присоединился к капитулянтам. Гарантии же Гитлера в рамках перемирия могли быть легко отброшены, как и все его прежние обещания. Французский флот был бы неоценим для немцев при вторжении в Великобританию, особенно после потерь, понесенных немецкими ВМС у берегов Норвегии. Вступление же в войну Италии представляло собой угрозу для господства Королевского флота на Средиземном море.

Нейтрализация очень сильных французских ВМС была, вне сомнений, задачей нереальной. «Вам поручается одна из самых неприятных и тяжелых задач, которые когда‑либо приходилось решать английскому адмиралу, – писал Черчилль в секретном приказе адмиралу сэру Джеймсу Сомервиллу, когда его Соединение «Н» вышло в море из Гибралтара вечером 2 июля. Сомервилл, как и большинство английских морских офицеров, был категорически против того, чтобы применить силу по отношению к флоту союзников, с которым он тесно сотрудничал на основе взаимопонимания. Он обратился по спецсвязи в адмиралтейство за разъяснениями относительно операции «Катапульта» и получил в ответ весьма необычные указания. Французам предоставлялся выбор: они могли присоединиться к англичанам и продолжать войну против Германии и Италии, могли отплыть в любой порт, принадлежащий Британии, в любой порт Французской Вест‑Индии (например, на Мартинику) или в США, либо затопить свои корабли в течение шести часов. Если же французы не примут ни одного из указанных вариантов, то адмирал, по «приказу Правительства Его Величества обязан применить силу в любой форме с целью не допустить, чтобы французские корабли попали в руки Германии или Италии».

Перед рассветом 3 июля англичане начали операцию. Французские военные корабли, находившиеся в портах южной Англии, были захвачены вооруженными абордажными командами, почти без людских потерь. В Александрии был использован более джентльменский подход: адмирал сэр Эндрю Каннингем блокировал французскую эскадру в гавани. Но во французской Северной Африке, в порту Мерс‑эль‑Кебир (неподалеку от Орана), где в былые времена находилась база берберских пиратов, разыгралась настоящая трагедия.

Британский эсминец Foxhound появился в районе порта на рассвете и, как только рассеялась утренняя дымка, представитель Сомервилла капитан Седрик Холланд подал сигнал о том, что он желает встретиться с французским командующим. Адмирал Марсель Жансуль, под командованием которого находились линкоры Strasbourg, Bretagne и Provence и небольшой отряд быстроходных эсминцев, отказался принять Холланда на своем флагмане Dunkerque. Холланд тогда предпринял безуспешную попытку провести переговоры через одного из хорошо знакомых ему офицеров‑артиллеристов, служившего на Dunkerque. Жансуль твердо стоял на том, что корабли французских ВМС никогда не перейдут под контроль немцев или итальянцев. Если же англичане будут продолжать свои угрозы, его эскадра применит силу против силы. Поскольку Жансуль по‑прежнему отказываться принять Холланда, тот переслал ему письменный ультиматум с изложением имеющихся вариантов. Возможность отплытия на Мартинику или в США, которая даже адмиралом Дарланом рассматривалась как приемлемый вариант, редко упоминается во французском изложении этого события, возможно, из‑за того что Жансуль в своих сообщениях Дарлану об этом даже не упомянул.

День становился все жарче. Холланд не оставлял своих попыток, но Жансуль категорически отказывался уступать. В 15.00, когда истек срок ультиматума, Сомервилл приказал самолетам «сордфиш» с авианосца Ark Royal сбросить магнитные мины у входа в гавань. Он надеялся этим убедить Жансуля в том, что не блефует. Наконец, Жансуль согласился встретиться с Холландом лично, и срок ультиматума был продлен до 17.30. Французы старались выиграть время, но Сомервилл, крайне отрицательно относившийся к полученному им приказу, был согласен пойти на такой риск. Поднимаясь на борт Dunkerque, Холланд, несомненно, задумался о таком неудачном совпадении названий. Он не мог не отметить, что французские команды заняли места по боевому расписанию, а буксиры стояли наготове, чтобы отвести четыре линкора от пирсов.

