Манифест бихевиоризма

Бихевиоризм провозглашен

Джон Бродес Уотсон (1878-1958) был молодым, честолюбивым психологом животных, который, как мы узнали из предыдущей главы, в 1908 г. дал характеристику чисто объективному, нементалистскому подходу к психологии животных сразу же после окончания Чикагского университета и поступления на работу в Университет Джонса Хопкинса. В автобиографии Уотсон говорит, что начал развивать идеи объективной психологии человека, еще когда учился на старших курсах Чикагского университета, но эти идеи были встречены с таким ужасом, что он предпочел держать их при себе. После того как он стал ведущим специалистом в области психологии животных, Уотсон решился публично обнародовать свое понимание объективной психологии. Тринадцатого февраля 1913 г. он начал чтение лекций по психологии животных в Колумбийском университете. Первой была прочитана лекция «Психология, какой ее видят бихевиористы». Вдохновленный поддержкой редактора Psychological Review Говарда Уоррена, Уотсон опубликовал свою лекцию; в 1943 г. группа выдающихся психологов оценила эту статью как самую важную работу, которая когда-либо публиковалась в Psychological Review.

Из агрессивного тона самой статьи было ясно, что Уотсон издал манифест психологии нового типа — бихевиоризма. В те годы манифесты были распространены намного больше, чем сейчас. Большое количество манифестов обнародовали, например, различные модернистские течения в искусстве. Манифест бихевиоризма Уотсона преследовал те же цели, что и эти модернистские манифесты: отречься от прошлого и установить, каким бы непоследовательным оно ни было, видение жизни, какой она могла бы быть. Уотсон начал с громкого определения психологии:

Психология, какой ее видят бихевиористы, является объективной отраслью естественных наук. Ее теоретическая цель — предсказание и контроль поведения. Интроспекция не образует существенной части ее методов, научная ценность ее данных не зависит от степени их готовности предоставить себя в распоряжение объяснений в терминах сознания. Бихевиорист, пытаясь получить единую схему ответной реакции, не признает границы между человеком и животным. Поведение человека, при всей утонченности и сложности его форм, составляет всего лишь часть общей схемы исследований бихевиориста (1913а, р. 158).

Критика психологии сознания. Уотсон в своих взглядах отошел от старых форм психологии. Он отказывался замечать какие-либо различия между структу-

262 Часть IV. Научная психология в XX веке

рализмом и функционализмом. Оба направления принимали традиционное определение психологии как «науки о явлениях сознания», и обе пользовались традиционным «эзотерическим» методом интроспекции. Но психология, понимаемая таким образом, «потерпела неудачу, пытаясь занять свое место в мире несомненных естественных наук». В работах по психологии животных Уотсону пришлось столкнуться с серьезными препятствиями — менталистским постулатом о неспособности животных к интроспекции, значительно затруднявшим работу в этой области. Психологам приходилось «конструировать» содержание сознания животных по аналогии с собственным разумом. Более того, традиционная психология была антропоцентричной, т. е. оценивала открытия в области психологии животных лишь в той мере, в какой они касались вопросов психологии человека. Уотсон считал такую ситуацию неприемлемой и ставил перед собой задачу изменить приоритеты. В 1908 г. он провозгласил автономию психологии животных; теперь же он предложил использовать «людей в качестве субъектов и привлекать методы исследования, полностью идентичные тем, которые применяются при работе с животными». Ранее сравнительные психологи предостерегали от очеловечивания животных; Уотсон понуждал психологов не очеловечивать людей.

Уотсон критиковал эмпирические, философские и практические аспекты интроспекции. В эмпирическом отношении она просто-напросто терпела неудачу, пытаясь дать определение вопросам, на которые не могла убедительно ответить. Все еще не существовало ответов даже на самые основные вопросы психологии сознания: сколько существует ощущений и сколько — их атрибутов. Уотсон не видел конца бесплодной дискуссии (1913а, р. 164): «Я твердо верю, что, несмотря на то что интроспективный метод списан со счетов, психологи будут продолжать разделяться по вопросу о том, обладает ли слуховое ощущение свойством "протяженности"... и по сотням других подобных вопросов».

