Часть четвертая 3 страница. — Скорее! — проговорила Кэрриэн

— Скорее! — проговорила Кэрриэн. — Мы нашли выход!

Помогая мне идти, они вывели меня из темных отнорков. Никогда еще я не был так счастлив видеть Аниглана, что красноватым светом вновь разгорается на небосводе. Заливаясь кровью, я не перестаю идти прочь от лифиньего логова среди неимоверно толстых красноватых стволов деревьев. Их усеивают большие дыры, похожие на дупла. Кажется, эти стволы полые внутри.

Каждый шаг нестерпимо сопровождается болью. В любую секунду сознание угрожает покинуть меня. Тогда детям останется либо бросить меня на съедение хищникам, либо тащить израненное тело дальше, если жизнь вместе с кровью не покинет его.

Словно подгоняемые местью, лифины вылезли из норы, из которой нам удалось вырваться. Они стали окружать нас, но не подступают ближе, точно опасаясь, что их отчаянная жертва сделает с ними то же самое, что и с их сородичем. Однако поведение лифинов сделалось крайне странным. Они смотрят на красноватые дырявые деревья с таким ужасом, словно в них таится нечто, способное разорвать на части все живое. Мне и самому показалось, что с широкими стволами деревьев что-то не так. В темной дыре ближайшего дерева мне почудилось странное копошение, и в следующее мгновение я услышал оглушающий писк, раздающийся со всех сторон.

— Нуглы! — завопили дети. — Берегись!

Десятки мерзких существ, похожих на летучих мышей, но значительно больших размеров, вылетают из дыр и подлетают к нам и к лифинам, стремясь искромсать всех на куски. Пригибаясь под стаей нуглов, мы ускорились в отчаянной попытке убежать. Лэргон отмахивается от них палкой. Однако большая часть нуглов нападает на лифинов, видимо, считая их большей угрозой, чем нас. Стерпев страшнейшую боль, я оглянулся, и передо мной открылась картина чудовищного сражения: пищащими стаями нуглы атакуют с воздуха лифинов, отрывая от них кровавые ломти, а лифины, трусливо отступая, машут когтистыми лапами, рассекая им крылья, ловят их, безжалостно разрывают на части.

Не желая знать, кто выйдет из битвы победителем, мы бежим, бежим из последних сил. Но меня отказались держать ноги. Я упал. Лица детей, крылья летучих тварей, когти лифинов, красные пятна, зелень трав, свет Аниглана — все закружилось. Я качусь с обрыва. Остановка. Онемевшие конечности не чувствуются. Залитый липкой кровью, я едва могу дышать, а посветлевшее утреннее небо надо мной неизбежно и неумолимо темнеет.

Глава 12 Вниз по течению

Я очнулся под потолком своего кабинета. Тяжелая, затуманенная голова рисует смутные образы испарившегося сна, до ужаса затянутого и до омерзения подробного, сна, ставящего под серьезное сомнение мое психическое благополучие.

Я поднялся и огляделся: кейс, папки, бумаги, письменные принадлежности — все, что некогда отягощало стол, покоится под ним, как в тот день, когда злосчастный медальон растворил меня в воздухе. Сам виновник моих безобразных видений, сомнамбулических блужданий по Улгану, невинно лежит на освобожденном месте, мирно соседствуя с платочком, заляпанным кровью, свежей кровью, которая еще остается на моей рубашке и частично под носом. А за окном все та же застывшая осень, тоскливая, но чарующая яркими красками, сумасшедшими, как вечерний Аниглан.

Проклятье! Я сошел с ума! Мне нужна помощь! Спасите меня от блеска психоделических снов! Верните меня в аквариум повседневной серости!

Дверь позади распахнулась. Я обернулся и увидел миловидную черноволосую женщину с серо-синими глазами и чуть вздернутым маленьким носом.

— Анкора?! — чуть слышно выдохнул я. — Это ты?

— Да, Том это я. С каких пор ты перестал узнавать жену?

Полный недоумения я бессловесно гляжу на нее, повзрослевшую, изменившуюся, но не лишенную неуловимо знакомых черт.

