I. ПОТЕХИ 4 страница

Когда я пришел домой, Джина собирала вещи. Она набивала чемодан и дорожную сумку, бледная, с сухими глазами, торопясь изо всех сил, забирая только то, без чего никак нельзя обойтись. Как будто она больше не могла здесь оставаться.

– Джина!

Она обернулась и посмотрела на меня так, словно видела впервые в жизни. Казалось, у нее голова кружится от презрения, огорчения и злости. Злость была заметнее всего. Я не на шутку перепугался. Она никогда раньше так на меня не смотрела.

Джина снова отвернулась, выискивая что-то на столике со своей стороны кровати. Пепельницу. Нет, пепельниц у нас не было. Она швырнула в меня моим же мобильником.

С меткостью у нее всегда было плохо. Пару раз у нас случались ссоры, когда она кидала в меня какими-то предметами, но сейчас расстояние оказалось слишком маленьким, трудно было промахнуться, и телефон с силой ударил меня в грудь. Я поднял его с пола, и ребро чуть выше сердца начало пульсировать от боли.

– Я тебе этого никогда не прощу, – сказала она. – Никогда. – Она кивнула в сторону телефона. – Выслушай сообщение, которое тебе оставили.

Я нажал на кнопку с маленьким конвертиком. Потрескивая, раздался голос Сибхан, искаженный, сонный и совершенно неуместный в нашей с Джиной спальне.

«Это всегда плохой знак, когда от тебя уходят до того, как ты проснешься… но, пожалуйста, не расстраивайся из-за этой ночи… потому что я не расстраиваюсь… твоей жене повезло… я с нетерпением жду, когда мы будем работать вместе… Пока, Гарри».

– Ты спал с этой девушкой? – спросила Джина и помотала головой. – Да что это я? До чего я дошла, что спрашиваю об этом? Наверное, потому, что мне очень хочется услышать, что это неправда. Но даже если ты скажешь мне, что не спал, я знаю, что ты соврешь.

Я попытался обхватить ее. Не обнять, а именно ухватиться за нее. Попытался успокоить, чтобы она не ушла. Чтобы она меня не бросила. Но она с раздражением вырвалась, чуть ли не зарычав от злости.

– Какая-нибудь маленькая шлюха из офиса? – фыркнула Джина, продолжая кидать вещи в чемодан. Она даже не смотрела на то, что упаковывала. Моя жена явно не считала, что ей повезло. – Потаскушка, которая надеется, что ты всегда будешь готов, так сказать, доставить ей удовольствие.

– На самом деле она очень славная девушка. Тебе бы она понравилась.

Ничего глупее сказать было нельзя. Я понял это в тот самый момент, когда слова вылетели из моего дурацкого рта, но было уже поздно. Джина прошла через комнату и отвесила мне звонкую пощечину. Я увидел, как она содрогнулась от боли, а в глазах ее заблестели слезы. Она не знала, как нужно бить человека. Она раньше никогда не давала пощечин.

– Ты думаешь, в этом была романтика, или страсть, или еще какая-нибудь ерунда в том же духе, – сказала Джина. – Но на самом деле это не так. Это просто грязно, омерзительно и очень печально. Да-да, именно так. Ты в нее влюбился?

– Что?

– Ты влюблен в эту девушку?

– Все было совсем не так.

– Если ей очень нравится моя жизнь, пусть встает на мое место. Пускай забирает все. Включая тебя. Особенно тебя, Гарри.

Джина, пожалуйста, успокойся. Это была ошибка. Ужасная ошибка! – Я с трудом подыскивал слова. – Это абсолютно ничего не значило… – продолжал оправдываться я.

Она засмеялась и расплакалась одновременно:

– Неужели ты не понимаешь, что от этого все становится только хуже? Неужели ты вообще ничего не соображаешь?

Тут она начала рыдать по-настоящему: ее плечи сгорбились и дрожали, она даже не пыталась вытереть слезы, которые рождались, как мне тогда показалось, в самой глубине ее сердца. Я хотел обнять ее, но не решился даже прикоснуться к ней в такой момент.