Вторая причина, по которой Уотсон отвергал интроспекцию, была философской: интроспекция не походила на методы естественных наук и, следовательно, вообще не была научным методом. В естественных науках хорошие методики давали «воспроизводимые результаты», и если их не удавалось получить, то «нападали на условия эксперимента» до тех пор, пока не удавалось добыть надежные данные. Но в психологии сознания мы должны изучать частный мир сознания наблюдателя. Это означает, что в том случае, когда результаты неясны, вместо нападок на условия эксперимента психологи критикуют наблюдателя, занятого интроспекцией, говоря: «ваша интроспекция плохая» или «нетренированная». Уотсон придерживался той точки зрения, что результаты интроспективной психологии несут в себе личный элемент, не найденный в естественных науках; этот спор закладывает основу для методологического бихевиоризма.

Наконец, интроспекция не выдерживает практических проверок. В лаборатории она требует, чтобы психологи животных нашли некоторые поведенческие критерии сознания; как мы знаем, этим вопросом весьма интересовался Уотсон, поскольку он несколько раз готовил обзоры для Psychological Bulletin. Но сейчас он утверждал, что сознание не имеет отношения к работе с животными: «Любой может предположить присутствие или отсутствие сознания на любом уровне филогенеза, никоим образом не привлекая для этого проблему поведения». Эксперимен-

Глава 8. Золотой век бихевиоризма, 1913-1950 263

ты предназначены для того, чтобы выявить, что животное может делать при определенных новых обстоятельствах, когда и ведут наблюдение за его поведением; только позднее исследователь должен предпринять «абсурдную попытку» реконструировать разум животного, исходя из его поведения. Но Уотсон указывал, что реконструкция сознания животных ничего не прибавляет к тому, что уже получено благодаря наблюдениям за поведением животного. Интроспективная психология была неуместна и с социальной точки зрения, поскольку не предлагала решений для тех проблем, с которыми люди сталкиваются в современной жизни. Конечно, Уотсон сообщал, что его собственное убеждение, будто психология сознания не имеет «сферы применения», заставило его «разочароваться» в ней. Поэтому неудивительно, что единственной областью существующей психологии, которую Уотсон хвалил, была прикладная психология: педагогическая психология, психофармакология, тестирование интеллектуальных способностей, психопатология, а также судебная психология и психология рекламы. По его мнению, в этих областях исследователи добились наибольших успехов потому, что зависимость от интроспекции была меньше. Уотсон заявлял, что будущее психологии связано с прогрессивизмом и бихевиоризмом, «истинно научными» направлениями психологии, поскольку им «предстоит найти широкие обобщения, которые приведут к контролю над поведением человека».

По мнению Уотсона, в интроспективной психологии не было ничего заслуживающего внимания, но многое — достойно осуждения. «Психология должна отказаться от всех ссылок на сознание». Отныне психологию следовало определять как науку о поведении и «никогда не использовать такие термины, как сознание, психические состояние, разум, содержание, поддающийся интроспективной проверке, воображаемый и т. п. Вместо этого следует оперировать понятиями стимула и реакции, формирования привычки, интеграции привычек и т. д. Стоит попытаться сделать это прямо сейчас» (Watson, p. 166-167).

Бихевиористская программа. Точкой отсчета новой психологии Уотсона следует считать установление того факта, что организмы, в равной степени и люди и животные, приспосабливаются к окружающей их среде; т. е. психология должна быть исследованием приспособительного поведения, а не содержания сознания. Описание поведения ведет к предсказанию поведения в понятиях стимула и реакции (1913а, р. 167): «В полностью разработанной системе психологии, зная реакцию, можно предсказать стимул, а зная стимул, можно предсказать реакцию». В конечном итоге Уотсон ставил перед собой задачу «изучить общие и частные методы, посредством которых я могу контролировать поведение». Как только методы контроля станут доступны, общественные лидеры будут в состоянии «использовать наши данные на практике». Хотя Уотсон не цитировал Огюста Конта, в его программе бихевиоризма — описывать, предсказывать и контролировать наблюдаемое поведение — отчетливо прослеживались традиции позитивизма. И для Конта, и для Уотсона единственно приемлемой формой объяснения было объяснение в физико-химических терминах.

