Тел. в Москве: (107095) 233-91-88, 104-95-71. 2 страница

В.Л. Абушенко

НЕОГЕГЕЛЬЯНСТВО — направление в европей­ской философии,

НЕОГЕГЕЛЬЯНСТВО — направление в европей­ской философии, которое, опираясь на круг идей Гегеля и его последователей, ставило своей целью на основе пере­смотра наследия немецкого трансцендентального идеа­лизма (и классической философии в целом) преодолеть кризисное состояние европейского мышления и культу­ры, вызванное распространением марксизма (материа­лизма), позитивизма (эмпиризма), философии жизни (иррационализма) и неудовлетворительностью тех отве­тов, которые предложило неокантианство. В отличие от гегельянства 19 в. Н. не стремилось развить и распрост­ранить гегелевское учение, а критически и радикально его переосмысливало для решения иного типа проблем и задач. Если неокантианцы сосредоточили свои усилия

вокруг преодоления непоследовательности философии Канта, связанной с проблемой "вещи в себе", то неоге­гельянцы увидели аналогичную непоследовательность в философии Гегеля, спровоцированную, на их взгляд, проблематикой философии природы, нарушившей цело­стность и монистичность гегелевского подхода и иска­зившей суть диалектического метода. Ключевое же про­тиворечие гегелевской философии усматривалось ими в противоположности интенций, порождаемых акценти­рованием аспекта системы или аспекта метода в его на­следии. В такой постановке вопроса Н. оказалось близ­ко по некоторым позициям неомарксизму в его "гегельянизированных" и опирающихся на работы раннего Маркса (с их проблематикой структур сознания, тоталь­ности, отчуждения, праксиса и т.д.) версиях (прежде всего это относится к Лукачу, а также к Маркузе). При этом решения, предложенные данными философскими направлениями, были принципиально различны. Разме­жевание же в самом Н. произошло при определении векторов восстановления принципа философского мо­низма, что влекло за собой и различное понимание сути и задач диалектического метода. Британо-американская традиция, оформившаяся в конце 19 в. и просущество­вавшая до 1930-х конституировала себя (за исключени­ем Р.Дж.Коллингвуда) как абсолютный идеализм, пред­ставленный именами Брэдли, Б.Бозанкетта, Дж.Мак-Таггарта, Дж.Ройса и др. и наследовавших гегельянству Дж.Стирлинга, Т.Грина и Э.Кэрда. Философы этого кру­га пытались построить новую философию Абсолюта, в удерживаемой самотождественности которого находили примирение порождаемые его самореализацией проти­воположности. Абсолют (при всем различии предло­женных внутри абсолютного идеализма версий) пони­мался при этом как вневременная полнота бытия и со­вершенства. Тем самым данная традиция сделала выбор в пользу "системы" и пожертвовала принципом историцизма. В истории философии принято рассматривать данную традицию как самостоятельное неогегельянское течение — абсолютный идеализм, выводя его за рамки собственно Н., в которое включают три континенталь­ные традиции: 1) историцистскую итальянскую (Кроче, Джентиле и др.), к которой типологически примыкает Коллингвуд; 2) культур-ориентированную немецкую (Кронер, Г.Глокнер, Т.Литт и др.), наиболее близкую к преодолеваемому неокантианскому наследию [в этом отношении показателен ряд идей "поздних" Виндельбанда, Когена, Кассирера, да и сам Кронер начинал как ученик Риккерта и как один из основателей журнала нео­кантианской направленности "Логос" (не следует забы­вать и о том влиянии, которое оказала на становление немецкого Н. работа Дильтея "История молодого Геге­ля", опубликованная в 1905]; 3) экзистенциализирован-

