Традицией: конструирование или отражение.

III. РЕФЛЕКСИЯ НАД ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ

Рефлексия над профессиональной традицией начинается тогда, когда эта традиция, с одной стороны, принимает зрелые и развитые формы, а с другой - начинает в силу этого порождать внутри себя противоречия. Именно такая ситуация складывается в США после Первой мировой войны. Военная эпоха с ее невиданной до той поры интенсивностью и эффективностью массовой пропаганды (в которой наряду с газетами использовались листовки, военная кинохроника и агитационные фильмы, «четырехминутные агитаторы», постеры и наклейки, т.е. весь джентльменский набор современной политической пропаганды) и столь же невиданными ограничениями на деятельность средств массовой информации (в США, впрочем, они во многом носили характер самоцензуры) породила острейшую потребность в профессиональной рефлексии: производители новостей впервые в полной мере осознали, оружие какой силы находится в их руках. В то же время стало очевидно, что время, когда любой гражданин мог с помощью печатного пресса выражать свое личное мнение и участвовать в конкуренции на рынке идей, безвозвратно ушло в прошлое и массовая коммуникация окончательно превратилась в разновидность* крупного монополистического бизнеса.

После Первой мировой войны не только в Европе, но и в Америке становится популярной так называемая «теория шприца», которая исходит из того, что в условиях атомизированного общества массовая коммуникация выполняет функцию компенсации и замещения разрушенных социальных связей и в

силу этого оказывает на каждого отдельного изолированного индивида ничем не опосредованное влияние, которому он совершенно не в состоянии противостоять¹. Именно в то время появилась базовая для американской традиции как работа У. Липпмана «Общественное мнение» (1922).

У. Липпман был не академическим исследователем, а профессиональным (и очень успешным) журналистом и его книга может рассматриваться в качестве образца именно профессиональной саморефлексии. Отметим, что мы пользовались четырнадцатым (!) изданием данной книги, вышедшим в 1954 году. Еще раз подчеркнем, что У. Липпман подвергает рефлексии вполне зрелую профессиональную традицию, уже успевшую пройти испытание Первой мировой войной. Правда, с современной точки зрения, эта традиция была усеченной и не вполне полноценной. В мире Липпмана полностью доминирует пресса, а радио называется «беспроволочным телеграфом» и служит подсобным инструментом для передачи новостей в газеты, т.е. еще не успело превратиться в средство массовой коммуникации. Однако Липпман, как и положено первопроходцу и провидцу, сумел осуществить полноценную рефлексию даже на столь ограниченном материале.

Первая мировая война подтолкнула У. Липпмана к размышлениям о том, какую роль играют газетные новости в формировании «псевдо-окружающей среды» («pseudo-environment») современного человека. Его книгу открывает эффектный образ: представьте себе, пишет Липпман, остров в океане, на котором живут немцы, англичане и французы. У каждого из них имеется в голове образ внешнего мира, в соответствии с которым определяются цели, планируются действия и предвидится будущее. И вот, с опозданием на полтора месяца, пароход доставляет им газеты за август 1914 года, из

которых они узнают, что «уже шесть недель те из них, кого называют англичанами и французами, сражаются в защиту Святости Договоров против тех, кого называют немцами. Шесть странных недель они жили как друзья, в то время как на самом деле были врагами».² Иными словами, между образом внешнего мира, существовавшим в головах людей, и им самим, каков он «на самом деле», возникло радикальное расхождение.

Образ «мнимых друзей - реальных врагов» понадобился У.

Липпману, чтобы подчеркнуть, что реальное поведение человека

определяется реакцией не на стимулы внешнего мира, а на картину

этого мира, имеющуюся у него в голове: человек

приспосабливается не к окружению, а к псевдо-окружению, и акт

приспособления всегда опосредован. Липпман впервые

сформулировал многократно с тех пор повторявшийся тезис о том,

что большая часть мира находится за пределами достижимости

современного человека («beyond our reach»), поэтому он в

принципе не в состоянии осуществить верификацию тех сведений,

которые доходят до него через средства массовой коммуникации.

Именно потому, что он не может их проверить, он вынужден им

доверять. Это дает средствам массовой информации и отдельным

журналистам почти неограниченные возможности по созданию в

сознании людей «псевдо-картины» мира. Озабоченность

проблемами верификации четко демонстрирует, что Липпман

мыслит в рамках позитивизма, являющегося для США базовой

философской традицией, как бы растворенной в интеллектуальной⁴

атмосфере страны.

Свою идею У. Липпман обосновывает также вполне в позитивистском духе: существование псевдо-окружения он, в полном соответствии с популярным в начале века принципом экономии мышления, объяснял тем, что реальный мир слишком велик, сложен и изменчив, чтобы мы могли охватить его в его

целостности. Человек вынужден создавать его упрощенную модель и ориентироваться в пространстве, уже исходя из нее.

У. Липпман снова и снова повторяет, что именно для ориентации в недоступном для нас мире и существуют газеты Современное «Великое общество» в буквальном смысле недоступно ни зрению, ни воображению, ни тем более интуитивному постижению. Только политические идеалисты могут воображать, что в таком обществе простой гражданин способен своим умом «дойти до самой сути» и спонтанно выработать отношение к происходящим где-то далеко событиям или же к сложным и не затрагивающим его непосредственно общественным проблемам. На самом деле «истина об отдаленных событиях или сложных проблемах вовсе не самоочевидна, а средства сбора информации о них носят специализированный технический характер и стоят больших денег»³.