Методы, с помощью которых предстояло достичь новых целей психологии, оставались достаточно туманными, как позднее признал и сам Уотсон (J. Watson, 1916а). Из манифеста бихевиоризма о его методологии можно было заключить

264 Часть IV. Научная психология в XX веке

только то, что исследовательская работа с людьми не должна отличаться от работы с животными, поскольку бихевиористы «во время проведения эксперимента придают такое же малое значение «процессам сознания» [у субъекта-человека], какое мы придаем подобным процессам у крыс». Уотсон привел несколько примеров того, как можно исследовать ощущения и память с позиций бихевиоризма, но они были не очень убедительны, и позднее на смену им пришел метод условных рефлексов И. П. Павлова.

Уотсон утверждал, что головной мозг не вовлечен в процесс мышления (не существует «центрально инициируемых процессов»), но состоит из «слабого повторного воспроизведения... мышечных актов», особенно «двигательных привычек гортани». Он говорил: «Везде, где есть процессы мышления, имеются слабые сокращения мускулатуры, участвующей в открытом воспроизведении привычного действия, и особенно в еще более тонкой системе мускулатуры, участвующей в речи... Образность становится психической роскошью (даже если она на самом деле существует), лишенной какого-либо функционального значения» (1913а, р. 174). Призывы Уотсона могут шокировать рядового читателя, но мы должны понимать, что его выводы представляли собой логическое следствие моторной теории сознания (Н. С. McComas, 1916). Согласно моторной теории, содержание сознания просто отражает связи стимул-реакция, никак не затрагивая их; Уотсон просто указал, что, поскольку психическое содержание «не имеет функционального значения», нет никакого смысла, за исключением существующих предрассудков, заниматься его изучением: «Наш разум извращен пятьюдесятью годами, напрасно потраченными на исследование сознания». Периферическая теория как доктрина набирала силу в психологии, по крайней мере, со времен И. М. Сеченова, и уотсоновскую версию этой теории необходимо искать в самых влиятельных и важных формах бихевиорализма до тех пор, пока в 1960-х гг. он не превратился в когнитивную теорию.

В другой своей лекции, прочитанной в Колумбийском университете, которая называлась «Образ и привязанность в поведении» и также вышла в свет в 1913 г., Уотсон продолжил нападки на содержание психики. Здесь он рассматривает и отвергает формулу методологического бихевиоризма: «Меня не волнует, что происходит в так называемом разуме человека, до тех пор, пока его или ее поведение остается предсказуемым». Но для Уотсона методологический бихевиоризм был неприемлемой уступкой. Он многократно повторял свою точку зрения на то, что «не существует центрально инициированных процессов». Мышление является всего лишь «имплицитным (скрытым) поведением», которое иногда имеет место между стимулом и конечным «явным поведением». Он высказал гипотезу о том, что имплицитное поведение по большей части происходит в гортани и доступно наблюдению, хотя методы подобных наблюдений еще не разработаны. Важным для Уотсона было то, что не существует функциональных психических процессов, играющих роль причин, определяющих поведение. Существуют только цепи поведения, некоторые из которых трудно наблюдать. Уотсон применяет свой тезис и к психическим образам, и к переживаемым эмоциям — ни один раздел психологии не может выпасть из бихевиористской схемы, поскольку необходимо показать, что разум представляет собой поведение; бихевиористы не должны уступать предмет

Глава 8. Золотой век бихевиоризма, 1913-1950 265

менталистам. Наконец, Уотсон начал развивать тему, которая станет преобладающей в его поздних работах и приведет к тому, что бихевиоризм окажется отрицанием не только старой психологии, но и многих ценностей традиционной культуры. Он заявил, что приверженность психологии сознания коренится в привязанности к религии в научную эпоху, сделавшую религию устаревшей. Те, кто верит в существование центрально инициированных процессов, т. е. в то, что поведение начинается в головном мозге, а не инициируется некими внешними стимулами, на самом деле верит в существование души. Уотсон говорил, что, поскольку мы ничего не знаем о коре головного мозга, очень легко приписать ей функции души — обе они загадочны. Позиция Уотсона была крайне радикальной: не только души не существует, но и кора не делает ничего, выходящего за рамки работы трансляционной станции, соединяющей стимул и реакцию; и душу, и мозг при описании, предсказании и контроле поведения можно игнорировать.

