II. Человек с колокольчиками 5 страница

Из окна мы смотрели, как Джим Мейсон припарковывает здоровенный мотоцикл «Бэ-Эм-Вэ» и слезает с него, задирая ногу, как будто спрыгивает с лошади. Потом он снял шлем, и я увидел, что Сид говорила правду: этот ублюдок был очень красив, особенно впечатлял его точеный подбородок и короткие, густые, вьющиеся волосы. Он напоминал изображение на римской монете или манекенщика. Одного из тех, кто любит девушек и пользуется у них успехом.

Я всегда почему-то надеялся на то, что в нем будет что-нибудь от Гленна – этакого увядающего красавчика, чьи годы, когда он разбивал сердца, уже позади. Но этот, напротив, был еще в самом соку.

Он посмотрел на нас снизу вверх и помахал рукой. Мы помахали ему в ответ.

Встречаясь с бывшим мужем своей партнерши, чувствуешь неловкость и замешательство. Ты в курсе самых интимных подробностей его жизни, но до сих пор его не видел. Ты знаешь, что он поступал неправильно, поскольку тебе об этом много рассказывали, а также потому, что, если бы он поступал правильно, ты теперь не встречался бы со своей партнершей.

Встреча с человеком, которого она любила до тебя, должна быть похожа на поездку по ухабистой дороге. Но для меня знакомство с Джимом не стало большой встряской. Я легко отделался, ведь у них с Сид было еще слишком много общих нерешенных проблем.

Он вошел в квартирку, большой и красивый, одетый в сверкающую кожу, с лучезарной белозубой улыбкой, и стал щекотать свою дочку, пока она не взвыла. Мы пожали друг другу руки и обменялись ничего не значащими репликами о том, как трудно парковаться в этом районе. Сид бесстрастно наблюдала за ним, и ее лицо было похоже на сжатый кулак.

– Как Мем? – поинтересовалась она.

– Нормально. Передавала тебе привет.

– Я уверена, что не передавала. Но все равно спасибо. А как у нее дела на работе?

– Хорошо, спасибо.

– У стриптизерш сейчас дела идут неплохо, верно?

– Она не стриптизерша.

– Разве?

– Она эротическая танцовщица.

– Примите мои извинения.

Джим посмотрел на меня с ухмылкой, как бы говоря: «Ну что тут поделаешь?»

– С ней всегда так, – сказал он, как будто мы с ним были друзьями, и он привык жаловаться мне на жизнь.

Пегги вернулась в комнату с детским мотоциклетным шлемом и улыбкой до ушей в предвкушении поездки. Она поцеловала маму и меня и взяла отца за руку.

Из окна мы наблюдали, как Джим осторожно усадил дочь на мотоцикл и надел ей на голову шлем. Устроившись позади нее, он столкнул машину с места, завел мотор и поехал по узенькой улице. Сквозь горловой рокот мотоцикла слышны были восторженные вопли Пегги.

– За что ты его так ненавидишь, Сид?

Она на секунду задумалась.

– Я думаю, за то, как он со мной расстался. Однажды по дороге с работы он повредил ногу в очередной аварии, я думаю, его задело такси, его всегда задевают такси, и лежал на диване, когда я пришла. Я нагнулась над ним, просто чтобы посмотреть на его лицо, потому что мне всегда нравилось смотреть на его лицо, и он произнес имя девушки. Вслух. Имя этой девушки из Малайзии, из-за которой он меня бросил.

– Он разговаривал во сне?

– Нет, – ответила Сид. – Он делал вид, что говорит во сне. Он уже давно решил, что бросит нас с Пегги. Но у него не хватило смелости сказать мне об этом, глядя прямо в глаза. Он сделал вид, что произносит ее имя во сне. По-другому ему не удавалось сбросить эту бомбу – сообщить мне, что он уже собран чемоданы. И это было так трусливо, так жестоко и так типично для него…

У меня были другие причины ненавидеть Джима – отчасти благородные, отчасти нет. Я ненавидел его за то, что он так гадко обошелся с Сид, и я ненавидел его, потому что он был красивее меня. Я ненавидел его, потому что ненавидел всех родителей, бросивших своего ребенка, как будто ребенок – это хобби, которым можно заняться или перестать заниматься по своему желанию. Значит, я думал, что Джина поступила так же? Иногда. Особенно в те редкие дни, когда она не звонила и я знал – точно знал, – что она весело проводит время с Ричардом.

