Лекция 2. Полис как феномен 1 страница

Слово «полис» – многозначно. В классическом греческом языке оно имело, по крайней мере, три основных значения: «город», «государство» и «гражданская община» или «коллектив граждан». Для греков все эти три значения сливались, в сущности, в одно понятие которое мы весьма приблизительно и в общем очень упрощенно передаем словосочетанием «город-государство». Сами греки, наверное, поставили бы на первое место в этом триединстве не «город» (в принципе они допускали, что полис может и не быть городом) и не «государство» (для них это было слишком отвлеченное понятие), третье значение слова – «коллектив граждан», ибо в каждом полисе они видели, прежде всего, составляющих его живых людей, без которых это слово превратилось бы для них в голую абстракцию. Когда грек говорил «Афины», «Милет», «Коринф», «Сиракузы», он в каждом конкретном случае имел в виду только город, носящий это название, и ничего больше. Для того, чтобы дать понять собеседнику, что речь идет о чем-то большем, чем просто город, о некой социально-политической общности, отличной от других таких общностей, говорили «афиняне», «милетяне», «коринфяне», «сиракузяне» и т. д. Именно так обозначаются отдельные полисы в надписях, например, в межгосударственных договорах, в сочинения греческих историков и т. п. Вот характерное высказывание афинского стратега и политического деятеля Никия, которое приводит Фукидид в своей «Истории Пелопоннесской войны»: «Полис – это, прежде всего, люди (букв, «мужи»), а не стены города и не корабли».

В принципе грек классической эпохи мог представить себе полис, даже и не связанный с каким-то одним определенным местом, территорией города и его ближайших окрестностей, а, так сказать свободно перемещающийся в пространстве. Когда афиняне во время нашествия Ксеркса вынуждены были покинуть свой родной город и перебраться на корабли, чтобы на море дать отпор несметным силам персидского владыки, они продолжали по-прежнему оставаться полисом, хотя и не имеющим четко фиксированного местоположения на карте Греции. Таким же движущимся полисом автоматически становилась компания колонистов, отправившихся на поиски земли и удачи куда-нибудь в чужие края. Многие из таких компаний по нескольку раз меняли место жительства, пока не находили то, что им было нужно. Но стоило переселенцам где-нибудь осесть надолго и пустить корни, как это, на первый взгляд, случайное сборище людей тотчас же обнаруживало все основные признаки настоящего полиса подобно тому, как семя, унесенное ветром далеко от породившего его дерева, попав в хорошую почву, через короткое время само становится маленьким деревом.

Однако если вернуться к самым истокам греческого полиса, то на первом месте нам придется поставить другое значение этого слова – «не государство» и не «гражданская община», а именно «город», хотя - это нужно сразу же оговорить - совсем не в том смысле, который вкладывается в это понятие в наше время. Напомним, что и русское слово «город» также имеет весьма длительную историю. Прежде чем стать «городом» в теперешнем значении этого слова, т. е. экономическим, культурным и административным центром, обособленным от своей сельской округи, древнерусский «град» был просто огороженным, укрепленным убежищем племени на случай вражеского нападения. Точно так же и греки, по-видимому, уже в древнейшие времена своей истории (в микенскую эпоху и следующий за ней период темных веков) называли «полисом» любое огороженное стеной или хотя бы обнесенное земляным валом с частоколом место. Чаще всего полисом становилась вершина какого-нибудь крутого, укрепленного самой природой холма или скалы, господствующей над окрестной низиной. Таких возвышенностей в Греции с ее невероятно изрезанным рельефом можно было найти сколько угодно, и некогда, по-видимому, даже самая захудалая сельская община могла позволить себе роскошь иметь свой собственный полис, т. е. убежище, в котором все ее население могло укрыться при появлении врага. В некоторых местностях - там, где население было особенно плотным и между соседними общинами существовали поэтому весьма напряженные отношения, такие укрепленные пункты могли располагаться на очень небольшом удалении друг от друга, так что из одного полиса иногда можно было видеть другой или даже несколько ближайших полисов. Так изображают наши источники ситуацию, существовавшую в Аттике до так называемого «Тесеева синойкизма». В это время ее территорию (общая площадь – около 2200 км²) делили между собой целых двенадцать полисов, составлявших так называемое «Кекропово двенадцатиградье».