Первая реакция (1913-1918). Как психологи восприняли манифест Уотсона? Можно было ожидать, что бихевиоризм ждет широкая поддержка молодых психологов и нападки со стороны их более старших коллег. Сегодня, когда манифест Уотсона признан отправной точкой бихевиоризма, многие представляют реакцию на него именно так. Но Ф. Самуэльсон (F. Samuelson, 1981) показал, что на самом деле откликов на «Психологию, какой ее видит бихевиорист» появилось немного и они были довольно сдержанными.

В самом 1913 г. откликов было очень мало. Учитель Уотсона, Дж. Р. Энджел, добавил несколько ссылок на бихевиоризм в окончательный вариант своей книги «Поведение как категория психологии». Он заявил, что «от всей души симпатизирует» бихевиоризму и признает его логическим продолжением своего собственного акцента на поведение. Тем не менее он не думал, что интроспекция когда-либо полностью исчезнет из психологии, поскольку только она может дать полезные отчеты о процессах, связывающих стимул и реакцию; сам Уотсон допускал подобное использование интроспекции, но называл ее «языковым методом». Энджел пожелал бихевиоризму счастливого пути, но посоветовал «перерасти эксцессы молодости», что, как и большинство советов молодым, осталось незамеченным. М. Э. Хаггерти, практически не цитируя Уотсона, согласился с тем, что появляющиеся законы научения, или формирования навыков, сводят поведение к «физическим терминам», поэтому «больше нет нужды призывать духов в форме сознания» для того, чтобы объяснить мышление. Роберт Йеркс критиковал Уотсона за то, что тот «вышвырнул за борт» метод самонаблюдения, который отделил психологию от биологии; при бихевиоризме психология станет «просто фрагментом физиологии». Философ Генри Маршалл опасался, что психология «может испариться». Он проследил за бихевиористским Zeitgeist¹, самым крайним проявлением которого и был бихевиоризм, и пришел к выводу, что тот содержит много ценного, но отождествление исследований поведения и физиологии является «поразительной путаницей в мыслях», поскольку надо продолжать заниматься изучением сознания, каковы бы ни были успехи бихевиоризма. Мэри Калкинс, которая ранее предложила свою Эго-психологию в качестве компромисса структурной и функ-

¹ Дух времени (нем.) — Примеч. ред.

266 Часть IV. Научная психология в XX веке

циональной психологии, теперь предложила ее в качестве посредника между бихевиоризмом и ментализмом. Подобно большинству комментаторов, она в основном согласилась с критикой Уотсона по адресу структурализма и приветствовала изучение поведения, но в то же время считала интроспекцию обязательным, хотя и трудным методом психологии.

В следующие несколько лет отзывы о бихевиоризме носили такой же характер: были признаны недостатки структурализма, ценность исследования поведения, но тем не менее интроспекцию защищали как sine qua поп психологии. Исследование поведения было как раз биологией; психология, для сохранения своей идентичности, должна была оставаться интроспективной. А. Г. Джонс (A. H.Jones, 1915) обращался ко многим, когда писал следующие строки: «Опорой нам должна служить уверенность в том, что, чем бы ни была психология, она, по крайней мере, останется доктриной сознания. Отрицать это означает выплескивать ребенка вместе с водой». Э. Б. Титченер также рассматривал исследование поведения как биологию, а не как психологию. Он говорил, что, поскольку существуют факты сознания, их можно изучать, в чем и заключается задача психологии. Бихевиоризм — перспективное направление, но вообще не относится к психологии и, следовательно, не несет угрозы для интроспекции. Пример существенной методологической критики бихевиоризма Уотсона показал Г. К. Мак-Комас (Н. С. McCom.as, 1916), который справедливо рассматривал его как естественное продолжение моторной теории сознания. Мак-Комас показал, что свойственная Уотсону идентификация мышления с движениями гортани является ложной: некоторые люди утрачивают гортань в результате болезни, но сохраняют при этом способность к мышлению.