– Ты совсем как мой отец, – сказала она, и я понял, что это самое страшное, что она могла сказать обо мне. – Такой же, как он.

– Пожалуйста, Джина, – невнятно бормотал я. – Пожалуйста…

Она покачала головой, как будто больше не понимала меня, как будто я нес совершенную ахинею.

– Что, Гарри? Что? Ты как попугай, черт возьми! Что – пожалуйста?

– Пожалуйста, – повторил я в самом деле как попугай, – пожалуйста, не переставай любить меня.

– Ты должен был заранее понимать… – сказала она, захлопывая чемодан, хотя большинство ее вещей остались на кровати. Вторая сумка была уже полна. Джина двинулась к выходу. Еще секунда – и она покинет меня. – Ты должен был заранее понимать, что я никогда не смогу этого простить, – с горечью произнесла она. – Я не могу любить человека, который любит не только одну меня. И если ты этого не понимал, Гарри, значит, ты вообще меня не знаешь.

Я где-то прочитал, что в отношениях между людьми тот, кто наименее заинтересован, обладает всей властью.

Теперь у Джины была вся власть. Потому что ей сейчас было наплевать на меня.

Я пошел за ней, она вытащила чемодан и сумку в гостиную, затем подошла к комнате Пэта. Тот аккуратно упаковывал фигурки из «Звездных войн» в рюкзачок с Почтальоном Пэтом. Он улыбнулся нам.

– Смотри, что я делаю, – сказал он.

– Ты готов, Пэт? – спросила Джина.

– Почти.

– Тогда пошли, – велела она, вытирая слезы рукавом.

– О'кей, – ответил Пэт. – Знаешь что? – Теперь он смотрел па меня, и его прекрасное лицо озаряла улыбка: – Мы уезжаем на каникулы.

Я дал им дойти до двери, пока осознал, что не вынесу разлуки с ними. Я просто не мог этого вынести. Я резко схватился за ручку ее сумки.

– Куда вы едете? Просто скажи мне, куда вы уезжаете.

Она рванула сумку, но я не отпустил ее. Тогда она оставила сумку у меня в руках, открыла дверь и решительно перешагнула через порог.

Я пошел за ними на улицу, держа в руках ее сумку, и смотрел, как она пристегивает Пэта к детскому сиденью. Он, видимо, почувствовал что-то неладное. Он больше не улыбался. Я вдруг понял, что он – мой последний шанс.

– А что же Пэт? – сказал я. – Ты о нем не хочешь подумать?

– А ты подумал? – сказала она. – Ты о нем подумал, Гарри?

Джина с трудом засунула чемодан в багажник, даже не удосужившись забрать у меня вторую сумку. Она оставила ее у меня.

– Где вы будете?

– Прощай, Гарри.

И она покинула меня. Лицо Пэта, устроившегося на заднем сиденье, было маленьким и встревоженным. Джина смотрела прямо перед собой, ее глаза светились безжалостным светом. Она была на себя не похожа, казалась совершенно другим человеком. Человеком, которого я не знал. Еще мгновение, и она включила зажигание.

Я смотрел им вслед, пока машина не завернула за угол нашей улицы, и только тогда заметил, что занавески вокруг подергиваются от любопытства. Соседи наблюдали за нами. С тяжелым чувством я понял, как наша репутация в эти минуты претерпела немалые изменения в их глазах.

Я понес сумку Джины обратно в дом. В этот момент зазвонил телефон. Это был Марти.

Представляешь, что эти сволочи пишут обо мне в газетах? Ты только послушай: «Безумный Манн, пошел вон с нашего телевидения». Или вот еще: «Манн – человек немногословный, но все слова весьма непристойные». Какого хрена они имеют в виду? Эти люди хотят отобрать у меня работу, Гарри. Моя мама ужасно огорчилась. Что мы теперь будем делать?