Уже на закате эллинской полисной государственности, когда греческие города вошли в состав мировой македонской державы, великий Аристотель писал в своей «Политике», что полис возник в силу естественной необходимости для того, чтобы человек просто мог существовать, так как бороться за существование в одиночку он был неспособен, но, однажды возникнув, полис дал ему возможность «жить хорошо», т. е. так, как и подобает жить человеку цивилизованному. Здесь же дается и знаменитое определение человека как «существа (букв. животного), по преимуществу политического (ζώον πολιτικόν), т. е. такого, которое может жить по-настоящему только в полисе. Этими словами Аристотель выразил, по-видимому, широко распространенное среди его современников убеждение в том, что человек цивилизованный, т. е. настоящий эллин, живет, как правило, в городах-полисах. Деревенский образ жизни - удел всевозможных варварских племен и народностей, среди которых могли по этой логике, оказаться и некоторые племена, хотя и говорящие по-гречески и верящие в греческих богов, но живущие на варварский манер деревнями. Во времена Аристотеля такой образ жизни еще вели, например, народности, обитавшие в северо-западной части балканской Греции: этолийцы, акарнаны, эпироты и др.

Убеждение в том, что цивилизованного человека отличает отварвара и дикаря прежде всего особый полисный образ жизни, сложилось, однако, задолго до того, как была написана «Политика». Впервые эту мысль достаточно ясно выразил уже Гомер. По существу полис – единственная форма человеческого общежития, известная поэту. В полисах живут почти все действующие лица «Илиады» и «Одиссеи», как главные, так и второстепенные. Даже у богов есть свои полисы. В одном из них живет, например, бог ветров Эол своим семейством. Единственное исключение из общего правила составляют великаны-циклопы, к которым попадает Одиссей в одно из эпизодов второй гомеровской поэмы. О циклопах здесь сказано что они живут каждый сам по себе, почти не общаясь друг с другом:

«Нет между ними ни сходбищ народных, ни общих советов,
В темных пещерах они иль на горных вершинах высоких
Вольно живут; над женой и детьми безотчетно там каждый
Властвует, зная себя одного, о других не заботясь».

Совершенно ясно, что такая жизнь, в понимании поэта, нечто равнозначное ужасающей дикости. Жизнь, правильно устроенная, достойная цивилизованного человека, невозможна вне постоянного общения людей друг с другом и, стало быть, невозможна вне полиса, ибо только полис создает условия для такого общения. Средоточием общественной жизни в гомеровском полисе была агора или площадь, где обычно происходили народные собрания и устраивались судебные разбирательства. Такую сходку Гомер изобразил в одной из сцен, украшающих щит Ахилла, главного героя «Илиады», изготовленный богом кузнечного ремесла Гефестом. Мы видим здесь большую толпу народа, напряженно следящую за происходящей на площади судебной тяжбой в ожидании приговора, который должны вынести важно восседающие на камнях в центре «священного круга» старцы-судьи. Агора служила также и местом народных празднеств и увеселений, во время которых юноши и девушки развлекали собравшуюся на площади публику своими песнями и хороводными плясками, как это показано в другой сцене из той же серии.

Эпизоды мирной жизни чередуются в описании щита Ахилла с эпизодами военными. Здесь гомеровский полис обращен к нам другой своей стороной как убежище общины, ее единственная надежда и опора в борьбе с враждебными соседями. Поэт изобразил здесь вооруженных граждан, выступающих навстречу врагу из городских ворот, в то время как остающиеся в полисе старики, женщины и дети готовятся к отражению вражеского приступа на его стенах. Опоясывающее поселение кольцо оборонительных стен является в эпосе таким же неотъемлемым признаком полиса, как и агора, хотя не всегда можно с уверенностью сказать, были ли это настоящие стены, сложенные из камня или из кирпича, или же всего лишь вал с деревянным частоколом. Когда в «Илиаде» Гомер рассказывает о том, как друг Ахилла Патрокл дважды взбегал на стену Трои и троянцы дважды сбрасывали его обратно в ров, последняя из двух этих догадок кажется, конечно, более оправданной.