ную французскую (Кожев, Ж.Валь, Ж.Ипполит и др.). По сути неогегельянцем был и русский философ И.А.Ильин, живший с 1922 по 1934 в Германии, а затем в Швейцарии (с 1938). Однако, в отличие от Кожева, он не включился в какую-либо западно-европейскую тра­дицию и развивал не вписывающуюся ни в одну из них версию "содержательного метафизического мировоззре­ния" на основе универсальной феноменологии религи­озного опыта. Поэтому фигуру Ильина, наряду с абсо­лютным идеализмом, как правило, выводят за рамки собственно Н. как отдельного и влиятельного течения европейской философии первой половины 20 в., сделав­шего в гегельянстве выбор в пользу историцизма и ана­лиза исторической реальности, а тем самым и в пользу "метода", а не "системы". При этом предложенные в Н. прочтения даже в рамках одной "национальной" тради­ции (не говоря уже о различиях "межнациональных") существенно разнятся между собой. Главное, что всех их в той или иной степени объединяет — акцент на про­цессуальности, "действительной конкретности", откры­тости и незавершенности исследуемой ими развиваю­щейся реальности; интерес к глубинным, эмпирически непосредственно не проявляемым структурам человече­ского действования-познания; отказ от абсолютистских притязаний разума, антипанлогизм, признание значения исторической и социо-культурной контекстуальности познания; интерес не к формальным, а к содержатель­ным сторонам познания и оппонирование рассудочнос­ти научного познания, скроенного по естественно-науч­ной модели; убежденность в том, что философия явля­ется высшей формой человеческого познания; призна­ние позитивного, а не только негативного (как в абсо­лютном идеализме) значения диалектического метода (с необходимыми оговорками, касающимися прежде всего Кожева); попытки синтеза гегелевских по происхожде­нию идей с иными направлениями современной им фи­лософской жизни. В фокусе внимания Н. — исследова­ние проявления абсолютного в индивидуально-единст­венном (всеобщего в конкретном), неудовлетворительно проведенное Гегелем. При этом французское Н., в отли­чие от других неогегельянских традиций, сосредоточи­ло свое внимание на анализе гегелевского наследия поч­ти исключительно на "Феноменологии духа", считая, что в ней было обозначено верное решение, от которого в последующих своих работах Гегель отошел. Соответ­ственно изучению с точки зрения Н. подлежит взаимо­отношение конкретных форм реализации духа (что осо­бо акцентировано у Кроче и Коллингвуда) и их проявле­ние в реально действующих-познающих — в особенно­сти исторической, культурной и жизненной перспекти­вах — субъектах, порождающих объектность собствен­ного бытия (акцентирование той или иной перспективы

во многом и специфицирует разные традиции в Н.). Я и самосознание (как суть Я) в той или иной интерпрета­ции провозглашаются принципом философской рефлек­сии. Такая постановка вопроса подталкивала француз­ских, но в первую очередь немецких неогегельянцев к антропологизации собственного подхода, что особенно явно проявляется в случае Литта, которого иногда пря­мо зачисляют в представители философской антрополо­гии (антропологизации в целом избежала лишь собст­венно историцистская версия Н.). Французское и осо­бенно немецкое Н. специально анализирует проблему иррационального, однако у представителей первого ак­цент делается при этом на экзистенциализации данной проблематики, тогда как представителей второго инте­ресует прежде всего ее гносеолого-эпистемологический аспет. Так, Глокнер в этой связи говорит о рационально-иррациональном постижении (понимании), в котором рациональное различение-соединение связывается с им­пульсами созерцания, любви и веры, что позволяет схва­тывать конкретику индивидуального и целостно-непо­вторимого, что самому по себе рациональному позна­нию не дано (в силу чего оно и является лишь моментом в познании). Кронер же анализирует взаимодополни­тельное чувственно-рационально-сверхчувственное единство в познавательной активности субъектов, что позволяет соотносить в ней мышление и переживание, сущее и должное, постигаемое и не данное непосредст­венному постижению, конечное и бесконечное. Рацио­нальное при этом связывается по преимуществу с фор­мальной стороной познания (данная интенция в той или иной мере свойственна всему Н.) и утверждается, что содержательная его сторона полностью рационально не постижима. Литт же выступил с программой "спасения" свободы человеческого "решения" от чрезмерных при­тязаний логики. Диалектика же эпистемологически трактуется Н. как рациональное схватывание иррацио­нального (Кронер) и техника опосредования (Глокнер). Методология исторического познания специально раз­рабатывалась Кроче и особенно Коллингвудом (в част­ности, в его концепции исторического объяснения). Су­щественно разнились и социально-политические воз­зрения неогегельянцев (от последовательного либера­лизма до поддержки фашизма). Однако ретроспектив­ный анализ показывает, что существенность различий не отменяет идейного единства течения, что и позволя­ет говорить о нем как самостоятельном явлении в духов­ной жизни Европы. Организационное единство Н. при­дали два гегельянских конгресса, состоявшихся в 1930 в Гааге и в 1931 в Берлине в пору наибольшего влияния Н., постепенно сошедшего с философской сцены к 1950-м (за исключением французской версии, сохраняв­шей популярность до 1960-х, правда, она и возникла