А еще я ненавидел Джима потому, что чувствовал: Сид он по-прежнему небезразличен. Когда она сказала, что ей всегда нравилось смотреть на его лицо, я понял, что любовь и привязанность еще не ушли окончательно и Сид по-прежнему мучается. Может быть, она уже не любила его так, как раньше, может быть, все уже зарубцевалось и переродилось во что– то другое. Но он все еще был ей небезразличен.

Полагаю, мне надо было испытывать к нему благодарность. Если бы он был верным, любящим мужем, знавшим, как с честью носить свои кожаные штаны, и если бы он не «подсел на бамбук», тогда Сид была бы с ним, а не со мной. Но я не испытывал никакой благодарности.

Пусть только привезет Пегги домой из «Пиццы Экспресс» в целости и сохранности, и тогда я буду счастлив, если он врежется на своем мотоцикле в автобус и его красивое лицо размажется по Эссекс-роуд. Он обошелся с Сид так, как будто она пустое место. И это достаточное основание для того, чтобы ненавидеть его со всеми его потрохами.

Но когда Пегги вернулась домой с нелепой мягкой игрушкой размером с холодильник, вся перепачканная пиццей, я понял, что у меня есть и другая, куда более эгоистичная причина для ненависти.

Даже не пытаясь противопоставить себя ему, я понимал, что никогда не буду значить для Пегги так же много, как он. Вот что было больнее всего. Даже если он будет навещать ее раз в полгода, а в остальное время шататься бог знает где, он навсегда останется ее отцом.

Именно поэтому у нее голова шла кругом от радости. Не от мотоцикла, не от пиццы, не от дурацкой игрушки размером с холодильник. А от того, что он ее отец.

Я понимал, что смог бы жить вместе с этим напоминанием о том, что Сид трахалась с другим мужчиной. Я смог бы даже полюбить это напоминание. Я мог бы поспорить с мотоциклом, с гигантской мягкой игрушкой и с лицом покрасивее, чему меня.

Но с голосом крови все равно не поспоришь.

– На кого я похож? – спросил Пэт, когда деревья в парке облетели и он стал ходить в зимнем пальто, а Джины не было уже четыре месяца с лишним.

Он запрокинул голову, чтобы поглядеться в зеркальце машины, и рассматривал свое лицо так, будто видел его впервые или это было чье-то чужое лицо.

На кого он был похож? Все постоянно твердили мне – и ему, – что он похож на меня. Но я знал, что это не совсем так. Он был значительно красивее. Даже если бы собака не выбила мне все передние зубы, он все равно был бы намного красивее, чем я в детстве. На самом деле он походил на нас обоих. Он был похож и на меня, и на Джину.

– Глаза у тебя мамины, – сказал я.

– Они голубые.

– Правильно. Они голубые. А у меня глаза зеленые. Но рот у тебя похож на мой. У нас с тобой замечательные большие рты. Очень удобно, когда целуешься, правда?

– Правда, – сказал он, не улыбнувшись и не отрывая глаз от маленького прямоугольного зеркальца.

– А волосы у тебя очень светлые. Как у мамы.

– У нее были желтые волосы.

– Они и сейчас желтые, – сказал я, содрогнувшись от этого прошедшего времени. – У нее по– прежнему желтые волосы. По-прежнему желтые. Понятно?

– Понятно, – сказал он, отвернувшись к окну. – Поехали.