Однако, даже если предположить, что поселения, обнесенные кирпичными или каменными стенами, были хорошо известны поэту, а для таких предположений у нас имеются вполне серьезные основания, этого было бы еще далеко недостаточно для того, чтобы считать гомеровский полис настоящим городом, хотя в русских переводах «Илиады» и «Одиссеи» это слово или заменяющее его старославянское «град» употребляется постоянно. Его основное население составляли крестьяне-земледельцы, обрабатывавшие свои земельные наделы, расположенные за чертой крепостных стен, но, видимо, на не особенно большом удалении от нее.

Даже очень состоятельные люди, в число которых, несомненно, входит главный герой второй гомеровской поэмы Одиссей, запасали навоз для удобрения полей прямо на своих «городских» дворах. Профессионалы ремесленники (демиурги), живущие только своим ремеслом и не занимающиеся сельским хозяйством, упоминаются в эпосе лишь изредка. Они ведут по преимуществу бродячий образ жизни, постоянно передвигаясь с места на место в поисках заработка. Можно предполагать, что в каждой гомеровской общине была своя кузница и, может быть, также гончарная мастерская. Но один кузнец или горшечник еще не делает города. О торговцах как особой социальной прослойке Гомер, похоже, вообще ничего не знал. Во всяком случае, в поэмах трудно найти какие-либо упоминания о людях такого рода. Вероятно, каждый в то время занимался торговлей по мере своих надобностей, не обращаясь к услугам посредников-профессионалов.

И вот еще один характерный штрих. Создается впечатление, что Гомер то ли ничего не знает, то ли не хочет знать о каких-то других типах человеческих поселений, помимо полиса. Иными словами, мы еще не находим в греческом эпосе диалектической противоположности между городом и деревней, составляющей важнейший отличительный признак цивилизации в общепринятом значении этого слова. Деревня похоже, вообще не входит в число эпических реалий. За пределами полиса, «в поле» глаз поэта различает лишь одиночные пастушеские хижины и загоны для скота да кое-где также стоящие особняком сельские усадьбы. В такой усадьбе живет, например, старец Лаэрт, отец Одиссея, вместе с несколькими рабами и старухой-ключницей. Гомер ясно дает понять, что считает такой отшельнический образ жизни ненормальным для человека благородного происхождения. Настоящий аристократ, по его убеждению, должен жить в полисе, ибо только здесь он может поддерживать общение с людьми своего круга.

Гомеровский полис, если оценивать его с социологической или демографической точки зрения, может быть назван либо «укрепленной деревней», либо «более или менее компактным поселением изолированной сельской общины», но никак не «городом» в собственном смысле слова. По мере усложнения социальной и политической структуры греческого общества в процессе становления ранних рабовладельческих государств первичные полисы подвергались своеобразному естественному отбору. Сначала между ними стали выделяться главные или политически господствующие над определенной территорией поселения и поселения второстепенные или зависимые. Эти последние постепенно превращались в рядовые поселения сельского типа или просто исчезали с карты Греции. Главные же, т. е. лучше всего расположенные, с точки зрения как стратегической, так и экономической полисы становились центрами образовавшихся в разных местах государств. При этом происходило их укрупнение за счет поглощения ими части или даже всего населения зависимых полисов.