– Марти, – сказал я, – Джина ушла от меня.

– Ушла от тебя? Ты имеешь в виду, она тебя бросила?

– Да.

– А как же ребенок?

– Пэта она забрала с собой.

– У нее кто-то появился?

– Нет, вовсе нет. Это все из-за меня. Я совершил большую глупость…

Марти громко захихикал прямо мне в ухо:

– Гарри, ты грязный пес. Это кто-нибудь, кого я знаю?

– Я боюсь, Марти. Я боюсь, что она ушла навсегда.

– Не волнуйся. Максимум, что она сможет забрать, это половину твоего добра.

В этом он ошибался. Джина забрала с собой все, что у меня было. Она забрала все без остатка.

Барри Твист работал вместе с нами на телевидении. В этом году я однажды обедал у него дома, а он в свою очередь как-то приходил ко мне на ужин. Но наш телевизионный мир устроен так, что нас по большому счету нельзя было назвать друзьями. Я не мог рассказать ему о Джине. Как и многим другим. Почти всем остальным, если быть совсем уж точным.

Барри был первым из телевизионщиков, кто пригласил нас с Марти на ланч, когда мы еще работали на радио. Он посчитал, что наше шоу будет хорошо смотреться на телевидении, и он более чем кто-либо ощущал свою ответственность за то, что в результате мы там оказались. Барри постоянно улыбался во время того первого ланча, улыбался так, словно для него большая честь оказаться на той же самой планете, что и мы с Марти. Но теперь он не улыбался совсем.

– Вы больше не ребятишки, которые выпендриваются на радио, – сразу же заявил он. – Здесь играют по правилам больших мальчиков.

Его речь кишмя кишела всяческими «правилами больших мальчиков», как будто работать на телевидении было все равно что руководить секретными операциями спецназа где-нибудь в горячих точках планеты…

– Мы получили девятьсот телефонных звонков с жалобами на «гребаный язык».

Я не собирался кататься перед ним по земле и умирать в муках только из-за того, что Барри Твист был нашим выпускающим редактором.

– Спонтанное телевидение, Барри, именно за это ты ему платишь. На шоу такого типа, как у нас, новостью становится не то, что говорит гость, а то, что он делает.

– Мы платим ему не за увечье гостей, – отметил Барри и с кислой улыбочкой указал на стопку газет у себя на столе. Я принес несколько экземпляров.

– Первые полосы в «Миррор» и «Сан», – начал я, – две колонки на первой странице в «Телеграф»… Роскошная цветная фотография Марти на третьей странице «Тайме»…

– Это не те новости, которые нам нужны, – бушевал Барри, – и ты это прекрасно понимаешь. Я повторяю, это тебе не разговорное радио. И ваши слушатели уже не двое-трое психопатов со своими кошками и их проблемами. И мы не какая-нибудь мелкомасштабная спутниковая программа, которая откапывает зрителей буквально из-под земли. Есть рекламодатели, есть начальство по телевещанию, есть ассоциации зрителей, есть, наконец, вышестоящие инстанции. И, помяни мое слово, Гарри, нас за все происшедшее по головке не погладят.

Я положил газеты обратно к нему на стол, заметив, что мои пальцы почернели от типографской краски. Настолько невозмутимо, насколько мог, я вытер руки одну об другую. Но краска не оттиралась.

– Послушай, Барри, дай-ка я тебе расскажу, что будет дальше. Марти станут обзывать самыми страшными именами, а на следующей неделе у нас подскочат рейтинги, да так, что станут самыми высокими за всю историю. Вот что будет дальше. Это последнее шоу еще не один год будут вспоминать.

Барри Твист покачал головой:

– Это было уже чересчур. Дело теперь даже не только в Марти. Начальство тоже склоняют на чем свет стоит во всех газетах, и ему это ой как не нравится. За прошедшие двенадцать месяцев в «Шоу Марти Манна» принимали участие пьяные гости, гости, употреблявшие нецензурную лексику, а также гости, пытавшиеся раздеться на глазах у всех присутствующих. Но теперь гостя избили. Это должно прекратиться. Мы не можем допустить, чтобы человек с явно неустойчивой психикой выступал в прямом эфире на национальном телевидении.

