Брюс Виктор Мур

Как вы относитесь к принятому Думой проекту постановления о борьбе с терроризмом? Гильдия издателей периодической печати призвала Госдуму исключить из проекта постановления любые положения, ограничивающие деятельность СМИ и свободу слова.

Я не считаю правильным использовать какие-то рычаги в отношении СМИ, если кому-то не нравиться то, что они показывают”, - говорили вы в недавнем интервью “ъ”. Нынешнее заявление Минпечати – это рычаг воздействия?

Некоторое время назад ситуацию, сложившуюся накануне выборов в российских СМИ, вы называли “абсолютно понятной и нормальной ситуацией борьбыза власть”. Ваше мнение изменилось?

- Да, конечно. Сейчас я бы охарактеризовал её как игру без правил.

- Нет. Это рычаг осуществления государственной политики по соблюдению закона.

- Я хочу напомнить, что Минпечати напоминало ведущим российским телеканалам о недопустимости демонстрации интервью с бандитами задолго до принятия Думой положения о борьбе с терроризмом. Впрочем, и наше письмо, и постановление Думы не имеют никакого отношения к ведению цензуры: подобное постановление не имеет силы закона, а носит исключительно рекомендательный характер.

- Не кажется ли вам, что недавнее приостановление действия лицензии ГТРК “Петербург” было ошибкой: после первой показательной акции вы обязаны адекватно реагировать на весь компромат вне зависимости то того, в центральном или региональном СМИ он появился?

- Не кажется. Мы будем реагировать на любые нарушения любых СМИ – независимо от их территориальной или имущественной принадлежности.

- В обращении Минпечати упоминается о “юридической ответственности всех лиц…”. Означает ли это, что министерство собирается приостановить лицензию, к примеру, у “МК” или НТВ?

- Теоретически Минпечать имеет право приостановить лицензию любого СМИ…

“Коммерсант”

17 сентября 1999 года.

Елена Скворцова- Ардабацкая

Кто слезам не верит

Владимир Меньшов: “Я сразу понял, что Москва – это мой город”

Завтра исполняется 60 лет самому любимому нашим городом режиссёру Владимиру Меньшову. Накануне юбилея он делает сенсационное признание, что не боится попадать в стыдные положения. Что к своим актёрским работам относился безответственно, потому что ему это не интересно. Что некто из съёмочной группы фильма “Москва слезам не верит” не думал, что у него будет такой успех. Мало того, некоторые даже хотели попросту сбежать по середине работы от позора подальше. Что он начал снимать новый фильм про любовь, но говорить о нем много не хочет, боясь сглаза недоброжелателей, коих у него по-прежнему много.

- Вы приехали покорять Москву из Астрахани…

- Родился я в Баку и жил там до восьми лет, потом семья переехала в Архангельск, затем – в Астрахань. И если выбирать город, который я считаю родиной до Москвы, то это – Астрахань. Там родились мои родители, там теперь их могилы. Папа был военный моряк, а мама… Знаете, у них была странная пара: она старше, совсем из другой социальной среды, он её долго добивался, в результате родились я и сестра. Мама была из раскулаченной сельской семьи с двумя классами церковно-приходной школы. Брак у них оказался, честно говоря, неудачным.

- Вы с самого начала знали, что, в конце концов, столица будет ваша?

- Я это понял сразу, как только вышел из поезда. Москва меня ошеломила, это был восторг, и я был готов встать на колени и целовать этот заплёванный перрон Павелецкого вокзала: “Я в Москве! Я сейчас её увижу!”. В столице у меня не было ни родственников, ни знакомых, я был здесь совсем чужой всем человек. И характер мой закалялся, наверное, уже здесь. Начало моей столичной жизни было связано с дикими сложностями. Когда я приехал, думал, что я свой. А когда столкнулся с тем кругом людей, которые поступили в школу-студию МХАТ, то понял, что это совсем не так.

- За те три года, когда вас не брали в школу студию МХАТ, вы сменили столько рабочих профессий: токарь, шахтёр матрос. Почему не занялись чем-то близким к актёрству, играли в романтику?

