Первые странности 2 страница

– За мной – мой дом! – набычился Сашка. – Если не возьмем шахту – Убежище рано или поздно превратится в могильник!

Профессор примирительно покивал:

– А хоть бы и так. Пойми – я не осуждаю. Я и сам иду забирать то, что мне не принадлежит, но то, что мне нужно для существования.

Я хочу жить, и это мое право – право на жизнь! Истина проста и стара, как мир: хочешь жить – убивай или сам подставляй горло. Право на жизнь и право на силу всегда идут рука об руку!

Данилу вдруг вспомнились слова Родионыча, которые он частенько повторял, делая из молодых телят молодых волчат: «Умри ты сегодня – а я завтра! Или – ты, или – тебя. Третьего не дано». Он с самого начала принял этот закон, сжился с ним и лишь благодаря ему был жив до сих пор. А вот те, кто не сумел, – где они? Где Цукер? Топтун где? Один так и не смог выстрелить в человека, другой – непростительная, непонятная Данилу глупость – пожалел раненого выродка. Не стал добивать, а через месяц был задран этим же выродком, которого, пристрелив, узнали по характерному шраму, оставшемуся после ранения. Так что – о чем тут говорить? Прав Семеныч, и Родионыч тысячу раз прав.

– …Санкции ужесточались несколько раз, – продолжал меж тем Профессор, – но, тем не менее, весной седьмого года Иран объявил о начале промышленного обогащения урана, официально заявляя, что это необходимо для развития атомной энергетики. Россия, кстати, поддерживала эту страну и даже помогала запустить первую атомную станцию в Бушере. Однако против были США. Штаты совместно с Израилем наверняка рассматривали возможность ликвидации иранской ядерной угрозы путем военной операции. И, судя по всему, рассмотрели… Тавтология получилась – хотели обезопасить себя от ядерной угрозы, а развязали атомную бойню… Рано или поздно привычка кидать бомбы куда попало должна была отлиться Штатам горючими слезами. Отлилась им – а с ними и всему миру… Думаю, собственно, с этого все и началось. Потом подключился Китай – в последние десятилетия он довольно бурно развивался и уже выходил на мировую арену в качестве сверхдержавы. К тому же, Китай и Россия категорически отказались встать на сторону США в решении иранской ядерной проблемы – да и не только ее. В той же степени это касалось конфликта с Сирией и некоторыми другими странами. А тут еще и Корея со своими испытаниями… Там сменился диктатор, к власти пришел молодой, амбициозный – а у таких вообще крыша отсутствует как данность. Словом – напряжение на начало века пришлось нешуточное, хотя уже и закономерное. Вспомните: начало девятнадцатого века – война с Наполеоном, начало двадцатого – первая и вторая мировая… Ну а уж на начало двадцать первого – третья мировая пришлась. Последняя.

Ну и… Конечно, я не знаю, как все началось, – но суть не в этом. Нас ведь интересует вопрос, где могла сохраниться жизнь, а не кто первым ударил. Кто‑то решил перейти к решительным мерам, а дальше – дальше началась цепная реакция. Каждая страна торопилась нанести упреждающий удар по вероятному противнику. Наверняка во всем этом хаосе досталось и странам, не имеющем на вооружении ядерного оружия. За компанию, так сказать. Но – вряд ли досталось критично. Не было смысла в те часы, что длилась эта молниеносная война, расходовать силы на противника, который не сможет ударить в ответ. Ядерные державы старались прежде всего поразить того, кто мог сделать упреждающий удар, а безоружных задели лишь краем. Вот и получается, что наличие в арсенале ядерного оружия не гарантировало избавление страны от уничтожения, а совсем даже наоборот…