– Что же ты предлагаешь?

– Я хочу, чтобы шоу больше не шло в прямом эфире. Записывайте передачу в день выхода в эфир. Тогда, если Марти еще на кого-нибудь нападет или решит задавить его до смерти своим «эго», мы сможем это вырезать.

– «Как бы в прямом эфире»? Ты хочешь, чтобы мы выходили «как бы в прямом эфире»? Марти в жизни на это не согласится.

– Заставь его согласиться, Гарри. Ты его продюсер, так займись своими прямыми обязанностями. Кажется, скоро с тобой будет подписан новый контракт?

Я знал, что они не могут пожертвовать Марти. Он был уж слишком большой величиной. Я понял, что речь идет не о Марти.

Речь шла обо мне.

* * *

Несмотря на все свои игры в смерть и уничтожение, Пэт был любвеобильным ребенком. Он постоянно обнимался и целовался даже с совершенно незнакомыми людьми. Однажды я видел, как он обнимал старого чудака, метущего улицу, а в нашем вшивом современном мире это совершенно недопустимо. И неблагоразумно.

Но Пэт не знал об этом: для него это не имело значения. Ему было четыре года, и его переполняла любовь. Когда он увидел меня на пороге дома своего второго деда, он буквально обалдел, обхватил ладонями мое лицо и поцеловал прямо в губы.

– Папа! Ты останешься с нами? Ты будешь жить с нами па этих… на этих каникулах у дедушки Гленна?

Я нашел их на следующий день после того как они уехали. Это оказалось нетрудно. Я позвонил нескольким друзьям и подругам Джины по колледжу, тем, кто пришел на ее тридцатилетие, но она уже давным-давно не общалась с ними. Она позволила им постепенно исчезнуть из своей жизни, обманывая самоё себя тем, что сможет получить буквально все от меня и Пэта. Вот что плохо в таких тесных отношениях, как у нас: когда эти отношения рушатся, ты остаешься практически в полном одиночестве.

Я достаточно быстро догадался, что Джина была в таком отчаянии, что поехала к отцу, который в настоящий момент как раз находился в промежутке между браками.

Гленн жил в маленькой квартирке, между гольф– клубами и зелеными зонами, в районе, который ему, когда он сюда въезжал, должно быть, напомнил Вуд– сток. Но вместо того чтобы играть с Диланом и его группой, Гленн ежедневно садился на электричку, дабы добраться до своего музыкального магазина на Денмарк-стрит. Когда я постучал в дверь, хозяин был дома и встретил меня приветливо:

– Гарри, как дела, старик? Поверь, мне очень жаль, что у тебя проблемы.

Гленну было немного за пятьдесят, и то, что осталось от его волос, было аккуратно уложено в подобие викинговской прически, модной во времена его юности. Он все еще был худ, как змея, и носил вещи, которые подошли бы администратору гастролирующей труппы Джимми Хендрикса. И он до сих пор был красив. Так, как может быть красив только увядающий старый повеса. Должно быть, он выглядел довольно эффектно, когда в 1975-м слонялся по Кингз-роуд.

Несмотря на все свои недостатки: пропущенные дни рождения, забытые, обещания, то, что он бросал жен и детей каждые несколько лет, – Гленн в душе был неплохим человеком. От него исходило некое дружелюбное очарование, следы которого можно было заметить в Джине. Роковым для Гленна стало то, что он заботился только о собственном удовольствии и никогда не заглядывал вперед. Но все раны, нанесенные окружающим, Гленн нанес не намеренно. Он не был жесток, если только слабость не считается разновидностью жестокости.

– Ищешь Джину? – спросил он, обняв меня одной рукой. – Заходи, она здесь.

