Изменчивость знака

Время, обеспечивающее непрерывность языка, оказывает на него и другое действие, которое на первый взгляд противоположно пер­вому, а именно: оно с большей или меньшей быстротой изменяет языковые знаки, так что в известном смысле можно говорить одно­временно как о изменчивости языкового знака, так и о изменчи­вости его.

В конце концов, оба эти факта взаимно обусловлены: знак может изменяться, потому что его существование не прерывается. При вся­ком изменении преобладающим моментом является устойчивость прежнего материала, неверность прошлому лишь относительна. Вот почему принцип изменения опирается на принцип непрерывности.

Изменение во времени принимает различные формы, каждая из которых могла бы послужить материалом для большой главы в теории лингвистики. Не вдаваясь в подробности, необходимо под­черкнуть следующее.

Прежде всего требуется правильно понимать смысл, который приписывается здесь слову «изменение». Оно может породить мысль, что в данном случае речь идет специально о фонетических измене­ниях, претерпеваемых означающим, или же специально о смысловых изменениях, затрагивающих обозначаемое понятие. Такое понима­ние изменения было бы недостаточным. Каковы бы ни были факторы изменения, действуют ли они изолированно или в сочетании друг с другом, они всегда приводят к сдвигу отношения между означаемым и означающим.

Вот несколько примеров. Лат. necāre означающее «убивать», превратилось во французском в noyer со значением «топить (в воде)». Изменились и акустический образ и понятие; однако бесполезно раз­личать обе эти стороны данного факта, достаточно констатировать in globo, что связь понятия со знаком ослабла и что произошел сдвиг в отношениях между ними. Несколько иначе обстоит дело, если сравнивать классически латинское necāre не с французским noyer, а с народнолатинским necāre IV и V вв., означающим «топить»; но и здесь, при отсутствии изменения в означающем, имеется сдвиг в отношении между понятием и знаком.

Старонемецкое dritteil «треть» в современном немецком языке превратилось в Drittel. В данном случае, хотя понятие осталось тем же, отношение между ним и означающим изменилось двояким обра­зом: означающее видоизменилось не только в своем материальном аспекте, но и в своей грамматической форме; оно более не включает элемента Teil «часть», оно стало простым словом. Так или иначе, и здесь имеет место сдвиг в отношении между понятием н зна­ком.

В англосаксонском языке дописьменная форма fōt «нога» со­хранилась ввиде fōt (совр. англ. foot), а форма мн.ч. *fōti «ноги» превратилась в fēt (совр. англ. feet). Какие бы изменения здесь ни подразумевались, ясно одно: произошел сдвиг в отношении, возник­ли новые соответствия между звуковым материалом и понятием.

Язык коренным образом не способен сопротивляться факторам, постоянно меняющим отношения между означаемым и означающим. Это одно из следствий, вытекающих из принципа произвольности знака.

Прочие общественные установления - обычаи, законы и т. п. - основаны, в различной степени, на естественных отношениях вещей; в них есть необходимое соответствие между использованными сред­ствами и поставленными целями. Даже мода, определяющая наш костюм, не вполне произвольна: нельзя отклониться далее опреде­ленной меры от условий, диктуемых свойствами человеческого тела. Язык же, напротив, ничем не ограничен в выборе своих средств, ибо нельзя себе представить, что могло бы воспрепятствовать ассоциа­ции какого угодно понятия с какой угодно последовательностью звуков.

Желая ясно показать, что язык есть общественное установление в чистом виде, Уитни справедливо подчеркивал произвольный ха­рактер знаков: тем самым он направил лингвистику по правильному пути. Однако он не развил до конца это положение и не разглядел, что своим произвольным характером язык резко отличается от всех прочих общественных установлений. Это ясно обнаруживается в том, как он развивается; нет ничего сложнее его развития: так как язык существует одновременно и в обществе и во времени, то никто ничего не может в нем изменить; между тем произвольность его зна­ков теоретически обеспечивает свободу устанавливать любые отно­шения между звуковым материалом и понятиями. Из этого следует, что оба элемента, объединенные в знаке, живут в небывалой степени обособленно и что язык изменяется, или, вернее, эволюционирует, под воздействием всех сил, которые могут повлиять либо на звуки, либо на смысл. Эта эволюция является неизбежной: нет языка, кото­рый был бы от нее свободен. По истечении некоторого промежутка времени в каждом языке можно всегда констатировать ощутимые сдвиги.