— Это действительно ты? Я так долго тебя искал...

— Конечно, я, сладкий. О чем ты говоришь? И зачем ты опять забрал мой медальон? Ты ведь знаешь, как он мне дорог.

Я не нашел, что ответить, и продолжил смотреть на Анкору непонимающим, завороженным взглядом. Она приблизилась, не сводя с меня печальных глаз, прошлась рукой по моему плечу, словно опасаясь, что я ненастоящий, и подошла к окну, за которым царствует вечная осень, деспотически гоняя ветром рыжую листву.

— В последнее время я не узнаю тебя, Том, — сказала она, не поворачиваясь. — Ты слишком увлекся своей работой, погрузился в нее, перестал уделять мне внимание. И... я не уверена в нашем браке... Мне кажется, ты меня не любишь, Том.

— Неправда, я люблю тебя.

— Но это всего лишь слова. Где? Где эта любовь? Я ничего не чувствую. Почему ты просто не обнимешь меня, Том? Почему...

Я простер руки и приблизился к Анкоре, чтобы заключить ее в крепчайшие объятия и доказать, что слова мои не пусты, что любовь моя вечна, как эта застывшая за окном осень.

Дверь позади распахнулась. Я обернулся и увидел Эдгара, моего университетского приятеля. Кажется, таким я его однажды видел: смертельно бледный, измятый, с невыразимым страданием за грязными стеклами очков. Он сел на кушетку и отчаянно сдавил голову дрожащими руками, слабо покачиваясь.

— Все кончено, дружище! — скорбным, надорванным голосом объявил он. — Все кончено! Сары больше нет! Я не хочу в это верить, но...

Эдгар исторг нестерпимый стон, больно отразившийся от давящих стен, молитвенно поглядел в безответные осенние небеса сквозь бесцветный потолок и с горечью промолвил:

— Все наладится, ты должен жить дальше, скажешь ты, но, Том, дружище... Как... Зачем... Тебе легко говорить о будущем, а у меня... у меня его нет.

Внезапно мой убитый горем друг вскочил, дрожащей рукой достал из-за пояса пистолет и взвел курок. Я приблизился к нему с приподнятыми руками, чтобы успокоить его, но опоздал: Эдгар, не раздумывая, выстрелил. Анкора упала на пол. Нет! Проклятье! Анкора!

Все рухнуло! Пылающий огнем любви накренившийся каркас моей неустойчивой жизни обрушился! Я опустился над Анкорой и, наконец, заключил ее в объятия, последние смертные объятия, прижал к себе ее бессильную голову, заглянул в погасшие глаза, коснулся окровавленной груди, сжал холодеющую руку. Что мне осталось кроме страдания, непереносимого и по-осеннему вечного?

— Все кончено, Том! — скорбно заговорил Эдгар. — Это конец! Как мы можем жить дальше?! Как?! Дружище, ответь!

Спустя вечность бессильно, безнадежно я поднялся и бессмысленно вперил пустой, слезный взор в расплывающегося друга, погубившего нас.

— Есть лишь один выход! — сказал он, сжав пистолет, и вновь взвел курок. — Прощай, дружище!

За его словами последовал оглушительный выстрел. Застреленный другом, я упал на Анкору, заливаясь кровью. Пулевое отверстие в животе странно напомнило о длинных когтях лифина, побывавших во мне, и я почувствовал пробуждение огненной боли в расцарапанной груди и пробитом брюхе. Вдруг ярчайший свет выжег темноту — распахнулись глаза и ослепли. Сочащиеся кровью раны обожгло огнем. Испепеляющий жар расходится от пылающих увечий к каждой фибре тела, вызывая конвульсии в окоченелых конечностях. Сердце яростно бьется в костяной клетке, возжелав губительной свободы. Всевыжигающее, мучительно разлившееся во мне пламя сменилось приятным теплом и вскоре обратилось в сладостную прохладу.