В скромной квартире Гленна в динамиках громыхала современная музыка. Он был не из тех зануд, помешанных на классическом роке, у которых сохранились копии уникальных пластинок, а граммофон навеки заело на дисках их юности. Гленн был настолько предан своему делу, что старался следить и за крупными современными группами. Я не понимал, как ему это удается.

Джина вышла из маленькой комнаты для гостей, серьезная и бледная. Очень бледная. Мне захотелось поцеловать ее. Но я не стал этого делать.

– Здравствуй, Гарри.

– Мы можем поговорить?

– Конечно. Рядом есть парк.

Мы взяли с собой Пэта. Гленн предупредил, что парк довольно далеко, за чередой печальных тусклых магазинчиков и бесконечно длинных улиц с шикарными домами. Тогда я предложил поехать на «Эм-Джи-Эф». Пэт чуть не завизжал от восторга. Я надеялся, что на Джину это тоже произведет впечатление, хотя она и не была четырехлетним мальчиком. С того момента, как я увидел эту машину, я знал, что рядом со мной должен сидеть кто-то особенный. Теперь я с потрясающей ясностью осознал, что этим кем-то особенным всегда была Джина. Но она молчала до тех пор, пока мы не приехали в парк.

Зря ты беспокоишься о том, чтобы наверстать упущенное в юности, – сказала она, перенося свои длинные ноги через порог моей новой машины, – она у тебя никогда не прекращалась.

Пэт бежал впереди, размахивая своим световым мечом и подвывая от радости. Доскакав до детской площадки, он молча остановился и стал робко наблюдать за двумя мальчиками постарше, карабкавшимися куда-то вверх по лесенке. Он всегда с обожанием взирал на старших мальчиков. Мы с Джиной наблюдали за ним.

– Я страшно скучаю по тебе, – начал я. – Пожалуйста, возвращайся домой.

– Нет, – ответила она.

– Это же не был какой-нибудь безумный страстный роман. Это была всего одна ночь.

– Одной ночью не обойдется. Если ты смог поступить так однажды, ты сможешь сделать это снова. Снова, снова и снова. В следующий раз будет еще легче. Я все это проходила, Гарри. Я видела, как это получалось у Гленна.

– Господи, боже мой! Я же совершенно не похож на твоего отца. Я даже серьгу не ношу.

– Я должна была понять это раньше, – вздохнула она. – Романтики хуже всего. Эти влюбленные юноши с обязательными цветочками и сувенирными сердечками. Те, кто обещает никогда не смотреть на других женщин. Они хуже всего. Потому что им всегда нужна новая доза. Так сказать, регулярные инъекции романтики.

Мне не нравилось, что она говорит обо мне так, будто я неотличим от всех остальных мужчин в мире: будто я всего лишь один из отвратительного стада развратников и прелюбодеев, будто я всего лишь еще один скучный чиновник, пойманный на том, что трахался на стороне. Мне же до сих пор хотелось быть единственным.

– Я жалею о том, что я сделал тебе больно, Джина. Я всегда буду жалеть об этом. Никогда в жизни я не хотел причинить тебе боль.

– Медовый месяц не может продолжаться вечно, ты же понимаешь.

– Понимаю, понимаю, – сказал я, но в глубине души подумал: а почему нет? Почему нет?

– Мы прожили вместе столько лет. У нас есть ребенок. Вся эта чепуха с Ромео и Джульеттой не может вернуться.

– Я все понимаю, – сказал я, и большая часть меня действительно была с этим согласна. Но крохотный кусочек меня так и порывался спросить: так что же, неужели со мной покончено?

Джина была права: я хотел, чтобы у нас все было так, как в самом начале. Я хотел, чтобы так было вечно. И знаете почему? Потому что тогда мы были счастливы.

Ты думаешь, жить с тобой было легко? – спросила она, неожиданно заводясь. – Ты думаешь, это легко – слушать, как ты ноешь, что вышел из подросткового возраста, пытаться оторвать Пэта от видика со «Звездными войнами» хотя бы на пять минут, а потом убирать весь дом? А от тебя никакой помощи. Ты, как и все мужчины на свете, думаешь, что, если ты справляешься со своей работой, ничего больше делать не надо. Ее слова озадачили меня.