Жансуль предупредил Холланда о том, что если англичане откроют огонь, то это будет «равносильно объявлению войны». Он затопит свои корабли лишь в том случае, если немцы попытаются захватить их. Но Сомервилл находился под давлением адмиралтейства, которое требовало быстро завершить дело: к Мерс‑эль‑Кебиру, как следовало из данных радиоперехвата, приближалась эскадра французских крейсеров с базы в порту Алжир. Английский адмирал отправил Жансулю сообщение, в котором настаивал на том, что в случае отказа немедленно принять один из вариантов, он будет вынужден, как и предупреждал, в 17.30 открыть огонь. Холланду пришлось срочно покинуть французский корабль. Сомервилл прождал еще почти полчаса сверх второго, продленного срока ультиматума – в надежде, что французы изменят свое решение.

В 17.54 линейный крейсер Hood и линкоры Valiant и Resolution открыли огонь из 15‑дюймовых орудий главного калибра. Dunkerque и Provence получили серьезные повреждения, а Bretagne взорвалась и, опрокинувшись, затонула. Другие корабли по счастливой случайности не пострадали, но Сомервилл прекратил огонь, чтобы дать Жансулю еще один шанс. Он не увидел, что Strasbourg и два из трех эскадренных миноносцев, прячась в густом дыму, сумели выйти в открытое море. Когда самолет‑разведчик оповестил английского адмирала об их уходе, он не поверил донесению, считая, что поставленные мины должны были не позволить кораблям выйти из порта. В конце концов Hood отправился в погоню, а с Ark Royal взлетели самолеты «сордфиш» и «скьюе», но были перехвачены французскими истребителями, взлетевшими с аэродрома в Оране. Тем временем на побережье Северной Африки быстро опускалась ночь.

Потери на борту получивших повреждения в Мерс‑эль‑Кебир кораблей, были очень велики, особенно среди тех, кто был заперт в машинных отделениях. Многие задохнулись от дыма. Французских моряки потеряли 1297 человек убитыми и 350 ранеными. Большинство погибших были с Bretagne. Королевские ВМС справедливо считали операцию «Катапульта» наиболее бесславной из всех, которые им когда‑либо доводилось выполнять. Однако это сражение произвело необычайный эффект во всем мире, продемонстрировав, что Великобритания готова сражаться настолько беспощадно, насколько это потребуется. Рузвельт, в частности, был после этого уверен, что англичане не сдадутся. В Палате общин Черчилля приветствовали по той же причине, но не из ненависти к французам за их желание заключить перемирие.

Неистовая англофобия администрации Петена, шокировавшая американских дипломатов, превратилась после Мерс‑эль‑Кебира в крайнюю форму ненависти по отношению к англичанам. Но даже Петен и Вейган понимали, что объявление войны не принесет ничего хорошего. Они просто разорвали дипломатические отношения с Великобританией. Для Шарля де Голля это был, конечно, крайне трудный период. Очень немногие французские матросы и солдаты, оказавшиеся на английской территории, были готовы влиться в его зарождающуюся армию, в которой на тот момент насчитывалось всего несколько сот человек. Вместо этого большинство из них, испытывая тоску по родине, стремилось вернуться во Францию.

Гитлеру, который готовился с триумфом вернуться в Берлин, тоже пришлось задуматься над этими событиями. Он собирался предложить Англии «мир» сразу после своего возвращения, но теперь его стали одолевать сомнения.

Многие немцы, боявшиеся новой кровавой бани во Фландрии и Шампани, не могли прийти в себя от потрясающей победы. На этот раз они были уверены в том, что войне придет конец. Как и французские капитулянты, они думали, что Англия ни за что не выстоит в одиночку, а «партия мира» добьется смещения Черчилля. В субботу 6 июля юные особы в форме Союза немецких девушек, женского аналога гитлерюгенда, посыпали цветами всю дорогу от вокзала «Анхальтер Банхоф», куда прибывал поезд фюрера, до рейхсканцелярии. Огромные толпы народа стали собираться за шесть часов до его прибытия. Накал эмоций был необычайно высок, особенно после на удивление сдержанной реакции в Берлине на весть о взятии Парижа. Сейчас восторг немцев был куда больше, чем после присоединения Австрии. Даже противников режима захватил бурный прилив радости от победы. На этот раз он был еще сильнее от ненависти к Англии – единственному препятствию, оставшемуся на пути к установлению германской гегемонии над всей Европой.