Осознание этого факта позволяет понять, что новости вовсе не являются простым отражением того, что происходит на самом деле, а представляют собой особого рода конструкт, замещающий реальность. Именно поэтому они выступают в качестве базового элемента псевдо-окружения. Поскольку в Великом обществе новости как конструкт являются товаром, их формирование осуществляется по законам спроса и предложения. Они должны отвечать тому упрощенному представлению о мире и тем стереотипным образам отдельных его частей, которые имеются у главного покупателя новостей — среднего класса. Специфика спроса определяет структуру предложения, поэтому любое событие описывается в новостях не изнутри, с точки зрения его участников, а извне, в плане того, как оно может повлиять на повседневную жизнь читателей, и в соответствии с их стереотипами. Например, рассказывая о забастовке, газеты менее всего озабочены тем сложным комплексом социальных причин, который подтолкнул ее

участников к этой акции. Вместо этого они сообщают о тех действиях забастовщиков, которые соответствуют сложившемуся у читателей стереотипному представлению о том, как должны вести себя люди в таких обстоятельствах, и затрагивают только те аспекты забастовки, которые нарушают рутину повседневной жизни читателей (например, затрудняя их проезд по городу) Обвинять их в том. что они служат интересам Большого Бизнеса бессмысленно они просто обеспечивают успешное

распространение тиража.

Пресса вынуждена использовать стереотипы не только по внешним (ожидания читателей), но и по внутренним причинам. На редакции газет ежедневно обрушивается огромный поток информации, из которой необходимо в течение крайне ограниченного времени отобрать то, что быстро и наверняка привлечет внимание читателей. Поэтому, замечает У. Липпман, «без стандартизации, без стереотипов, без рутинных суждений, без совершенно безжалостного упрощения сложностей любой редактор вскоре умер бы от перевозбуждения»⁴. Там, где по тем или иным причинам эта техника не срабатывает, налаженная машина по производству новостей начинает буксовать. По меткому замечанию У.Липпмана, труднее всего отправлять корреспонденции о хаосе, особенно если это изменяющийся хаос. Так, события в революционной России превратились в новости и попали на первые страницы газет только тогда, когда военным цензорам и пропагандистам удалось выработать стереотипы и отношении этих событий.

Последнее, между прочим, означает, что пресса не просто конструирует реальность в соответствии с ожиданиями публики, но сознательно манипулирует этими ожиданиями. Такая возможность у нее имеется потому, что рядовой член общества готов уделить совсем немного своего времени и внимания

происходящему в недоступном ему мире (мало кто тратит на чтение газет больше получаса в день) и плохо ориентируется в нем, что дает прессе значительную свобод}' действий в контроле за тем ручейком информации, который достигает сознания обывателя. Прежде всего, манипулируя словами, журналисты «слепляют» стереотипы между собой, блокируя непредубежденный взгляд и независимое суждение..Возможна и прямая цензура неугодных фактов, их замалчивание или искажение, поскольку они недоступны рядовому читателю и не слишком интересуют его В результате дефектная структура общественного мнения, изначально склонного к упрощению, и следовательно, к искажению реальности, усиливается и закрепляется, в результате чего оно перестает выполнять свои функции в системе представительной демократии. Из-за отсутствия компетентного общественного мнения основания представительной демократии как бы повисают в воздухе, а общество запутывается в паутине все усложняющихся и все более неразрешимых социальных проблем

До сих пор мы излагали те взгляды У. Липпмана на природ} новостей в качестве феномена Великого общества, которые связаны с радикальным переосмыслением профессионального представления о новостях как беспристрастном и полном отражении реальности. Липпман показывает, как в силу совершенно определенных социальных причин новости не отражают реальность, а конструируют свой особый, параллельный мир. Это открытие он сделал, анализируя функционирование интуитивной составляющей профессиональной традиции: оказалось, что интуиция репортера задается вполне конкретными обстоятельствами и представляет собой доведенное до автоматизма умение оперировать стереотипами, составляя из них те или иные конфигурации.

Однако выводы, к которым пришел У. Липпман, оказались столь неутешительными и даже пугающими, что он почувствовал необходимость в смене угла зрения, в переходе от анализа интуитивного аспекта профессиональной традиции к рассмотрению ее объективистских операциональных требований. Это далось ему легко, поскольку Липпман изначально стремился не к созданию систематизированной теории общественного мнения, а скорее, к возможно более полному описанию его характеристик.

Для того чтобы опровергнуть собственные выводы, У, Липпману пришлось возвратиться к традиционному взгляду на новости как на отражение реальности, но с одной весьма важной, с его точки зрения, оговоркой: новости не отражают события во всей их полноте (этот тезис он подробно и убедительно опроверг), а просто сигнализируют о самом факте этих событий. При этом далеко не обо всех событиях можно просигнализировать: «... чтобы серия событий стала новостью, они должны стать заметными через тот или иной внешний акт»⁵ (например, наличие социального конфликта - через забастовку) и в силу этого «ворваться» в поле зрения производителей новостей, как бы навязать себя им. Поэтому настоящее внимание привлекает только то, что можно объективно зафиксировать, т.е. взвесить, подсчитать и четко обозначить. Здесь понятие объективности начинает приобретать у Липпмана отчетливо позитивистские очертания: оказывается, новости (во всяком случае, «hard news»,, описывающие события, в отличие от «soft news», репрезентирующих социальные процессы через биографические истории) должны быть ориентированы на точное знание, добытое строго научными методами. Более того, по мнению Липпмана, качество новостей «находится в полном соответствии с точностью, с которой зафиксировано событие» и поэтому это качество