«А зубы у тебя мамины, – мысленно продолжил я, – слегка неровные, и когда ты открываешь рот, сразу же становятся видны десны, но от этого твоя улыбка только приобретает особую лихость. А твой коротенький вздернутый нос похож на мой, хотя твердый красивый подбородок у тебя от мамы, так же как и кожа – светлая кожа, которая любит солнце и начинает загорать, как только прекращаются дожди!»

Пэт не был похож на меня. И не был похож на Джину. Он был похож на нас обоих.

Даже если бы он этого и хотел, он не смог бы забыть свою мать. Она всегда была с ним в его улыбке и цвете волос. Меня преследовал призрак Джины. И Пэта тоже.

* * *

– Что дальше будет с этими детьми? – спросил мой отец. – С детьми типа Пэта и Пегги. Как на них повлияет то, что они выросли только с одним родителем?

Он произнес это не так, как произнес бы раньше: злобно, высокомерно, деланно удивляясь, до чего докатился мир. Он произнес это без своего былого отвращения к родителям-одиночкам и тем переменам в обществе, о которых они напоминают. Он сказал это мягко, с легким недоумением покачав головой.

Вот ты, к примеру, вырос с двумя родителями, – продолжал он. – У тебя было хоть какое-то представление о том, что такое семья. Чем может быть семья и чем она должна быть. Но у них-то это го представления не будет! У Пэта, и Пегги, и других таких же, как они.

– Нет, не будет.

– Я просто волнуюсь, как у них из-за этого сложится жизнь. Если все на свете станут разводиться, то каков шанс, что их дети смогут жениться? А дети их детей?

Мы сидели на деревянной скамейке во дворике, было три часа дня, начинало смеркаться, и смотрели, как Пэт размахивает мечом в дальнем конце сада.

– Кажется, что все разваливается, вся жизнь вокруг нас, – вздохнул папа. – Ты знаешь, что мне сказала Пегги? Она спросила, стану ли я ее дедушкой. Она же ни в чем не виновата, правда? Бедная крошка!

– Конечно, она ни в чем не виновата. Ребенок никогда не виноват. Но, возможно, если эти дети вырастут в неполной семье, они будут серьезнее относиться к браку. И постараются сохранить семью, если создадут ее.

– Ты и в самом деле так считаешь? – с надеждой в голосе спросил мой отец.

Я кивнул, но только потому, что у меня не хватило мужества сказать «нет». На самом деле я думал, что его поколение справилось со своими обязанностями так, как мое поколение даже и мечтать не может.

Его поколение заботилось о своих детях, родители рано возвращались домой, и если у них был собственный дом и они могли провести две недели отпуска вместе с детьми, они уже считали себя счастливыми.

Но мое поколение выросло, поставив на первое место в списке необходимых приобретений кусок личного, индивидуального счастья.

Именно поэтому мы трахаемся на стороне, маемся дурью и гадим на всем своем жизненном пути с такой настораживающей регулярностью.

Мое поколение жаждет красивой жизни. С чего бы нашим детям быть другими? А мой отец довольно рано усвоил, что красивая жизнь никому не проходит даром.

– Да, возможно, все будет нормально, – кивнул отец. – Потому что у каждого ребенка двое родителей, не так ли? Даже у ребенка из – как ты это называешь? – неполной семьи. И, может быть, Пэт, Пегги и все остальные вырастут похожими не на того родителя, который ушел. Может быть, они будут похожи на того, кто остался.

– В смысле?

– Ну, ведь ты хороший отец для Пэта, – пояснил он, не глядя мне в глаза. – Ты усердно работаешь. Ты заботишься о нем. Он все это видит. Так почему бы ему не вести себя так же со своими детьми?

Я хмыкнул, не зная, что ему на это ответить или возразить.

– У тебя действительно все получается. Не думаю, что я справился бы в одиночку, если бы твоя мать… ну, ты понимаешь. – Его мозолистая рука легла мне на плечо. Он по-прежнему не смотрел на меня. – Ты все делаешь правильно, Гарри.

– Спасибо, – сказал я. – Спасибо, пап.

