Виды социальных норм

Если на самых ранних ступенях культуры общественная жизнь испытывает, как и теперь, действие норм, то существенное различие обнаруживается в том, что в неразвитом состоянии общества замечается однородность социальных норм, тогда как в дальнейшем ходе истории социальные нормы подвергаются закону дифференциации. В начале нормы представляют единую, крепкую и устойчивую сеть, которая покрывает всех индивидов, принадлежащих к группе. Возражая тем, кто полагает, что дикарь пользуется большей личной свободой в сравнении с той, какая принадлежит цивилизованному человеку, Леббок замечает: "едва ли можно заблуждаться сильнее. Дикарь, напротив, нигде и никогда не бывает свободен. Во всех странах мира обыденная жизнь дикаря регулируется весьма сложным и часто крайне неудобным кодексом обычаев, столь же обязательных, как и законы, и странных ограничений и привилегий"*(173).

В основе всех этих правил лежит одна основная идея - самосохранения. Как индивид сообразует свое поведение и устанавливает правила своей деятельности, руководствуясь началом личного самосохранения, так и общество, совокупность индивидов, в интересах своего самосохранения, ставит такие границы стремлениям своих членов, которые, по опыту, наиболее отвечают укреплению общественности. Странно было бы, если бы совокупность индивидов, образующих общество, в обычных условиях своей жизни отступила от того руководящего принципа, которым руководствуется каждый индивид в отдельности. Каждый индивид ищет таких условий, при которых его благополучие обеспечивалось бы наиболее полно. Умножая такие взгляды и такие стремления, мы только получим общественные тенденции, т.е. взгляды и стремления большинства, которому вынуждено подчиниться меньшинство. Нормы, исходящие от общества и тяжело придавливающие некоторых индивидов, так же эгоистичны, как и желания этих последних, - борьба решается силой, не всегда физической. Если бы обществу не удалось победить, ему пришлось бы погибнуть. В его победе обеспечивается большинству индивидов безопасное стремление к своему благополучию. Эта победа выражается в установлении социальных норм.

При таком значении социальных норм действие их поддерживается всеми. Чем меньше группа, тем очевиднее для всякого связь социальной нормы с его личным благополучием. Чем менее дифференцированы нормы, тем более нарушение каждой из них вызывает реакцию со стороны всех. Высоко ценя храбрость, как основное социальное качество, "все племя, как одно целое, может раздавить своим презрением низких и трусливых, или дать в награду славу, из-за которой отважные члены рискуют всеми благами и самой жизнью. Путешественники заметили, что женщины, как бы они ни были угнетены, умеют давать почувствовать свое влияние в этом направлении, и многие воины, сердце которых дрогнуло бы перед лицом неприятеля, удержались от бегства, подумав о насмешках девушек в случае, если бы они пришли к себе в деревню без ран, но с позором"*(174). Высокий нравственный долг - месть за близких. "Отмщение за смерть родственников является самой священной обязанностью, к совершению которых призывается туземец. Если он оставит эту обязанность невыполненной, над ним будет издеваться всякая старуха; если он не женат, ни одна девушка не станет даже разговаривать с ним; если у него есть жены, они бросят его; его мать будет стонать и плакать, что родила такого выродка сына; его отец будет обращаться с ним пренебрежительно, и он сделается предметом всеобщего презрения"*(175). С нарождением частной собственности она ставится под охрану общественного мнения. "По мере того, как понятие о собственности расширяется, прекращается возможность защищать ее исключительно физическими средствами одного лица и вместо того является охрана целой союзной группы; эта охрана, впрочем, имеет скорее моральный характер"*(176), который может выразиться в глухом неодобрении, но может подняться и до казни. "Когда я жил, - говорит Уоллес, - между южно-американскими дикарями и на востоке, то мне случалось проживать в таких общинах, где не имелось ни законов, ни судов, ничего, кроме свободно выраженного общественного мнения всей деревни. Здесь каждый самым совестливым образом уважает права другого, так что здесь никогда, или почти никогда, не случается никакого нарушения этих прав. В такой общине все приблизительно равны между собой"*(177).

Если социальные нормы в начале, при недифференцированном состоянии, поддерживаются все силой общего мнения, то они все в равной мере надавливают на каждого члена, подводя все под средний уровень и не давая места индивидуальным проявлениям. "Борьба личности против стародавнего обычая - это борьба карлика с великаном; бренный индивид борется против огромного, обладающего громадной живучестью существа, которому он сам обязан своим бытием и своими силами"*(178). К счастью для индивида, он сам мало еще чувствует потребность противопоставлять себя обществу.