«служит показателем степени организованности современного общества»⁶. Иными словами, новости отражают (а не конструируют) реальность, и если это отражение некачественное, то только потому, что общество не организовало правильных процедур сбора и регистрации фактов. Отсюда только шаг до предложения создать при американском правительстве бюро экспертов, которые бы снабжали прессу вполне проверенными и безупречными с научной точки зрения данными. Тем самым было бы покончено с основными пороками существующей прессы -стереотипизацией, драматизацией и цензурированием реальности, и любой гражданин получил бы в свое распоряжение всю информацию, необходимую для эффективной ориентации в недоступном для него мире.

Попытки опереть основания представительной демократии на корпорацию экспертов, которые опосредуют отношения рядового гражданина со слишком сложным для него миром, для американской традиции не новы. Итог этой попытки нетрудно вообразить - всемогущие эксперты-посредники были решительно не в состоянии прижиться на почве американской прессы. В конце концов им пришлось смириться с гораздо более скромной ролью консультантов, которые дают советы только тогда, когда их об этом просят. В то же время масс-медиа ухитрились превратить даже такие строго научные данные, как результаты предвыборных опросов общественного мнения в описание предвыборной гонки кандидатов («horse-racing»), чтобы каждый читатель мог болеть за своего фаворита.

Отторжение средствами массовой информации «подлинно научных» методов, которых только и могли бы обеспечить объективное отражение реальности, наводило исследователей на мысль, что масс-медиа не столько отражают реальность, сколько

конструируют ее. как бы ни отрицался этот факт на нормативном уровне профессиональной традиции.

При этом если У. Липпман понимал, что конструирование реальности не является чисто субъективным процессом, а порождено вполне определенными социальными и институциональными причинами, то позднейшие исследователи, двигавшиеся в том же русле, сосредоточились на описании как раз субъективного механизма отбора из «случившегося» того, что достойно статуса новостей. Данный механизм получил название «эффекта привратника» («gatekeeping»). В роли привратников, решающих, кого впускать, а кого не впускать в ворота, выступают журналисты и редакторы, бракующие каждый на своем уровне одни происшествия и открывающие доступ в информационные каналы другим. Впервые эту гипотезу выдвинул один из основоположников теории массовой коммуникации как научной дисциплины К. Левин (1947). Он открыл «эффект привратника», анализируя процесс, на первый взгляд чрезвычайно далекий от производства новостей. - процесс принятия семейных решений относительно того, какие продукты из числа предлагаемых местными супермаркетами приобретать. Он обнаружил существование особых зон —- «ворот», в которых происходит отбраковка некоторых возможных вариантов и отбираются для дальнейшего обсуждения другие. Уже в 1950 году Д. М. Уайт с помощью механизма, описанного у К. Левина, проанализировал деятельность редактора газеты, который выступает в качестве; "привратника" по отношению к сообщениям, поступающим в редакцию по телеграфу от крупнейших информационных агентств. В дальнейшем исследователи, работавшие в рамках этой концепции, сосредоточились на изучении того, какие именно факторы как организационного, так и идеологического плана, определяют поведение «привратников» на различных стадиях

информационного процесса. При этом неявно предполагалось, что сквозь ряд ворот событие проходит (или не проходит), оставаясь тем же самым событием, каким оно было «на самом деле». Иными словами, на место социального процесса конструирования особой новостной реальности был поставлен субъективный, хотя и детерминированный определенными социальными факторами процесс отбора событий из этой реальности.

Любопытно, что «эффект привратника», как правило, изучался на материале прессы. Электронные средства массовой информации - радио и особенно телевидение - с этой точки зрения практически не исследовались. Весьма характерно, что Д. Уайт построил свои рассуждения на материале, который практически не претерпел изменений со времен У. Липпмана: он показал, как работают с телеграфными сообщениями в провинциальной газете, а не на провинциальной радиостанции, т.е. описал достаточно архаическую даже по тем временам структуру (газету, которая оперативно сообщает новости и в этом смысле конкурирует с электронными масс-медиа).

Действительно, работа газетного редактора позволяет изучать процесс отбора в чистом виде, поскольку на входе и на выходе редактор имеет дело не с «реальной реальностью», а с печатными текстами. В отличие от прессы, редакторы электронными масс-медиа напрямую контактируют с реальностью (поскольку должны принимать решения о том, какие события следует отразить на пленке), а затем работают со снимком этой реальности, который претендует на статус точной копии (зеркального отражения), а не статус текста особого рода.

Данный феномен было описан еще У. Липпманом как «феномен фотографии». Со свойственной ему прозорливостью этот классик коммуникативных исследований как-то заметил, что фотографические снимки «кажутся абсолютно реальными,

поскольку мы воображаем, что они достигают нас, минуя всякое человеческое посредничество, и поскольку они являются самой удобоваримой пищей для ума»⁷, не требующей никаких усилий для восприятия. Радиорепортажи, а тем более репортажи телевизионные, также наделены этой характеристикой «предельной удобоваримости», безо всяких усилий со стороны слушателя или зрителя перенося его в эпицентр событий. Когда Э. Р. Мюрроу передавал свой знаменитый радиорепортаж из Лондона во время авиационного налета, сопровождавшие его слова грохот взрывов и завывания сирен полностью создавали эффект присутствия при бомбардировке — слушателю оставалось домыслить сравнительно немного. Появление телевидения избавило его и от этого труда, предложив точную «картинку» события.