Этот переход от разобщенной жизни в неукрепленных деревнях или маленьких городках к более высокой форме человеческого существования – совместной жизни всех граждан государства или, по крайней мере, основной их массы в большом новом полисе, где сосредотачивались также все правительственные учреждения, органы судопроизводства и, наконец, святилища наиболее почитаемых богов, греки называли обычно «синойкизмом» (от глагола «συνοικέω» – «жить вместе»). Классическим примером синойкизма может считаться объединение всей Аттики вокруг Афин, приписываемое легендарному афинскому герою Тесею. По словам Фукидида, являющегося нашим основным источником в этой довольно темной и запутанной истории, Тесей «принудил всех жителей Аттики пользоваться одним этим полисом». Этой несколько загадочной для современного читателя фразой греческий историк хотел сказать, что провозглашение синойкизма сопровождалось учреждением центральной политической власти, единой для всей страны, и упразднением местных органов самоуправления, существовавших в отдельных районах Аттики до объединения. Вся Аттика теперь считалась одним единым полисом, который назывался «Афинами» или точнее «Афинянами», так как именно в Афинах был устроен общий для всей страны пританей – здание, где собирались члены коллегии пританов, составлявшие правительство государства, и булевтерий – помещение совета (βουλή). Никаких других полисов на территории Афинского государства теперь больше не было и быть не могло. Отдельные городки, некогда считавшиеся самостоятельными полисами, как, например, Элевсин на юге Аттики или Марафон на северо-востоке, утратили свой прежний статус и стали называться «демами», т. е. «общинами» или «деревнями». Фукидид ничего не сообщает о переселении жителей этих городков в Афины и даже, напротив, утверждает, что большинство из них оставалось жить на своих местах вплоть до начала Пелопоннесской войны, когда им пришлось спешно эвакуироваться в Афины под защиту городских стен в связи с вторжением спартанцев. Но, видимо, историку все же было известно, что какая-то их часть, и притом немалая, уже во время синойкизма или вскоре после него перебралась в Афины. Это следует из его слов, что при Тесее этот полис «стал велик», тогда как прежде он состоял из одного лишь Акрополя и небольшого поселения на его южном склоне. «Поэтому, – замечает Фукидид, – Акрополь и до сих пор еще называется у эфинян просто „полисом"».

В этом рассказе великого историка правда перемешана с изрядной Долей вымысла. Сам Тесей - фигура мифическая, мало чем отливающаяся от таких популярных героев греческих сказаний, как Геракл или Ясон. Время его жизни и соответственно время приписываемого ему синойкизма не поддается точной датировке. Известны, однако, и другие примеры синойкизмов, когда это событие происходило, так сказать, при ясном свете истории и уже без участия каких бы то ни было мифологических персонажей. Так, в 508 г. до н. э. жители трех небольших городков Линда, Ялиса и Камира, расположенных на острове Родос, задумали объединиться и создать новое государство и в то же время город, который они назвали Родосом так же, как и остров. Еще позже - в 370 г. до н. э. объединилось население тридцати восьми аркадских деревень в центральной части Пелопоннеса. Результатом этого объединения стал новый полис Mегалополь, само название которого означает буквально «Великий город». И, напротив, для того, чтобы ликвидировать полис, его жителей обычно снова расселяли по деревням, т. е. возвращали в их первобытное состояние, в котором они были уже не так опасны для свои врагов. В противоположность синойкизму этот акт назывался «диойкизмом», т. е. «расселением». Диойкизму подвергся, например, в 386 г. до н. э. аркадский полис Мантинея, после того как он бы захвачен спартанцами. Спустя сорок лет – в 346 г. нечто подобно произошло в одной из областей средней Греции - Фокиде, где свирепствовал македонский царь Филипп II. По его приказу жители всех фокидских полисов (а их насчитывалось более двух десятков) были расселены по деревням.

Там, где не было синойкизма, не могло быть, по греческим понятиям, и настоящего города. Исключение делалось в этом плане только для городов-колоний, которые уже, так сказать, в готовом виде отпочковывались от своих метрополий. Тем не менее и в самой Греции существовали государства, которые, хотя и считались полисами, но не прошли через фазу синойкизма и поэтому не могут быть названы «городами» даже и в очень широком античном значении этого слова. Наиболее известным образцом такого государства является Спарта. Фукидид называет ее «несинойкизированным полисом» поясняя, что еще и в его время, т. е. во второй половине V в. до н. э., спартанцы жили «по древнему эллинскому обычаю деревнями». Действительно, из других источников нам известно, что территории спартанского полиса занимали пять поселков деревенского типа, расположенных на некотором удалении друг от друга вокруг общей для них всех акрополя с храмом Афины Меднодомной и агоры. Спарта, таким образом, была лишена того, что для греков был главным отличительным признаком настоящего города, поскольку здесь не было сплошного массива жилой застройки или компактного блока кварталов, обнесенного общей оборонительной стеной. Следует заметить, что в отличие от большинства греков спартанцы могли себе позволить роскошь привольной жизни в открытых деревнях, так как их государство по занимаемой им территории было самым большим в Греции и, чтобы добраться до его столицы, вражеской армии нужно было пройти немалое расстояние. Сами спартанцы были убеждены в том, что мужество граждан защищает их полис лучше, чем крепостные стены. Эта их уверенность в своей безопасности была серьезно поколеблена лишь в 370 г. до н. э., когда войска Беотийского союза под предводительством прославленного Эпаминонда впервые в истории Спарты подошли вплотную к самому полису и не смогли его занять лишь по причине весеннего разлива реки Еврота.

