Часть четвертая 4 страница. — Да, Джон не такой, как другие безнравственные защитники воров и убийц

— Да, Джон не такой, как другие безнравственные защитники воров и убийц. Может даже это одна из причин, почему я не послала его куда подальше, а увидела в нем друга… со временем, конечно, — сказала она и повернула голову в сторону Джона и его жены, который танцевал, словно нарочно не попадая в ритм, на что шумно реагировала его супруга.

Всю гостиную залило ленивым светом вялого солнца, случайно выглянувшего из-за туч. Продолжая плавно кружить в танце, я бросил взгляд в окно. На улице мелькали машины, спешащие по своим делам, и тусклые лучи озаряли все вплоть до самого горизонта. Я отвел взор от окна со шторами изумрудного цвета и произнес:

— Кассандра, хочу подметить, что ты очень хорошо танцуешь. Держу пари, что ты училась этому.

— Да, когда-то давно занималась танцами, еще в школе. Видимо пока еще не растеряла навык, — сказала она, слегка смутившись и отведя на мгновение взгляд. — Ты тоже, на мой взгляд, неплохо танцуешь.

Мы поговорили с Кассандрой еще какое-то время на различные темы: о том, что интересного с нами произошло с тех пор, как мы виделись в последний раз, о наших увлечениях, и даже о прекрасной погоде, что сложилась в этот знаменательный день, вопреки прогнозам синоптиков.

Когда темы для разговоров закончились, Кассандра положила голову мне на грудь, и мы танцевали в молчании, пока музыка не начала стихать и все не стали возвращаться на свои места.

— Спасибо за танец, Кассандра. Я рад, что после стольких лет мы все-таки встретились, — проговорил я, выпуская девушку из объятий.

— Я тоже рада встрече, надеюсь, мы еще как-нибудь увидимся… после праздника.

О дальнейших событиях юбилея гости имели лишь приблизительное представление и просто ждали слов Брайана, который и составлял график празднования, хотя я сомневаюсь, что он у него есть, разве что в голове. Но вместо него слово взяла его супруга, Дорис:

— Дорогие гости! Друзья! Рада, что вы все пришли к нам сегодня, забыв про свои дела. В этот день, день рождения Брайана, я, как и все остальные хотела бы поздравить его, — она встала, подняла бокал с белым вином и обратила взгляд на мужа, тихо стоящего рядом с ней. — Брайан, мы знакомы с тобой уже тридцать семь лет и почти все это время живем в любви и согласии. Я очень рада, что когда-то повстречала тебя. Хотя многие наши друзья и говорили тогда, что у нас ничего не получится, я всегда знала, что именно с тобой мне уготовано делить все радости и невзгоды. Сколько лет прошло… Сколько прекрасных воспоминаний… — Дорис изо всех сил обняла своего мужа. — Надеюсь, что у нас ещё будет что вспомнить… С днем рождения тебя!

— Спасибо, дорогая, — сказал растроганный Брайан.

Потом он громко обратился к гостям:

— Итак, я бы хотел показать вам кое-что. Подождите секундочку, я сейчас принесу, — с этими словами он направился в сторону спальни, оставив присутствующих в приятном предвкушении чего-то необычного.

— И как?! — услышал я голос Джона за спиной, который заставил меня немного вздрогнуть.

— Что «как»? — отозвался я, повернув голову.

— Кассандра, что же еще. Как она тебе?

— Она оказалась моей давней знакомой. Наши отцы тогда дружили… Почему ты не сказал мне, что она дочь Брайана? Я бы тогда сразу ее вспомнил.

— Что?! Ты серьезно?! Вот так номер! — удивленно воскликнул Джон. — Кто бы мог подумать!

— Джон, а твой сын остался дома? — решил я сменить тему.

— Ну да, ему едва ли бы тут понравилось. Интересно, что это Брайан решил всем показать?

— Даже не знаю, кстати говоря, его что-то долго нет… Пойду, пожалуй, проверю, — сказал я, вставая.

— Я с тобой.