Тут мы услышали, что мама зовет нас из гостиной встревоженным голосом. Когда мы вбежали в дом, она стояла у окна, выходящего на улицу, и показывала на мою машину.

– Я видела этих сволочей! – воскликнула мама, которая никогда в жизни не ругалась. – Я видела, как эти маленькие ублюдки набросились на твою машину.

Мягкая крыша «Эм-Джи-Эф» была исполосована ножом. Ленточки, оставшиеся от крыши, свисали внутрь, как будто на нее что-то свалилось с огромной высоты.

Пока я смотрел на свою изуродованную машину, отец выбежал из парадной двери. Тетя Этель стояла на своем пороге.

– Туда, вон в тот переулок! – крикнула она, показывая на дальний конец нашей улицы – ухабистый тупик, где теснились муниципальные дома, словно гетто для обладателей заплеванных «Форд-эскортов» и дешевых футболок с надписью, словом, тех людей, которым глубоко наплевать на все розы в мире.

В этом конце улицы был переулок, уходивший к ларькам, где днем можно было купить лотерейный билет, а после того как стемнеет – получить по роже. Два юнца – те же самые, которые пытались ограбить моих родителей или просто похожие на них? – уносили ноги в сторону этого тупика. Отец гнался за ними.

Я глядел на испорченную крышу своей машины и чувствовал, как во мне поднимается волна гнева. «Ах вы, тупые, злобные мерзавцы!» – мелькнуло у меня в голове. Я разъярился из-за того, что они сделали с моей машиной, но еще сильнее из-за того, что отца насильно вытащили из сада.

Я припустил за мальчишками, и они стали нервно оглядываться, услышав кровожадный голос, угрожавший убить их на фиг. Я был потрясен, когда понял, что эти жуткие угрозы вылетают из моего горла.

Два паршивца скрылись в переулке в тот самый момент, когда мой отец вдруг остановился. Сначала я подумал, что он сдался, но он вдруг опустился на одно колено и ухватился за грудь, как будто задыхался.

Когда я подбежал к нему, он стоял на коленях, опираясь одной рукой о землю. Он издавал ужасный, неземной звук, горло у него перехватило, дыхание стало очень частым и поверхностным.

Я обхватил его руками и поддерживал, вдыхая «Олд Спайс» и «Олд Холборн», а он задыхался, захлебывался, его легкие сражались изо всех сил, но все-таки не могли вдохнуть столько, сколько было нужно. Он глянул на меня, и в его глазах я увидел страх и боль.

В конце концов ему удалось набрать достаточно воздуха, чтобы, качаясь, подняться на ноги. По-прежнему обхватив его, я медленно отвел его в дом. Мама, Пэт и тетушка Этель стояли у калитки. Пэт и тетушка Этель побледнели. Моя мать встревожилась не на шутку.

– Завтра же ты пойдешь к врачу, – безапелляционно произнесла она. По ее лицу текли слезы. – Больше никаких отговорок я не потерплю.

– Хорошо, – покорно согласился он, и я понял, что он даже не будет пытаться увильнуть от этого. Он никогда ни в чем не мог ей отказать.

– Ну не мерзавцы ли? – покачала головой тетушка Этель. – Кровь у меня прямо закипает.

– Да, – сказал Пэт. – Они гребаные ублюдки.

* * *

В приглашении было написано: «черный галстук». Я всегда волновался, когда мне приходилось доставать из шкафа смокинг, праздничную белую рубашку и черный галстук-бабочку – настоящий галстук-бабочку, с которым еще помучаешься, пока ее прицепишь, а не дурацкий готовый бантик на резинке, какой носят только дети и клоуны.

Я помнил, как мой отец надевал черный галстук раз в год, когда его компания устраивала ужин и танцы для своих сотрудников в каком-нибудь модном отеле на Парк-Лейн. Сшитый на заказ смокинг очень подходил его коренастой мускулистой фигуре. Моя мама всегда с шуточками выбирала, в какое из своих бальных платьев ей удастся влезть в этом году. Но отец действительно был рожден, чтобы носить смокинг.