Впрочем, даже и такой крупный, по греческим масштабам, городской центр, прошедший через синойкизм, каким бесспорно были Афины, также довольно долго обходился без фортификационных сооружений. Впервые настоящие крепостные стены, опоясавшие кольцом весь город, были построены здесь в спешном порядке в 478 г. до н. э., вскоре после того, как Афины были оставлены временно оккупировавшими их персами. Этим во многом объясняется крайняя беспорядочность их застройки, не раз отмечавшаяся в древности.

Подобно многим старинным городам, таким как Рим, Константинополь – Стамбул, Тбилиси, Москва, Афины в течение целого ряда столетий развивались без всякого плана, не подчиняясь никаким законам и правилам. В результате этого стихийного роста города у подножия Акрополя возник настоящий человеческий муравейник. Множество маленьких одноэтажных, редко двухэтажных домишек с глухими оштукатуренными стенами, узкие кривые улочки, идущие то в гору, то под гору, бесчисленные переулки и тупики, канавы для стока нечистот, страшная жара и пыль летом, грязь и несущиеся прямо по улицам потоки воды зимой, нигде ни признака тени. Таков был малопривлекательный облик жилых кварталов великого города даже во времена его наивысшего процветания в V - IV вв. до н. э. На этом безотрадном фоне великолепные здания храмов и правительственных учреждений, украсившие скалу Акрополя и Агору при Перикле и его преемниках, вероятно, должны были восприниматься как какой-то фантастический мираж.

Из-за отсутствия стен и правильной планировки основной массив городской застройки в Афинах в сущности долгое время ничем не был отделен от окружающей его сельской местности или, как говорили греки, хоры. Одно здесь плавно переходило в другое. Беспорядочно сгруппированные городские демы (районы, на которые делилась территория города Афин) почти незаметно сменялись сельскими демами - разбросанными по всей Аттике городками и деревнями. Эта слитность города с его сельской округой не была серьезно нарушена даже и после возведения вокруг Афин кольца оборонительных стен. Благодаря этому афинянам было незнакомо чувство полной оторванности от природы, столь часто мучающее современного горожанина. Дома не заслоняли от них окрестных гор и полей: их хорошо было видно практически из любой точки города. С вершины Акрополя или Пникса (один из афинских холмов, на котором в классический период обычно устраивались народные собрания) можно было увидеть море. Из самого центра города за каких-нибудь пятнадцать-двадцать минут мы могли бы пешком дойти до какого-нибудь приятного уголка на лоне природы, скажем, до берега реки Илисс - излюбленного места прогулок афинских горожан. Один из самых пленительных диалогов Платона «Федр» начинается с описания такой прогулки. Сократ и его друг Федр в жаркий летний день неспешно бредут вдоль русла лениво текущего Илисса, то заходя в воду, то снова выбираясь на сушу, и ведут столь же неспешный и приятный них обоих разговор.

Вообще почти все известные нам по описаниям в литературе и по археологическим раскопкам греческие города независимо от их местоположения имели одну общую особенность. Все они были, что называется, «вписаны» в окружающий их ландшафт и очень тесно, можно сказать, органически с ним связаны. Отсюда, кстати сказать, проистекает удивительное многообразие их внешнего облика, их архитектурных силуэтов при несомненной стандартности основных элементов городской застройки. Можно с полным основанием утверждать, что город и окружающая его природная среда в Греции не противостояли друг другу, как две враждебные силы, а, наоборот, составляли некое гармонически уравновешенное эстетическое единство. Город не стирал окрестный ландшафт, как обычно стирают его современные индустриальные центры, а, напротив, прилаживался к нему, старался сам стать его частью. Руины Парфенона и других классических построек на вершине афинского Акрополя до сих воспринимаются как естественное завершение этой огромной скалы, по странной прихоти судьбы оказавшейся в самом центре железобетонного, насквозь пропитанного парами бензина лабиринта современных Афин.