Триумфу Гитлера в стиле римских императоров не хватало лишь пленных в цепях и рабов, которые шептали бы ему на ухо, что он все еще остается смертным. День его приезда был солнечным, это тоже казалось подтверждением чуда «погоды фюрера» по случаю знаменательных для Третьего рейха событий. Путь следования был заполнен «тысячами восторженных людей, кричавших и плакавших, доведенных до состояния исступления». Когда кортеж Гитлера из шестиколесных «мерседесов» достиг рейхсканцелярии, восторженные вопли представительниц Союза немецких девушек смешались с ревом толпы, призывавшей фюрера появиться на балконе.

Несколькими днями позже Гитлер принял решение. Обдумав все возможные варианты стратегии войны против Англии и обсудив с главнокомандующими видами вооруженных сил возможность вторжения, он издал «Директиву №16 о подготовке к операции по высадке в Англии». Первый такой план действий под названием Studie Nordwest был составлен еще в декабре предыдущего года. Однако и до того, как немецкий военно‑морской флот понес серьезные потери в норвежской кампании, гросс‑адмирал Редер настаивал на том, что вторжение можно предпринять лишь при условии полного господства люфтваффе в воздухе. Гальдер как представитель сухопутных войск считал, что вторжение должно быть крайним средством.

Перед немецким флотом стояла почти невыполнимая задача собрать достаточное количество судов для переброски через Ла‑Манш первых 100 тыс. солдат и офицеров вместе с танками, автотранспортом и снаряжением. Приходилось также считаться с безусловным превосходством Королевских ВМС над немецкими. Верховное главное командование немецких вооруженных сил выделило в качестве армий вторжения Шестую, Девятую и Шестнадцатую армии, дислоцированные вдоль побережья Ла‑Манша от Шербурского полуострова до Остенде. Затем эти силы были сокращены до двух армий – Девятой и Шестнадцатой, – которым предстояло высадиться в районе между Уэртингом и Фолкстоном.

Пререкания между различными видами вооруженных сил по поводу нерешенных проблем делали маловероятным проведение операции до начала осени с ее неустойчивой погодой. Единственным подразделением нацистской администрации, которое, судя по всему, всерьез воспринимало перспективу оккупации Великобритании, было РСХА (Главное управление имперской безопасности) Гиммлера, включавшее в себя гестапо и СД (Службу безопасности). Управление контрразведки, которым руководил Вальтер Шелленберг, представило необычайно подробные (и местами до смешного неточные) отчеты о Великобритании, вместе со «Специальным розыскным списком» на 2820 человек, которых гестапо намеревалось арестовать сразу после оккупации страны.

Гитлер был очень осторожен в отношении Англии по целому ряду других причин. Он опасался того, что в результате распада Британской империи ее колониями завладеют США, Япония и Советский Союз. Поэтому фюрер принял решение провести операцию «Морской лев» только в том случае, если люфтваффе Геринга, получившего к тому времени звание рейхсмаршала, сумеют поставить Британию на колени. В итоге в высших кругах нацистов оккупация Британии никогда не рассматривалась как первоочередная задача.

Но люфтваффе не были готовы к подобной роли. Геринг предположил, что после поражения Франции англичане будут сами обязательно искать мира. Его же воздушным армиям требовалось время на переоснащение. Потери немецкой авиации в странах Бенилюкса и Франции были намного выше, чем предполагалось. В общей сложности люфтваффе потеряли 1248 самолетов, в то время как потери Королевских ВВС составили 931 самолет. Больше времени, чем предполагалось, ушло и на то, чтобы перебросить в северную часть Франции эскадрильи немецких истребителей и бомбардировщиков. В течение первой половины июля люфтваффе просто сосредоточили свое внимание на судоходстве в Ла‑Манше, устье Темзы и Северном море. Они называли это «Войной в канале». Атаки немецких пикирующих бомбардировщиков и быстроходных торпедных катеров «S‑Boote» (которые англичане называли «E‑boats») фактически закрыли Ла‑Манш для английских транспортных судов.