Мы пошли к спальне, куда несколько минут назад ушел Брайан. Я приоткрыл дверь и заглянул в комнату.

— Брайан, ты тут? — поинтересовался я, но не услышал ответа.

Табачно-зеленый цвет обоев окружал небольшое пространство спальни. Рядом с широкой кроватью покоилась скромная тумбочка, заваленная разными вещицами. Светильник на ней горел тусклым желтоватым светом, создавая светлое пятно на зеленой стене. Осматриваясь, я прошел на середину комнаты: за кроватью лицом вниз лежал юбиляр.

— Брайан! — я подбежал к нему, с трудом перевернул и попытался нащупать пульс.

— О господи! Что с ним?! — вскрикнул Джон и присел на колени рядом со мной.

— Не знаю, будем надеяться, что он просто потерял сознание, хоть и это, в общем-то, очень плохо. Вызывай скорую! Быстрее! А я пока попытаюсь привести его в чувство.

— Хорошо, — Джон выбежал из комнаты, оставив меня наедине с Брайаном, лежащим на полу без сознания.

— Брайан! Ты слышишь меня? Брайан!

Через несколько минут за Брайаном приехала машина скорой помощи, чтобы увезти его в местную больницу. Обеспокоенные гости безмолвно толпились на улице у дома Гудвинов, когда юбиляра выносили на носилках. Кассандре с матерью разрешили ехать вместе с ним. Когда двери машины закрывались, я увидел, какое бледное лицо было у моей старой знакомой, крепко сжимавшей бессильную руку Брайана. Провожая взглядом старика с его шестидесятого дня рождения, я чувствовал гнетущую тяжесть повисшей тишины, которую сохраняли ошеломленные происшествием гости.

Так закончился юбилей Брайана Гудвина. Никто не заслуживает подобной участи, особенно он, особенно в этот день.

— Тебя подвезти? — сухим голосом вопросил Джон, практически неподвижно стоявший рядом со мной. — А то мне все равно по пути.

— Нет, спасибо, — мрачно отозвался я, смотря в одну точку, где скрылся мой старый добрый друг, помогавший мне на всем жизненном пути и никогда не бросавший меня в трудную минуту.

— Как знаешь…

Я взглянул на Джона: весь его вид уже не выражал те радость и веселье, что сопровождали его во время шумного застолья и танцев, а беззаботный солнечный блеск, недавно игравший в его глазах, уступил место печали и грусти. Те же чувства, он мог увидеть и во мне.

Прежде чем уехать он предложил навестить завтра Брайана в больнице. Мы договорились, что в девять он за мной заедет. Попрощавшись, я отправился домой.

Всю дорогу я размышлял о несправедливости жизни, иногда с силой толкая ногой попадавшиеся камешки. И почему же это случилось? Почему подобные вещи вообще происходят? Неужели никто не в силах предотвратить их? Но винить, к сожалению, или счастью, некого. Хотя находятся и те, кто, гневно тряся кулаком небу, воображают, что где-то за проплывающей пеленой облаков, сидит старец в белых одеяниях, ответственный за все и вся. В отчаянии они кричат многозначительное «почему», но никто не отвечает, оставляя их наедине с горькими мыслями.

Вернувшись домой после длительной прогулки, я, не раздеваясь лег на кровать, и вскоре заснул.

Я проспал несколько часов, а, когда проснулся, не вспомнил ни одного сна, что даже к лучшему. Я посмотрел на часы. Семь вечера. За окном быстро темнеет. Не зная, чем себя занять, я лениво переместился на диван и включил телевизор, перед которым просидел довольно долго. Надоел он мне уже через четверть часа, но меня, обуреваемого мрачными мыслями, одолевала непобедимая лень, и не хотелось вставать, чтобы заняться более полезными делами.