- Меня не взяли в армию, потому что я был нервный: во сне кричал, да и до сих пор кричу, кстати. И я решил познавать жизнь: сначала проработал на заводе в Астрахани, потом, когда не поступил второй раз, поехал в Воркуту на шахту. На третий год уже оказался на водолазном катере в Баку. Вечерами готовился, репетировал, а днём зарабатывал на жизнь. И такой фильм, как “Москва слезам не верит”, вряд ли мог появиться, если б у меня самого не было опыта рабочих общежитий и опыта завоевания Москвы. В какой-то мере это автобиографический фильм, потому что было и добывание Москвы, и жизнь в пригнутом состоянии с ощущением, что все равно чего-то добьюсь. В четвертый раз перед экзаменами я был накануне отчаяния, хоть кончай жизнь самоубийством в расцвете лет. Но случилось чудо, и я бессмертно благодарен педагогам, которые меня взяли, потому что оснований для этого было не так много. За годы учёбы я не проявил себя интересным актёром. Курс был сильным и тяжёлым: разные медведи поселились в одной берлоге – я и Мягков. Это не касалось актёрских дел, скорее проблем нравственных, человеческих: сходились мы трудно и много спорили. И тут я понял и всю свою проницательность, и малообученность, и отсутствие воспитания. Однокурсники из хороших семей прикладывали меня и высмеивали так, что мало не покажется.

- И вы решили переквалифицироваться в режиссёры, потому что поняли, что не достигните больших высот как актёр?

- И поэтому тоже. Ну и кино меня по-прежнему тянуло, а меня в кино никто не тянул, и это было для меня тоже трагично. Всех уже вызывали на пробы, Мягкова, Мирошниченко уже снимали, Веру Алентову позвали в кино сразу после окончания, а меня не разу никто даже не дёрнул. Я разочаровался в актёрской профессии и стал читать много литературы о режиссуре. Вера купила мне четырёхтомник Эйзенштейна, но это оказалось такое тяжёлое чтение. Не знаю уж, для кого он преподавал, но меня он подавлял. Потом прочёл книгу Ромма “Беседы о кино” и понял, что не так всё страшно, набрался смелости и позвонил ему. Он меня сразу брал на второй курс ВГИКа, но руководство было против. В итоге я стал аспирантом, потому что уже погибал от нищеты. Аспирантура поправила материальное положение нашей с Верой молодой семьи, но я хотел снимать картины, а возможность это делать давал диплом ВГИКа, которого у меня не было. Диссертацию не стал защищать, потому что это лженаука, и у меня есть только справка об окончании аспирантуры.

- После дебютного “Розыгрыша” вам предложили сценарий фильма, от которого вы отказались, заявив: “Не люблю все эти картины интеллигенции об интеллигенции”. Данелия взял его с радостью и снял “Осенний марафон”. Не кусали локти?

- Изобилие фильмов об интеллигенции мне и правда к тому времени стало надоедать. А тут мне попался сценарий Валентина Черныха. Он участвовал в конкурсе сценариев о Москве, получил на нём третье место. После этого предлагался всем, все отказывались, я тоже по началу его отодвинул, но потом что-то меня в нём задело. Я увидел там несколько роскошных ходов, как, например, переход от первой серии ко второй, и самого Гошу, примерно такого, каким он вышел на экраны. Но очень много я, конечно, переделал, переписал.

- А вы сразу знали, что это будет народный хит?

- Вся группа считала, что мы делаем плохой немодный фильм, что в соседнем павильоне – там да, там Абдрашитов снимает, тут Тарковский делает настоящее кино, а у нас – не то. И Вера тоже сказала, что это плохой сценарий. И я её долго уговаривал. Единственным, кто поверил в мою работу, был второй режиссёр. Оператор даже хотел сбежать с картины. Какой там хит, а я думал, как бы без позора выйти из того положения, в которое сам себя поставил. Но когда оказалось пол картины снято. Позвал друзей посмотреть, что получилось. И тут я почувствовал, что всё удалось.

- Говорят, в фильме много порезано любовных сцен?

- Я хотел свидание Катерины с любовником, которого играет Табаков, сделать более плотским, чем сцена её соблазнения, когда она была ещё только девочкой и не знала, что и как. Они с Табаковым стояли друг перед другом и судорожно, быстро раздевались, бросались друг на друга. Это вызвало такую бурю негодования, хотя, что там: она оставалась в комбинации, он в трусах. И жаль, что пришлось убрать, потому что я хотел, чтобы было в Катерине женщину – не девушку, а мать.(ПРОВЕРИТЬ ФРАЗУ)

- И ваша супруга легко согласилась на любовь перед камерой?