Таким образом, электронные масс-медиа, в отличие от прессы, с одной стороны, крайне затрудняли анализ эффекта привратника, а с другой — буквально подталкивали исследователей к изучению того, как посредством микрофона и камеры конструируется новая реальность, а не просто отбираются «интересные факты». Поэтому уже на очень раннем этапе развития телевидения был успешно реализован исследовательский проект, посвященный как раз анализу его работы с реальностью. Мы имеем в виду ставшую впоследствии классической (ссылки на нее содержатся в любом учебнике) работу К. и Г. Лэнгов «День Макартура в Чикаго»(1952). Эти исследователи сравнили между собой¹ впечатления от торжественной встречи и парада в честь героя Второй мировой (и корейской) войны генерала Д. Макартура, у тех, кто непосредственно участвовал в этом события (представителей толпы) и у тех, кто смотрел его трансляцию по телевидению. Они разместили в ключевых пунктах маршрута торжественного кортежа тридцать одного специально

подготовленного свидетеля, которые впоследствии отчитались о своих впечатлениях. Параллельно два эксперта смотрели репортаж о встрече по телевидению и также фиксировали свои впечатления (Следует учесть, что в 1952 году телевизор был предметом престижного потребления и имелся не более чем в 5% американских семейств, доступ в которые был по определению ограничен, а большинство горожан смотрели телевизор в публичных местах, прежде всего в барах, поэтому набрать тридцать одного зрителя в Чикаго того времени было достаточно сложно. Подчеркнем также, что видеозапись еще не была изобретена и репортаж о событии мог быть только прямым - и никакая позднейшая его редактура была невозможна.)

Методологически эксперимент К. и Г. Лэнгов был основан на использовании той оппозиции между личным, неопосредованным знанием о доступном нам мире и опосредованным масс-медиа знанием о мире за пределами нашей достижимости, которая в сфере коммуникативных исследований была впервые сформулирована У. Липпманом. Неявно супруги Лэнг исходили из тезиса о фундаментальном приоритете непосредственного опыта перед опосредованным: именно поэтому первый опыт может служить в качестве критерия истинности второго.

Как показал эксперимент, расхождения между опосредованной телевизионной и неопосредованной «уличной» реальностью оказались радикальными. Если два зрителя сообщили, что видели огромные толпы, с энтузиазмом приветствовавшие народного героя, то тридцать один свидетель провел время в тоскливом ожидании его проезда в компании таких же» как они разочарованных людей, регулярно отпускавших замечания типа «Лучше бы посмотрели это по телевизору». Это позволило К. и Г Лэнгам сделать вывод о том, что телевизионная «перспектива» функционирует по своим особым законам, причем именно показ

Дня Макартура по телевидению «способствовал сохранению, а не опровержению ранее сформировавшихся ожиданий». Иными словами, благодаря появлению телевидения отношения опосредованного и неопосредованного опыта оказались как бы перевернутыми: именно опосредованная телевизионная реальность воспринималась участниками события как подлинная, в то время как «настоящая» неопосредованная реальность их

разочаровывала.

К. и Г. Лэнги попробовали описать некоторые характерные особенности телевизионной реальности. Так, они отметили, что встреча генерала МакАртура подавалась в соответствии с заранее имевшейся формулой не просто как важное, но как драматическое и величавое событие. Такое впечатление создавалось за счет того, что три часа подряд телекамеры фиксировали только то, что казалось важным операторам, опуская все «ненужные» детали. Когда камера переходила на толпу, для показа отбирались прежде всего самые активные ее члены, причем демонстрация того, как они приветствуют кортеж, дополнялась характерными восклицаниями репортера: «толпа наэлектризована ожиданием», «возникает ощущение, что люди не в силах ждать». При этом основная часть репортажа состояла из крупных и средних планов самого генерала Макартура, что позволяло зрителю заметить мельчайшие детали его поведения и тем самым установить с ним личностную связь (в то время как люди из толпы в лучшем случае видели неясную фигуру, на большей скорости проносящуюся мимо в составе кортежа или жестикулирующую на трибуне). Затем зрители переносили эту личностную связь на толпу и приходили к выводу, что телевизионная перспектива совпадает с реальной, т.е. что толпа видит и чувствует то же, что они сами. Тем самым вуалировался тот факт, что с помощью работы камеры и сопровождавшего ее комментария событие было модифицировано

и преобразовано по определенной схеме таким образом, чтобы сбылись заранее сформировавшиеся ожидания зрителей. Самым тревожным обстоятельством, по мнению К. и Г. Лэнгов являлось то, что «телевизионный показ, расширяя поле видения зрителей, не затрагивал контекста, в рамках которого зритель мог истолковать событие»⁹. Иными словами, телевидение, давая зрителю возможность увидеть происходящее с множества не доступных рядовому человеку из толпы точек зрения (например, с высоты птичьего полета или непосредственно из автомобиля генерала) и наделяя его фактической «вездесущностью», в то же время навязывало ему свое толкование увиденного, так что зритель оказывался не в состоянии дать собственную интерпретацию происходящему и полностью зависел от комментатора, тогда как непосредственный участник события, будучи ограничен в своем видении ситуации, в то же время имел возможность истолковывать ее совершенно самостоятельно или вырабатывать свою оценку, обмениваясь мнениями со своим окружением в толпе. Таким образом; телевизионная реальность, в отличие от реальности «подлинной». оказывалась принудительно интерпретированной.