Он вдруг умолк. Молчали и остальные, представляя себе нарисованную апокалиптическую картину. Данил, обладавший достаточно богатым и живым воображением, видел перед мысленным взором стартующие из шахт ракеты, несущие на борту совсем даже не мирный атом; мобильные установки «Тополей», выдвигающиеся на боевые позиции согласно штатному расписанию; поднимающиеся на поверхность из океанских глубин АПЛ с ядерным оружием на борту… Десятки, сотни, тысячи ракет устремляются навстречу друг к другу. В работу включается ПРО, в атмосфере повисают облака плазмы, пачками выжигая рвущиеся к целям ракеты противника, стараясь не пропустить на свою территорию ядерную чуму, активируются спутники орбитальных группировок… Но – уничтожить удается не все, далеко не все – и на планете распускаются огненные цветы. Горят войсковые объекты, склады вооружения, военной техники, исчезают с лица земли целые мегаполисы, превращаются в радиоактивную пыль крупные промышленные районы, электростанции, нефтехранилища, в ядерном огне гибнут миллионы, сотни миллионов человек. И ради чего все это? Ради кучки амбициозных политиков, поставивших свои желания и интересы превыше интересов всего остального человечества?

Данил резко дернул головой, отгоняя наваждение и – вспомнил вдруг, что слышал от полковника.

– А Родионыч говорил, что война уже шла, и только переход к применению ядерного оружия был неожиданным.

Профессор пожал плечами:

– Конечно, полковнику вашему виднее, он человек военный. Допускаю и это – но разговор‑то сейчас у нас о другом. Вот вам и ответ – где могла сохраниться жизнь. Страны третьего мира либо страны, не имеющие ядерного оружия.

– Но это в теории, – не согласился Сашка. – Это все твои предположения. А где же факты, факты‑то где?

– Мои предположения – да, теория. Но все же, вот тебе реальное доказательство, что такие места есть и жизнь там, вкупе с научным прогрессом, не стоит на месте, – Семеныч похлопал рукой по крышке торцевой полки. – На момент Удара подобные технологии были на начальных стадиях разработки. Мне достоверно известно, что исследования велись в Штатах, в Японии и, вполне допускаю, – в Китае. Однако все упиралось в отсутствие достаточно емких, мощных и мобильных топливных элементов[9]. А наноброню впервые разработала какая‑то израильская компания[10]не то в пятом, не то в седьмом году – я об этом читал в сети, в новостях‑то ни слова не было. И уж наверняка разработки велись вплоть до самого Удара.

– То есть, ты хочешь сказать, что уники вы получаете из США? Или из Израиля? – свесившись с верхней полки, недоверчиво спросил Счетчик. – Неужели вы и туда караваны гоняете?

– Нет. Я не думаю, что в Штатах хоть что‑то сохранилось – по вероятному агрессору били все. Хотя, возможно, где‑нибудь в Скалистых горах в бункерах да убежищах жизнь все же зацепилась… К сожалению, мы не контактируем с производителем и можем только гадать, чье это изделие. На границе с Монголией есть небольшое местечко – перевалочный пункт – где наши люди встречаются с посредниками, которые и поставляют нам эти комбинезоны. И я даже не уверен, что эти ребята сами находятся в контакте с производителем – скорее я могу допустить, что имеет место цепочка, пройдя по которой можно выйти на конечного поставщика. Слишком уж высока цена комбинезона – наводит на мысль о накрутке. Хотя – кто ж проследить позволит? Свои секреты торгаши охраняют сейчас так же рьяно, как и во все времена. Понятно только, что уники идут откуда‑то с востока… Это высокотехнологичный товар, и путем простых и логических построений можно предположить, что его родина – Япония, Китай или Корея. До Удара в этих странах производилось большая часть высокотехнологичного оборудования. И хочу заметить, что технологии, подобные этим, один заводик не осилит. Тут должны работать целые предприятия и исследовательские институты. А их работа, в свою очередь, немыслима без обеспечения людскими ресурсами, без человеческих мозгов. До такого в одиночку не дойдешь, это только в фильмах сумасшедшие ученые открытия пекут, как бабушка пирожки. Здесь многие работали. А это в свою очередь говорит нам о целом скоплении, возможно – городе, даже целой стране или хотя бы ее осколке.