- Ну, там же ничего особенного, кроме страстного поцелуя и бурного раздевания, хотя само нетерпение было гораздо сексуальнее, чем если бы мы показали сам акт, потому что оба прямо с ума сходили. Взрослая женщина, взрослый мужчина – нормальные отношения.

- Правда, что вы на съёмочной площадке можете разругаться с женой в пух и прах?

- Сейчас уже нет, но на “Москве слезам не верит” было очень нервно. Я всегда требователен к Вере, а тогда мне вообще не нравилось, что она делает. Группа даже отводила её от меня в сторону, успокаивая где-то в уголке. В основном, так тяжело мне было только с ней, игра остальных меня как раз устраивала. И Вера тоже в ответ не молчала, а меня довести до крика – раз плюнуть, так что дергались оба. Выяснения продолжались и в машине по дороге домой, и в квартире – слезы, скандалы и заявления: “Я не пойду завтра на площадку!”

- Про то, как картина попала на “Оскар”, до сих пор ходят разные слухи.

- Картина в результате очень понравилась начальству, хотя проблемы с эпизодом на квартире у Табакова тянулись до самого конца, у меня даже требовали его вообще целиком убрать. Боялись, что Гришин не пропустит, но фильм понравился Брежневу, и судьба его была решена. Но, думаю, отобрали все же сами американцы, потому что в США ещё до “Оскара” картина получила приз прокатчиков, они заработали на ней под три миллиона долларов – три, а может, и тридцать тысяч процентов от того, за сколько они её купили – я не знаю точной цены, но уверен, что наши продали дешево.

- Что-то попало в ваш карман?

- Нет, хотя я заработал неплохо по тем временам. Мне дали постановочные самой высокой категории и ещё полуторные постановочные за зрителя в наших кинотеатрах, что вызвало в кинематографических кругах дополнительную неприязнь ко мне. Я пошел с приглашением на церемонию вручения “Оскара” к нашему министру культуры, но тот сказал: “А знаешь, кто ещё номинирован вместе с тобой? Куросава, Трюффо! Ну что тебе ехать позориться?” Так я своего “Оскара” впервые увидел аж в 89-м году на церемонии вручения “Ники”, где должен был его взять и за кулисами сразу же отдать. Но не отдал.

- А вам по-мужски не было обидно, что супруга, став известной раньше вас, первая решила бытовые проблемы семьи – получила двухкомнатную квартиру? Вы же жили долго в общежитиях, причем в разных.

- Нет, когда она её получила, я был еще никто, и даже оснований у меня обижаться не было. Сначала мы вообще боролись за восьмиметровую комнату в коммуналке, а тут такое счастье, как отдельная квартира. И ребенка мы не могли себе позволить, да и долго не было понятно, что Вера беременна, ну а когда стало ясно, решили: будь что будет. При этом она жила в театральном общежитии в комнате с еще одной девочкой. А я – в общежитии ВГИКа. Иногда девочка оказывала нам милость и уходила к своей тете ночевать. Так у нас появлялась целая ночь. В итоге получилась Юля.

- У дочери чей характер – мамин или папин?

- Недавно она отмечала свой день рождения. Собрались её институтские подруги и коллеги ТВ-6. И когда они говорили про Юлю, я сделал столько открытий про её характер! Оказалось, что она довольно жестка на работе. Я услышал про дочь такие слова, какие произносят обычно на пятидесятилетии, а не тридцатилетии. И в кого она пошла, мне трудно сказать, потому что у Веры характер тоже жесткий, хотя она женщина и во многом все-таки прячется за моей спиной. Юлины друзья даже говорили, что ей нужно в президенты баллотироваться. Хотя начинала она на телевидении тяжело, через полгода на неё начался крупный накат, группа заявила, что с Меньшовой невозможно работать, дошло до того, что перестали общаться, и сценарий очередной программы просто кидали в почтовый ящик. Группа пришла к Демидову и поставила ультиматум: “Или мы, или она”. И у Вани хватило мудрости сказать: “Или она”.

- Но вернемся к вам. Как появился фильм “Любовь и голуби”?