В дальнейшем К. и Г. Лэнги посвятили еще несколько работ телевизионному конструированию реальности. В частности, они впервые описали, каким образом логика телевидения подчинила себе логику реальности в ходе прямой трансляции с конвентов республиканской и демократической партии в 1952 году (первая трансляция событий такого рода в истории американского телевидения). Ими было предложено понятие «стиль показа» как совокупность отдельных приемов, навязывающих зрителю вполне определенный способ интерпретации весьма сложных и противоречивых событий. Например, у зрителей создавалось впечатление, что всем происходящем на демократическом

конвенте скрытно управляет Г. Трумэн. При этом они «пребывали в убеждении, что обо всем судят сами и не осознавали, что на них повлиял стиль показа»¹⁰.

Таким образом, К. и Г. Лэнг впервые провели четкое разграничение между реальностью, какова она на самом деле, и реальностью, созданной телевидением и обладающей принудительной интерпретирующей силой по отношению к зрителю. Сама возможность существования последней объясняется наличием у телевидения особых технических возможностей, благодаря которым происходит драматизация повседневной рутины; на эти возможности накладываются усилия комментаторов и операторов, стремящихся соответствовать ожиданиям публики, как они их себе представляют. Данный аспект разработан у К. и Г. Лэнгов слабее всего: их интересовали не столько операциональные нормы деятельности тележурналистов, сколько результаты этой деятельности.

Характерно, что, в отличие от У. Липпмана, озабоченного проблемой операционального исправления медиа-реальности, К. и Г. Лэнги, непосредственно не входившие в только еще формировавшееся журналистское телевизионное сообщество, не ставили перед этим сообществом задачу радикального изменения господствующего стиля показа. Они ограничились констатацией того несомненного с их точки зрения факта, что телевидение способно манипулировать зрителем, подсовывая ему вместо личной оценки позицию, сформированную стилем показа, что неизбежно разрушает основания представительной демократии. Вместо разработки проекта того, как противостоять могуществу этого нового средства массовой информации, они довольствовались меланхолическим замечанием: если мы хотим, чтобы «видеопоказ событий способствовал формированию хорошо информированных граждан, способных реализовывать свои

избирательные права с четким осознанием существующих проблем, то телеиндустрия должна посвятить борьбе за очищение фактического и символического контекста транслируемых событий столько же, если не больше, усилий, сколько она посвящает борьбе за право их ничем не ограниченного показа»¹¹. Чувствовалось, что авторы не слишком верят в способность телеиндустрии к «очищению контекстов» и слабо представляют, в чем это очищение, собственно, должно выражаться.

Попытка К. и Г. Лэнгов проанализировать, как телевидение конструирует реальность, в течение четверти века практически не имела продолжения. Новый прорыв в данном направлении произошел, когда телевизионные новости не просто обрели зрелые формы, но превратились в главный источник информации о том, что происходит в мире за пределами нашей достижимости. Перенос доверия американской аудитории с газет на телевидение происходил постепенно и окончательно завершился к концу 60-х годов, Несколько позднее еще один профессиональный журналист - Э. Дж. Эпштейн - в работе «Новости ниоткуда: телевидение и новости» (1973) предпринял попытку всеобъемлющей профессиональной рефлексии процесса производства телевизионных новостей. Эпштейн двигался в направлении, проложенном У. Липпманом в его книге, и пытался создать своего рода «Общественное мнение» телевизионного века.

«Новости ниоткуда» были написаны на основе серии исследований, осуществленных методом включенного наблюдения за производством новостей на «NBC», «CBS» и «ABC», т.е. на всех трех ведущих американских телекомпаниях 1968-1969 годов, и посвящены тому, как конструируется реальность в ходе производства общенациональных новостей (к тому времени телевидение освоило видеозапись и информационные программы приобрели привычные нам формы).

Несмотря на явно выраженную позитивистскую ориентацию на эмпирическую верификацию всех теоретических конструктов, Э. Дж. Эпштейн достаточно далеко ушел от позитивистского отождествления подлинной реальности с непосредственным личным опытом. Для того чтобы показать соотношение «подлинной реальности» и реальности телевизионных новостей, Э. Дж. Эпштейн использовал положение о бесконечной интерпретируемости подлинной реальности, которая в этом смысле подобна Протею: «любое событие при сообщении о нем может принимать множество самых различных форм и приобретать радикально различный облик.... не существует одного единственного верного способа сообщать о событиях... сами события вовсе не определяют с неизбежностью форму, в которой о них будет сообщено»¹². Иными словами, не может существовать неправильного описания реальности — вес описания в этом отношении равноправны. Фактически Э. Дж. Эпштейн в неявной форме приблизился к феноменологическому тезису о множественности жизненных миров. В результате он избавил себя от необходимости критиковать новости за неверное отражение реальности и освободил пространство исследования от давления нормативного аспекта профессиональной традиции, что позволило ему целиком сосредоточиться на ее интуитивном аспекте.