– Ну тогда странно, что ты не ушла от меня давным-давно.

– Ты не давал мне повода. До сих пор. Мне всего тридцать, Гарри, а я чувствую себя старухой. Ты обманул меня, – сказала она, – ты обманом заставил меня полюбить тебя.

– Просто давай вернемся домой. Ты, я и Пэт. Я хочу, чтобы все было так, как раньше.

– Так, как раньше, быть уже не может! Ты все изменил. Я доверяла тебе, а ты обманул мое доверие. Теперь я чувствую себя полной кретинкой из-за того, что когда-то доверяла тебе.

– Люди не расходятся из-за одной-единственной случайной связи, Джина. Взрослые так не поступают. Нельзя бросить все из-за такого пустяка. Я понимаю, что тебе очень больно. Я знаю, что поступил неправильно. Но как получилось, что из чудо-мужчины я в одно мгновение превратился в кусок дерьма?

– Ты не кусок дерьма, Гарри. – Она помотала головой, стараясь не заплакать. – Ты обыкновенный мужчина. Теперь я вижу это. Ты ничем не отличаешься от остальных. Неужели ты этого не понимаешь? Я столько поставила на то, что ты особенный! Я от многого отказалась ради тебя, Гарри!

Я знаю, что ты от многого отказалась. Ты собиралась уехать за границу. Ты собиралась влиться в другую культуру. Это было бы невероятно здорово. А потом ты осталась из-за меня. Я все это знаю. Поэтому я и хочу, чтобы наш брак сохранился. Поэтому я и хочу попробовать еще раз.

– Я много думала, – сказала Джина, – и поняла, что женщина, которая сидит дома с ребенком, никому не интересна. Даже своему мужу. Особенно своему мужу. Я такая зануда, что ему приходится спать с кем-то на стороне.

– Это неправда.

– Сидеть с ребенком – это должно быть самой уважаемой профессией в мире. Это должно быть значительно важнее, чем любая работа в офисе. Но это не так. Ты знаешь, сколько народу на твоих дурацких телевизионных вечеринках, – обедах и ужинах заставляли меня чувствовать себя полным ничтожеством? «А вы чем занимаетесь?» – «Я? Да ничем я не занимаюсь. Просто сижу дома с ребенком». И они глядят прямо сквозь тебя – и женщины, и мужчины. На самом деле женщины даже хуже: как будто ты недотепа или даже слабоумная. А я в два раза умнее половины из тех, с кем ты работаешь, Гарри. В два раза умнее!

– Я это знаю, – вздохнул я. – Послушай, Джина, я сделаю все что угодно. Что ты хочешь?

– Я хочу вернуть свою жизнь обратно, – сказала она. – Вот и все, Гарри. Я хочу вернуть свою жизнь.

В ее устах это прозвучало как «прощай».

Все получилось совсем не так, как планировал мой отец. С его домом. И со мной тоже.

Когда мои родители купили тот дом, где я вырос, вокруг была сельская местность. Но в течение тридцати лет город постепенно разрастался и подползал все ближе и ближе к этому месту. Поля, по которым я бродил с пневматической винтовкой, теперь покрылись уродливыми новыми строениями. На старой Хай-стрит стало не продохнуть от агентств по недвижимости и адвокатских контор. Мои родители думали, что местность вокруг их дома всегда будет живописной и привлекательной, но с того момента, как мы туда вселились, ее начали жадно заглатывать окраины города.

Моя мама не слишком противилась изменениям. Она была городской девушкой, и я помню, как, когда я был маленьким, она жаловалась на то, что в нашем городке не хватает магазинов и кинотеатров. Но я искренне сочувствовал папе.