19 июля Гитлер выступил с большой речью перед членами рейхстага и генералитетом на помпезной церемонии, проходившей в здании «Кролль‑оперы». Поздравив своих генералов и «возликовав» по поводу военных успехов Германии, он перешел к Англии, заклеймил Черчилля как поджигателя войны и обратился с «призывом к здравому смыслу», который был тут же отвергнут британским правительством. Гитлер никак не мог понять, что позиция Черчилля, являвшая собой яркий пример непоколебимой решимости, теперь стала неуязвимой.

Раздражение Гитлера особенно усилилось после его триумфа в железнодорожном вагоне в Компьенском лесу и последовавшего за этим роста могущества Германии. Оккупация вермахтом северных и западных районов Франции предоставляла также и доступ к сырью Испании и военно‑морским базам вдоль атлантического побережья. Эльзас, Лотарингия и Великое Герцогство Люксембургское, а также территория Эйпен‑Мальмеди на востоке Бельгии вошли в состав рейха. Под контролем итальянцев находилась часть юго‑восточной территории Франции, а остальная часть южной и центральной Франции – «свободная зона» – была оставлена «французскому государству» маршала Петена, правительство которого находилось в курортном городе Виши.

10 июля, через неделю после событий в Мерс‑эль‑Кебире, Национальное собрание Франции открыло свое заседание в Гран‑казино города Виши. Оно проголосовало за предоставление маршалу Петену всех полномочий, при этом против высказались лишь восемьдесят из 649 депутатов. Третья республика прекратила свое существование. Новое французское государство – Etat Francais, – которое претендовало на то, чтобы воплощать такие традиционные ценности, как «труд, семья, отечество», символизировало на деле полную моральную и политическую деградацию, сутью которой стали ксенофобия и репрессии. Его деятели так никогда и не согласились признать, что своей политикой помогали нацистской Германии, ибо неоккупированная часть Франции проводила угодную нацистам политику.

Франции пришлось не только оплачивать свою собственную оккупацию, но и возместить Германии пятую часть расходов на ведение войны. Сильно завышенные цифры и несправедливый обменный курс рейхсмарки, установленный Берлином, не подлежали обсуждению. Это было огромным бонусом для оккупационной армии. «Теперь мы можем здесь столько всего купить на немецкие деньги, – писал один из солдат, – и все стоит буквально копейки. Мы разместились в большой деревне, но местные магазины уже почти совсем опустели». В Париже магазины были опустошены прежде всего стараниями немецких офицеров, находившихся в увольнении. Кроме того, нацистскому правительству удалось завладеть всеми запасами необходимого для военной промышленности сырья, а захваченные трофеи в виде оружия, автотранспорта и лошадей год спустя удовлетворили значительную часть потребностей вермахта при его нападении на Советский Союз.

Тем временем французская промышленность перестраивалась, чтобы служить нуждам завоевателей, а французское сельское хозяйство помогало немцам жить лучше, чем когда‑либо со времен Первой мировой войны. Французам пришлось уменьшить ежедневное потребление мяса, жиров и сахара примерны до половины того, что получали немцы. Последние считали это справедливым возмездием за голодные годы, пережитые ими после Первой мировой войны. Французам же предлагали утешаться мыслью, что как только Англия примет предложенные ей условия, состояние всеобщего мира улучшит положение всех и каждого.

После Дюнкерка и капитуляции Франции англичане были в состоянии шока, подобного тому, который испытывает раненый, не чувствующий боли. Они знали, что положение является критическим или даже катастрофическим, а почти все вооружение и автотранспорт армии оказались брошенными на другом берегу Ла‑Манша. И все же, внимая призывам Черчилля, они были почти рады полной ясности своей судьбы. Появилась утешительная мысль, что хотя англичанам никогда не удавалось успешно вести войну в начале, они обычно «выигрывали решающее сражение», даже если ни у кого не было ни малейшего представления о том, как же этого добиться. Многие британцы, в том числе и король, открыто признавали, что им стало легче от того, что французы больше не являются их союзниками. Главный маршал авиации Даудинг позднее признался, что услышав о капитуляции Франции, он опустился на колени и возблагодарил Бога за то, что больше не придется рисковать своими истребителями, летая через Ла‑Манш.