Наконец, я выключил бесполезный ящик, вяло потянулся, нехотя поднялся, бесцельно прошелся по комнате, остановился у полок, на которых пылилось множество книг, и в надежде найти что-нибудь интересное пробежался по ним взглядом. Многие книги я когда-то перечитал не по одному разу, а сейчас с удовольствием вспоминал их содержание. Вдруг мое внимание привлекла одна дряхлая книжонка. Достав ее, я сдул пыль и пролистал несколько страниц. Казалось, это какая-то фантастическая история за авторством кого-то по имени Дэвид. На пожелтевшем и облезлом переплете красовалось только имя, а фамилию разобрать было невозможно. Не помню, читал я ее или нет, но решил познакомиться с ней поближе.

Удобно устроившись на диване, я взялся за чтение. История была занимательной, но местами не совсем вразумительной, у меня даже закралось подозрение, что автор был немного не в своем уме, когда писал такое. Он повествовал о загадочных тенях, которые путешествовали по мирам, делали с ними что-то непонятное. Такое мог придумать и любой фантаст, но описания там были настолько подробными и необычными, что заставляли усомниться в твердости рассудка писателя, который, казалось, видел все это собственными глазами.

Спустя несколько часов, когда примерно четверть была прочитана, тишину нарушил телефонный звонок, который немного напугал меня, погрузившегося в мир фантастической истории безумного автора. Я бросил книгу и подошел к телефону.

— Да, — произнес я, взяв трубку.

— Алло, это Джон. Я тебя не разбудил?

— Нет, — ответил я, посмотрев на часы, которые показывали половину третьего.

— Я так и думал, что ты не спишь в это время. Я звоню, чтобы сказать, что завтра нам не к девяти, а к десяти. Точнее уже сегодня.

— Хорошо, поставлю себе будильник.

— Ладно. Я за тобой заеду. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — я повесил трубку и решил, что пора ложиться спать и прекращать сидеть по ночам с книгами.

Но это оказалось не так-то просто. Около часа я ворочался. Мысли в моей голове все путались и не могли остановиться на чем-то одном. Я думал, что так до утра и не смогу уснуть, но не заметил, как погрузился в зыбкий сон.

Глава 3 Ипсвит

Проснулся я от гудка машины, и, протерев глаза, сообразил, что это Джон заехал за мной. На часах уже почти половина десятого. Странно, ведь я заводил их на девять, но будильник почему-то не сработал. Боясь опоздать, я наспех оделся и быстро направился к машине, иногда переходя на бег.

— Привет. Ну, как спалось? — обратился ко мне Джон, когда я сел рядом с ним. С его лица бесследно пропала привычная улыбка, уступив место пасмурному настроению. По нему было видно, что он тоже почти не спал, ведь он знал Брайана не хуже меня и переживал за него.

— Плохо, конечно, — угрюмо отозвался я. — Так как там Брайан? Есть какие новости?

— Я звонил в больницу, было, конечно, очень рано, но мне все же ответили. Рассказали о состоянии Брайана и посоветовали прийти часом позже, потому что время посещения больных начинается с десяти, а не с девяти. Они сообщили, что у Брайана был инфаркт, но теперь он чувствует себя относительно хорошо. Для сердца ему прописали, какие-то лекарства, — Джон вздохнул и продолжил: — Но не в этом беда. У него нашли какую-то другую болезнь, но не уверены в этом. В общем информацию я получил довольно размытую.

— Как бы эта болезнь не оказалась серьезной, — выразил я свои опасения. — Что бы мы тогда делали?

— Знаешь, что я думаю, — после недолгого молчания отозвался Джон. — Мы могли бы сходить с Брайаном на рыбалку, как раньше, ну или просто на природу, подальше от городской суеты, как когда-то.

— Да, ты прав… Как давно мы не выходили на природу? У всех, конечно, своя жизнь, своя работа, свои дела, но все же… Да и вообще, почему мы решили ходить на природу, только когда с Брайаном приключилась такая неприятность? Почему же мы раньше почти не делали этого?

— Не знаю… Но теперь я жалею об этом.

— Да, все люди такие. Пока что-нибудь не случится, они ничего не будут предпринимать. И ценить друзей они начинают только тогда, когда с друзьями случается что-то плохое.