Ему не нравилась армия пригородных жителей, работавших в городе. Они заполоняли станцию по будням и поля для гольфа по выходным. Ему не нравились компании напыщенных юнцов, слонявшиеся вокруг участков с таким видом, как будто они гуляют по Лос-Анджелесу. Он не ожидал, что в столь почтенном возрасте окажется в такой близости от людских толп и криминально настроенных элементов.

И потом был еще я.

Родители вышли к дверям в надежде увидеть всех нас троих: мы собирались к ним на обед. Но увидели только одного своего сына. Сбитые с толку, они смотрели, как я проезжаю мимо ворот и ищу, где бы припарковаться. Они не понимали, что происходит.

Когда я был маленьким, вдоль этой улицы машины не стояли. Одного гаража для семьи было более чем достаточно. Теперь ты мог заработать грыжу, разыскивая, где поставить машину. Все сильно изменилось.

Я поцеловал маму и пожал руку отцу. Они не знали, что случилось. Еды было слишком много, ведь они ждали и Джину, и Пэта. Родители думали, что это будет встреча двух счастливых семейств. Вместо этого они получили одного меня.

– Мама, папа, я должен вам кое-что рассказать.

Звучали старые песни. Из стереомагнитофона доносился концерт Тони Беннета в «Карнеги-Холла», хотя это мог с тем же успехом быть Синатра, или Дин Мартин, или Сэмми Дэвис-младший. В доме моих родителей никогда не умолкали старые песни.

Они уселись в свои любимые кресла и выжидающе уставились на меня. Как двое ребятишек. Клянусь Богом, они думали, что я объявлю о скором прибавлении в моем семействе. А я стоял и чувствовал себя так, как я себя частенько чувствовал перед своими родителями: больше похожим на персонажа дешевой мыльной оперы, чем на сына.

– В общем, такое впечатление, что Джина меня бросила, – выдохнул я.

Я произнес это совершенно неподобающим тоном – небрежным, беззаботным. Каким-то несерьезным. Но не мог же я упасть на четвереньки и залить слезами их пушистый ковер. Потому что после вчерашней поездки в парк и второй бессонной ночи на слишком большой для одного меня кровати я наконец начал сознавать что она может не вернуться. Но я уже вырос из того возраста, когда приносишь родителям дурные вести. А они были слишком стары, чтобы эти новости выслушивать.

Несколько долгих секунд прошли в полной тишине.

– Что? – переспросил отец. – Как это – бросила?

– Где ребенок? – спросила мать. Она-то моментально все поняла.

– Пэт у Джины. Дома у ее отца.

– У этого ненормального панка? Бедняжка.

– Что значит – она тебя бросила? – не отступал старик.

– Она от меня ушла насовсем, папа.

– Я ничего не понимаю.

Он действительно не понимал. Он любил ее и любил нас, а теперь все кончилось.

– Она свалила, – продолжал объяснять я. – Смоталась. Отчалила.

– Следи за своим языком, – сказала мама. Она прижала пальцы к губам, как будто молилась. – Ох, Гарри. Мне так жаль!

Она подошла ко мне, и я вздрогнул. Все было бы нормально, если бы родители не были так добры ко мне. Я бы пережил, если бы они не стали обнимать меня и говорить, как они меня понимают. Но если они начнут жалеть меня, я этого не вынесу. К счастью, старик спас меня. Старый добрый папуля.

– Ушла? – переспросил он сердито. – Ты разводишься, ты это хочешь сказать?

Я об этом еще не думал. Разводиться? Как это бывает? С чего начинать?

– Видимо, да. Ведь так все и делают, правда? Когда расходятся.

Он встал, его лицо вдруг побледнело. Глаза увлажнились. Он снял очки и начал зачем-то основательно протирать их.

– Ты разрушил мою жизнь, – неожиданно выдал он.

– Что?!

Я не желал верить своим ушам. Мой брак разваливается, а жертвой, видите ли, оказывается он? Как это может быть? Мне, конечно, очень жаль, что его драгоценная невестка ушла из его жизни. Мне жаль, что его внук увидел, как родители порвали друг с другом. И больше всего мне жаль, что его сын оказался всего-навсего еще одним тупым ничтожеством, уныло ковыляющим в сторону гражданского суда. И все же я не собираюсь отдавать ему главную роль в нашей маленькой трагедии!