Переход социальных норм от состояния однородности к состоянию разнородности выразился в том, что на месте правил общежития оказались: право, нравственность, приличие, к которым некоторые присоединяют моду или еще обряды. Дифференциация социальных норм возбуждает вопрос о сущности каждого из видов и о признаках, отличающих один вид от другого. Оставляя для специального рассмотрения вопрос о сущности нравственности и права и их взаимном отношении, мы должны сейчас же выяснить, в чем состоит отличие этих двух видов норм от всей остальной массы, не дифференцированной, которая обыкновенно называется нравами. Штаммлер различает два класса социальных правил: 1) правовые установления и 2) все те нормы, какими являются правила приличия и обычая, предписания этикета, форма общественных сношений в более узком смысле, мода и разнообразные внешние обряды, как, напр., в кодексе рыцарской чести. Правила второго рода Штаммлер называет конвенциональными, условными*(179). Где же критерий, с помощью которого можно провести различие между тем и другим классом? Право проявляется в форме абсолютного повеления, тогда как конвенциональные правила - в форме приглашения. Право "имеет притязание повелевать, совершенно не считаясь с согласием тех, кому оно повелевает. Правовая норма сама решает, кто ей подчинен, при каких условиях то или другое лицо вступает в установленный ею союз и когда может из него выйти. Кто пытается выйти из под власти закона или внешним образом действительно из под нее уходит, тот нарушает право, но не делается от него свободным; он, как и прежде, остается во власти права". Напротив, "конвенциональное правило представляет собой условное предложение поступать известным образом в его формальном значении. Это правило притязает на обязательное значение лишь тогда, когда это последнее является результатом добровольного подчинения данному правилу со стороны тех, к кому оно обращается". Напр., кто не кланяется, не может ждать ответного поклона, кто не соглашается на сделанный ему вызов, тот стоит вне рыцарского кодекса чести.

Предлагаемый Штаммлером критерий не выполняет своего назначения. Можно подумать, что конвенциональное правило содержит предложение общества исполнять его правила по усмотрению: "хочешь соблюдай, хочешь - нет". Но раз общество установило правила общежития, хотя бы это было правило приличия, оно будет его поддерживать имеющимися у него средствами воздействия. Уклонившийся от соблюдения конвенционального правила должен ожидать неприятности, как и при нарушении нормы права. Отказавшийся дать удовлетворение может встретить презрительное отношение в том общественном круге, с которым он связан рождением, воспитанием и положением; уклонившийся от своевременной очистки двора, подвергается денежному штрафу. Штаммлер, по-видимому, думает, что от последствий первого рода человек может уклониться, уйдя из презирающего его общественного круга. Но это не всегда так легко, как кажется Штаммлеру. С другой стороны, с таким же основанием можно предложить гражданину уйти из того государства, законы которого ему не по душе. Непонятно, что хочет сказать Штаммлер, когда утверждает, что нельзя освободиться от права. Перемена подданства в сущности представляется нежеланием подчиняться правилам прежнего отечества. Условность звучит во всех правилах: если хочешь купить дом, соблюди крепостной порядок укрепления права; если хочешь занять место в театре, приобрести билет; если хочешь пойти на бал, оденься прилично.

Штаммлер предложенным критерием не разрешил задачи, хотя он ее в высшей степени упростил. Конвенциональным правилам он противопоставил нормы права, но не нормы нравственности. Между тем главное затруднение состоит в проведении различия между нравами и нравственностью. Штаммлер объединил право и конвенциональные правила одним признаком довольствования внешней лояльностью и противопоставил их вместе морали, требования которой, по его мнению, не идут извне. Мы постараемся ниже доказать неверность этой мысли. С отрицанием этого момента падает все построение Штаммлера.

Наоборот, Иеринг как раз ищет критерии для отличия нравов от нравственности, а не от права, которое, по его мнению, не возбуждает сомнений в критерии, отличающем его правила от правил нравственности и нравов. Иеринг находит три отличительных момента*(180). 1) По внутреннему содержанию действия, которые нарушают требования нравственности и нравов, различаются как вредные и опасные. Здесь, по мнению Иеринга, полная аналогия с различием между уголовным преступлением и полицейским проступком. Поджог, как нечто само по себе вредное, есть преступление, тогда как хождение с огнем на чердак или в овин, как способное вызвать пожар, есть проступок. Точно так же падение женщины есть акт безнравственный, тогда как прогулка девушки вечером без провожатого есть акт неприличный, как облегчающий возможность падения. 2) Нравы представляют собой предупредительную охрану нравственности. Нравы запрещают нравственно-опасное, чтобы из него не произошло нравственно-вредное. 3) Так как низшие классы по условиям своего существования не в состоянии соблюдать требований, выставляемых нравами, то отсюда вытекает третий отличительный момент. Нравственные требования обращены ко всем членам общества, - сословной или классовой нравственности не может быть, тогда как нравы способны действовать только в среде высшего и среднего общественных слоев, а потому их требования не имеют всеобщего характера.