- После “Москвы слезам не верит” я не ждал такого приступа ненависти в своей среде, какой получил, хотя друзья утешали, что просто завидуют. Уважаемые люди с высоких трибун говорили: “Надо что-то делать с картиной “Москва слезам не верит” – это же позор “Мосфильма”. И я понял, что на меня смотрят в увеличительное стекло, и должен был доказать, что “Оскар” – не случайность. А тут мне кто-то посоветовал сходить в “Современник” на спектакль “Любовь и голуби”. И, сидя в зале, стал ловить себя на том, что плачу и смеюсь. Глядя на сцену, забыл обо всем. И я подумал, что если на меня так действует эта пьеса, почему бы мне не снять по ней фильм.

- Вы все время говорите про неприятное в вашей среде, но у вас всегда снималось столько известных артистов!

- Не всегда, это пошло с фильма “Любовь и голуби”, но там уже был “Оскар”, хотя тоже многие ломались. Гурченко очень осторожно отнеслась к работе. В “Ширли-мырли” были уже одни звезды. Но вот Чурикова после фильма сказала в интервью, что жалеет о том, что снялась в картине. Ну а я жалею, что её снял, и должен сказать, что не в восторге от её игры и особенно от работы с ней.

- У вас такие паузы между фильмами, чем вы их заполняете?

- Уже два года играю главную роль израильтянина – в спектакле Леонида Трушкина “Поза эмигранта”. Внутренняя дрожь, конечно, была, ведь 30 лет прошло, как я закончил школу-студию МХАТ, и с тех пор не выходил на подмостки. Но рискнул, и мало одного спектакля, играю теперь ещё на малой сцене в Театре им. Пушкина вместе с Верой в спектакле “Пизанская башня”.

- Вы в разговоре часто сравниваете себя с женой. Считаете её соперником?

- Нет, профессии-то у нас разные. Мы очень разные люди, это тот случай, когда сходятся противоположности, хотя духовные интересы близки. Она человек по имени “нет”, я её переделываю, а у неё все равно первая реакция на любое предложение – сказать “нет”. А я человек по имени “да” – всегда пробую то, что предлагает мне судьба. Считаю, что гораздо страшнее пропустить свой шанс, чем облажаться. Во всякую протянутую руку тут же вкладываю свою, а потом уже думаю. И в политику меня тянули, и каждый раз я верил. И потом что-то случалось полезное из-за того, что когда-то с кем-то познакомился: и деньги на картину нашлись, и Юле квартиру устроили.

- А что же дальше?

- Ну, я не очень хочу как раз про это говорить, потому что вместе с рекламой того, что ты делаешь, растет враждебность по отношению к тебе. Только сейчас, спустя 20 лет, скрипя зубами, стали говорить, что мы не сразу оценили “Москву слезам не верит”, что там есть достоинства, но, в общем-то, что говорить, это не Михалков, не Соловьев и уж тем более не Тарковский... А я делал и буду делать кино для народа, который в их понимании, по существу, быдло. Я не отрицаю авторского кино, но это штучная работа, им владеет всего несколько человек в стране. Тарковский, Иоселиани, Герман – три фамилии только могу назвать, остальные имитаторы, они не знают, как снять зрительское кино, поэтому снимают авторское.

Но я не останавливаюсь, 14 сентября начал снимать новое кино. Рабочее название – “Последнее танго в Москве”, но оно мне не нравится, думаю, будет “Зависть богов”. Это 83-й год, это любовь русской женщины к иностранному журналисту. В их роман вмешиваются события со сбитым нашими их самолетом. Действие разворачивается на периферии, не в столице. Её играет Вера Алентова, её мужа – Александр Феклистов, её маму – Ирина Скобцева. С журналистом пока до конца не определились. Ну и я пройду где-нибудь, как Хичкок.

“Московский комсомолец”

16 сентября 1999 года.

Газета, как и жизнь, пока что черно-белая

“Комсомолка” у аппарата!

Не успел сесть к телефону, как сразу – очень строгий звонок:

- Владимир Альбакринов из Самары, нефтяник. Почему вы пишете только о плохом? Никакого положительного опыта, никакой программы действий. У нас черт – те что творится, Ходорковский разрушил всю отрасль! Объекты соцкультбыта заброшены, люди голодают, вешаются… Почему вы об этом не пишете? И дайте наконец позитивную статью о том, что и как нам надо делать!