– И почем же вы такие штуки берете? – заинтересовался. Данил. – Так, для справочки…

– Тебе столько не собрать, – криво усмехнулся Профессор. – И мне тоже. Уники меняются на золото, по весу. На все Братство таких костюмов штук десять.

Данил присвистнул, сверху раздалось оторопелое кряхтение Счетчика.

– Никогда не понимал, зачем нужно золото, – подал он голос. – Съесть – не съешь и из автомата не выстрелишь… Разве что жене на украшение подарить. Ладно – патрон, валюта! Но золото… Оно‑то зачем?

– А ты в курсе, что золото используется не только для изготовления цацок и побрякушек? Этот металл незаменим при изготовлении разного рода контактов, плат, микросхем или подобных технических устройств. Не случайно раньше говорили: будущее принадлежит машинам с золотыми мозгами! Да что далеко ходить – в мозгах того же уника этого металла не меньше килограмма. Видимо, тем, кто производит такие комбинезоны, золото необходимо сейчас как никогда, вот и меняют на него всякие полезные и высокотехнологичные штуки.

– А я‑то все думал – зачем караванам золото… И ведь как‑то не удосужился ни разу спросить. Им ведь всегда сначала золотишко подавай, а потом уже – патроны.

– Вот то‑то. Любопытство – оно не всегда губит. Порой полезно что‑нибудь поспрошать.

Кунг вдруг рявкнул, переходя на нейтральную передачу и постепенно начал тормозить. Данил навострил уши, ожидая командирского голоса из громкоговорителя, однако тот безмолвствовал.

– Чего встали? – вполголоса задал риторический вопрос Кубович.

Данил крутнулся на полке и выглянул в окно.

– Свет погасите.

Щелкнул выключатель, и в синеющих сумерках, метрах в двухстах от кунга, он увидел заброшенную деревеньку. Домики с заколоченными крест‑накрест окнами, покосившиеся сараюшки, дворы, заросшие высоким бурьяном, попадавшие тут и там заборы, безлюдье…

– Хуторок заброшенный… Почему остановились?

Снаружи вдруг постучали.

– Выходи, э! – голос звучал глухо, но все же Данил смог узнать Хасана. – Защиту можете не одевать, чисто тут!

Чисто! Местность без заражения! Уник был мгновенно забыт – Данил, сорвавшись с полки, принялся торопливо надевать комок. Рядом с той же скоростью, если не быстрее, действовали Ван с Санькой. Шрек поднимался медленно, по причине своего врожденного тугодумства не понимая, видимо, куда спешат товарищи, а Семеныч с Кубовичем вообще смотрели на сталкеров, как на диких.

– Чистая земля! – лихорадочно продолжая одеваться, пояснил Данил, встретившись взглядом с Семенычем. – Вы, может, на нее и насмотрелись – а мы в первый раз видим!

– А, ну тогда, конечно… – туманно ответствовал тот.

В тамбуре Данил задержался лишь на мгновение – по укоренившейся многолетней привычке проверить показания дозиметра. Глянул – сто микрорентген! – и рванул ручку двери.

Воздух снаружи был такой свежий, живой, настоящий – аж голова закружилась. На него сразу обрушилось огромное количество запахов. Запах воды он еще смог узнать, но вот остальные… Откуда же знать человеку, всю свою жизнь дышавшему искусственным, отфильтрованным, мертвым воздухом, как пахнет трава, земля, цветы, лес… Несколько минут он откровенно наслаждался, вдыхая душистый, наполненный разнообразнейшими запахами воздух, забыв обо всем на свете. Потом, немного попривыкнув, опомнился. Огляделся. С чего бы это каравану у деревеньки останавливаться?