позже остальных — в самом конце 1920-х), хотя в 1950— 1960-е и был предпринят ряд попыток его возрождения через "антропологическое поворачивание". Пик же инте­реса к фигуре Гегеля в 1970-е, получивший название "ге­гелевского ренессанса", уже никак не был связан с тради­циями Н. как самостоятельного течения.

В.Л. Абушенко

"НОВЫЙ ОРГАНОН, или Истинные указания для истолкования природы" ("Novum Organum Scientiarum") — основное сочинение Ф.Бэкона

"НОВЫЙ ОРГАНОН, или Истинные указания для истолкования природы" ("Novum Organum Scientiarum") — основное сочинение Ф.Бэкона, в котором излага­ются основы выдвинутой им опытной (индуктивной) мето­дологии. Опубликовано в Лондоне в 1620 на латинском языке. "Н.О..." был задуман как вторая часть генерального труда всей его жизни — "Великого восстановления наук" ("Instauratio Magna Scientianim"); его первая часть — "О достоинстве и приумножении наук" будет опубликована Ф.Бэконом в 1623. Бэкон работал над текстом "Н.О..." более десяти лет, хотя в свет книга вышла незаконченной, обры­ваясь на рассмотрении "Преимущественных примеров". Таким образом, намеченный в XXI и LII афоризмах второй книги план так и не был реализован. Уже в 17 в. "Н.О..." пе­реиздается в ряде европейских стран, а в 18 в. переводит­ся на основные европейские языки — немецкий, итальян­ский, французский. В 1874 в переводе П.А.Бибикова "Н.О..." впервые в полном виде публикуется на русском языке. Само название работы — "Н.О..." явно переклика­ется с аристотелевским "Органоном" — сводом логичес­ких сочинений великого древнегреческого мыслителя, ко­торые греческие аристотелики называли "инструмен­тальными", т.е. способными быть использованными в ка­честве метода для расширения нашего знания. В проти­вовес Аристотелю Бэкон выдвигает новый инструмент познания, новую методологию, предвосхищая во многом ряд выводов Канта о том, что формальная логика может иметь значение только канона, но ни в коей мере не орга­нона "для действительного созидания", что при таком применении она всегда есть "логика видимости", так как "она ничего не говорит нам о содержании знания и ука­зывает только формальные условия согласия с рассудком, совершенно безразличные в отношении к предмету". "Н.О..." состоит из предисловия и двух частей: "Афориз­мы об истолковании природы и царстве человека" и "Книги второй афоризмов об истолковании природы, или О царстве человека". В предисловии Бэкон ставит задачу исследовать природу, "проложить себе наконец доступ к ее недрам". Апелляция к Природе, стремление проник­нуть в нее становится общим лозунгом всей эпохи ново­го времени. Так, первый афоризм "Н.О..." неслучайно по­священ великой силе Природы: "Человек, слуга и истол­кователь природы, ровно столько совершает и понимает, сколько он охватывает в порядке Природы; свыше этого