– Ухты! – восхищенно произнесла Салли, робко улыбаясь из-за занавески волос, свисавшей на ее лицо. – Ты стал похож на вышибалу. В очень, очень крутом клубе.

– Нет, – возразил Пэт, нацелив на меня указательный палец и подняв вверх большой. – Ты похож на Джеймса Бонда. Агент 007. Лицензия на отстрел всех плохих людей в мире!

Но, глядя в зеркало в прихожей, я понял, на кого я на самом деле похож в смокинге.

Все больше и больше я походил на своего отца.

* * *

Сид выбрала для себя зеленое платье из китайского шелка с разрезами по бокам и воротником– стойкой. Оно облегало ее фигуру, как вторая кожа. Самое классное платье из всех, что мне приходилось видеть в своей жизни.

Она ничего не стала делать с волосами, а просто завязала их сзади в «конский хвост», и мне это понравилось, потому что так я мог еще лучше разглядеть ее лицо.

Иногда мы осознаем, как мы счастливы, только когда этот момент уже прошел. Но если нам очень везет, мы догадываемся о счастье в то самое мгновение, когда оно с нами случается. Я знал, что именно такое чувство, как сейчас у меня, как раз и называют счастьем. Не то, о чем вспоминаешь с затуманенными из-за слез глазами, и не то, о чем только мечтаешь, – нет, счастье здесь и теперь, рядом со мной, в зеленом платье.

– Подожди минуточку, – сказал я Сид, когда таксист высадил нас возле отеля. Я взял ее руки в свои, и мы немножко постояли молча. Час пик на Парк-Лейн ревел у нас за спиной, морозный Гайд-парк сиял инеем впереди.

– Что-нибудь случилось? – спросила она.

– Ничего. В этом-то вся прелесть.

Я знал, что никогда не забуду, как она выглядит в этот вечер, я знал, что никогда не забуду, какая она красивая в своем зеленом китайском платье. И я хотел не просто наслаждаться этим, я хотел остановить это мгновение, чтобы позже, когда вечер закончится, снова и снова вспоминать его.

– Все в порядке? – улыбнулась она.

– Да. Все в порядке.

И мы влились в оживленную толпу в смокингах и вечерних платьях, собравшуюся на церемонию награждения.

* * *

– И лучший дебютант… – Соблазнительная девушка из отдела прогноза погоды теребила конверт.

–…Эймон Фиш, – наконец выкрикнула она. Эймон поднялся, точно пьяный, он улыбался шире и радовался сильнее, чем, вероятно, ему хотелось показать перед камерами. Проходя мимо, он обнял меня с искренним чувством.

– У нас все получилось, – кивнул он.

– Нет, – возразил я. – Это у тебя получилось. Иди и забери свою награду.

Через его плечо за соседним столиком я увидел Марти Манна и Сибхан: Марти – в ярком жилете, какие носят люди, полагающие, что надевать черный галстук, все равно, что курить трубку или носить теплые домашние тапочки; Сибхан – тонкая и классная в чем-то белом и прозрачном.

Она улыбнулась. Он поднял вверх большие пальцы. Позже, когда все награды уже раздали, они подошли к нашему столу.

Хотя Марти был слегка пьян и слегка зол, он очень старался быть любезным.

Я представил их Сид и Эймону. Если Марти и вспомнил, что Сид – та самая женщина, которая однажды вывалила целый поднос спагетти ему на колени, он этого не показал. Он поздравил Эймона с наградой. Сибхан поздравила Сид с замечательным платьем.

Сибхан не спросила: «А чем вы занимаетесь?» Она была слишком умна и деликатна, чтобы задать подобный вопрос, так что Сид не пришлось говорить: «Ах, я сейчас работаю официанткой». И Сибхан не пришлось смущаться. Они просто стали общаться в той легкой, с виду естественной манере, которой владеют только женщины.