Прежде всего необходимо отбросить третий отличительный момент, выдвинутый Иерингом. Логический вывод из принятого им исходного пункта был бы тот, что нравы возможны только в верхнем слое общества, между тем как нравы присущи всему обществу. Если они неодинаковы во всех слоях, то такое же несходство возможно и в отношении нравственности. К сожалению, правила морали далеко не так однородны в современном обществе, как это хотелось бы Иерингу. Второй момент не представляет собой ничего отличного по сопоставлению с первым, - это только его обоснование. Остается один основной момент в отличии нравов от нравственности, - это различие опасного от вредного.

Различие, предлагаемое Иерингом, основывается на аналогии. Но само различие между уголовным преступлением, как реальным вредом, и полицейским проступком, как возможным вредом, выдвинутое некогда Кестлином, ныне оставлено. В самом деле, невзнос квартирного налога причиняет казне реальный вред, быстрая езда по улице не только грозит возможностью столкновения, но и мешает уличному движению. Разве опасность, а не реальный вред, имеется ввиду при наказании за нарушение общественной тишины? Если между преступлением и проступком можно провести какое различие, то только по степени важности нарушения. Также мало основания строить отличие нравов от нравственности на отличии опасного от вредного. Почему нужно признать опасным отказ дать удовлетворение в ответ на вызов? Едва ли требование быть готовым к дуэли есть предупреждение общественного вреда. He правильнее ли будет видеть в нем пережиток того времени, когда в уклонение от вызова, общество, высоко ценившее личную храбрость, видело удостоверение вредной для него трусости. Какая опасность предупреждается появлением на бале в визитке вместо установленного фрака? Там, где принято соглашаться на приглашение покушать только с третьего раза, можно ли видеть опасность вреда, если кто примется за еду и выпивку с первого же раза?

В последнее время была сделана новая попытка провести границу между нравственностью и нравами. Признавая ближайшее родство между этими социальными нормами, Теннис предлагает различать их не по содержанию, a пo точкам зрения, с которых содержание правил рассматривается. "Различие может быть формулировано в сжатом виде: нравы - это факт нравственность - это идея. Поэтому нравы мыслятся как нравы того или другого народа, той или иной страны, нравственность же есть нечто общечеловеческое. Нравы существуют, а нравственность требует"*(181). Против предложения Тенниса можно выставить следующие соображения. Нельзя противопоставлять нравы и нравственность, как факт и идею, потому что и той и другой области свойственна как фактическая, так и идейная сторона. Нравственность есть факт, поскольку люди в действительности поступают по правилам морали. Нравы составляют идею, поскольку люди сообразуют свое поведение с представлением об обращенных к ним со стороны общества требованиям. Проводимое различие не соответствует установившемуся словоупотреблению, потому что нравы, напр., правила приличия, также "требуют". Если все противопоставление факта и идеи рассчитано на оправдание замечаемого сходства в правилах нравственности и различия в нравах, то оно не достигает цели. Общечеловеческой морали не существует, и сходство морали у обществ, стоящих на сходных ступенях культурного развития, имеет свое социологическое объяснение.

Различие между нравственностью и нравами можно провести только по степени важности нарушений, оцениваемой обществом с точки зрения переживаемого момента. Нормы нравственности имеют своим содержанием более существенные интересы общества, нежели нравы. Известна попытка определить соотношение между правом и нравственностью формулой: право есть нравственный минимум. Несостоятельность этой формулы для понятия о праве мы рассмотрим впоследствии. Сейчас можно использовать эту формулу для определения соотношения между нравами и нравственностью - нравственность есть социальный минимум. Нормы нравственности - это совокупность требований, предъявляемых со стороны общества индивиду, без которых общежитие невозможно. Нравы содержат требования, которые не обуславливают общежития, но благоприятствуют ему, обеспечивают большую сумму благополучия. Из сказанного обнаруживается, что между нравственностью и нравами нет резкой границы. В искании отличительного признака по существу следует видеть неправильную постановку вопроса. Нельзя разделить все социальные нормы на точно определенные виды и найти для каждого вида его отличительный признак. В социальных нормах процесс дифференциации не завершился. Более всего обособилось право, менее нравственность, остальная масса норм остается в состоянии недифференцированном. Провести границу между нравственностью и нравами можно только с точки зрения важности затрагиваемых интересов и силы общественной реакции против нарушителей норм. Но эта граница способна колебаться даже в одной и той же общественной среде, в зависимости от повышенности или пониженности общественного настроения.

Если право наиболее выделилось из общей массы социальных норм, то все же нельзя сказать, чтобы даже здесь процесс дифференциации мог считаться вполне законченным. В той части норм права, которое называется обычным правом, не всегда легко найти чистые черты права, и здесь право еще близко соприкасается, а иногда и переплетается, с нравами и нравственностью.

Дата добавления: 2014-11-29