он не знает и не может ничего". Однако, как считает Бэ­кон, "в природе тем путем, которым ныне пользуются, не­многое может быть познано", и для того, чтобы отыскать истинные "средства помощи", надо прежде разделаться с ложными понятиями — идолами, которые уже пленили человеческий разум и глубоко в нем укоренились, так вла­деют умом людей, что затрудняют вход истине". Люди, считает он, должны "вооружиться против них, насколько возможно". Начиная с XXXIX и по LXIII афоризм Бэкон развертывает свою знаменитую критику Идолов Разума, благодаря которой он навсегда вошел в историю мировой философии. Анализируя "истинные" и "мнимые", "объек­тивные" и "субъективные" компоненты человеческого зна­ния, Бэкон усматривает в нашем познании то, что "соотне­сено с человеком" и что "соотнесено с миром". Многочис­ленные ошибки и заблуждения человеческого разума по­рождаются, как считает он, врожденными и приобретен­ными идолами, от которых он должен быть очищен. По Бэкону, есть четыре вида таких идолов: идолы Рода, идо­лы Пещеры, идолы Площади (или Рынка), идолы Театра. Идолы Рода связаны с верой людей в "истинность предпо­чтительного", — того, что они уже однажды приняли, к чему они привыкли и в чем заинтересованы; люди склон­ны отвергать все трудное, трезвое, простое и ясное, про­изошедшее из опыта. Характеризуя идолы Пещеры, Бэкон использует знаменитый образ из платоновского "Государ­ства", подразумевая здесь следующее: каждый человек имеет "свою особую пещеру, которая разбивает и искажа­ет свет природы", т.е. имеет в силу ряда своих индивиду­альных особенностей, специфики воспитания и т.п. свой собственный, неповторимый взгляд на мир. Из-за этих идолов Пещеры люди часто бросаются в крайности, ухо­дя в результате от действительного постижения истины. Две вышеотмеченные группы идолов Бэкон считает врож­денными, проистекающими из самого характера челове­ческого ума, который питают воля и чувства, окрашиваю­щие все вещи в субъективные тона. Устранить такого ро­да препятствия, по Бэкону, не представляется возможным, однако, уяснив природу их воздействия на разум, люди смогут предупредить многие ошибки в познании. Следу­ющий, третий вид идолов — идолы, которые "происходят как бы в силу взаимной связанности и сообщества лю­дей". Бэкон называет их идолами Площади (Рынка), "имея в виду порождающее их общение и сотоварищество лю­дей". Они стихийно проникают в человеческое сознание из навязываемого этим общением стереотипов ходячего словоупотребления. Мысли философа об идолах Площа­ди (Рынка), раскрывающие факт подверженности людей общераспространенным заблуждениям, возникающим в силу дезориентирующего воздействия семантики (слов) языка на человеческое мышление, нашли достойное про­должение в гуманитарной науке и литературе 20 в. Так,