Вопрос решился скоро – подошедший Хасан сказал, что привал сегодня будет царский. На природе, да на свежем воздухе. После дневного кошмара в духоте кунга новость была роскошная.

Расположились быстро. В деревеньку не заходили, встали на обочине, уставив машины в кольцо. БТР остался за периметром, разъезжал иногда вокруг, подсвечивая окрестности мощным прожектором. Кроме коробочки в охранении остались три квадра и по одному человеку от каждой группы. От своего отделения Данил в первую половину ночи поставил Счетчика. Квадроциклы взрёвывали где‑то в отдалении, бойцы же улеглись в засидки на крышах кунгов, укрывшись маскировочными сетями.

Переговорив с Санькой, Данил задумал сходить в деревеньку. На разведку. Ужин еще не скоро, пока то да сё – успеют. Пошли втроем – захватили Шрека, решив, во‑первых, понемногу приучать его работать в команде, а во‑вторых, посчитав, что серьезная огневая поддержка в виде пулемета в ночных странствиях по незнакомым местам лишней не бывает.

* * *

Деревенька встретила их могильной тишиной, даже сверчки не орали. Данил проверил на всякий случай фон – то же самое. Местность чистая, жилая – а жизни нет. Хотя с другой стороны – ничего странного в этом не было. Если деревушка стоит в чистом пятне посреди радиоактивной местности – откуда ж нормальной живности взяться? А вот ненормальной, несмотря на тишину, тут могло обитать сколько угодно. Хорошо хоть миксера ждать не приходилось – он излучение любит и в чистых местах практически не попадается.

Дома стояли в один ряд вдоль главной улицы, хотя «главная» – это сильно сказано, если она одна, да и то вся сплошь в бурьяне. Первым решили обшарить дом на околице. Отодрав доски, держащиеся на честном слове, Данил приоткрыл было дверь, намереваясь войти в темную, холодную избу, но его внезапно оттеснил в сторону Шрек. Леха, встав около порога, поклонился и в полный голос прогудел:

– Прости, дедушка… Беспокоим… Пусти прохожих людей дом осмотреть…

Напарники переглянулись, Сашка за спиной гиганта покрутил пальцем у виска.

– Что за фокусы, Леха? – спросил Данил.

– Положено так… – пробормотал Шрек, входя в избу. – Разрешения спросить.

– У кого?

– Домовой…

Данил с Сашкой опять переглянулись, Сашка пожал плечами.

– В деревне так делали… В детстве… – послышалось из темной избы. – Задобрить…

– А иначе?.. – спросил Данил, ныряя вслед за Лехой.

– Плохо будет… – из Шрека, как всегда, слова приходилось тянуть клещами, и Добрынин, плюнув, прекратил это неблагодарное дело.

Задобрил – и ладно. Чем бы дитя ни тешилось…

В избе было неуютно. Рассохшиеся доски пола, стены с осыпавшейся местами глиной и торчащей плетенкой, посеревшая, давным‑давно небеленая печка. Стекла в окнах если и уцелели – то через одно. Потолок, угрожающе прогнувшийся в центре, полусгнившие, источенные ножки лавок и стола – все указывало на то, что изба доживает последние годы. Данил выглянул в окно – огород в таком же состоянии, весь в траве. Тоска, запустение. За огородом в неверном лунном свете темнело еще одно строение с трубой – банька.

– Ну и что мы тут найти хотим? – задал вопрос Сашка.

– Н‑да, ловить явно нечего… – пробормотал Данил. – Шаром покати.

– До Начала еще… люди ушли… – пробормотал Леха, заглядывающий в загнётку печи.

– Как это? – заинтересовался Сашка. – Просто так ушли? Зачем?

– В города…

«Вот так… – печально усмехнулся Данил. – В города ушли – да там и сгинули. А здесь останься – глядишь, и выжили бы три‑четыре дома. Да кто ж знал…»

– Ладно, пошли отсюда.