Это настолько верно, что принцип этот можно проверить и на материале искусственных языков. Любой искусственный язык, пока он еще не перешел в общее пользование, является собственностью автора, но, как только он начинает выполнять свое назначение и становится общим достоянием, контроль над ним теряется. К числу тиков этого рода принадлежит эсперанто; если он получит распро­странение, ускользнет ли он от неизбежного действия закона эволюции? По истечении первого периода своего существования этот язык подчинится, по всей вероятности, условиям семиологического развития: он станет передаваться в силу законов, ничего общего не имеющих с законами, управляющими тем, что создается продуман­но; возврат к исходному положению будет уже невозможен. Человек, который пожелал бы создать неизменяющийся язык для будущих поколений, походил бы на курицу, высидевшую утиное яйцо: соз­данный им язык волей-неволей был бы захвачен течением, увлекаю­щим вообще все языки.

Непрерывность знака во времени, связанная с его изменением во времени, есть принцип общей семиологии: этому можно было бы найти подтверждения в системе письма, в языке глухонемых и т.д.

Но на чем же основывается необходимость изменения? Нас могут упрекнуть в том, что мы разъяснили этот пункт в меньшей степени, нежели принцип неизменчивости. Это объясняется тем, что мы не выделили различных факторов изменения; надо было бы рассмот­реть их во всем разнообразии, чтобы установить, в какой степени они необходимы.

Причины непрерывности а priori доступны наблюдению; иначе обстоит дело с причинами изменения во времени. Лучше пока отка­заться от их точного выяснения и ограничиться общими рассужде­ниями о сдвиге отношений. Время изменяет все, и нет оснований считать, что язык представляет исключение из этого общего пра­вила.

Резюмируем этапы нашего рассуждения, увязывая их с установ­ленными во введении принципами.

1. Избегая бесплодных дефиниций слов, мы прежде всего выде­лили внутри общего явления, каким является речевая деятельность, две ее составляющих (facteur): язык и речь. Язык для нас - это рече­вая деятельность минус речь. Он есть совокупность языковых навыков, позволяющих отдельному человеку понимать других и быть ими понятым.

2. Но такое определение все еще оставляет язык вне социальной реальности, оно представляет его чем-то нереальным, так как вклю­чает лишь один аспект реальности, аспект индивидуальный: чтобы был язык, нужен говорящий коллектив. Вопреки видимости, язык никогда не существует вне общества, ибо язык - это семиологическое явление. Его социальная природа -одно из его внутренних свойств; полное его определение ставит нас перед лицом двух не­разрывно связанных явлений, как это показано на нижеследующей схеме:

Но в этих условиях язык не только жизнеспособен, но еще не живет; мы приняли во внимание лишь социальную реальность, но не исторический факт.

3. Может показаться, что язык в силу произвольности языкового знака представляет собой свободную систему, организуемую по воле говорящих, зависящую исключительно от принципа рационально­сти. Такой точке зрения, собственно, не противоречит и социальный характер языка, взятый сам по себе. Конечно, коллективная психо­логия не оперирует чисто логическим материалом: нелишне вспом­нить и о том, как разум сдает свои позиции и практических отношениях между людьми. И все же рассматривать язык как простую условность, доступную изменению по воле заинтересо­ванных лиц, препятствует нам не это, но действие времени, сочетаю­щееся с действием социальных сил; вне категории времени языковая реальность неполна, н никакие заключения относительно нее не­возможны.

Если бы мы взяли язык во времени, но отвлеклись от говорящего коллектива (представим себе человека, живущего изолированно в те­чение многих веков), то мы не обнаружили бы в нем, возможно, ни­какого изменения: время было бы не властно над ним. И наоборот, если мы будем рассматривать говорящий коллектив вне времени, то не увидим действия на язык социальных сил. Чтобы приблизиться к реальности, нужно, следовательно, добавить к приведенной выше схеме знак, указывающий на движение времени:

Теперь уже язык теряет свою свободу, так как время позволяет воздействующим на него социальным силам оказывать свое действие; мы приходим, таким образом, к принципу непрерывности, аннули­рующей свободу. Однако непрерывность по необходимости подразу­мевает изменение, то есть более или менее значительные сдвиги в отношениях между означаемым и означающим.

Глава III. Статическая лингвистика и эволюционная лингвистика

Дата добавления: 2014-12-16