Дж.Оруэлл в романе "1984" ввел даже специальный тер­мин — "новояз" — для обозначения детерминированной тоталитарным обществом системы речи и языковых вы­сказываний, жестко обусловливающих духовно-деятельностные алгоритмы целостной совокупности поведенчес­ких репертуаров. И наконец идолы Театра (Теории), про­тив которых Бэкон направляет главный удар своей крити­ки, под которыми он имеет в виду идолы, вселившиеся в души людей из разных "догматов философии, а также из превратных законов доказательств". Все изобретенные когда-либо философские системы ассоциируются у него с вымышленными и искусственными мирами театральных комедий, откуда и название этой группы идолов, к кото­рым он причисляет наряду с философскими учениями и многочисленные "начала и аксиомы наук". Под их влия­нием люди впадают в догматическую приверженность од­носторонним научным или философским концепциям и пытаются заключить многообразие природы в мертвые схемы отвлеченных и ничего не имеющих общего с жиз­нью теорий. Бэкон подробно описывает в том числе и ме­ханизмы образования различных продуктов интеллекту­альной деятельности человека, которые на определенном этапе своего существования начинаются отделяться от людей и приобретать господство над их умами. Философ призывает отбросить "твердым и торжественным решени­ем" все виды идолов, освободить и очистить от них чело­веческий разум. "Вход в царство человека, основанное на науках, — пишет он, — должно быть таким же, как вход в царство небесное, куда никому не дано войти, не уподо­бившись детям". На смену порочным доказательствам, за­щищающим и прикрывающим идолов, в роли которых (этих доказательств) выступают, по Бэкону, "человеческие умствования" и слова (здесь он имеет в виду силлогисти­ческую логику, не способную уловить все тонкости при­роды), должны прийти опыт и эксперимент. Именно игно­рирование этого опыта и преувеличение эвристической роли формальной логики Аристотеля, его "Органона" — этого компендиума всех логических знаний античности, и является, по Бэкону, причиной тех многочисленных за­блуждений, которые веками сопровождали науку и фило­софию. Изобличая так называемые "доказательства", ко­торыми руководствовалась наука, Бэкон считает, что ари­стотелевский "Органон" с его схемами и принципами де­дуктивных рассуждений, используемых для построения науки, явно "бесполезен для научных открытий". Это не означает, что философ вообще отвергает роль силлогизма; он отмечает лишь недостаточность, узость такого рода схем для познания действительности и для "выражения логических актов творческого мышления". Научное зна­ние, считает он, проистекает из опыта, из целенаправлен­но организованного эксперимента, и самое главное здесь — выработка правильного метода анализа и обобщения

опытных данных, с помощью которых можно было бы проникнуть в суть исследуемых явлений. Таким истин­ным орудием познания, его рациональной методологией в противовес силлогистической логике Аристотеля стано­вится у Бэкона индукция. Философ подробно описывает в первой книге "Н.О..." структуру данного метода, понимая под ним не простую перечислительную индукцию, кото­рая в лучшем случае имеет вероятностные результаты, а подлинную научную индукцию, "которая производила бы в опыте разделение и отбор путем должных исключений и отбрасываний делала бы необходимые выводы". Понимая ограниченность данного метода, всегда имеющего дело с незавершенным опытом. Бэкон предпринимает попытки выработать эффективные средства, которые позволили бы дать гарантию необходимости и достоверности получае­мых таким образом знаний. С этой целью он развертыва­ет грандиозную систему таблиц: Открытия — Присутст­вия — Отсутствия и Степеней. Именно эти таблицы и поз­волят в итоге, по мысли философа, выявить причины, за­кон (или форму) того или иного явления, избегая при этом случайностей, факторов, "постоянно не сопутствующих" исследуемому явлению. Таким образом, из обычного ме­тода узко эмпирического исследования индукция превра­щается у Бэкона в метод выработки фундаментальных те­оретических понятий и аксиом естественной науки или, выражаясь его словами, "естественной философии". Буду­чи методом продуктивного открытия, индукция должна работать, считает он, по строго определенным правилам, не зависящим в своем определении от различий индиви­дуальных способностей исследователей, "почти уравни­вая дарования и мало оставляя их превосходству". Опре­деленная регламентация всегда отличает научное знание от обыденного, как правило, недостаточно ясного и точно­го и не подлежащего методологически выверенному само­контролю. Бэконовская индукция содержит в себе ряд продуктивных схем, которые впоследствии были включе­ны в реализацию экспериментальных исследований, и в этом смысле философа можно считать одним из основате­лей современной опытной науки.

Т.Г. Румянцева

ФИЧИНО (Ficinus) Марсилио (1433—1499) — ита­льянский философ, глава флорентийской платоновской Академии

ФИЧИНО (Ficinus) Марсилио (1433—1499) — ита­льянский философ, глава флорентийской платоновской Академии (см. Флорентийский платонизм).Переводчик текстов, приписываемых Гермесу Трисмегисту, Орфею, Зороастру (1463): Ф. полагал, что Платон в своем творчестве опирался именно на них. Опубликовал "кор­пус" герметических текстов ("Corpus Hermeticum"). Пере­водил Платона (в 1463—1477), Плотина (в 1484—1490), Дионисия Ареопагита (в 1490—1492), Порфирия, Ямвлиха, Михаила Пселла. В 1474 Ф. принял сан священника. Увлекался магией. Сочинения: "О христианской религии",