Глаза перестали пропускать излишний свет, и абрисы темных фигур проступили на передний план. Я узнал в них Кэрриэн и Лэргона. В руке девочки радужно переливалась светом Аниглана небольшая баночка, некогда до краев наполненная стунийской водой, которую нам дал Крэнчи, собирая нас в поход.

Я необъяснимо почувствовал в себе достаточно сил и веселой бодрости, чтобы не только подняться на ноги, но и продолжать путь до самого Стиустрона, как бы далеко от нас он не располагался и какие бы опасности нас не поджидали. Но прежде чем неисповедимые приливы энергии понесут меня дальше, я встал и попытался здраво оценить свое состояние и обстановку. В первую очередь я осмотрел обильно залитую запекающейся кровью одежду и заметил, что грубый и, как доказала встреча с лифином, удивительно крепкий материал куртки обзавелся порезами в области груди и дырой в области живота, являя миру мою незащищенную плоть. Но самым поразительным видится то, что кровоточившие раны затянулись, а на их месте розовеют омерзительные рубцы.

Ребята бессловесно смотрят, с каким удивлением я изучаю зияние дыр на кровавой одежде и зарубцевавшиеся порезы под ней. Это ведь они выплеснули стунийскую воду на мои раны и спасли меня от чудовищной потери крови и гибели, неминуемой при отсутствии у нас целительной водицы.

— Спасибо вам! — наконец вымолвил я.

— Направь свои благодарности Крэнчи, — отозвалась Кэрриэн, протягивая мне пустую баночку. — Это его вода.

— Обязательно! — ответил я и прицепил баночку к креплениям ремня под изодранной курткой.

Действительно, если бы не забота старого отшельника, мои злоключения нашли бы завершение. Да снизойдет на доброго старца милость богов, в которых он верит.

Я осмотрелся вокруг. Увенчанные кудрявыми формами облаков причудливые кроны деревьев с полыми красными стволами виднеются на возвышении, где некогда происходила битва между лифинами и нуглами. Круча, падением с которой я завершил бегство от нуглов, низвергается обрывистым склоном, осененным травянистой растительностью, бесчисленными зелеными кочками и редкими песчаными проплешинами. В другую сторону от нас склон полого нисходит к реке, радостно блестящей в лучах Аниглана.

Куда же идти дальше? В какой стороне Стиустрон? Задав детям такие вопросы, я получил ответ, что нам нужно послушаться беднягу Кифрона, которого я погубил, и продолжать движение на Фиаст, а значит идти вдоль Сорма, реки за которой лежит Стиустрон, выйти к мосту и спокойно шагать по тракту пока ворота города не преградят нам путь. Почувствовав себя абсолютно беспомощным, потерявшимся в лесу ребенком, я послушно согласился со спутниками, выглядящими как десятилетние дети, но производящими впечатление умудренных опытом путешественников.

И мы двинулись вдоль реки. По левую руку мы видим полого поднимающийся склон с бесконечно уходящим вдаль лесом, а по правую руку созерцаем широкую реку и более обрывистый берег с редкими купами похожих деревьев. Мы бредем, приминая высокие травосплетения, выступающие из-под самой воды. Спокойное журчание и завораживающие, радужные отблески утреннего света на волнистой поверхности убегающих вод благодушно скрашивают наш путь, пока мы подступаем туда, где вдали над водой, обрамленной у берегов отложениями мутно-серебристых камней, витают стайки птиц. Их редкие, похожие на плач, крики приносит легкий ветер, привечающий нас приятными дуновениями, в коих чувствуется благоухание неведомых цветов. Пара отбившихся от стаи птиц кружит над нашими головами. С отчаянным плачем они низвергаются к воде, норовя раздобыть пропитание из-под волнистой ряби. Одна преуспела, ухватив блистающую золотистой чешуей рыбу, другой повезло меньше: она стала жертвой загадочной рыбоподобной твари, чьи плавники лишь на мгновение сверкнули над кругом разбегающихся волн. Пораженный особенностями здешней фауны, я зацепился за какого-то весьма подлого представителя флоры и едва не канул в Сорм вслед за несчастной птицей на прокорм хищным рыбам и иным существам, обитающим в речных пучинах.