— Приехали, — произнес Джон, когда машина остановилась у большого здания, и взял пакет, в котором определенно лежало что-то для Брайана.

— Вон машина Кассандры, — указал он в сторону. — Она (Они) с миссис Гудвин сегодня тоже навещают Брайана.

Мы шли по ухоженной дорожке, ведущей к дверям больницы, внушительные размеры которой невольно наводили на мысль о том, что если даже половина города заболеет, то вместить такое количество пациентов не станет проблемой. Возможно, она была такой большой, потому что из-за нехватки мест к ней достраивались новые части. Можно подумать, что за ее дверями царит вечная суматоха и постоянная беготня врачей и медсестер по палатам, но когда я был там последний раз, все обстояло с точностью до наоборот. Длинные полупустые коридоры, освещенные тусклыми лампами, нарушающие тишину скрипучие каталки с пациентами, отправленными на операционный стол или обратно, редкие посетители, навещающие родственников или друзей, и ворчливые уборщицы — все создавало невыносимо унылую атмосферу.

— Я могу вам чем-то помочь? — спросила медсестра у стойки на первом этаже, когда заметила нас, вошедших в больницу и бредущих куда-то с угрюмым видом.

— Да, пожалуйста. Мы ищем Брайана Гудвина. Не подскажите, в какой он палате?

— Брайан Гудвин… Сейчас посмотрю, — сказала она и принялась смотреть что-то в бумагах, аккуратно разложенных на стойке. — Да, он в седьмой палате на третьем этаже. Распишитесь, пожалуйста, здесь, — медсестра протянула нам бланк с надписью «посетители». Я оставил подпись и передал листок Джону.

— И зачем им все это? — вопросил я, когда мы поднимались по лестнице, которая казалась покрашенной совсем недавно.

— Это очень полезно для полиции. Знаешь, как иногда бывает в фильмах: «Так, посмотрим, кто это у нас был последним посетителем?» Проще говоря, это — либо алиби, либо наоборот — его отсутствие. Ну, а для врачей это простой учет посетителей, так почти везде.

Мы поднялись на третий этаж, где мимо нас проходили врачи, спешащие на операции или делающие обход больных, медсестры с медицинским оборудованием, пациенты, везущие за собой капельницы или сидящие в инвалидных колясках, и посетители, ищущие палаты друзей или родственников. В коридорах третьего этажа перед нами появилась Кассандра, которая шла нам навстречу. Тем, кто видел ее на прерванном празднике, было бы больно смотреть на нее сейчас, печальную и угрюмую. Я встретил ее хмурый взгляд. Усталые зеленые глаза влажно сверкали, но далеко не тем блеском, который я видел вчера. Она остановилась перед нами и едва выдавила жалкое «привет». Набрав в легкие воздуха, словно хотела что-то сказать, она лишь понурила голову и быстро удалилась, не произнеся ни слова. Я проводил ее сочувственным взглядом, а Джон бросил ей вслед несколько ободряющих слов, пока она не скрылась из виду.

Затем на пути в палату Брайана нам встретилась миссис Гудвин.

— Как хорошо, что вы пришли, — говорила она с подавленным видом. — Брайан совсем плох. С сердцем у него все будет хорошо, но врачи нашли у него симптомы какой-то страшной, редкой и неизлечимой болезни. Они предполагают, что у Брайана синдром какой-то деградации. Как же они говорили?.. Прогрессирующее заболевание коры головного мозга. Как-то так… Врачи говорят, что состояние Брайана будет все хуже и хуже, пока он… Пока он не умрет. Они сказали, что если их догадки верны, то ему осталось в лучшем случае два года… А в худшем… в худшем он не протянет и полугода… Мы с Кассандрой решили отвезти Брайана в другое место, в хорошую клинику далеко отсюда. Все равно здесь мало что могут сделать, они и сами упоминали, что скорее всего перенаправят его куда-то…

Шокированные услышанным, мы не могли поверить, что все это случилось с нашим другом на самом деле. Неужели его скоро не станет, и ничего нельзя с этим поделать?