"Платоническая теология о бессмертии души", "О жизни" и др. По мысли Ф., философия суть "озарение" ума, посе­му смысл философствования состоит в том, чтобы преду­готовить душу и интеллект к восприятию света божест­венного откровения. В таком ракурсе философия и рели­гия совпадают, ведя собственное начало от священных мистерий древности. Легендарные пророки (Гермес Трисмегист, Орфей, Зороастр) оказались в свое время "просве­щены" божественным светом, их удел — сохранение сак­ральных истин, доступных лишь посвященным. Впослед­ствии, согласно Ф., к этим же мыслям пришли Пифагор и Платон. Основание этому — наличие универсального Бо­жественного Логоса. Воплотивший "Слово" Иисус Хрис­тос достраивал здание Откровения. И тексты "Corpus Hermeticum", и тексты платоновской традиции, и тексты христианской доктрины, по мысли Ф., проистекают из единого Логоса. Миссия философа, озаренного светом по­следнего, противостоять атеизму и неверию. Метафизиче­ская реальность рассматривалась Ф. как нисходящая по­следовательность пяти совершенств: Бог, ангел (образуют мир интеллигибельный); душа (триединый "узел соедине­ния"); качество (=форма), материя (конституирует мир фи­зический). Ф. пишет о душе: "В итоге этому естеству вме­нена необходимость подчиняться следующему порядку: дабы она следовала после Бога и ангелов, которые недели­мы, т.е. вне времени и протяженности, и которые выше то­го, что обладает телесностью и качествами, и того, что ис­чезает во времени и в пространстве, она определена как лицо, опосредованное адекватным термином: термином, который бы некоторым образом выражал подвластность течению времени и в то же время независимость от прост­ранства. Она есть то, что существует среди смертных ве­щей, сама не будучи смертной... И поскольку в то время, как управляет телом, она примыкает также к божественно­му, она является госпожой тела, а не компаньонкой. Она — высшее чудо природы. Другие вещи под Богом, — каждая в себе, — суть отдельные предметы: она является одновре­менно всеми вещами. В ней образы вещей божественных, от которых она зависит, она же есть причина и образец для всех вещей низшего порядка, которые она некоторым об­разом сама же и производит. Будучи посредницей всех ве­щей, она имеет способности всех вещей... Ее справедливо можно назвать центром природы, посредницей всех ве­щей, сцеплением мира, лицом всего, узлом и связкой ми­ра". Комментируя платоновский "Пир" [см. "Пир" (Пла­тон)], Ф. отмечал, что любовь суть вид "обожествления" бесконечной игры вечности — воссоединение в Боге чело­века эмпирического с метаэмпирической Идеей путем по­степенного восхождения по лестнице любви. Ф. пишет: "Хотя нам нравятся тела, души, ангелы, но на самом деле мы все это не любим; но Бог вот в чем: любя тела, мы бу­дем любить тень Бога, в душе — подобие Бога; в ангелах

— образ Бога. Так, если в настоящем времени мы будем любить Бога во всех вещах, то в конце концов будем лю­бить все вещи в нем. Ибо, живя так, мы достигнем той сте­пени, когда будем видеть Бога и все вещи в Боге. И будем любить его в себе и все вещи в нем: все дается милостью Бога и в конце концов получает искупление в нем. Потому, что все возвращается к Идее, для которой было создано... Истинный человек и Идея человека — одно целое. И все же никто из нас на земле не является истинным человеком, будучи отделен от Бога: потому что тогда он отделен от Идеи, которая является нашей формой. К подлинной жиз­ни мы приходим посредством божественной любви". Вли­яние учения Ф. на мировоззрение эпохи Возрождения бы­ло весьма значительно: так Бруно, читая лекции в Универ­ситете Оксфорда, представлял как собственное оригиналь­ное сочинение третью часть трактата Ф. "О жизни", посвя­щенного проблемам магии и магического.