Я не стал указывать читателю на противоречия в его словах. Действительно, надо, наверное, отыскивать что-то хорошее и в нашей разрухе. Но это трудно.

Пенсионерка Евгения Яковлевна из Москвы посетовала на то, что прожиточный минимум в Москве установлен в тысячу рублей с лишним, а пенсия – в 380 рублей. Что тут сказать? Хорошо, что в Москве хоть эту пенсию платят, во многих регионах и её-то задерживают на месяцы. Ольга Жесткова из Тольятти и Анна Грачёва из Москвы просят рассказать о судьбе “АВВЫ” и банка “Чара”. Постараемся узнать что-нибудь новое о деньгах и ваучерах, сразу об этом сообщим.

Самый приятный звонок:

- Евгений? Поздравляю вас с днём ангела!

- Да что вы? Я не знал.

- Да, сегодня у вас праздник. Успехов вам во всём.

- Спасибо.

Спасибо и всем нашим читателям за то, что выписывают и покупают нашу газету, несмотря на нехватку денег, задержки зарплат и пенсий.

У телефона дежурил Евгений АНИСИМОВ,

политический обозреватель “КП”.

“Комсомольская правда”

26 февраля 1999 года.

Татьяна Тюлюлюкина

Наши дети голодают и теряют зрение

- Мама, я есть хочу, - канючит ребенок на остановке.

- Ты уже ужинал в садике, - удивленно и в то же время раздраженно говорит мать.

Наши дети не наедаются в детских садах. Это общеизвестный факт. Бюджетных средств, отводимых на питание в детских дошкольных учреждениях, хватает только на минимум самых дешевых продуктов. С этой проблемы и начался мой разговор с заведующей отделом гигиены детей и подростков ЦГСЭН Оренбурга Надеждой Алексеевной Демидовой, врачом-гигиенистом с 28-летним стажем.

- Как организовано питание в детских садах, школах, интернатах, средних специальных учреждениях, мы проверяем регулярно. Дети не дополучают мяса, рыбы, молочных продуктов, овощей. Вместо натуральных продуктов используются консервы. Еще 10-15 лет назад в школах, например, бесплатно получали молоко, всеми видами питания было охвачено 94 процента детей, горячим питанием – 75. Сейчас 40 процентов детей в школах вообще не питаются, только 27 процентов получают горячее питание, а всеми видами питания охвачено лишь 60 процентов учащихся. В поселке Краснохолм, в школе № 95 в поселке Каргале питание детей не организовано вообще. В Оренбурге получают бесплатное горячее питание в школах 1,3 процента учащихся.

Рейдовыми проверками мы охватываем все подконтрольные нам детские учреждения. В ПТУ № 47 питание не организовано, в ПТУ № 48 горячие обеды получают 30 человек, остальные довольствуются буфетной продукцией. В ПТУ № 41 на момент проверки 7 человек получали горячее питание, а ассортимент в буфете представлял собой 60 пирожков.

- Надежда Алексеевна, каковы последствия столь пренебрежительного отношения к здоровью детей?

- Если паталогия со стороны органов пищеварения в детских коллективах ранее не входила в первую пятерку общей структуры, то теперь на первом месте именно эти заболевания, на втором – органы зрения; у школ на первом месте – зрение, на втором – сердечно-сосудистые заболевания, на третьем – органы пищеварения. Конечно, эту неблагоприятную ситуацию не исправить только нашими усилиями. Мы работаем в тесном контакте с гопродским управлением образования. Нужна помощь со стороны родителей. Как правило, ребенок, не получивший полноценного питания в детском госучреждении, плохо питается и дома. О случаях обмороков, анемии в школах периодически любят говорить и писать, но меньше их от этого не становится. Мы предлагаем силами медработников детских дошкольных учреждений проводить во всех детских и подростковых учреждениях просветительские беседы с родителями о правильном питании.

- Что еще находится в зоне вашего внимания?