Оказавшись на улице, Сашка принялся вертеть головой, осматриваясь, а потом уточнил:

– Остальные дома будем проверять?

– А есть смысл? Только если снаружи… Бери Леху и чеши на противоположный край, начинайте оттуда к середине двигаться. Ая с этой стороны пойду. Если заколочен дом – то нечего в него и лезть, мимо проходи.

– А если открыт?

– Если найдешь такой – проверяй. Только осторожно там. И баньки с сараюшками осматривайте, если попадутся.

– Так, может, вместе и пойдем?

– Разойдемся – быстрее обшарим. Ужин скоро, а мы здесь торчим. Все, чешите, а я пока баньку осмотрю.

Времени на баньку ушло немного. Данил, держа наготове «винторез», осторожно прошел по огороду и подошел к бревенчатому строеньицу. У порога, следуя примеру Шрека и стесняясь сам себя, незнамо у кого испросил разрешения заглянуть внутрь. Не сказать, чтоб он был суеверен – но что‑то такое в словах Лехи было… Тем более – как он успел уже убедиться – чертовщины в мире после Начала изрядно прибавилось.

Банька была пуста – чего и следовало ожидать. В свете фонаря мелькнули черные полати, печь, иссохшие прутья березовых веников на стенах. В предбаннике, в углу, обнаружилась железная бадья с проржавелым дном, под лавкой – стеклянная пивная бутылка, – и ни единого следа присутствия не только человека, но и какой‑либо другой живности. Ну а раз так – нечего больше тут делать. Еще раз оглядевшись, Данил выбрался наружу. Прошелся по огороду, сделал крюк, обойдя покачивающийся на легком ветерке о дуван в самом центре, и вышел на улицу.

Улица на всем протяжении была пуста – Санька с Лехой, вероятно, решили ревностно подойти к проверке и обшаривали сейчас какой‑нибудь сараюшко. Данил медленно двинулся вдоль домишек, стараясь не запутаться в бурьяне, достигающем иногда середины груди и тщательно освещая не только домишки, но и дорогу впереди, – семечко о дувана, попавшая по недосмотру на одежду, оставляла довольно призрачный шанс на выживание. Миновал один дом, другой, третий – а в палисаднике четвертого вдруг увидел небольшое пятно очищенной от бурьяна земли с аккуратными рядками грядок и тропку до крыльца. Да и сам дом был каким‑то ухоженным и производил более благоприятное впечатление, чем соседние, – крестов из досок на окнах нет, дверь тоже не заколочена, дымок из трубы и даже почти все стекла целы. И – теплые отблески света в окошках, такие, какие может давать только живой огонь.

– Саня, прием, – пробормотал Данил в микрофон. – Вы где?

– На противоположном краю, как и велел, – тут же отозвался товарищ. – Две баньки обшарили, дома заколочены. Пока чисто.

– Жилой дом для меня оставили?

В наушнике послышалось озадаченное сопение.

– Какой еще дом? – спустя несколько мгновений осторожно поинтересовался Сашка. – Ничего такого не видели…

– Ладно, отбой. Продолжайте. Сходимся в середине, – ответил Данил, разрывая связь. Пробормотал под нос: – Ротозеи…

Закинул «винторез» за спину, вытащил «Пернач». Примкнул приклад, взял наизготовку, прижав тыльник приклада к плечу. Чем в ближнем бою неудобна ВСС, так это тем, что торчащая оптика ухудшает обзор и затрудняет прицеливание. «Ласточкин хвост» это, конечно, не натовская планка Пикатинни, на которую, установив оптику, полностью загораживаешь механический прицел, – но тоже целиться не больно комфортно. Да и резкое перемещение ствола тем удобнее и быстрее, чем он короче. «Пернач» в этом смысле идеален – и приклад есть, и очередями может палить, и ствол по сравнению с винтовкой всего ничего.