Говоря о греческом и вообще античном городе, мы ни в коем случае не должны забывать о том, что это была в высшей степени своеобразная форма человеческого общежития, резко отличная от современного индустриального города. При ближайшем знакомстве с типичным греческим полисом особенно поражает его почти неправдоподобная миниатюрность. Во времена расцвета греческой цивилизации многие полисы, как и в гомеровскую эпоху, продолжали ютиться в небольших горных долинах и на маленьких островках Эгейского и Ионического морей. Общая площадь такого карликового государства обычно не превышала 100 - 200 кв.км, а нередко бывала и еще того меньше. Вот лишь несколько цифр, иллюстрирующих это общее положение. На территории Фокиды (1615 кв.км) размещалось 22 самостоятельных полиса, что дает 70 - 75 кв.км на одно государство. Остров Крит (общая площадь – 8600 км2) делили между собой более 50 полисов, занимавших в среднем по 150 - 155 кв.км каждый, хотя когда-то их, видимо, было еще больше (Гомер называет остров «стоградным»), а земли у каждого из них соответственно еще меньше. На острове Кеос (площадь – 100 кв.км) сосуществовали четыре независимых государства. Фера (на острове того же названия) занимала площадь в 81 кв.км, Эгина – 85 кв.км, Делос вместе с островом Ренея – 22 кв.км. Городской центр такого государства обычно размещался на склоне холма, невысоком плато или выступе береговой полосы. Занимаемая им площадь, как правило, не превышала несколько га, и пройти его весь из конца в конец можно было минут за 15 - 20. В этом легко мог убедиться каждый, кому довелось увидеть своими глазами такие классические памятники греческого градостроительства, как малоазиатская Приена, Олинф на полуострове Халкидика, Херсонес и Ольвия в Северном Причерноморье.

Численность населения таких городов при преобладании в них сугубо индивидуальной и, как правило, одноэтажной или двухэтажной застройки (дома даже самых зажиточных горожан представляли собой нечто вроде современных коттеджей), естественно, не могла быть сколько-нибудь значительной. Город, в котором насчитывалось от десяти до пяти тысяч одних только полноправных граждан полиса, что соответствует примерно ста пятидесяти тысячам человек всего населения, включая женщин, детей, рабов и оседлых чужеземцев, по греческим меркам считался уже очень большим. Хотя нам известно и о существовании совсем микроскопических общин вроде беотийского городка Платеи, гражданское население которого в эпоху Греко-персидских войн не превышало двух тысяч человек, или Микен - древней столицы царства Агамемнона, в которых насчитывалось всего-навсего шестьсот граждан. Оба эти полиса тем не менее значатся в списке греческих государств, участвовавших в решившей судьбу Греции битве при Платеях в 479 г. до н. э., рядом с Афинами и Спартой. Платеи послали в это сражение шестьсот гоплитов (тяжеловооруженных воинов), Микены вместе с Тиринфом всего четыреста.

Нельзя, конечно, забывать и о том, что критерии, с которыми греки подходили к проблеме разграничения «города» и противостоящего ему «негорода» принципиально отличались от наших сегодняшних критериев. Сейчас, когда заходит речь о том, что такое настоящий город, мы представляем себе, прежде всего, более или менее крупный промышленный центр, в котором подавляющее большинство населения занято в различных несельскохозяйственных сферах производства, обслуживания, торговли, администрации, культуры и т. д. Греков такой чисто социологический взгляд на эту проблему едва ли удовлетворил бы. Для них город был, в первую очередь, не промышленным и не торговым центром, а средоточием политической и культурной или, точнее, религиозной жизни государства, местом, где находились правительственные здания, судебная палата, агора, служившая, как уже было сказано, в первую очередь площадью для народных собраний и лишь потом ставшая городским рынком, и, наконец, все главные святилища. Это убеждение, сложившееся уже в классический период греческой истории, о чем может свидетельствовать, например, рассказ Фукидида о Тесеевом синойкизме, продолжало жить в сознании греков в эллинистическое и даже в римское время.