- Ежедневные проверки, тематические и рейдовые, охватывают широкий спектр проблем: это и учебно-педагогический процесс, физвоспитание, пищеблоки, столовые, мастерские, классы ЭВМ, санитарное состояние учреждений. В 1999 году было проведено 3003 обследования, в том числе 2207 лабораторно-инструментальных. По детским и подростковым учреждениям «прошлись» за год шесть раз, школы проверили десять раз, интернаты – семь, учреждения дополнительного образования – дважды, ПТУ – двенадцать раз, летние оздоровительные учреждения – шесть раз. Все это труд четырех врачей и двенадцати их помощников. Коллектив, как видите, небольшой.

Кроме недостаточного питания детей большую тревогу вызывает освещенность наших детских учреждений. В 1999 году провели 397 замеров. Нестандарт по освещению составил 41,7 процента. Отсутствуют в достаточном количестве лампы дневного света и лампы накаливания, потому что нет финансовых средств. Лампы приобретаются на родительские деньги от случая к случаю. Недавно совместно с отделом образования города издали приказ о необходимости каждой школе получить паспорт, разрешающий работу компьютерных классов. Лишь 10 процентов школ получили документы. Как показывают наши исследования, у 61,8 процента объектов (компьютерных классов) электромагнитные поля превышают норму.

- Какие меры вы применяете к нарушителям?

- Административные. Проверяющие составляют протоколы, в 1999 году их было 562, наложено 383 штрафа, 37 раз выносилось постановление о приостановке деятельности того или иного объекта.

В отделе гигиены детей и подростков ЦГСЭН Оренбурга работают в основном женщины. У всех дети. Проблемы, с которыми они по долгу службы сталкиваются ежедневно, им хорошо известны. Вот только разрешить их не всегда под силу медработникам.

«Московский комсомолец в Оренбурге»

10-17 февраля 2000 года.

Виталий Бродзкий

Виктор Мережко:

“Полеты во сне и наяву”

смотрю раз в два месяца как некую инъекцию душевную

Завтра на ТВЦ – фильм Романа Балаяна “Полеты во сне и наяву”. Своими воспоминаниями мы попросили поделиться драматурга и сценариста фильма Виктора МЕРЕЖКО.

- Виктор Иванович, сценарий писался под конкретного человека?

- Сценарий писался под конкретного актера, но не под Янковского. Я не хочу называть это имя. Оно слишком известное. Это один из наших крупных режиссеров, он же – хороший актер. Но так уж случилось: когда Балаян прочитал сценарий, то сказал, что этот актер совсем не подходит. В это время он посмотрел картину Лиозновой “Мы, нижеподписавшиеся…”, и ему очень понравился Янковский. Балаян попросил меня поговорить с ним, и если Олег согласится, то он без проб берет его на роль. Я позвонил Олегу и попросил прочитать сценарий (на мой взгляд, хороший):

- О, нет! Армянин, на студии Довженко, я сниматься не буду.

- Ну, хотя бы возьми, прочитай”.

Он долго упирался. Я привез сценарий на служебный вход в “Ленком”. И он, когда ехал в Таллинн на съемки “Собаки Баскервилей”, прочитал его. Когда вернулся, позвонил мне и сказал, что это гениальный сценарий, что он будет сниматься, как он выразился, хоть на Монголкино.

- А как повел себя отвергнутый артист?

- Тот актер весьма болезненно отреагировал на такую замену. Но потом вроде все образовалось.

- Эта история взята из жизни или выдумана?

- Конечно же, она выдумана, но соткана из реальных вещей. Главный герой во многом повторяет судьбу моего старшего брата, к сожалению, покойного. Проблему лишнего человека в те годы для себя я формулировал как проблему моего старшего брата. Попытка героя уехать к матери на товарняке списана с меня. Так я из Одессы добирался до своей мамы. Свои или чужие факты я подгонял уже под выработанную конструкцию сценария.

- Людмила Марковна Гурченко сразу согласилась сниматься в фильме?

- Мы были с ней в очень хороших отношениях. И ей понравился сценарий. А потом Балаян обаял всех своей армянской нежностью, мудростью, юмором.

- Как вы относитесь к этой картине?

- У меня много фильмов, более четырех десятков. Но этот один из самых приятных, нежных и добрых.

- Значит, желание посмотреть еще раз есть?

- Я буду обязательно его смотреть. Более того, скажу: у меня есть далеко не все мои фильмы на кассетах. Но эта картина есть, и я её раз в два месяца обязательно смотрю как некую инъекцию душевную.

