Миф есть порождение древнего языка

Лингвистическая теория

Лингвистическая теория связана с натуралистической. Ее предложил Макс Мюллер, чтобы объяснить, как, собственно, возникает миф. Причем он опирался на «панвербализм» XIX века, т.е. на представление, что миф вне слова не существует.

Разделявший ее А. Афанасьев говорил, что «зерно, из которого вырастает мифическое сказание, кроется в языке, в первозданном слове». Таким образом, происхождение мифа связано с особенностями языка, прежде всего – древнего языка. Человек нуждался в том, чтобы называть явления и вещи, но ресурсы его языка были ограничены. (Здесь Мюллер модифицировал взгляд X. Г. Гейне, который также определял ресурс мифотворчества исходя из возможностей древнего языка, но Гейне считал миф способом философствования, образы мифа – философемами.) Они определялись особенностями древнего сознания.

Основная слабость древнего языка, по Мюллеру, – сугубая конкретность. Отвлеченные понятия древнему человеку приходилось выражать через конкретные признаки. Например, у шумеров понятие «открыть» буквально выражалось через оборот «толкнуть дверь», хотя бы речь шла об открытии торгового пути; «освобождение» называлось «возвращением к матери» и т. п.

Существительные не имели формы среднего рода – поэтому неодушевленные предметы определялись мужским или женским родом. Так, река могла называться «бегущая», «ревущая», «заступница». Кроме того, неодушевленные явления в своих выражениях определялись глаголами, которые как бы наделяли их жизнью (река бежит, вьюга поет).

Метафоризация, которая возникала в этом случае, была связана с детским состоянием языка. «Человек независимо от его желания был вынужден говорить метафорически, и вовсе не потому, что не мог обуздать своей поэтической фантазии, а скорее потому, что должен был напрячь ее до крайней степени, чтобы найти выражение для все возрастающих потребностей своего духа», – считал Мюллер.

В языке присутствовали синонимия (за каждым явлением закреплялось много названий) и омонимия (некоторые из них прикреплялись и к другим объектам). Это было почвой для возникновения конкретных тождеств. Например, одним словом назывались золото и солнце (оба сияют). Также одинаково звались луч и рука. Отсюда рождался эпитет солнца – «золоторукое». Это не было поэтической находкой, это было прямым наиболее точным определением качества.

По сути, здесь Мюллер и его сторонники предвосхищают такую оценку сознания Древнего человека, которая исходит из представления о конкретно-чувственном характере архаического мышления, предопределившем способ понимания мира (см. ниже о теории мифологического мышления Л. Леви-Брюля).

А где же здесь место для мифа? Мюллер объяснял: постепенно источники словотворчества забывались; прямые связи между вещами терялись из виду; язык, каким он сложился, заслонял собой реальность. Следствием такой забывчивости человека и стали мифы – «болезнь языка», по Мюллеру. Когда забывается первоначальная связь понятий, метафорическое уподобление приобретает значение действительного факта. Слову придается статус реальности. А потом вокруг какого-нибудь выражения возникает шлейф баснословных сказаний.

Афанасьев приводил такой пример: небесные светила назывались очами неба – и на этом основании впоследствии появился миф о тысячеглазом неусыпном страже Аргусе ночном караульщике, и одноглазом божестве – солнце. Солнце, будучи раз названо львом, получало и его когти, и гриву и удерживало эти особенности даже тогда, когда позабывалось самое животное уподобление. «Под таким чарующим воздействием звуков языка слагались и религиозные, и нравственные убеждения человека». И Афанасьев цитировал Фрэнсиса Бэкона: «Слова, подобно татарскому луку, действуют обратно на самый мудрый разум, сильно путают и извращают мышление».

Миф, таким образом, есть, согласно воззрениям Мюллера и его единомышленников, поздний домысел, паразитирующий на особенностях древнего языка.

В этой гипотезе уловлена связь между мифом и языком. Здесь Мюллер предвосхитил некоторые идеи и теории XX века и явился одним из основоположников лингвистического подхода к феномену и конкретным выражениям мифа. По сути, воспроизводил идеи Мюллера, например, И. М. Дьяконов. Он утверждал, что миф – это способ массового и устойчивого выражения мироощущения и миропонимания человека, еще не создавшего себе аппарата абстрактных обобщающих понятий и соответствующей техники логических умозаключений; это «связная интерпретация процессов мира, организующая восприятие их человеком в условиях отсутствия абстрактных (непредметных) понятий».

Но наиболее уязвимая часть теории Мюллера – это описание им процесса возникновения мифов. Изначальная метафоризация сродни изобретению, это – сознательная деятельность. Однако затем она, по Мюллеру, переходит в деятельность бессознательную (забывание). Получается, что история зарождения мифов есть история тотального упадка человеческой мысли, которая теряет способность удержать ясное видение мира. «Болезнь языка» оборачивается «болезнью человека», впадающего в помрачение, забывчивость. Но объяснение такого регресса в теории Мюллера отсутствует.

Здесь дают о себе знать парадоксы представления о мифе как об аллегории. «Забывание» как-то мотивирует последующую веру человека в содержание мифа. Но само «забывание» как исторический факт есть лишь гипотеза.

Впрочем, Мюллер считал, что болезнь эта не лечится и сегодня. Вот его суждение на сей счет: «Мифология неизбежна; мифология естественна; это врожденная необходимость языка, если признать язык внешней формой и проявлением мысли; по сути – это теневой покров, который язык набрасывает на мысль и который не может исчезнуть до тех пор, пока язык не станет полностью соразмерен с мыслью,– чего не произойдет никогда. Несомненно, что мифология наиболее мощно выплескивается на ранних этапах истории человеческой мысли, но полностью она не исчезает никогда. В наши дни тоже есть мифология, как и во времена Гомера, но только мы не воспринимаем ее – и постольку, поскольку мы сами живем под ее тенью, и постольку, поскольку все мы прячемся от полуденного сияния истины... Мифология в высшем значении – это власть, которой язык обладает над мыслью во всех возможных сферах умственной деятельности». Идея о власти языка над сознанием человека будет реанимирована во второй половине XX века и начнет здесь свое победное шествие. Но она к тому моменту уже оторвется от натуралистических мюллеровых привязок и мифогенетики. (Мы рассмотрим наиболее яркую теорию мифа подобного рода, сложившуюся несколько десятилетий назад, теорию Клода Леви-Строса.)

У теории Мюллера много критиков. Согласно альтернативной научной логике, содержание мифа не есть язык забытых аллегорий. Изначальная бытийная данность выражалась средствами языка в своей непосредственной жизненности. Язык и миф были нераздельны как реальное тождество непосредственно воспроизведенному в сознании и словесно бытию. По И. Гердеру, древнейший словарь был звучащим пантеоном. И лишь затем миф, теряя веру в свою подлинность, переводится в условный план, становится источником художественных тропов. Тропы порождаются мифологическим прошлым языка. Так считали еще Д. Вико, А. Потебня.

В этом смысле Шеллинг называл современный язык поблекшей, «стершейся» мифологией.

Дата добавления: 2014-12-16