Надоедливые травяные переплетения остались позади, и мы достигли берега серебристых камней. Как выяснилось, серебристость камням придает щедрый нарост блестящего мха, поросшего настолько обильно, что камни под ногами ощущаются изумительно мягкими. Странное и едва ли передаваемое чувство — ступать по ним, когда с тихим хрипом камни мягко проседают под ботинком, изливаясь белой пузырчатой влагой. Однако мы на удивление скоро миновали каменистый берег и вновь запутались в высокой траве, которая сопротивляется более живо и упорно, нежели та, что осталась далеко позади. Либо таковы эти заросли на самом деле, либо мне, изнеженному легким и беззаботным шагом по мягким грязно-серебристым камням, обычная трава видится более суровым препятствием.

После полутора часов возобновившегося похода, окрыленного торжественной бодростью от стунийской воды, я почувствовал, что действие ее безнадежно испарилось, как это случилось через некоторое время после первого использования чудесной панацеи. Чудовищные раны, непостижимо затянувшиеся на груди и животе, заныли слабыми отголосками перенесенных страданий. Сногсшибательная усталость навалилась гранитной плитой на измученные плечи, замедлив движения, прежде резвые и энергичные. И мысли в пространстве между ушами почернели, точно кровь, которую я пролил в тесных отнорках лифиньего логова. Образы, мрачные и надежды лишенные, блуждают внутри, напоминая о пережитом. Кажется, чем страшнее излеченные увечья, тем томительнее последствия счастливой оживленности, побочной при таком исцелении.

Обессилено я прислонил спину к бугристому стволу дерева и опустился, бессловесно взмолившись о дозволении отдыха. С понимающим молчанием мои юные спутники остановились и сели подле меня. Мы сидим под деревом у берега Сорма, пока силы мои неохотно восполняются, а я вперяю взор в далекие выси, где легкие, бесплотные облака уносятся прочь, сливаясь в рыхлые, бесформенные туши, сгущаясь и темнея на желтоватом фоне. Аниглан медлительно перекатывается с одной стороны небесного купола на другую, словно стремясь заглянуть за уплотняющиеся тучи, что непочтительно закрывают обзор могучему божеству.

Прошло чуть больше половины часа. Аниглан красновато замерцал, встречая новую четверть дня. Похоже, я привыкаю к его ярким выходкам и перестаю замечать их. Отдых окончился, но он выдался не самым удачным, ведь помимо усталости я ощущаю и небольшой голод, а утолить его нечем: мешок со скромным провиантом остался у кострища в месте, где лифины не дали нам спокойно отдохнуть. Но если голод, пока не набравший силы, можно и cтерпеть, то нехватка запасов воды вызывает больше опасений. Славно, что не опустела хотя бы последняя кожаная фляга на креплениях моего замечательного ремня. Решив, что нам следует быть бережливыми с ней, мы двинулись дальше. Пусть недолгая остановка не сумела возвратить мне прежнюю бодрость, она облегчила продолжение похода.

Когда Аниглану стало трудно пронзать свинцовый потолок тяжелых туч, и речной берег затонул в сумраке, я почувствовал первые капли грядущего ливня, принесенные усилившимися порывами ветра со стороны Сорма. Вдруг прогремел оглушительный голос далекой грозы и пробил брешь в безобразном небе. Неисчислимые капли низринулись с прохудившихся небес, заставляя высокие травы заговорщически перешептываться, а листву тревожно трепетать. Река разразилась рябью узорных кругов. Дождь, беспощадный и холодный, изливается с постоянно крепнущей решимостью затопить несчастных путников. Моя одежда неостановимо впитывает сырость, предательски забавляясь дрожью тела, которое она призвана защищать. Скованные холодом конечности, сопротивляясь моим намерениям, замедлили меня, и я вновь стал отставать от детей, но, чувствую я, какими бы стойкими и привыкшими к невзгодам они не были, ужасно вымокнув, они тоже смертельно замерзли. Чем мы прогневали небо, что оно выплескивает на нас неумолимые потоки холодной воды? Неужели это кара мне за то, что предательски заснул у костра, подставив Кифрона? Это тяжелое чувство не покидает меня. Я виноват перед ним, виноват в его гибели. Он спешил доложить пронктиру Стиустрона об участи Сфрантильнаста, своей бедной деревни. Я должен сделать это вместо него, если, конечно, сам не погибну от когтистых лап здешних тварей или не вымокну до смерти под этим неустанным дождем.