“Комсомольская правда”

25 сентября 1999 года.

Татьяна Юлаева

Параллельные миры Ольги Окуневой, или Поезд не может уйти без тебя

Мне кажется, что мы знакомы давным-давно, хотя прошло всего шесть лет с тех пор как на выставке под названием “Магический квадрат” в музее изобразительных искусств я впервые увидела её удивительные офорты. Перенесенные чудесным способом на бумагу неясные мечты, волнующие звуки, ускользающие сновидения, которые так хочется удержать, выстроить в логическую цепочку, опознать лица, предметы, время и место действия… А вместо этого из разбитого тенью-шепотом и пронзительным светом-криком пространства листа наплывают новые сюжеты-воспоминания, сюжеты-ожидания…

Её работы сродни философским притчам – “Прилет птиц”, “Прогулки по парку”, “Дом и сад” – столько в них внутреннего смысла, подтекста, иносказаний, загадок, тайны…или музыке – “Смятение”, “Сентябрьский мотив”, “Утренний сад”, “Апрельский пейзаж”, “Ночная мечта”…

Тронул струну, и отозвалось в душе, зазвучала – нет, не песенка, а, по меньшей мере, волшебная сюита в исполнении камерного оркестра, где каждый волен слышать что-то свое…

- Это хорошо, если работа будит разные чувства, ассоциации, мысли. Когда меня спрашивают, о чем это? Я честно отвечаю: не знаю. Откуда-то возникает импульс. Потом образ и символ. Начинаешь “гонять” композицию. В смысле ремесла. А она уходит в сторону. Появляются какие-то другие фрагменты. Вместо одного листа рождается серия.

Ольга уверена, что о работе можно говорить, но её нельзя точно перевести на язык слов, как текст с французского на русский. Если бы она могла объяснить словами то, что запечатлела на картине, то писала бы прозу или стихи…

Да, вот так: сидела бы с тетрадочкой на кухне, а не металась бы на Челюху (творческая дача Челюскинская под Москвой, где художница главным образом и создает свою “нетленку”), не возилась бы с пластинами, инструментом, не дышала бы вредными для здоровья парами кислоты…

- И все-таки, наверное, символы появляются не случайно. Дом. Он так часто присутствует в твоих работах… Что это?

- Скорее всего, душа…

- А в реальном мире?

- Дом? Детство. Рай потерянный. Счастье. Покой. Такая ностальгия, тоска по детству. Не по месту, где оно прошло, а по мироощущению. По счастью. Когда сзади никакого горба прошлого нет и будущего тоже – о нем не думаешь. Утром просыпаешься с ощущением радости…гармонии. Почему в детстве все хорошо, где бы ты ни рос – на городской помойке или в деревне? Потому что жизнь кажется бесконечной. А самая великая тайна мира еще не разгадана.

- А птицы? Такие непохожие на милых нашему сердцу птах. Их целеустремленный полет вызывает почему-то тревогу, беспокойство, они несут даже какую-то угрозу…

- Птицы – символ духа свободы. А свобода – страшная вещь. Жестокая. За неё надо бороться. Её надо удержать. Защитить. Выдержать. И нужна ли она вообще? Если плата за неё – одиночество. По большому счёту, оно мало кому нужно. Но художник на него обречён, поскольку стремится к свободе. И в творчестве, своём параллельном мире, получает почти абсолютную свободу, ограниченную только форматом листа. Это дорого стоит. Если я по каким-то причинам не могу рисовать, тот впадаю в депрессию. Совершенно жуткую. Ты как цирковой. Есть такое понятие. В средневековье их даже хоронили за пределами церковной ограды. Притом, что без искусства человек как бы жить не может. С веками ничего не изменилось.

- И что тебе мешает вернуться обратно в свой параллельный мир? Тебе нужны новые впечатления?