Крыльцо поскрипывало. Данил поднялся, подсвечивая фонариком и ненадолго замирая на каждой ступени, прислушиваясь и пытаясь уловить хозяйственные шумы в доме. Тишина. Постучал, торкнулся – дверь, длинно заскрипев, отворилась. Из сеней пахнуло теплом и запахом пищи. Добрынин вошел, осматриваясь. Длинная лавка вдоль левой стены, под лавкой – два ведра с водой. На правой стене – ряд вколоченных в бревна гвоздей, на которых висят разнообразные, так нужные в хозяйстве предметы – пустые ведра, веревки, два серпа, ножи от косы, хомут с вожжами… Напротив двери – приставная лестница на чердак.

– Хозяева есть?! – подал голос Данил.

Тишина. Слышно только, как угли в печи потрескивает да вода где‑то капает.

Миновав сени, заглянул в горницу. Так же безлюдно, но видно, что хозяева отлучились только что – посреди комнаты на столе, сколоченном из грубых неошкуренных досок, исходит паром чугунок, рядом деревянная ложка и миска, блюдо с огурцами, железная кружка… Осторожно ступая, Данил прошелся по горнице, заглянул за печку, занимающую чуть ли не треть избы – пусто. На печи тоже никого не обнаружилось, хотя в изобилии лежало различное тряпье, шубняки и несколько пуховых шалей. Хотел было в подпол лезть, но тут на чердаке внезапно скрипнуло, послышались шарканье, кряхтенье, кашель – и на верхнюю перекладину лестницы в сенях опустились ноги в валенках.

– Ктой тута?.. – раздался дребезжащий старческий голос.

– Слезай, дедуль, – ответил Данил, отнимая приклад и засовывая пистолет в кобуру. – Не бойся, не обижу.

Пока дед сползал по лестнице да ковылял, опираясь на клюку, до стола, Данил огляделся еще раз, присматриваясь к убогости окружающей обстановки. Посреди избы – стол с двумя лавками. В переднем углу иконостас с потемневшими от времени иконами. Кровати нет – дед, похоже, спал на печи, не зря ж там тряпок навалено. Вон, кстати, и деревянная лесенка приставная. Еще рядом с печкой обнаружились полки с целой батареей чугунков и двумя ухватами, рукомойник, а под окном – здоровенный сундук с амбарным замком. Все старое, дряхлое, подвязанное веревочками и проволокой, подбитое гвоздиками… Даже ситцевые шторки на окнах – со штопкой. Под стать своему жилищу был и дед – до того стар, что, казалось, в чем только душа держится? На дворе начало лета, температура даже вечером за тридцать – а он в валенках, в телогрее меховом, в шапке‑ушанке. Да еще и огонь в печи горит… Лицо сплошь в мелких морщинках, подслеповатые слезящиеся глаза, борода, торчащая клоками в разные стороны, дряблая кожа, покрытая пятнами пигментации…

Дедка доскрипел до скамьи, сел осторожно, поставил клюшку между ног. Оперся об изогнутую рукоять руками, положил сверху подбородок – и только после этого, наконец, обратил свой взор на гостя.

– Ну, мил человек, кем будешь? Каким ветром в наши края?

– Мимо едем, дедуль, с караваном. У дороги остановились… – ответил Данил, присаживаясь на край лавки. – Ты мне расскажи лучше, как ты тут выжил‑то?

– Дак и… скрыпим поманеньку. Огородик, вон, по весне сажаю, по грибы хожу, рыбка опять же – тут озерцо недалеко… Мне много ль надоть?

– Ну, летом ладно, тепло. А зимой как?

– Печка, родимая, спасает. Я дровишек за лето наколю – и хватает… Раньше в лес‑то с бабкой по дровишки ходили, а теперь вот, вишь, силов не осталось… Я уж сараюшки, помолясь, разбираю. На кой они теперь…

– Один в деревне?

– Один… – вздохнул дед. – Бабка‑то моя померла уж года как два тому… Хорошо – силы еще были, схоронил. Теперь бы уж и не смог.