Выразив глубокие соболезнования миссис Гудвин, мы попрощались с ней и отправились в палату к Брайану.

— Пятая, шестая… Вот мы и пришли, — выдохнул Джон, остановившись перед дверью, из которой к нам вышла молодая медсестра.

— А вы к этому бедному старичку с вероятной болезнью Крейтцфельдта-Якоба… Интересный случай, — сказала она и заспешила куда-то по коридору.

Оказавшись в палате, мы заметили, что здесь довольно светло — широкое окно пропускало яркие лучи утреннего солнца. В палате не было никого кроме Брайана. Он сидел на кровати с пугающей отрешенностью в пустом взгляде, странно подергиваясь.

— Привет, Брайан. Ну как ты? Держишься? — поздоровался Джон и положил пакет на тумбочку, на которой покоились яблоки, апельсины, сок и даже любимая курительная трубка Брайана, к которой, видимо, он даже не прикасался.

На приветствие Джона, пациент ответил невнятным бормотанием и неловкой попыткой подняться, выдавшей серьезные нарушения в координации движения. Мы с Джоном переглянулись. Как же ужасно видеть Брайана таким!

На вопрос о том, что же с ним произошло тогда в спальне он отвечал совершенно не тем голосом, к которому мы так привыкли:

— Я вошел в комнату, хотел взять одну старинную книгу, хотел показать ее гостям, — повествовал Брайан, медленно, глухо, через нос, — Но на меня напали два жутких человека в странных плащах. Это были те самые, которые приходили много лет назад. Они появились из ниоткуда. Они…

Брайан прервал свою историю, слушать которую было довольно трудно — он говорил словно с кашей во рту. Он судорожно поднялся с кровати и нетвердой, неуклюжей походкой подошел к окну. Тревожно оглядевшись, он перевел взгляд на нас и то ли улыбнулся, то ли непроизвольно состроил гримасу.

— О чем я говорил?.. Ах да, уроды в плащах! — продолжил он, сопровождая слова странными движениями с судорожными вздрагиваниями мышц. —Так вот! Один скрутил мне руки, второй что-то спрашивал. Я не понимал ни слова. Он говорил на непонятном языке. Да, на этом языке и написана та книга, поэтому они хотели ее украсть… Второй рылся повсюду. Он нашел ее и забрал с собой.

Постепенно я начинал привыкать к его медленной, смазанной и невнятной манере речи и воспринимать ее стало несколько легче, но история нисколько не вызывала доверия. Мало того, что она затрагивала сверхъестественные явления, так даже если допустить невероятное появление двух человек в спальне, то следов их пребывания в комнате я не обнаружил.

— Почему? Как же так? Как же ему удалось? — вопрошал он, ковыляя обратно к кровати.

Совершив медленное, нелепое движение руками, он сел и продолжил:

— Ведь я надежно спрятал книгу. Я даже сам не помню куда. Но как? Как они отыскали ее? Хорошо, что копия есть у Альберта. Может он уже расшифровал ее? Он говорил мне или нет?

Брайан задумался и, кажется, позабыл, о чем шло повествование в его невероятном рассказе. Его задумчивость сопровождалась непроизвольными подергиваниями мышц. Джон не стал ждать, когда он соизволит продолжить и спросил:

— А с тобой-то что произошло? И что же те люди в плащах?

— Кто? Какие люди? А, ну один держал меня, а другой ударил меня в грудь. Рука прошла сквозь, и он схватил меня за сердце. Он стал сжимать его. Как же было больно! Но тогда скрипнула дверь. Мерзавец отдернул руку и испарился с книгой. Я упал. Дальше я ничего не помню. Как же я тогда испугался! Я думал, пришел мой конец, думал, я засну вечным сном…

Брайана затрясло, судорожные движения стали более резкими. Тревога читалась в его глазах, но вскоре сменилась непонятной апатией. Неловкое молчание, воцарившееся после рассказа Брайана, прервалось моими словами:

— А сейчас как ты себя чувствуешь?