Пока выжимать одежду рано, и пока холод не пробирает до костей, я не единожды предложил ребятам переждать ливень под одним из деревьев, что смело раскидывают в стороны упругие ветви с большими и широкими листьями, но я столкнулся с упрямой убежденностью Кэрриэн, что дождь не будет долгим, что нет нужды прятаться от него. Она указывает в небо, твердя о просвете меж редеющих туч. Но где этот разрыв в небесном покрывале? Я с трудом его вижу и оптимизма не разделяю.

Но вскоре ее уверенность, не разделенная мной, чудесно подтвердилась: небо, смилостивилось, прояснилось; тучи просветлели, развеялись; облака, легкие и невесомые, повисли над нами, паря и покорно сопровождая Аниглана в его спокойном дозоре по желтоватому куполу неба. Дождь прекратил лить, однако поблагодарить его можно лишь за это. Ведь по его милости мы успели намокнуть и адски замерзнуть, а ветер, не соглашающийся утихать, как бы страстно мы о том не молили, пронизывает наши холодные и сырые одежды, отчего становится только холоднее. Пробираемый дрожью, я силюсь ощущать теплые, иссушающие лучи Аниглана на лице, по которому с отсыревшего капюшона и мокрых волос катятся капли.

Не прекращается наше путешествие вдоль Сорма. Отцовские часы и очередное подмигивание Аниглана подсказывают, что после дождя мы идем, обуреваемые слегка утихшим ветром и осушаемые небесным светилом, не менее двух часов. За этот срок одежда немного обсохла, а конечности чуть согрелись, но усталость требует устроить продолжительный отдых, желательно под теплым клетчатым пледом в мягком кресле перед камином, уютно потрескивающим угольками. Но рано предаваться подобным мечтам! По словам Кэрриэн, преодолеть нам остается чуть меньше половины пути. Эх, если бы мы изначально шли в правильном направлении! Вероятно, мы бы уже достигли Стиустрона или, по крайней мере, были бы значительно ближе к нему. Во всяком случае, пройдя поле Каменного Стража и отклонившись больше к Фиасту, нежели к Слуму, мы не ходили бы напрасно вдоль Сорма, не наткнулись бы на лифинов, не встретились бы с Кифроном, и он бы не погиб из-за меня. Однако кто знает, чем могло все обернуться, не случись именно так? Вместо одной опасности нас могла поджидать другая, более страшная и неумолимо трагичная… Но глупо размышлять о неслучившемся. Сослагательное наклонение, спасая от реальности, способно привести как к величайшему счастью, так и к страшнейшему горю.

На очередном привале я подсчитал, что вдоль реки мы движемся уже семь часов. Я неописуемо устал и боюсь, что никакой привал, сколько бы долго он не длился, не вернет мне силы, чтобы продолжать путь. Но вечно сидеть на берегу и бессильно бросать в воду камешки тоже не годится, а потому я поднялся и не стал заставлять ребят ждать. Превозмогая изнурение, боль в изможденных мышцах и жжение мозолей в натирающих ноги ботинках, я следую за неутомимыми Кэрриэн и Лэргоном и воздеваю глаза к небу, будто прося у Аниглана даровать мне такую же неисчерпаемость энергии. Однако ответом добрый бог меня не удостаивает, но лишь вспышками отмечает начало последней четверти дня да медленно и безмолвно опускается, отражаясь в неспокойной речной глади. Если прежде он витал высоко над головой, то теперь он намерился слепить нас, низко опустившись перед нами над горизонтом, за который стремительно бежит полноводный Сорм. Кажется, светило клонится к закату, но я успел убедиться, что, в отличие от Солнца, Аниглан не сбегает от живых существ за горизонт. Однако Кэрриэн рассказывала мне, как однажды он ушел на оборотную сторону Улгана, повергнув его жителей в кромешный мрак. Она поведала мне, что тогда у врат Ксинистрона люди видели переливчатые огненные всполохи над ледяными высями Слумискорта.