– А остальные?

– Дак молодежь до Страшного Суда еще в город подалась, а старики повымерли потихоньку…

– А что же молодежь родителей с собой не забрала? – поинтересовался Данил.

– И‑и‑и… сынок! – отмахнулся старик. – Кто ж из стариков с насиженного места уедет? Нам дай помереть там, где всю жизнь прожили – и то ладно… Главное – приезжали бы дети проведать. По хозяйству помочь, поправить кой чего – нам больше и не надо! А в город, в суету – не те года…

– Тебе, может, надо чего, дедуль? – озаботился Данил. – Мы проездом, завтра утром тронемся. Тебе, может, тушенки принести или сгухи? Могу шоколада подкинуть немного…

Но дед с такой энергией замахал руками, что Данил сразу поверил, что ему и впрямь ничего не нужно.

– Какая тушенка, шоколад… Брюхо уж не то, чтоб такие кушанья лопать. А со сгущенки меня завсегда пучит… Ничего не надоть, предложил – и на том спасибо! Ты не беспокойся, сынок. Я, вот, на старости‑то лет, лицо человечье увидал – и то хорошо. Ить последний раз тута года три тому проезжали… Живу, как бирюк, одичал совсем, не знаю, что в стране творится… Ты вот что мне скажи – не поднялась еще Расея‑то, после Страшного Суда?

Данил горько усмехнулся, молча поглядел старику в глаза. Тот опустил голову.

– Понял, не говори…

– Ничего, дедуль, поднимемся еще. Не сомневайся.

– А я и не сумлеваюсь, – легко согласился дед. – Сколько раз падали, сколько раз поднимались… Гитлеру хребет переломили – и в этот раз выдюжим. Авось, Бог не оставит…

– Зверье не досаждает?

– Да зверья того… мыши одни, – отмахнулся дед. – Нормального зайчика‑кабанчика уж годков пятнадцать не видать. А от страхолюдов я в подполе спасаюсь. Подпол у меня большой, люк крепкий, дубовый, да засов изнутря. И припасы там же, год живи – не подъешь. Лежанка, опять же, буржуйка, дровишки…

– Значит, все же заглядывают, мутанты‑то?

– Да… нутанты… – с трудом повторил дед незнакомое слово. – Страхолюды, одно слово. Иной раз забежит на огород: собака – не собака, волк – не волк… Я ужо в подпол сразу лезу… А разок – зимой – глядь в оконце – и не поймем с бабкой, кто: человек ли, страхолюд… Опять прятались. Он ломился‑ломился – ушел. Мы трое суток в подполе сидели, боялись вылезть.

– Ружье тебе надо.

– И‑и‑и, сынок… Разве ж я ружье‑то удержу теперь? А стрельну – так и вовсе улечу кверх тормашками, – беззубо улыбнулся дед. – Года мои ужо не те…

Посидели, помолчали. Дед вдруг вскипешнулся, красноречивым жестом ткнул пальцем в чугунок, посмотрел вопросительно на Добрынина – тот мотнул головой, отказываясь.

– Тогда, можа?.. – дед заговорщицким жестом щелкнул пальцем себе по горлу. – На смородинке! Сам делал! Не обидь!

– Да нет, дедуль, не пью. Пойду я, пожалуй… Ты говори, если нужно чего.

– Да чего мне… я уж как‑нибудь… Одна печаль: помру – кто похоронит? – вздохнул дед.

Данил поднялся, развел руками.

– Тут уж, дедуль, ничем помочь не могу. Не знаю, буду ли когда еще тут проходить, не буду ли… Буду – забегу, гляну, как ты тут, а нет – уж не обессудь.