Они разговаривали о том, что надевать в подобных случаях, а Марти заговорщAицки обнял меня за плечи. У него было убитое, разочарованное выражение человека, который долгие годы мечтал запустить свое собственное ток-шоу, а когда это свершилось, обнаружил, что не может пригласить к себе никого, с кем стоило бы разговаривать.

– Можно тебя на пару слов? – спросил он, нагнувшись ко мне.

«Ну вот, – подумал я, – теперь он хочет, чтобы я вернулся. Сейчас, увидев, как хорошо идут дела у Эймона, он хочет, чтобы я вернулся в его шоу».

– У меня к тебе большая просьба, – сказал Марта.

– Какая?

Он придвинулся ближе.

– Ты мой старый друг, и я хочу, чтобы ты был свидетелем на моей свадьбе.

«Даже Марти» – подумал я.

Даже Марти мечтает о том, чтобы все было правильно, хочет найти свою половинку, открыть в другом человеке целый мир. Точно так же, как и все остальные…

– Эй, Гарри, – окликнул меня Эймон, глядя на девушку из отдела прогноза погоды, проходящую мимо, и ерзая на стуле из-за внезапно поднявшегося давления в штанах. – Угадай, с кем я сегодня трахаюсь?

…Ну, надеюсь, что он это проделывает не со всеми на этом свете.

* * *

В доме было слишком много света – и в окнах первого этажа, и в окнах второго, хотя должно было виднеться лишь слабое свечение торшера в гостиной.

К тому же из моего дома неслась музыка – громкие, рокочущие басы и те подпрыгивающие ударные, от которых того и гляди случится сердечный приступ. Новая музыка, жуткая новая музыка раздавалась из моего музыкального центра.

У меня создалось впечатление, как будто мы попали сюда по ошибке.

Кто-то возился в темноте палисадника. Даже несколько человек. Парень и девушка обнимались перед открытой входной дверью. Еще один парень прятался возле урны и блевал прямо на свою куртку и штаны.

Пока Сид расплачивалась с шофером такси, я вошел в дом.

Это была вечеринка. Подростковая вечеринка, – По всему дому были рассыпаны юнцы в одежде «Поло», целующиеся, совокупляющиеся, пьющие, танцующие и блюющие. В особенности блюющие. Еще одну парочку выворачивало наизнанку во дворе: я увидел их в кухонное окно.

В гостиной Пэт в пижаме раскачивался под музыку на одном конце дивана, в то время как на другом конце Салли тискал какой-то толстый юноша. Пэт улыбнулся мне – правда, весело? – а я оглядел причиненный ущерб: пивные банки, содержимое которых было разлито на паркет, окурки, потушенные о столик, остатки пиццы на мебели и черт его знает что за пятна на кроватях на втором этаже.

В общей сложности их было человек десять или двенадцать. Но впечатление складывалось такое, что здесь хозяйничала целая орда монголов. Хуже того, это было похоже на гротескную рекламу каких-то чипсов, или легкого алкоголя, или хлопчатобумажных брюк, где молодые люди обоих полов отвязываются по полной программе. Вот разве что отвязывались они у меня в гостиной.

– Салли!!! – завопил я. – Что происходит… твою мать?!

– Гарри, это Стив, – ответила она со слезами счастья на глазах, указывая на тучного парня, барахтающегося на ней. Тот искоса взглянул на меня поросячьими глазками, в которых не отражалось ничего, кроме гормонального кретинизма и девяти банок светлого пива.

– Он свалил от этой старухи Ясмин Макгинти, – сказала Салли. – Он вернулся ко мне. Правда, клево?

– Ты что, спятила? – спросил я. – Ты не в своем уме или просто идиотка, Салли? Я не могу понять!

– Ох, Гарри, – протянула она разочарованно. – Я думала, ты поймешь. Уж кто-кто, а ты должен был меня понять.

Музыка неожиданно прекратилась. Сид стояла возле музыкального центра и держала шнур с вилкой в руках.