Популярная в нормативной традиции «метафора зеркала», предполагающая, что новости отражают реальность также непроизвольно, полно и точно, как зеркало — облик того, кто в> него смотрится, оценивается Э. Дж. Эпштейном как профессиональный самообман, которым телевизионные журналисты тешатся в свободное от работы время. На самом деле специфика новостного стиля показа, по его мнению, определяется не внешней реальностью, которую он, якобы, должен отражать, а серией решений, которые принимаются внутри организации по

производству новостей теми или иными ее членами большей частью интуитивно, но в соответствии с определенными неявными правилами (которые информанты Э. Дж Эпштейна охотно объясняли ему после того, как он привлекал их внимание к механизму действия собственной интуиции, т.е. осуществлял тематизацию данного аспекта профессиональной традиции).

Поэтому вместо вопроса, «насколько верно телевизионные новости отражают действительное событие?» (именно этот вопрос больше всего интересовал К. и Г. Лэнгов), Э. Дж. Эпштейн задавал другой вопрос: «...как принимаются решения, на основе которых отбираются, визуализируются и интегрируются в структуру передачи отдельные новости/события?»

Чтобы ответить на этот вопрос, Э. Дж. Эпштейн воспользовался теорией организации Дж. Уилсона, точнее, только одним ее положением - тезисом о том, что нормы организационной деятельности определяются прежде всего внутренними потребностями воспроизводства организации (ее «стремлением к выживанию»), а не внешними по отношению к ней обстоятельствами и не ее долгосрочными целями. Частным телевизионным корпорациям¹³ приходится работать в условиях жесточайшей конкуренции и ограниченности как финансовых, так и людских ресурсов, и, чтобы выжить, они должны постоянно принимать во внимание не только вкусы и потребности зрительской аудитории, но и интересы рекламодателей, расчеты сетевых партнеров (владельцев местных телекомпаний) и требования Федеральной комиссии по коммуникации, озабоченной соображениями общей пользы. Под давлением этих четырех субъектов - зрителей, рекламодателей, сетевых партнеров и государства в лице Федеральной комиссии — телевизионные корпорации интуитивно вырабатывают определенную стратегию,

позволяющую им сохранять конкурентоспособность на телевизионном рынке.

Э. Дж. Эпштейн показывает, что в основе данной стратегии лежит объективная ограниченность ресурсов (невозможно послать журналистов с операторами во все места, где гипотетически что-то может произойти), на которую накладывается тот факт, что новости в основном наследуют рейтинг предшествующих программ, а не создают его заново и не пользуются популярностью «сами по себе», и поэтому чересчур активные усилия по повышению качества новостей на самом деле не окупаются (проще вложить эти же средства в шоу или сериал, которые в состоянии привлечь массовую аудиторию/

Чрезвычайно важно, что описываемый профессиональным журналистом Э. Дж. Эпштейном эффект наследования был обнаружен в результате рейтинговых замеров телевизионной аудитории. Иными словами, к моменту написания его труда ориентация на специализированные формы обратной связи между отправителями и адресатами посланий стала неотъемлемой составной частью профессиональной традиции: журналисты легитимировали рейтинги в качестве одной из форм оценки качества их профессиональной деятельности (наряду с мнением журналистского сообщества). Естественно, между мнением профессионалов и результатами рейтинговых замеров могут существовать заметные расхождения (в частности, производители новостей обладают в рамках корпорации очень высоким статусом, несмотря на тезис о том, что информационные программы, по данным производителей рейтингов, сами не в состоянии привлечь зрителей), однако рефлексия над профессиональной традицией требует осмысления обеих форм оценки деятельности ее носителей.

Для Э. Дж. Эпштейна высокий статус производителей новостей _в рамках журналистского сообщества является не более чем романтической профессиональной иллюзией, прикрывающей тот несомненный и малоприятный для самооценки журналистов факт, что для создателей информационных программ главной задачей является сохранение унаследованного рейтинга. Поэтому они делают все, чтобы новости не успели надоесть мало интересующемуся политикой и плохо ориентирующемуся в ней зрителю: подбирают эффектный визуальный ряд (нужно показывать действия, а не «говорящие головы») и придают событию форму нарратива с четкой завязкой и развязкой (по схеме: две противоборствующие стороны сталкиваются, напряжение нарастает до максимума, а затем ослабевает). Какой бы сложной и трудной для восприятия ни была тема, они стремятся сделать сюжет доступным и понятным любому, даже тому, кто в первый раз о ней слышит. С этой целью сложные темы символически репрезентируются через набор привычных для зрителя визуальных стереотипов (например, плохо одетый ребенок символизирует бедность, а полицейский в форме - власть). Внутри организации господствует открыто не формулируемое, но общепринятое мнение, что только при выполнении данных требований новостная передача в состоянии удержать аудиторию, и, следовательно, привлечь рекламодателей.

С другой стороны, высшим функционерам организации необходимо принимать в расчет требования сетевых партнеров, представляющих местные телекомпании (в США до сих пор существуют ограничения на количество телекомпаний, которые могут принадлежать одной телевизионной сети, поэтому сети заключают с местными телекомпаниями договоры на трансляцию своих передач). Местные телекомпания нуждаются прежде всего ^не в локальных, а в общенациональных и международных

новостях (местные новости они производят сами) и сети ориентируются на эти требования. Однако даже самая богатая сеть не может себе позволить держать корреспондентов повсюду: во всех городах Америки и во всех потенциально интересных точках земного шара. Так. к моменту выхода в свет книги Э. Дж. Эпштейна в США сети охватывали корреспондентскими пунктами только крупнейшие города (Нью-Йорк, Детройт, Чикаго и Лос-Анджелес) и Вашингтон, и основная масса материалов поступала именно оттуда. Следовательно, перед сетями стояла задача «национализации» новостей, полученных из нескольких крупнейших и в силу этого весьма не типичных в социальном и политическом отношении городов Америки. Простейшим способом решения этой задачи являлись использование конкретных репортажей для демонстрации и иллюстрации общенациональных проблем и сборка из таких репортажей специального проблемного блока.