— Неважно, черт возьми… неважно я себя чувствую. Сердце мое в порядке, но у меня в глазах все двоится. И что-то со мной не так…

Он вновь замолчал. Не зная, что сказать, и сомневаясь в целесообразности разговора с ним в таком состоянии, мы стояли и смотрели на Брайана. Жалкое и печальное зрелище. Как же это с ним произошло? Не могла же с ним случиться рассказанная им история, которую разумнее считать следствием дегенеративного расстройства, чем достоверным стечением обстоятельств.

Через несколько мгновений он подозвал меня к себе, и когда я низко склонился над стариком, Брайан начал шептать мне на ухо:

— Помнишь тот рисунок? — с трудом различая слова, услышал я. — Ты недавно о нем спрашивал? Полагаю, тебе все же следует знать. Ты же давно хотел… Как ты знаешь, мы с твоим отцом были хорошими друзьями. И каждый год, когда у тебя начинались осенние каникулы, Джеймс возил тебя в домик в лесу. Там ты отдыхал. Я жил неподалёку. Мы иногда ходили втроем на рыбалку, или еще куда-нибудь. Как же мы называли это место?

— Ипсвит, — напомнил я.

— Да, да, да. Но в тот год… Тогда случилось что-то плохое. Ты можешь съездить туда, может быть, сам все вспомнишь. Не вспомнишь, значит не надо… Я расскажу, что тогда произошло. Ты и твой отец пришли ко мне с какой-то…

Внезапно Брайан издал жуткий крик, заставив меня отпрянуть в сторону. Все его мышцы напряглись, голова запрокинулась назад, руки согнулись в локтях и прижались к груди. Исказившееся страшной гримасой лицо побледнело. Глаза закатились, а изо рта показалась пена. Поняв, что с Брайаном случился эпилептический приступ, я вновь опустился над страдальцем и подложил подушку ему под голову, чтобы он не бился о стену.

В палату ворвалась медсестра, услышавшая крик. Уступив ей место у больного и сообщив, что у него эпилептический припадок, я отошел к Джону. Медсестра сказала, что с ним все будет нормально, но в чувство он придет не скоро, так что мы можем идти, если мы уже пообщались с больным и нам от него больше ничего не надо.

Джон сказал, что у него есть неотложные дела, и мы решили, оставить Брайана, до следующего посещения. Обсуждая рассказанную нам историю мы пришли к единому мнению, что здравость рассудка нашего друга теперь под большим сомнением. Но печальнее всего, что его болезнь неизлечима и фатальна, а сделать мы ничего не можем.

Джон отвез меня домой, где я, одиноко блуждая по комнатам, долго думал над словами старика. Пытаясь отыскать хотя бы каплю здравого смысла в услышанном, я решал, стоило мне ехать в Ипсвит или лучше вовсе там не появляться. Небольшая вероятность, что я верну утерянные воспоминания, увидев это место, воодушевляла и зарождала желание отправиться туда прямо сейчас. Однако я медлил.

Память не могла беспричинно отторгнуть часть моей жизни, а значит, нечто помогло ей это сделать, возможно, это было ужасное происшествие, вызвавшее у меня психологическую травму. И, видимо, защитный механизм психики сделал свое дело — амнезия охватила те отрезки моей жизни, что переполнились тяжелыми переживаниями. Я был готов немедленно идти в Ипсвит в надежде вспомнить прошлое, но меня останавливала страшная мысль: воспоминания, которые я верну, могут оказаться настолько ужасными, что могут повредить мой рассудок и необратимо изменить меня. Однако я решил, что скучная жизнь с полной невыносимого однообразия работой будет сводить меня с ума дольше и мучительней, а значит, рискнуть стоило. Тем более меня почему-то не покидало необъяснимое чувство, что забыл я нечто очень важное и значительное, без чего жизнь теряла всякий смысл. Непонятно, что за чувство овладело мной, но именно оно в большей степени и определило мое решение незамедлительно отправиться в Ипсвит. Даже если я ничего не вспомню, то хотя бы выберусь из дома, поброжу на природе и внесу долю разнообразия в мои скучные, серые будни.