A.A. Грицанов

ШРЁДИНГЕР (Schrödinger) Эрвин (1887—1961) — австрийский физик-теоретик, создатель волновой механи­ки, лауреат Нобелевской премии по физике

ШРЁДИНГЕР (Schrödinger) Эрвин (1887—1961) — австрийский физик-теоретик, создатель волновой механи­ки, лауреат Нобелевской премии по физике (совместно с П.Дираком) "за открытие новых форм атомной теории" (1933), почетный член АН СССР (1934). Основные рабо­ты Ш. относятся к направлениям квантовой теории, стати­стической физики, биофизики. Основные труды: "Основ­ные принципы метрики цветов в дневном свете" (1920), "Поиски пути" (1925), "Обусловлено ли естествознание окружающей средой?" (1932, доклад Прусской Академии наук, Берлин), "Что такое жизнь с точки зрения физики?" (1944), "Наука и гуманизм" (1952, Кембридж), "Природа и греки" (1954, Лондон), "Теория науки и человек" (1957, Нью-Йорк), "Дух и материя" (1958, Кембридж), "Что дей­ствительно?" (1960), "Что такое закон природы?" (1962, Мюнхен). Родился в Вене. В 1910 окончил Университет Вены. В то время Ш. находился под влиянием физика Ф.Экснера и Ф.Газенорля (известного германского исто­рика философии, позднее погибшего на фронте во время Первой мировой войны), работавших в Центре теоретиче­ской и экспериментальной физики Л.Больцмана и И.Лошмидта. Ш. занялся проблемами термодинамики (в вероят­ностной интерпретации Больцмана). Ш. писал в 1929, что эти идеи стали для него "первой любовью в науке, ничто другое меня так не захватывало и, пожалуй, уже никогда не захватит". В русле его научных интересов находились также кинетические теории магнетизма, явления интерфе­ренции, диэлектрики, атмосферное электричество (пре­мия Хёйтинггера), теории аномальной электрической дис­персии, теории эффекта Дебая и др. Докторская диссерта­ция посвящена проблемам электрической поверхностной проводимости изоляторов в увлажненной газовой среде. После окончания Университета Вены Ш. работал ассис-

тентом лаборатории Ф.Экснера. Приват-доцент Универси­тета Вены (1914). С начала Первой мировой войны Ш. служил в армии фронтовым офицером артиллерии. В этот период он все-таки смог познакомиться со статьями Эйн­штейна по общей теории относительности, а также опуб­ликовать ряд работ по этой тематике (1918). В 1919—1920 Ш. читал курс лекций по электронной и квантовой теории в Университете Йены. Профессор Университетов Штут­гарта и Бреслау (Вроцлав) (1920—1921). С 1921 — глава кафедры теоретической физики Высшей технической школы Цюриха (до него ее занимали Эйнштейн, П.Дебай, М.фон Лауэ). С 1927 — глава кафедры теоретической фи­зики Университета Берлина (до него ее возглавлял М.Планк). С приходом к власти деятелей национал-соци­ализма Ш. в 1933 эмигрировал в Англию (Оксфорд). В 1933—1935 — профессор Оксфордского Университета. После возвращения на родину, в 1936—1938, — профес­сор Университета в Граце. Затем Ш. эмигрировал в Ир­ландию (1938). Профессор Университета Рента (Бельгия) в 1938—1939. Директор Института высших исследова­ний (с 1939, Дублин), профессор Королевской академии Дублина (с 1940). Там он работал над теориями термоди­намики, гравитации, мезонов, созданием единой теории поля, электродинамикой М.Борна — Л.Инфельда (нели­нейной). В 1948 Ш. читал в Университетском Колледже (Лондон) лекции по философии Древней Греции, на ос­нове которых им написана книга "Природа и греки". С момента возвращения в Австрию (1956) и до ухода из жизни — профессор Университета Вены. Из числа ран­них работ Ш. большое значение имела математическая теория цвета. В работе о метрике цветов "Основные принципы метрики цветов в дневном свете" он впервые применил эволюционные идеи для выявления характера связи спектральной чувствительности глаза со спектраль­ным составом излучения Солнца, причем два типа рецеп­торов сетчатки — колбочки и палочки — существенно отличны один от другого. Максимум спектральной чувст­вительности палочек (играющих определяющую роль в зрении под водой) смещен в диапазон коротких волн, а эволюционно это появилось намного ранее цветочувствительных колбочек (играющих определяющую роль в зре­нии животных дневного образа жизни). Эволюционная эпистемология смогла подойти к этому только в 1970-е. Современная теоретическая колориметрия основана на ра­ботах Ш. Исходя из принципа Гамильтона и гипотезы Л.де Бройля о волнах материи, в 1925—1926 Ш. разработал не­релятивистскую волновую механику (теорию движения субатомных частиц), введя для описания состояния этих частиц волновую функцию. Ш., М.Планку и другим усто­явшийся детерминизм классической физики представ­лялся наиболее адекватной моделью реальности. Все трудности, с которыми столкнулась классическая физика