За исключением статьи Мак-Комаса, реакция на бихевиоризм в годы перед Первой мировой войной сводилась к одному и тому же: изучение поведения представляется очень ценным, но оно относится скорее не к психологии, а к биологии, поскольку психология, по определению, является изучением сознания и должна, волей-неволей, использовать в качестве метода интроспекцию. Хотя эта позиция критиков не была лишена оснований, казалось, они не замечают того, что Уотсон может преуспеть в фундаментальном пересмотре определения психологии. Как мы узнали, Уотсон оседлал волну бихевиоризма, и если бы достаточное количество психологов приняло его определение этой области знаний, то это было бы, по сути, историческим фактом прекращения исследований разума и началом изучения поведения.

Конечно, сам Уотсон не молчал, пока шло обсуждение его взглядов. В 1916 г. он был избран президентом АРА. В своей речи при вступлении в должность (J. Watson, 1916a) он попытался ликвидировать самый серьезный пробел в бихевиоризме: метод и теорию, с помощью которых следовало объяснять и изучать поведение. В течение нескольких лет Уотсон пытался продемонстрировать, что мышление — это всего лишь имплицитная речь, но не преуспел в этом. Поэтому он обратился к работе Карла Лэшли, студента своей лаборатории, который повторял и расширял методики И. П. Павлова по выработке условных рефлексов. Сейчас Уотсон представлял работу по условным рефлексам как суть бихевиоризма: метод Павлова в приложении к людям должен был стать орудием исследования, а теория условных рефлексов — стать основой для предсказания и контроля поведения человека и животных, заменив интроспекцию. Но Уотсон был склонен применить

Глава 8. Золотой век бихевиоризма, 1913-1950 267

свою теорию и за пределами лаборатории. В другой статье, написанной в 1916 г., он утверждал, что неврозы — это «нарушения привычки», чаще всего — речевых функций (1916b). Мы снова видим, что программа Уотсона была не только научной, но и социальной: уже в то время, когда он изучал и исследовал условные рефлексы, он был готов утверждать, что речь и, таким образом, невротические симптомы являются условными рефлексами, плохим приспособлением поведения, которое можно исправить с применением бихевиористских принципов.

Мы увидели различные реакции на манифест Уотсона. Однако, за исключением примерно десятка статей, немногие психологи или философы писали о нем. Причину этого не так уж сложно найти. Манифест — произведение ораторского искусства, и когда мы отделяем риторику Уотсона от его существенных предложений, то обнаруживаем, что он почти не сказал ничего нового, но зато говорил очень гневным тоном. В предыдущей главе мы показали, что бихевиористский подход в психологии распространялся очень медленно. Уотсон дал бихевиора-лизму гневный голос и имя — бихевиоризм. Но его манифест не вызвал большого внимания. Психологи старшего поколения уже допускали, что необходимо уделить внимание поведению (в конце концов, именно они направляли всю область к бихевиорализму), но были озабочены сохранением традиционной миссии психологии, изучения сознания. Более молодые психологи, принадлежавшие к поколению самого Уотсона, уже приняли бихевиорализм и поэтому спокойно отнеслись к его дальнейшему распространению, даже если и отвергали экстремальную периферическую теорию. Поэтому манифест психологического модернизма Уотсона никого не ужаснул и не вдохновил, так как все уже научились жить в условиях модернизма или даже практиковали его. Уотсон не произвел революции, но окончательно дал понять, что психология больше не является наукой о сознании. «Психология, какой ее видит бихевиорист» просто ознаменовала момент, когда бихевиорализм обрел самосознание. Интроспективный метод был окончательно отвергнут, но не следует преувеличивать роль Уотсона: эти изменения в психологии рано или поздно произошли бы, даже если бы Уотсон вообще не стал психологом.

Дата добавления: 2014-11-29