– Как это мне удалось разрушить твою жизнь, папа? Если кто-нибудь и пострадал, то это Пэт, а не ты.

– Ты разрушил мою жизнь, – упрямо повторил он.

Мое лицо горело от стыда и возмущения. С чего бы ему так огорчаться? Его-то жена никогда его не бросала.

– Твоя жизнь уже прошла, – сердито пробурчал я.

Мы взглянули друг на друга почти с ненавистью, и он тут же вышел из комнаты. Мне было слышно, как отец шаркая бродит наверху. Я уже пожалел о том, что ляпнул ему так необдуманно. Но он сам не оставил мне выбора.

– Он ничего такого не имел в виду, – встала на защиту отца мама. – Он очень расстроен.

– Я тоже, – кивнул я. – Со мной никогда раньше ничего такого плохого не происходило, мама. Все было легко. До сих пор со мной ничего плохого не происходило.

– Не слушай отца. Он просто хочет, чтобы у Пэта было то же, что и у тебя. Двое родителей, надежный и стабильный дом, чтобы строить свою жизнь. И все такое.

– Но у него никогда уже этого не будет, мама, если Джина действительно ушла. Мне жаль, но так уже никогда не будет.

В конце концов отец спустился обратно, и пока он с трудом глотал обед, я попытался вкратце описать родителям ситуацию: в семье были проблемы, в последнее время все шло не так уж гладко, но мы все еще были друг другу небезразличны. Надежда оставалась.

Я не стал рассказывать, что переспал с коллегой и что, по словам Джины, вышвырнул ее жизнь на помойку. От такого они могли подавиться бараньими отбивными.

Когда я уходил, мама крепко обняла меня и уверила напоследок в том, что все устроится. И папа тоже сделал все, что мог: он обнял меня одной рукой и сказал, чтобы я звонил, если понадобится их помощь.

Я не осмелился взглянуть на него. Вот что плохо: когда ты думаешь, что твой отец – герой. Он не произнесет ни слова, но ты почувствуешь себя так, как будто тебе опять восемь лет и ты только что проиграл свою первую драку.

* * *

– Наш следующий гость не нуждается в представлении, – повторил Марти в третий раз подряд. – Черт… черт… что стряслось с этим гребаным телесуфлером?

Телесуфлер был в порядке, и он это прекрасно знал.

Наверху, на галерее, режиссер пробормотал в радиотелефон какие-то успокаивающие слова: мол, когда Марти будет готов, пусть начнет все заново. Но Марти сорвал с себя микрофон и ушел.

Когда мы выходили в прямом эфире, Марти всегда бесстрашно обращался с телесуфлером. Если он вдруг ошибался, произнося слова, бежавшие у него перед глазами, то просто ухмылялся и продолжал читать дальше. Потому что знал, что у него нет выбора.

С записью все стало по-другому. Когда тебя записывают на пленку, ты всегда можешь остановиться и начать сначала. Конечно, это многое облегчает. Но, с другой стороны, это может парализовать тебя. Это может сказаться на твоем дыхании. От напряжения можно вспотеть. А если камера покажет, что ты вспотел, считай, что тебе конец.

Я догнал его уже в зеленой комнате, где он открывал пиво. Это напугало меня сильнее, чем вспышка раздражения на съемочной площадке. Марти был истериком и совсем не умел пить. Если он высосет парочку бутылок пива, его нервы станут настолько крепкими, что он уже не сможет двигаться.

– Запись шоу просто идет в другом ритме, – пояснил я. – Когда ты в прямом эфире, уровень энергии так высок, что ты пулей проносишься от начала к концу. А когда тебя записывают, нужно научиться контролировать адреналин. Но у тебя все получится, могу поспорить.

Дата добавления: 2014-12-24