Окрашивая насыщенной охрой небесные дали и украшая сусалью соседние облака, Аниглан красновато отражается в ребристой водной поверхности и выделяет весьма потемневшие силуэты деревьев, что растут у самой воды, склоняя к ней ветви и преграждая нам путь. Эти деревья примыкают к лесу, раздольно растянувшемуся по левую сторону от нас. В этом лесу, но далеко, далеко позади, мы встретились с лифинами и нуглами, которых, хочу надеяться, я больше никогда не увижу.

Мы приблизились к клочку леса, плотно подошедшему к берегу, и двинулись через купы изогнутых деревьев с узкими листочками и острыми шипами на искривленных бессильно свешенных ветвях, колышимых легким ветром. Едва последнее ветхое, согбенное, лишенное листвы деревце пропустило нас вперед, далеко на горизонте появилась череда маленьких домиков, стоящих на берегу.

Меня охватило волнение. Удары сердца участились. Неужели после долгих блужданий по бесконечным просторам невиданных мной прежде лесов с их страшными и неведомыми обитателями мы увидели первое поселение, где должны быть нормальные люди, которые могут мне помочь, где жизнь более цивилизована и не так дика, как в пещере безумного отшельника, который питается крысоподобными тварями и спит на укрытой тряпьем грязной куче листвы? В стремлении как можно скорее оставить дикость нетронутой природы позади и вернуться к удобствам человеческой жизни я подгоняю подкашивающиеся и спотыкающиеся ноги, но излишняя спешка приводит лишь к падениям и новым ушибам. Медленно, но верно далекие домики приближаются, и чем ближе они оказываются, тем крепче волнительное нетерпение сжимает внутренности, особенно желудок, видимо, надеющийся получить там пищу.

Вскоре мы вышли на длинную тропинку, что уходит из поселения куда-то в лес. Идти по ней оказалось гораздо приятнее, нежели продираться сквозь высокую траву, которой порос весь исхоженный нами берег. Тропа повела нас вдоль частокола, за которым пышно цветет широко раскинувшийся сад с пестрой, сказочной растительностью. Над кустами с разноцветными цветами возвышаются то ли тонкие стволы хилых деревьев, то ли толстые стебли могучих трав. Они держат пучки причудливых длинных листьев, похожих на развевающиеся на ветру зеленые ленты. Вся цветочная пестрота и зеленое изобилие не вмещаются в уготованные им пределы: из-за частокола пролезают и тянутся к тропинке ветви, усеянные пестрыми цветами и роскошными гроздьями белых ягод. Лэргон остановился и стал рвать плоды чужого сада, без промедления отправляя их в рот. К нему присоединилась Кэрриэн, а вслед за ней и я. Каждый из нас набрал пригоршню белесых ягод и стал топтать тропу дальше, поедая их на ходу.

За пестрым садом и по другую сторону от тропы возвышаются сложенные из бревен дома с односкатными соломенными крышами. Увидеть больше подобных строений мы смогли, когда с тропинки вышли на сравнительно широкую и весьма пыльную улицу, на которую смотрит множество красиво устроенных крылец и узких окон, многие из которых не имеют стекол, но при необходимости закрываются ставнями. У бревенчатых стен всюду громоздятся надежно уложенные дрова под навесами или под черными сально блестящими покрывалами. Почти каждый дом может похвастаться пестроцветным садом, подобным тому, который вольно или невольно поделился с нами ягодами. Буйная растительность, стесненная лишь хлипкими заборами, едва сдерживающими ее необузданность, нередко забирается на крыши или спускалась к крыльцам и окнам так, что жильцы могут прямо из окна удовлетворить желание насладиться свежими ягодами. А на крыше одного маленького домишки даже растет маленькое деревце с длинными ленточными листьями. Деревушка буквально утопает в красочных садах, создавая впечатление красивой сказки. Но нежное благоухание цветов жестоко губится неприятными непривыкшему носу, резкими рыбными запахами, доносящимися из многочисленных бочек и из сточных канав, где загнивают рыбные головы и тихо копошатся тошнотворные щупальца.