Я взял тот непонятный рисунок, прихватил отцовские часы, собрал немного еды, оделся теплее и вышел к ожидающему меня такси, которое я недавно вызвал.

— Вы знаете дорогу в Ипсвит? — спросил я, усаживаясь в машину.

— Ипсвит? Никогда о таком не слышал, — задумчиво ответил бородатый таксист. — Что это такое?

— Ну, как вам сказать… это такое место… — замялся я. — Его даже поселением нельзя назвать, и, наверное, сейчас там никто не живет. В общем, Ипсвит находится где-то в Слэйвервудском лесу недалеко от деревни Стэйнбороу. Когда поедем туда по проселочной дороге, я скажу, где остановить.

— Хорошо, — согласился водитель, поглаживая бороду. — Не знаю, что вы там забыли, но надеюсь, проехать туда не составит больших трудов.

Пока мы ехали, я видел, как вид за окном стремительно менялся. Аккуратным серым домам, очень похожим друг на друга, пришли на смену более крупные, которые перемежались с другими строениями. Иногда мимо меня проносились мрачные фабрики и заводы с грязными исписанными заборами, окаймленными сверху колючей проволокой. Чем дальше мы проезжали, тем меньше встречалось строений, а все больше лугов, полей и лесов. Проезжающих мимо машин становилось меньше. Через какое-то время далеко впереди, на возвышенности показались ряды маленьких домиков, а ближе виднелся перекресток с почерневшим дорожным знаком у обочины и огромным камнем, который гордо стоял, поросший седым мхом у основания. Я попросил водителя, сбавляющего скорость на перекрестке, остановиться у этой глыбы, которая мне показалась знакомой.

— Большое спасибо, — произнес я и, порывшись по карманам, расплатился с таксистом.

Бородач вскоре уехал, оставив меня одного перед камнем, который огибала едва заметная тропинка, уводящая далеко в лес. Я огляделся: кругом не было никого, даже машины больше не проезжали по неровной дороге. Тишина и покой, от которых было немного жутко, поглотили это место. В надежде найти то, что искал, я ступил на тропу, окруженную множеством деревьев и кустарников. Листва все так же охватывала их багровыми и золотистыми нарядами.

Место, куда я направлялся, получило свое название не просто так, и связано с одной историей. Когда-то давно человек по имени Маркус Ипсвит ушел в эту часть Слэйвервудского леса из города, который в те времена был не таким большим, как сейчас, а вокруг было больше лесов и болот, которые сейчас планомерно уничтожаются. Несколько суток Маркус блуждал по лесу и, когда совсем отчаялся выбраться к людям, построил небольшой дом из срубленных им деревьев. Питался он тем, что росло в лесу и тем, что добывал посредством охоты. Он прожил много лет как отшельник, так и не вернувшись в бурно развивающийся и расширяющийся город. Нередко люди забредали далеко в лес и видели убогую лачугу Ипсвита или даже встречали его самого. Весьма удивленные тому, что кто-то может жить в таких нечеловеческих условиях, они возвращались в Слэйвершилд и рассказывали об этом другим, иногда приукрашая свои россказни новыми подробностями. Благодаря подобным деталям, порой подкрепленным неуемной фантазией, Маркус Ипсвит превращался то в милого старика, радушно встречавшего заблудившихся путников, то в злобного людоеда, убивавшего всех и каждого, кто осмеливался приблизиться к его жилищу, а потом готовившего свою добычу на костре. Спустя несколько лет после смерти Маркуса, некоторые жители последовали его примеру и построили себе дома где-то в лесу недалеко от его хижины. Этим не самым разумным поступком они или хотели обратить на себя внимание, или искали уединения в глуши, или просто помутились рассудком. Среди построивших в лесу одинокие хижины был и мой дед. Но мне всегда хотелось верить, что он возвел эту хибару, не потому что он померк разумом, а для того, чтобы посещать ее время от времени, позволяя себе отдых от городской суеты. После смерти деда мой отец использовал этот дом в тех же целях и привлек Брайана к тому, чтобы тоже построить похожую дачу в лесу. Отец возил меня во время каникул в это место, которое даже маленьким поселением назвать трудно. Ипсвит — это просто часть Слэйвервудского леса, получившая название в честь обезумевшего отшельника, где на достаточно большом расстоянии друг от друга размещались маленькие домики, число которых не превышало десятка.