Помимо интересов владельцев частных компаний сети должны были учитывать еще и требование беспристрастности и политической неангажированности (так называемая «доктрина беспристрастности»¹⁴), за соблюдением которого следила Федеральная комиссия по коммуникации. Удовлетворить данному требованию и избежать обвинений в открытой демонстрации политических симпатий, чреватых отзывом лицензии, можно было благодаря широкому использованию техники интервьюирования, когда сюжет как бы собирался из двух интервью - одного «за», другого «против», причем сам репортер должен был принципиально воздерживаться от выводов в чью-либо пользу. В результате под давлением доктрины беспристрастности сформировалась «диалектическая модель» новостного сюжета (причем репортеры всегда были озабочены поиском противоположных мнений, даже если на самом деле большинство

населения придерживалось только одного мнения, а носители второго являлись маргиналами).

В целом все субъекты влияния, формируя для общенациональных телекомпаний вполне определенное поле выживания, задают столь же определенный набор внутриорганизационных оперативных правил, которые очень часто расходятся с нормами поведения, предписываемыми профессиональной традицией. Так, последняя предполагает, что отличительной особенностью новостей является "сиюминутность"; а строятся они вокруг неожиданных и чрезвычайных событий (по схеме: «человек укусил собаку»), поэтому репортер должен стремиться оттеснить конкурентов и первым раздобыть сведения о таких событиях. Однако для того чтобы организация по производству новостей могла нормально функционировать, новости должны носить рутинный и предсказуемый характер, а также складироваться про запас. Только в этом случае организация сможет эффективно использовать имеющиеся ресурсы. Поэтому телекомпании широко опираются на данные информационных агентств и следят за газетными новостями, а в репортерах поощряют не поиски неожиданного и необычайного, а производство «soft news» (которые, в отличие от чрезвычайных «hard news», не могут быстро устареть), т.е. заставляют их действовать вразрез с открыто артикулированными требованиями традиции. Любопытно, что репортеры, вполне осознавая этот факт и в реальности следуя оперативным правилам, тем не менее на словах декларируют верность идеалу «hard news».

Как работают оперативные правила, Э. Дж. Эпштейн показывает на примере «механической» вьетнамской войны (напомним, что книга писалась в разгар боевых действий). Эта война «практически неизменно подавалась как рутинные действия американских патрулей, ни один из которых не был связан с

другими и не осуществлял никакого стратегического замысла»: взлетали и садились вертолеты, стреляли в никуда артиллерийские батареи, с завыванием проносились реактивные бомбардировщики и т.п. Этот механический портрет по многом задавался как раз оперативными правилами отбора и редактуры сюжетов из Вьетнама: поскольку доставка пленки занимала много времени и была сопряжена с большими расходами, редакторы требовали сюжетов, которые не могли быть точно датированы. Малые рутинные операции идеально отвечали этому требованию (в отличие от крупных акций, которые всегда четко привязаны во времени). А чтобы зритель не утратил интереса к новостям, война подавалась не столько как вьетнамская, сколько как «американская война в Азии», поэтому вьетнамцы и их проблемы редко фигурировали в сюжетах (точнее, такие сюжеты с ходу браковались).

Таким образом, Э. Дж. Эпштейн пришел к выводу, что в производстве новостей участники процесса руководствуются не открыто сформулированными операциональными стандартами, а неявными оперативными правилами, и при любом столкновении профессиональных стандартов «со структурными ограничениями и логикой организации... конфликт постоянно разрешается в пользу организационных ценностей»¹⁶ и оперативных правил. То же самое верно в отношении личных ценностей и установок членов организации - они обычно вовсе не принимаются в расчет при принятии решений о производстве и отборе новостей. Чересчур буквальное следование теории социальной ответственности и слишком активное отстаивание доктрины беспристрастности чревато крупными неприятностями. В качестве примера Эпштейн приводит нашумевшую историю с увольнением Ф. Френдли, шефа «CBS news», который решил, что из соображений общей пользы необходимо дать полную трансляцию

сенатских слушаний, посвященных вьетнамской войне, и посмел снять с эфира пятый по счету повтор самого популярного американского сериала-«ситкома» «Я люблю Люси», державшего на себе весь дневной эфир «CBS»; как и следовало ожидать, Ф. френдли был практически немедленно уволен.

Случай с Ф. Френдли еще раз подтвердил, что производитель новостей вовсе не является независимым профессионалом, подобным врачу или юристу, которые в своей деятельности руководствуются операциональными стандартами,

существующими вне всякой связи с той организацией, в которой они работают. Положение журналистов резко отличается от положения врачей и других представителей свободных профессий, поскольку они не обладают монополией на некое специализированное знание, а выступают в качестве хорошо информированных мирян, наделенных здравым смыслом. Поэтому они не имеют возможности самостоятельно контролировать процесс производства сюжетов, которые постоянно редактируются другими его участниками в соответствии с оперативными правилами и условиями выживания. И до тех пор, пока эти условия будут оставаться неизменными, оперативные правила будут подчинять себе и профессиональные нормы, и личные ценности, а в информационных программах «проблемы нескольких урбанизированных районов будут подаваться как проблемы всей нации, действия будут вытеснять идеи, драматические протесты — реальные противоречия, риторические диалоги — поиски решения проблем... оригинальные взгляды — взгляды типические»¹⁷. Единственную надежду Эпштейн связывает с телевизионными организациями, которым не приходится бороться за место под солнцем, и прежде всего с общественным телевидением и местными независимыми

телекомпаниями, не ограниченными условиями сетевого контракта.