Сошлемся на одно любопытное место в сочинении Павсания, писателя II в. н. э., называющемся «Описание Эллады» (нечто вроде путеводителя для путешествующих по Греции иностранных туристов). Упомянув об одном маленьком фокидском поселении, Павсаний с презрением замечает, что этот жалкий городишко, именуемый Панопеем, претендует на то, чтобы считаться настоящим городом, хотя у него нет для этого ровным счетом никаких оснований. Здесь «нет ни правительственных зданий, ни гимнасия, ни театра, ни агоры, ни водоема, куда собиралась бы вода; жители же его ютятся вдоль горного потока, в хижинах, похожих на пещеры». Как мы видим Павсаний дает читателю стереотипный набор внешних признаков отличающих настоящий город-полис. Но за этим перечнем ясно читается представление об особом городском образе жизни и о роли, которую город призван был играть в жизни всего государства. На первое место Павсаний ставит административные здания, таки как булевтерий – помещение, где происходили заседания городской совета, пританей, в котором собирались высшие должностные лица, дикастерий – судебная палата и др. Далее следуют театр и гимнасий – два места, где граждане полиса обычно проводили свой досуг: в театре устраивались представления трагедий и комедий, состязания певцов и музыкантов; в гимнасии городская молодежь занимала атлетикой, а граждане старшего возраста следили за ее упражнениями и состязаниями в силе и ловкости. Нередко здесь же в театре или в гимнасии выступали с речами или публичными лекциями знаменитые ораторы и философы. Далее в перечне Павсания названа агора, которая, как мы уже говорили, использовалась и как место народных собраний, и как рыночная площадь. На агоре или где-нибудь неподалеку от нее обычно помещался фонтан с водоемом в виде бассейна, из которого жители города снабжались чистой проточной водой. Важный признак городской жизни, в понимании Павсания, хотя бы минимум бытового комфорта. Жители Панопея, ютящиеся в каких-то жалких хижинах, смахивающих на пещеры, явно не дотягивают до уровня настоящих горожан так же, как и их полис никак не может быть признан настоящим городом.

Заметим, что в перечне Павсания нет ни мастерских-эргастериев, ни купеческих лавок, хотя они, вероятно, должны были находится где-то на агоре или на ближайших к ней улицах. Видимо, для автора «Описания Эллады» все это были не столь уж существенные детали, не заслуживающие специального упоминания. Чисто экономическая сторона городской жизни его, судя по всему, мало интересовала. Во всяком случае, не в ней он видел главный критерий, позволяющий отличить город от негорода.

Основой благополучия и процветания нормального греческого полиса, можно даже сказать, гарантией самого его существования всегда оставалось сельское хозяйство и, в первую очередь, земледелие. Ремесло и торговля развивались здесь чаще всего лишь в той мере, в которой это было необходимо для нормальной жизнедеятельности обособленной полисной общины. В сочинениях многих античных авторов от Гомера до Цицерона земледелию отводится роль фундамента, на котором зиждется все здание человеческой цивилизации. Для греков и римлян город и земледелие отнюдь не были, как в наше время, взаимоисключающими понятиями. Напротив, в их понимании они были теснейшим образом между собой связаны как два краеугольных камня, на которых должно покоиться любое правильно устроенное государство. Такие выдающиеся политические мыслители IV в. до н. э., как Ксенофонт, Платон, Аристотель, видели в земледелии главный залог экономической, а, стало быть, также и политической независимости полиса или, как говорили греки, его автаркии (самодостаточности) и автономии (самоуправления) и в то же время залог его внутренней стабильности. «Земледельцы, – рассуждали они, – и по своему нраву, и по роду занятий люди спокойные и уравновешенные, мало интересующиеся политикой, так как больше заняты своим хозяйством, и не склонные ни к каким переменам и мятежам. Поэтому чем большую долю они составляют в общей массе населения полиса, тем лучше для всего государства».

Дата добавления: 2014-11-29