Путь к хижине отца был нелегок, и чем ближе я к ней подбирался, тем больше меня охватывало трепетное ощущение, что там я обнаружу нечто значительное, давно утерянное и таинственное. Когда я вышел на поляну, где стоял маленький дом, позади которого текла небольшая река, я почувствовал, что все это мне давно знакомо. Все казалось таким родным. Я вспомнил, как купался в реке, как сидел на берегу вместе с отцом и удил рыбу, как беззаботно проводил здесь время. Но не все возрождалось в моей памяти, и я чувствовал, что от меня ускользает нечто очень важное.

Подойдя к хижине, я стряхнул грязь, обильно покрывшую ботинки, и нашел ключ, который по-прежнему лежал под кирпичом, недалеко от двери. За многие годы он покрылся ржавчиной, и казалось, рассыплется в руках, но, смахнув с него землю и вставив в замочную скважину, я с хрустом повернул его. Дверь отворилась.

Дом ни капли не изменился за эти годы, если не брать в расчет тот факт, что он обветшал, покрылся толстым слоем пыли, обзавелся узорами паутины, и стал убежищем для пауков, мышей и крыс. В хижине были кухня, ванная и еще две комнаты. В одной из них когда-то спал я, а в другой — отец. Пробравшись сквозь заросли паутины, я вошел в свою комнату и заметил в углу мышь, спешащую к норе. Она явно не ожидала здесь никого увидеть, да и вряд ли ей доводилось встречать людей, ведь здесь не было ни души много лет. Я выглянул из окна и увидел огромный дуб. С одной из его толстых веток свисали качели. Как же я любил качаться на них! Я часто сидел под дубом, слушая пение птиц, зарисовывал то, что казалось мне интересным или просто лежал, глядя как по бесконечно далекому небу, словно по синему морю, белыми кораблями проплывают пушистые облака.

Труднообъяснимое чувство заставило меня подчиниться манящей силе старого доброго дерева, и я вырвался из дома, желая увидеть его поближе. По дороге я неспешно пересек мостик, изрядно прогнившие доски которого громко поскрипывали под ногами, когда я ступал по ним. На другой стороне реки виднеется поляна, усеянная не очень частыми деревьями, а вдалеке пестрой стеной стоит лес. Я подошел к моему любимому старому дубу. Его могучий ствол поднимается высоко и держит тяжелую крону, одетую в красивый избура-желтый наряд из листьев, причудливые фигуры которых вызывают умиленье. Ветви дуба начинаются в нескольких метрах от земли, и залезть на него я никогда не мог, поэтому качели, состоящие из двух прочных веревок с привязанной к их концам доской, вешал отец, а я лишь придерживал ему лестницу и указывал, куда их лучше привязать.

Под многовековым дубом я заметил кучу камней. Мне показалось, что здесь им совсем не место, и что раньше их не было. Преисполненный любопытства я начал разбирать эту груду и под последним камушком обнаружил медальон. Я взял его в руки, аккуратно повертел, внимательно осмотрев. Мне почудилось, что с одной стороны темно-серебристого медальона было изображено то же, что и на моем рисунке, который я принес с собой. Сжимая в руке находку, я опустился на колени от внезапного прозрения. Я вспомнил, что значит этот рисунок, я вспомнил, что это за медальон, я вспомнил все, что когда-то забыл. Наконец-то, я все вспомнил… я вспомнил ее …

Дата добавления: 2014-12-16