– Пора убрать эту грязь, – громко сказала она. – Живо взяли мешки для мусора и чистящее средство. Поищите под раковиной.

Стив сполз с Салли, застегивая свои гигантского объема брюки и презрительно кривясь на взрослых, испортивших ему вечеринку.

– Лично я отчаливаю, – сообщил он с таким видом, как будто был родом с Беверли-Хиллз, а не Масвел-Хилл.

Сид стремительно пересекла комнату и ухватила его за нос большим и указательным пальцами.

– Ты отчалишь, когда я тебе разрешу, слоник, – заявила она, и он взвыл оттого, что она заставила его подняться на носки. – А это будет не раньше, чем ты уберешь всю эту грязь. Не раньше. Дошло?

– Хорошо, хорошо! – проблеял он, и вся его американская бравада растаяла перед лицом чего– то настоящего.

Пока Сид организовывала уборку, я повел Пэта наверх спать, по дороге вышвырнув из ванной яростно совокупляющуюся парочку. А когда спустился, прочтя Пэту сказку и уложив его, Салли, Стив и их прыщавые друзья нехотя убирали со столов и оттирали пол.

– Где ты научилась это делать? – спросил я у Сид.

– В Техасе, – коротко пояснила она.

Выяснилось, что проку от них в уборке нет никакого, точно так же как, думаю, не будет от них проку ни в каком другом деле, которое они попытаются сделать в своей безмозглой жизни, сплошь в дизайнерских лейблах.

Одних слишком сильно тошнило. Другие были слишком глупы.

Стив выдавил почти все содержимое бутылки с моющей жидкостью с запахом лимона на пол, а по– том в течение часа пытался убрать пену, которая лезла отовсюду, как будто сошла с ума автомойка. В результате нам с Сид пришлось почти все делать самим.

Мы выставили их, когда уже рассвело. Я задержал Салли и засунул ее в такси. Она не извинилась. Она все еще злилась на меня за то, что я не понимаю, что настоящая любовь иногда оставляет пятна в квартире.

– Я надеюсь, ты доволен, – сказала она, уходя. – Ты отнял у меня шанс, Гарри. Теперь Стив, наверное, вернется к Ясмин Макгинти. К этой кривляке.

Когда мы, наконец, остались одни, Сид принесла мне чашку кофе.

– Тебе хочется быть помоложе, чтобы понимать все это? – улыбаясь, спросила она.

Я обнял ее и почувствовал, как зеленое платье скользит у меня под руками. Я поцеловал ее. Она поцеловала меня в ответ. И тут зазвонил телефон.

– Салли, – сказал я. – Ей в голову пришла еще одна глубокая мысль.

– У нее там уже ничего не осталось, – рассмеялась Сид.

Но это была не Салли. Это была Джина. Однако обычного короткого гудка, как при междугороднем звонке, не раздалось. Поэтому я сразу понял, что Джина уже не в Японии. Это был местный звонок. Она снова в Лондоне.

– Я только что поняла одну вещь, – заметила Джина. – Это единственный телефонный номер на свете, который я помню наизусть.

Я приехал на десять минут раньше, но Джина была уже на месте и пила кофе с молоком за столиком на двоих в глубине кафе.

Она слегка похудела из-за всех этих сашими и суши, и на ней был строгий костюм, которого я никогда раньше не видел, – явно сшитый на заказ дорогой костюм. Преуспевающая женщина из делового мира.

Она подняла глаза и увидела меня, и я сразу понял, что это прежняя Джина – ее улыбка, ее бледно-голубые глаза. Но она стала немножко старше и значительно серьезнее, чем я ее помнил. Та же женщина, и одновременно в чем-то изменившаяся.

– Здравствуй, Гарри, – сказала она, вставая, и мы нервно улыбнулись друг другу, не зная, что будет правильней: поцеловаться или пожать друг другу руки. Ни то ни другое не казалось сейчас уместным. Вместо этого я быстро похлопал ее по руке, и она вздрогнула, как будто ее дернуло током. Но главное, что неловкий момент уже миновал.