Англичане ожидали, что после завоевания Франции немцы вскоре предпримут вторжение и в Англию. Генерал Алан Брук, на тот момент ответственный за оборону южного побережья, был более всего обеспокоен нехваткой оружия, бронетехники и слабой боевой подготовкой вверенных ему войск. Начальники штабов видов вооруженных сил все еще очень опасались угрозы для авиационных заводов, от которых зависело пополнение Королевских ВВС самолетами взамен потерянных во Франции. Но люфтваффе требовалось время, чтобы подготовиться к нападению на Британию, и это давало англичанам жизненно важную передышку.

У англичан, возможно, и было на тот момент не более 700 истребителей, но немцы не учли, что их противник был способен производить по 470 самолетов в месяц – вдвое больше, чем их собственная военная промышленность. В люфтваффе также были убеждены, что их летчики и самолеты значительно лучше английских. Королевские ВВС потеряли во Франции 136 летчиков, которые погибли или были захвачены в плен. Даже при условии пополнения из других стран летчиков все равно не хватало. Летные училища готовили максимально возможное число пилотов, но свежеиспеченные авиаторы имели все шансы быть сбитыми в первом же бою.

Самый крупный иностранный контингент военнослужащих авиации – более 8 тыс. человек – составляли поляки. Только у них был боевой опыт, но их интеграция в состав Королевских ВВС проходила медленно. Переговоры с генералом Сикорским, желавшим создания самостоятельных польских ВВС, проходили сложно. Однако, войдя в состав добровольческого резерва Королевских ВВС, первые группы польских летчиков сразу же показали свое мастерство. Английские летчики часто называли своих новых польских товарищей «сумасшедшими поляками» за храбрость и пренебрежение к вышестоящему начальству. Поляки довольно скоро продемонстрировали свое раздражение бюрократией, царившей в Королевских ВВС, хотя при этом признавали, что командование английских ВВС было все же намного лучше, чем в ВВС Франции.

Проблемы возникали из‑за недисциплинированности польских летчиков. Причиной отчасти служило то, что польские пилоты все еще кипели гневом по отношению к своему собственному командованию за то состояние военной авиации, в каком она оказалась на момент немецкого вторжения в Польшу. Тогда они горели желанием в бою помериться силами с люфтваффе, глубоко убежденные, что все равно победят благодаря своему умению и храбрости, хотя их старые самолеты Р‑11 и уступали немецким самолетам в скорости и вооружении. Но люфтваффе просто раздавили их своим количественным и техническим превосходством. Этот горький опыт, не говоря уже о том ужасном режиме, который создали в Польше Гитлер и Сталин, вызывал жгучее желание отомстить, особенно теперь, когда у них появились современные истребители. Командование Королевских ВВС поначалу совершило грубую ошибку, приняв решение пересадить польских истребителей на бомбардировщики, высокомерно полагая, что польские летчики «деморализованы» своим поражением в сентябре 1939 г.

Потрясением для поляков стали принятые в Англии манеры, как и продукты питания. Почти все они с неприязнью вспоминали о сэндвичах с рыбной пастой, которые им предложили по прибытии в Англию, и об ужасной английской кухне, будь то переваренная баранина с капустой или неизменный заварной крем, вызывавший отвращение и у французов. Это еще больше усиливало ностальгию. Но вместе с тем их потряс теплый прием большинства англичан, приветствовавших их криками «Да здравствует Польша!». Польские летчики, выглядевшие бравыми героями, впервые получили такую степень свободы и оказались в центре внимания целых толп молодых англичанок. На танцевальных площадках без знания языка обходиться было легче, чем в воздухе.

Репутация польских летчиков как безрассудных храбрецов оказалась обманчивой. Они несли меньшие потери, чем английские летчики, отчасти благодаря своему опыту, но еще и потому, что в небе они постоянно следили за готовыми подкрасться немецкими истребителями. Поляки были, безусловно, эгоистичны, и они с презрением относились к устаревшей тактике английских ВВС летать сомкнутым клиновидным строем из трех самолетов. Только через какое‑то время, понеся много напрасных потерь, Королевские ВВС начали копировать систему полетов парами, или, как говорили, «четырех пальцев», которую немцы отработали во время Гражданской войны в Испании.