- Нет. Они тебя переполняют. Можно просто взглянуть в окно… Мешают обыкновенные житейские дела. Я так же, как и все, завишу от быта. От денег. От состояния здоровья. И даже от настроения в обществе. Одиночество, так необходимое в творчестве, оборачивается своей обратной стороной в обычной жизни. Впервые я это особенно остро ощутила, когда потеряла своего учителя. Станислав Косенков, к которому я ездила из Харькова в Белгород в пору студенчества, чтобы постичь нечто большее, чем просто мастерство, был не просто великолепный график. Он мне был как отец. Я очень дорожила его мнением. И после окончания института долгое время ему ничего не показывала, хотя уже были успехи, были выставки. Раз в год писала. Раз в год звонила. Вот думала, поеду в Белгород и тогда… А его жизнь внезапно оборвалась. Хотя в это мне до сих пор трудно поверить. Это невосполнимая утрата.

- Оля, у тебя в последнее время было столько выставок! И на родине, и в Австралии, и в Индии…

- Выставки художнику нужны, чтобы его узнали. Но лучше бы ими занимался кто-то другой, а не сам художник. Они отнимают слишком много времени и сил. Полная ассоциация с Новым годом. Ждешь гостей. Наряжаешь ёлку. Жаришь, паришь. Все приходят. Часы 12 бьют, а тебе хочется забиться в уголок и спать. Так и выставки – праздник для гостей. Чувствую себя там лишней. Но если у тебя нет возможности у кого-то сидеть на шеи, значит, тебе самому приходится зарабатывать деньги. Надо поддерживать контакты с нужными людьми, заботиться о рейтинге, то, что называется делать карьеру.

- Художник и деловая женщина?

- Да, кто сказал, что я деловая?

- Имидж такой…

- И что они обо мне знают! Я просто не могу себе позволить быть беспомощной, как тот, с кем рядом есть сильный человек, готовый взять на себя житейские заботы.

- А может, он тебе и не нужен?

- Нет, это не так. Только человек может спасти человека. Есть даже такая молитва: “Господи, пошли мне человека!” и тогда обязательно попадётся кто-то: неважно – мужчина или женщина, друг, родственник, просто знакомый, а может, и незнакомый…

- Именно друзья мне помогали в трудную минуту. Даже просто словом. Часто вспоминаю, как в период очередной депрессии, когда мне казалось, что всё ужасно, что ничего не получается, что мой поезд ушёл, одна моя замечательная подруга успокоила меня своей житейской мудростью. Она сказала, что мой поезд просто не может уйти, потому что я в нём еду и потому, что я сама и есть поезд. Просто надо успокоиться и подождать, когда загорится зелёный. Она была права. Человек всё равно своё получит. Когда это поймешь, жить становится легче.

Ольга, скорее всего, права. Во всяком случае, её жизнь как бы соткана из закономерностей: её творчество не просто замечательно, оно оценено и зрителями, и профессиональными искусствоведами, и критиками. И государством. Недавно ей присвоено звание заслуженного художника России. То, за что она как бы берётся, обретает вдруг далеко идущие последствия. Поехала на свой страх и риск на симпозиум в Австрию, получила приглашение установить персональную выставку. Потом была вторая. Был успех. Кое-что удалось продать, причём одна из работ украшает мэрию Куфштейна. На вырученные деньги отправилась в Венецию: а что сидеть и ныть про то, что нет денег? Из списка к предполагаемому изданию книг в Екатеринбургском издательстве, где она очень удачно проиллюстрировала Бунина (мечтала же стать книжным графиком, училась этому делу), остановилась на индийском эпосе “Махабхарата”. Книга не состоялась, зато Ольгины работы экспонировались в индийском посольстве в Москве, и она получила приглашение в Индию. Творчество художницы там было высоко оценено и востребовано. Её работы теперь можно увидеть в Музее современного искусства в Индии. А сама Ольга там всегда желанная гостья. И сама она просто больна Индией, где ей открылось ещё одно параллельное пространство, целый мир восточной культуры, философии, музыки. И хотя Ольга категорически отделяет талант от интеллекта, ей не откажешь ни в том, ни в другом. Просто она интеллектом, как резцом, шлифует свой талант.

- Чего ты хочешь ещё от этой жизни, кроме очередной поездки в Индию?

- Ну, знаешь… Наверное, успеть сделать то, что должна сделать, что ощущаю как обязанность. Реализовать то, что переполняет. Нереализованность съедает душу. А времени, сил, способностей не хватает. Ощущение, что предаешь себя.

Надо упокоиться и начать работать…

“Оренбургская неделя”

17 декабря 1998 года.

Уолтер ван Дайк Бинхем,

Дата добавления: 2014-12-29