– Ты хорошо выглядишь, – сказала она, садясь и вежливо улыбаясь, хотя в прежние дни никогда не заботилась о том, чтобы вести себя вежливо.

И она тоже выглядела хорошо. В ее совершенном лице отражалась и та девушка, какой она была раньше, и та женщина, которой она скоро станет. Есть люди, обретающие обаяние с возрастом, и есть люди, которые с возрастом теряют его. А, кроме того, есть такие люди, как Джина: на них начинают оглядываться еще в детстве и никогда не перестают.

Но, как и все красавицы, Джина никогда не любила излишних комплиментов, видимо, полагая, что те, кто так хвалит ее внешность, не видят ничего глубже. Я решил, что она и сейчас того же мнения, и потому сказал осторожно, стараясь не переусердствовать:

– Ты тоже хорошо выглядишь.

– Как Пэт?

– Очень даже неплохо, – рассмеялся я, и она рассмеялась вместе со мной, ожидая продолжения. Но тут подошел официант, и мы прервали разговор и заказали еще кофе с молоком, а когда он ушел, снова заговорили о нашем сыне.

– Могу поклясться, что он подрос, – высказала свое предположение Джина.

– Все считают, что он растет как на дрожжах. Может быть, я не замечаю этого, потому что вижу его каждый день.

– Конечно, – ответила она. – Но я-то замечу разницу. Ведь я не видела его уже пару месяцев.

– Четыре месяца.

– Да нет, конечно же, не так долго.

– С лета. Уже четыре месяца, Джина. С июля по октябрь. Посчитай.

Как ей только в голову могло прийти, что ее не было всего пару месяцев? Уже четыре с лишним. А мне казалось, что еще дольше.

– Как бы то ни было, – ответила она слегка раздраженно, – расскажи мне про Пэта. Я жду не дождусь, когда увижу его.

Что изменилось? Я осмотрелся вокруг, пытаясь вспомнить, что же именно изменилось с тех пор, как Джина уехала в Японию. И меня поразило, что кафе оставалось таким же, как и раньше.

Это было одно из тех мест, в которых пытаются придать центральным улицам Лондона атмосферу переулочков Марэ. Здесь была цинковая стойка бара, доска с нацарапанными мелом названиями вин, деревянная полка с газетами и расставленные на тротуаре столики. Они даже английский завтрак назвали каким-то французским словом.

Это было совершенно обычное кафе рядом с нашим домом, и мимо него спокойно можно было пройти и даже не обратить на него внимания. Но это место для нас значило очень много. Мы с Джи– ной приходили сюда, когда Пэт еще не родился, в те дни, когда мы были так близки, что даже не чувствовали потребности разговаривать друг с другом. А ближе и быть не может.

– В школе все в порядке, – заговорил я. – Ах, да, вот что изменилось. Детский сад был кошмаром, но в школе он нашел хорошего друга и все идет отлично.

А почему детский сад был кошмаром? – спросила она с озабоченным видом.

– Ему не нравилось, что я ухожу и оставляю его. Но это был всего лишь один из этапов, который он уже прошел. Я боялся, как бы этот этап не продлился у него лет до восемнадцати.

– В школе он подружился с каким-то мальчиком?

– С девочкой, – ответил я, и мне было странно рассказывать ей о дочери Сид. – Ее зовут Пегги.

– Пегги, – повторила Джина, будто вслушиваясь в звучание этого имени.

– У нее отец англичанин, – пояснил я» – а мать американка. Из Хьюстона.

– И он все так же сходит с ума от «Звездных войн»? – улыбнулась Джина. Ей было не очень интересно слушать про Пегги. – Что, по-прежнему круглые сутки. Люк Скайуокер и Хан Соло?

– Да, – сказал я. – Это не изменилось. Но теперь он любит и кое-что другое.

Дата добавления: 2014-12-24