К 10 июля в рядах Королевских ВВС уже было сорок польских летчиков, и их число постоянно увеличивалось по мере того, как все больше польских летчиков, попавших в Британию из Франции, проходили переподготовку для службы в британской авиации. К моменту кульминации Битвы за Британию поляки составляли уже около 10 % всех летчиков‑истребителей на юго‑востоке. 13 июля была сформирована первая польская эскадрилья. В течение месяца британское правительство пошло на уступки и согласилось с требованием Сикорского о создании польских военно‑воздушных сил со своими собственными истребительными и бомбардировочными эскадрильями, но подчиненных командованию Королевских ВВС.

31 июля Гитлер собрал своих генералов в Бергхофе, над долиной Берхтесгаден. Он все еще был удивлен тем, что Англия отвергает его мирные предложения. Учитывая крайне малую вероятность вступления в войну США в обозримом будущем, он почувствовал, что Черчилль рассчитывает на Советский Союз. Это сыграло главную роль в его решении претворить в жизнь самый масштабный из своих проектов – уничтожение «еврейского большевизма» на востоке. Он пришел к заключению, что только разгром Советского государства путем массированного вторжения заставит Англию признать себя побежденной. Таким образом, решимость Черчилля продолжать борьбу в одиночестве, проявленная в конце мая, имела более далеко идущие последствия, чем только определение судьбы Британских островов.

«Когда мы раздавим Россию, – сказал Гитлер своим военачальникам, – Англия лишится своей последней надежды. И тогда Германия станет хозяйкой в Европе и на Балканах». На этот раз, в отличие от нервной реакции перед началом оккупации Франции, его генералы проявили удивительную решимость в отношении нападения на Советский Союз. Даже не имея непосредственного приказа от Гитлера, Гальдер поручил офицерам своего штаба начать разработку общих планов операции.

В эйфории от победы над Францией и полного пересмотра унизительного Версальского договора высшие чины вермахта приветствовали фюрера как «первого солдата рейха», который обеспечит будущее Германии на все времена. Две недели спустя Гитлер, в душе насмехаясь над тем, как легко ему удается подкупить своих генералов повышением в чинах, орденами и деньгами, устроил вручение двенадцати фельдмаршальских жезлов покорителям Франции. Директива Верховного главного командования вермахта предписывала люфтваффе сосредоточить свои усилия на уничтожении Королевских ВВС, «наземной инфраструктуры ВВС и военной промышленности Англии», а также ее портов и военных кораблей. Геринг предсказывал, что это не займет и одного месяца. Боевой дух его летчиков был на высоте, благодаря победе над Францией и их численному превосходству. Люфтваффе во Франции имели 656 истребителей «мессершмитт» Ме‑109, 168 двухмоторных истребителей «мессершмитт» Me‑110, 769 бомбардировщиков «дорнье», «хейнкель» и «юнкерс» Ю‑88, а также 316 пикирующих бомбардировщиков «юнкерс» Ю‑87. У Даудинга было лишь 504 самолета «харрикейн» и «спитфайр».

До начала главных ударов в первых числах августа два немецких авиакорпуса в Северной Франции занимались разведкой аэродромов английских ВВС. Они совершили множество вылетов на разведку, чтобы спровоцировать англичан и сбить как можно больше самолетов еще до начала основных воздушных сражений. Люфтваффе также атаковали расположенные вдоль побережья английские радиолокационные станции. Наличие радиолокационных станций в совокупности со службой воздушного наблюдения и налаженной системой связи с командными пунктами означало, что английским летчикам не было необходимости тратить время на патрулирование над Ла‑Маншем. Эскадрильи можно было поднять в воздух по тревоге, имея достаточно времени для набора высоты, но при этом также экономя топливо и обеспечивая пребывание самолетов в воздухе максимально возможное времени. К счастью для англичан, нанести точный удар по радарным вышкам было крайне сложно, и даже в случае повреждения их можно было быстро восстановить.

Дата добавления: 2014-11-20