Несмотря на то, что со времени написания работы Э. Дж. Эпштейна прошла почти четверть века, в целом она производит удивительно современное впечатление. Российскому читателю порой трудно избавиться от мысли, что в книге описываются не те оперативные правила, которым подчиняются «NBC» и «CBS», a те, что приняты на «НТВ», самой американизированной нашей телекомпании, и что речь идет не о вьетнамской войне, а о балканском кризисе. В то же время осуществленное автором «Новостей ниоткуда» рассечение профессиональной традиции на недействующий нормативный аспект и работающий интутитивный вряд ли является вполне оправданным.

У Эпштейна оперативные правила управляют слепым пятном профессиональной традиции, т.е. в свернутом, интериоризированном виде определяют основания

профессиональной интуиции, причем эта интуиция неизбежно приходит в противоречие с нормативным аспектом традиции и полностью блокирует его. Радикализм данного вывода отчасти порожден слабой проработанностью его методологических оснований: согласно Эпштейну, конструирование телевизионной реальности целиком подчиняется логике выживания и обусловлено только оперативными правилами Это приводит исследователя к парадоксальному выводу, что само существование телевизионных новостей определяется требованиями, которые предъявляет телевидению такой субъект влияния, как государство в лице Федеральной комиссии и доктрины беспристрастности: если бы выдача лицензий связывалась с требованием соблюдения общих интересов и служения общей пользе, телекомпании вообще не стали бы возиться с такой трудоемкой процедурой, как производство новостей, а ограничились бы только шоу и

телевизионными фильмами. Поскольку официальная отмена доктрины беспристрастности при президенте Рейгане отнюдь не привела к исчезновению с американского телевидения информационных программ, а описанный Э. Дж. Эпштейном информационный формат и способы превращений событий в новости были позаимствованы как общественным телевидением, так и независимыми телекомпаниями (и доведены до совершенства независимой кабельной компанией «CNN»), можно предположить, что описанные им оперативные правила детерминированы не только давлением социальных субъектов, формирующих поле выживания частных телекомпаний, но и другими, более глубокими причинами.

В целом анализ работы Э. Дж. Эпштейна показывает, что последовательная рефлексия над профессиональной традицией при условии сохранения позитивистского подхода приводит к заключению о несовместимости реальной журналистской практики и нормативных требований к ней, выдвигаемых в рамках теории социальной ответственности. Подобная внутренняя противоречивость не мешает успешному функционированию данной традиции прежде всего потому, что запас знаний, которым руководствуются журналисты в своей деятельности, является ситуационно и прагматически ориентированным и существующие противоречия могут либо просто не замечаться, либо сознательно аннулироваться¹⁸. Поэтому рефлексия играет в профессиональной традиции парадоксальную роль: она одновременно подрывает ее основания, показывая, что новости «на самом деле» делаются вовсе не так, как должны делаться, и легитимирует эти основания, поскольку в конечном счете направлена на приведение производства новостей в соответствие с нормативным идеалом («новости делаются неправильно, но если внести те или иные изменения, они будут делаться правильно»). Профессиональная

рефлексия, таким образом, может быть отнесена к разряду «очищающе-возрождающей» критики, без которой немыслимо нормальное существование любого ремесла, в том числе и ремесла производителей новостей.

ПРИМЕЧАНИЯ

В США сторонником «теории шприца» был такой классик американской социологии, как Г. Ласуэлл, причем основные положения этой теории были сформулированы в работе с характерным названием «Технология пропаганды в Мировой войне» (1927). ² Lippman W. Public Opinion. - N.Y., 1954 - P. 3. ³Op. cit. P. 319,

⁴ Op. cit. P. 352.

⁵ Op. cit. P. 339,

⁶ Op. cit. P. 363.

⁷ Op. cit. P 92.

⁸ Long K. & Lang G.E. Politics & TV. - Chicago, 1968. - P. 51.

⁹ Op. cit. P. 76.

⁰ Op. cit. P. 149. В подлиннике употреблена непереводимая игра слов: «viewers believe they have seen for themselves», что можно перевести и как «видят сами», и как «судят сами».

¹¹ Op. cit. P.304.

¹² Epstein E.J. News from Nowhere: Television & the News. - N.Y., 1973. -P. 258,

³ В описываемую Э. Дж. Эпштейном эпоху общественное телевидение («PBS») существовало только на уровне разговоров о его желательности.

¹⁴ Данная доктрина была официально отменена в период «рейганомики» в рамках стратегии, направленной на максимальное сокращение государственного вмешательства во все сферы жизнедеятельности общества.

¹⁵ Op.cit. P.248.

¹⁶ Op. cit. P. 37.

¹⁷ Op. cit. P. 272.

18 r\

О механизме аннулирования противоречии в повседневном запасе знаний см.: Shutz A., Luckmann Т. The Structure of the Life-World. - L., 1973. -P. 154- 158.

Дата добавления: 2014-12-16