Из сеней помахал сидящему на лавке деду, вышел на крыльцо, прикрыл осторожно дверь. По тропке пошел мимо огородика…

– А Сашку‑то слушай, – раздалось в спину. – Друг у тебя чуйный…

Откуда б деду знать?! Данил резко развернулся – на крыльце было пусто. Дом стоял на том же месте… но какой?!.. Просевшая крыша, разваливающаяся труба… Окна, минуту назад плескавшиеся уютом живого огня, – черны, стекла разбиты, поскрипывают створки на ветру… От завалинки одно воспоминание, и ступени на крыльце сгнили через одну… Огородика нет и в помине, один лишь бурьян по грудь да пара о дуванов качается. Данила пробил ледяной озноб. Понимая, что встретился с очередной ненормальностью, он попятился было от избушки прочь – да вдруг остановился. «Помру – кто похоронит?» – словно живые, прозвучали в голове слова старика. Постояв немного, он развернулся и сквозь бурьян начал продираться обратно к избе.

Скелет в истлевшем тряпье и валенках он нашел в сенях. Рядом валялись опрокинутые ведра. Видимо, старик собирался за водой – да так и не дошел. А может, наоборот, нес полные, плеснул на пол, поскользнулся, упал – а подняться уже не смог. Разве узнаешь теперь? Да и неважно это – другое важно. Данил, обходя дом по периметру и подкладывая под каждый угол по горящему клоку пакли, думал о том, сколько еще таких вот стариков доживает свой век на бескрайних просторах страны… В ветхости, в забвении. Надрываются, стаскивая по осени в подпол урожай с маленького огородика, мерзнут зимой на своих печурках, слушая вой вьюги за окном или, выбиваясь из сил, тянут вязанку хвороста из леса, ведра с водой от колодца… Трясутся от страха, с кряхтеньем сползая в подпол каждый раз, когда на дворе покажется очередной «страхолюд»… И – умирают. От голода и холода, от болезней. От когтей и зубов мутантов. От того, что никому больше не нужны. От старости, дряхлости. От убожества. От одиночества…

…Когда к огромному погребальному костру подбежали Сашка со Шреком, Данил стоял среди бурьяна и молча смотрел на дело своих рук. Дом пылал.

– Ты что – ошалел? – изумленно заглядывая в глаза товарищу, спросил Санька. – Зачем поджег? И где ты тут жилой дом видел?

Данил молчал. Огонь с утробным ревом пожирал иссохшее дерево, стреляя во все стороны угольями. Взметая снопы искр, рушились перегоревшие балки крыши, лопались остатки стекол, трещал шифер. Прогорели и ухнули внутрь брусья перекрытий, с шумом сложилась пристройка, раскатив пылающие бревна по двору, от которых сразу же занялся убогий сараюшко. Не земле – так хоть огню предать старика. Чтобы с дымом душа его поднялась к небу, перестав мучить и себя и окружающих странными и страшными видениями.

В тот вечер, выслушивая от Хасана десятиминутную лекцию о последствиях демаскировки – костер получился не слабый и наверняка виден был за многие километры, – Данил на все вопросы только пожимал плечами. Сказал только:

– Так было надо, – и больше не проронил ни слова.

А что сказать? Правду? О чем? Что это было? Видение? Знамение? Снова гипноз? Или он просто заснул и видел сон? Рассказал только Сашке, но друг понял, а остальных это не касается.

Демаскировка – демаскировкой, да вот только… каждый человек, кроме разве что самого закоренелого убийцы и отморозка, достоин того, чтобы его проводили в последний путь. Пусть не по христианским правилам, не отпев, а хотя бы так, огненным погребением, по‑язычески. И тем более заслуживал этот умерший в одиночестве старик.

Потому что страшно умирать, когда рядом никого. Никого, кто бы присел около постели, взял за руку, утешил… кто проводил бы в последний путь, прочитал молитву над усопшим и предал останки земле или огню. Никого… Только мертвая тишина старого дома, скрип ставень на ветру, вой ветра в трубе и предсмертный хрип одинокого, заброшенного всеми умирающего старика.

Глава 3

Дата добавления: 2014-12-17