на рубеже 19—20 вв., они стремились разрешить в рамках классических понятий. Квантовые постулаты в теории атома Н.Бора звучали для III. "как грубые диссонансы в симфонии классической механики, и все же странным об­разом казались созвучными ей... Мы стояли перед трудной задачей спасти сущность механики, чье дыхание ясно чув­ствовалось в микрокосме, и в то же время, так сказать, вы­просить у нее признание квантовых условий в качестве вытекающих из ее оснований положений, а не грубых внешних требований". Вывел основное уравнение нере­лятивистской квантовой механики (уравнение Ш.) и дал его решение для частных случаев. Введя понятие "функ­ции Ш.", описывающей состояние микрообъекта, он по­лучил "волновое уравнение" материи — уравнение Ш., играющее в физике атома такую же фундаментальную роль, как уравнения Ньютона и Максвелла в классической физике. Зная функцию Ш. в один из моментов времени, возможно, решив уравнение Ш., получить ее для любого другого момента времени. Но сама функция Ш. описыва­ет только вероятностное распределение состояний микро­частицы. Ш. показал формальную эквивалентность своей волновой механики матричной квантовой механике Гейзенберга — М.Борна — П.Иордана и доказал их физичес­кую тождественность. Однако в вопросе интерпретации квантовой теории Ш. расходился с концепцией Копенга­генской школы вследствие слишком резкого отбрасыва­ния ими, по мнению Ш., устоявшихся понятий классичес­кой физики. Известны научные дискуссии между Ш., Гейзенбергом и Н.Бором. Эйнштейн и Ш. были убеждены в неполноте квантовой теории. Их не удовлетворяло двой­ственное описание субатомных объектов как волн и час­тиц, а также вероятностный характер всех предсказаний квантовой механики. При этом Ш. строил квантовую тео­рию исключительно в терминологии волн. В известном мысленном эксперименте Ш., который был им предложен для иллюстрации своих сомнений по поводу чисто веро­ятностного характера квантовомеханической теории, он воплотил суть Копенгагенской интерпретации в парадок­сальной форме. III. предположил, что кот сидит в замкну­том объеме, где установлено устройство для казни. Кот погибает или выживает в зависимости от того, испускает ли в определенный момент времени радиоактивное веще­ство частицу, запускающую действие устройства. Через определенное время кот действительно будет или мертв, или жив. Следовательно, по Ш., квантовомеханические прогнозы должны представлять собой нечто большее, чем просто чистую "вероятность наблюдения" соответствую­щих событий. III. — автор исследования "Что такое жизнь с точки зрения физики?", где он пытался применить физи­ческие концепции и методы к решению проблем жизни, в частности к установлению природы генов. Этот труд Ш. оказал существенное влияние на развитие молекулярной

Дата добавления: 2014-12-16