Ступая по сказочной дороге, мы слышим пение, далекий шум голосов и отзвуки музыки, словно скромное празднество гуляет по соседним улицам. И вскоре мы вышли на перекресток, где поворот налево может привести нас к далекому трехэтажному деревянному дому с широкими навесами, под которыми прячутся дрова, бревна, доски. Оттуда доносятся голоса, звон топоров и треск пил, ритмично сливающиеся в странную музыку. А дорога направо уходит к Сорму, откуда от шумной толпы в нашу сторону идет человек в высоких сапогах, неся в руках с засученными рукавами удочку и деревянное ведро с рыбой. Приблизившись к нам, он произнес на языке, мне неизвестном, нечто, что я принял за приветствие. Я отозвался на сэтрумийском и рыбак немного разочарованно, как мне показалось, тоже переключился на этот язык.

— И вам доброго дня, путники добрые! Впервые в Коромнасте? Да, по лицам вижу, впервые. Небось устали. Дорога, видать, нелегкая выдалась, да Ансэд помог, коли живые. Воистину, Ансэд всегда людям добрым помогает! Не оставит их в беде страшной. Вот, сосед мой… Знаете какой человек? Сама доброта, а не человек! Но горе случилось с ним. Горе со всеми произойти может. Даже к добрым приходит горе-то. Вот и к нему… Жена его в Сорме утонула. Дурна была, вот и утонула. Все твердила, что потеряла на дне чего-то, да отыскать все хотела. Вот и нашла… Горевал и убивался мой добрый сосед, но помог Ансэд ему…

Не будет конца болтовне рыбака, подумал я и прервал его на полуслове насущным вопросом:

— Прошу прощения… Нам нужна помощь. Мы устали и голодны. Где мы можем поесть и хорошо отдохнуть?

— Сходите в трактир к Пьяному Фроту. Он всегда рад гостям. Видите, там большой каменный дом с большим садом? Да, да, там. Это единственный каменный дом в Коромнасте. Это и есть трактир Фрота. Он вас и накормит, и спать уложит, и не забудет угостить вас мартсорком. Он делает лучший мартсорк во всем Улгане. Кто-то скажет, что нет ничего лучше торсистронского мартсорка, но по-моему коромнастский во много раз приятнее и крепче. Уж поверь мне. Я пивал много всякого и в этом хорошо разбираюсь. А коли не веришь…

Болтливый рыбак может говорить вечность, если его не остановить, что я и сделал:

— Спасибо тебе, добрый человек, за помощь твою. Мы пойдем.

И двинулись мы прочь от бесконечных монологов в указанную сторону, где возвышается трактир Пьяного Фрота. Подходя, мы заметили, что здание огромно в сравнении с остальными, что построено оно из синеватого камня и отделано во многих местах темным, пористым деревом. Три несимметричных ризалита выступают далеко вперед и поднимаются несколько выше крыши. Первый этаж трактира захлебывается в широчайшем саду, обнесенном забором из камня и дерева. Другие два этажа держатся над пестрым океаном садов, как верхняя часть айсберга. Подступая к изящному резному крыльцу, выходящему от среднего ризалита к самой улице, мы заметили вытянутую деревянную пристройку, откуда доносятся звуки, издаваемые неизвестными мне тварями. Люди, работающие в лабиринтах садов, приветливо помахали нам руками, когда мы поднялись на крыльцо, чтобы войти в трактир.

Просторное помещение с тяжелыми столами, трехногими стульями и немногочисленными людьми, на них сидящими, заливается светом из узких окон, часто расставленных на стене позади нас. На других стенах едва колышутся гобелены с замысловатыми росписями, а в углах свисают собранные в кучу массивные портьеры. Стены, пол, потолок и колонны, его подпирающие, отделаны деревом с зеленоватым отливом и хаотично украшены рисунками малолетнего либо далеко не самого талантливого художника.

Не успели мы осмотреться, как к нам подбежал упитанный, не в меру суетливый человек в заляпанном фартуке и быстро проговорил:

— Приветствую вас, добрые путники! Я Фроток, но все в Коромнасте зовут меня Пьяный Фрот. Чем я могу вам помочь?

Мы поведали хозяину трактира о том, как чудовищно измотало нас долгое путешествие и в черных красках описали усталость и чувство голода, нас томящие, на что Фроток торопливо пообещал нам и отдых, и сытный обед и суетливо, но не менее любезно усадил нас за стол.

— Спасибо тебе за все, — сказал я. — Но боюсь, нам нечем расплатиться с тобой, и нам лучше уйти.

Пухлое лицо трактирщика приняло суровый вид.

— Зачем так говорить? — возмущенно затараторил он. — Неужели я доброго человека не узнаю? Я же вижу… Вот, покажи стуниклу.

Я завернул рукав, обнажив точку с голубыми кольцами, коих, если мне не показалось, стало больше с тех пор, как у старика Крэнчи я впервые ее разглядывал. И вспоминая слова отшельника о стуникле, я подумал, что пополнилась она потому, что я помогал ребятам в их путешествии, хотя помощь моя и ничтожна.

— Зачем же обманывать?! — воскликнул Фроток, глядя на мою стуниклу. — Стуна хватит тебе не только на скромный обед и отдых в захудалом коромнастском трактире, но и на многое другое. И нечего беречь его так, коли человек ты добрый. Накопится стун…

С быстро изливающимися обещаниями попотчевать нас яствами достойными самых добродетельных людей Улгана Пьяный Фрот удалился, оставив нас одних с подозрительными взглядами четырех любопытных людей за столами неподалеку. Я попытался расслабиться, откинувшись на спинку стула, который несмотря на трехногость оказался довольно устойчивым за счет массивности ножек, расширяющихся книзу. Прекратив сопротивляться усталости, я почувствовал, что обездвижен, что ноги и руки точно омертвели и не принадлежат более мне. Так продолжалось пятнадцать или тридцать минут, а, может быть, час — точно сказать не могу, ибо в тот момент время перестало для меня существовать, — пока перед нами не появились причудливо вылепленные глиняные миски с мутноватой кашицей, в которой обнаруживались комочки, неопределяемые ни по виду, ни по запаху, ни по вкусу. Затем появилось мясо какого-то животного, неизвестно, как выглядевшего, когда оно бегало, прыгало, плавало или летало. Но меня не заботит, из чего и как приготовлена пища. Я беспощадно борюсь с голодом, поглощая принесенные кушанья. И пока ем, я чувствую слабое жжение в стуникле. Я взглянул на запястье: почти половина крайнего голубого колечка пропала, а на ее месте остывает белесый след.

Вскоре вошел в помещение и подсел к нам тот болтливый рыбак, которого мы встретили на улице. Он стал мне рассказывать, как хорошо сегодня ловится рыба, как потешно его товарищ уронил в воду свой улов и старался вернуть его, чуть не утонув при этом в реке. Я почти не слушаю нескончаемые потоки его едва ли трезвой речи. От рыбака исходит страшный рыбный запах. Не будь я так голоден, я не стал бы терпеть его компанию и покинул бы стол, не доев. Пьяный Фрот, обслуживая других клиентов, в страшной суматохе подскочил и к болтуну. Они перебросились парой фраз на недоступном мне языке и Фроток удалился, а рыболов сообщил мне, что заказал мартсорк, и стал рассказывать, какой это чудесный напиток. Через несколько мгновений трактирщик возвратился и поставил на стол четыре чаши.

Дата добавления: 2014-12-16