Как праздновали Татьянин день до революции в Москве

О студенческих организациях и кружках

С1904 года в институте существовала студенческая касса взаимопомощи. Весной 1907 года в институте был избран совет старост (один староста от 100 студентов), который через особую комиссию в составе пяти профессоров доводил до Совета института мнения и пожелания студентов. Летом 1908 года циркуляром министра просвещения A.M. Шварца институт студенческих старост был упразднен, студентам было запрещено принадлежать к политическим партиям и проводить в вузах какие-либо собрания, кроме научных.

В июне 1907 года Советом Министров были установлены правила учреждения студенческих организаций и проведения собраний в стенах вузов. Разрешено было создание студенческих организаций, «не противных существующим узаконениям и правилам». В институте начали организовываться кружки и землячества. Создавались студенческие объединения и по религиозному признаку: христианский, мусульманский и др. кружки. Возникали литературные и научные кружки; изучения эмиграционных и колонизационных вопросов, изучения общинного права...

Кружки по научным интересам были более замкнутыми, чем землячества. В эти кружки принимали обычно по двум-трем рекомендациям, да еще с испытательным сроком. Особенное внимание уделяли нравственности кандидатов. В кружки, например, не допускались «арапы», «рабы» и «фокусы». Арапами презрительно называли студентов, которые «поручали» за плату исполнение своих чертежей другим. «Рабы» нанимались для обводки тушью чертежей, исполненных в карандаше. «Фуксами» величали студентов, которые сдавали экзамены многократно и по принципу «авось повезет». «Арапы», «рабы» и «фуксы» — все соучастники обмана — в конечном итоге подрывали авторитет института, ведь по уровню подготовки выпускников судили о вузе.

Существовало «Общество окончивших Санкт-Петербургский политехнический институт императора Петра Великого» со штаб-квартирой в Петербурге и отделением в Москве. После революции подобное общество было организовано за границей, напоминая о себе, в частности, юбилейными сборниками.

(из романа П.Д. Боборыкина «Китай-город»)

Иван Алексеевич, в неизменной высокой шляпе и аккуратно застегнутом мерлушковом пальто, улыбался во'| весь рот. Очки его блестели на солнце. Мягкие белые ще-"| ки розовели от приятного морозца.

— Со мной! Не пущу,—заговорил он и взял Палтусо ва по привычке за пуговицу.

— Куда?

— Несчастный! Как куда! Да какой сегодня день?

— Не знаю, право,—заторопился Палтусов, обрадованный, впрочем, этой встречей.

— Хорош любитель просвещения. Татьянин день, батюшка! Двенадцатое!

— Совсем забыл. • ^ Палтусов даже смутился.

" — Вот оно что значит с коммерсантами-то пребывать. Университетскую угодницу забыл.

— Забыл!..

— Ну, ничего, вовремя захватим. Едем на Моховую..Мы как раз попадем к началу акта и место получше займем. А то эта зала предательская—ничего не слышно.

— Как же это?

Палтусов наморщил лоб. Ему надо было побывать в двух местах. Ну, да для университетского праздника можно их и побоку.

— Везите меня, нечего тут. Дело мытаря надо сегодня бросить.

С этими словами Пирожков садился первый в сани. Они поехали в университет. Они много смеялись и с хохотом въехали во двор старого университета. Палтусов оглянул ряд экипажей, карету архиерея с форейтором в меховой шапке и синем кафтане, и ему стало жаль своего ученья, целых трех лет хождения на лекции. И он мог бы быть теперь кандидатом. Пошел бы по другой дороге, стремился бы не к тому, к чему его влекут теперь Китай-город и его обыватели.

— Alma mater',—шутливо сказал Пирожков, слезая с саней, но в голосе его какая-то нота дрогнула.

— Здравствуй, Леонтий,—поздоровался Палтусов со сторожем в темном проходе, где их шаги зазвенели по чугунным плитам.

Пальто свое они оставили не тут, а наверху, где в передней толпился уже народ. Палтусов поздоровался и со швейцаром, сухим стариком, неизменным и под парадной перевязью на синей ливрее. И швейцар тронул его. Он никогда не чувствовал себя, как в этот раз, в стенах университета. В первой зале—они прошли через библиотеку— лежали шинели званых гостей. Мимо проходили синие мундиры, генеральские лампасы мелькали вперемежку с белыми рейтузами штатских генералов. В амбразуре окна приземистый господин с длинными волосами, весь ушедший в шитый воротник, с Владимиром на шее, громко спорил с худым, испитым юношей во фраке. Старое бритое лицо показалось из дверей, и оно напомнило Палтусову разные сцены в аудиториях, сходки, волнения.

Пирожков шел с ним под руку и то и дело раскланивался. Они провели каких-то приезжих дам и с трудом протискали их к креслам. Полукруглая колоннада вся усыпана была головами студентов. Сквозь зелень блестели золотые цифры и слова на темном бархате. Было много дам. На всех лицах Палтусов читал то особенное выражение домашнего праздника, не шумно-веселого, но чистого, такого, без которого тяжело было бы дышать в этой Москве. Шептали там и сям, что отчет будет читать сам ректор, что он скажет в начале и в конце то, чего все ждали. Будут рукоплескания... Пора, мол, давно пора

университету заявить свои права...

Пропели гимн. Началось чтение какой-то профессорской речи. Ее плохо было слышно, да и мало интересовались ею... Но вот и отчет... Все смолкло... Слабый голос разлетается в зале; но ни одно «хорошее» слово не пропало даром... Их подхватывали рукоплескания. Палтусов переглянулся с Пирожковым, и оба они бьют в ладоши, подняли руки, кричат... Обоим было ужасно весело. Кругом Палтусов не видит знакомых лиц между студентами;

но он сливается с ними... Ему очень хорошо!.. Забыл он про банки, конторы, Никольскую, амбары, своего патрона, своих купчих.!

Все смешались. Глаза у всех блестят. Он пожимает руку посторонним.

— Ловко! Молодец!—кричат кругом его студенты.

Лица девушек—есть совсем юные—рдеют... И они стоят за дорогие вольности университета. И они знают, кто враг и кто друг этих старых, честных и выносливых стен, где учат одной только правде, где знают заботу, но не о хлебе едином.

— Куда вы?—спросил Пирожкова какой-то рыжий парень в больших сапогах, — Неужто в Благородку? Валите с нами.

— В «Эрмитаж»?

— Да.

— Едем!—подмигнул Палтусову Пирожков.—Ведь уж сегодня путь один—из «Эрмитажа» в «Стрельну». Палтусов кивнул головой и молодо так оглянул еще раз туго пустеющую залу. кафедру, портреты и золотые цифры на темном бархате.

Извозчичья пара, взятая у купеческого клуба, лихо летела к Триумфальным воротам. Сани с красной обивкой так и ныряли в ухабы Тверской-Ямской. Мелкий снежок заволакивал свет поднимающейся луны. Палтусов и Пирожков, прихватив с собой знакомого учителя словесности из малороссов, ехали в «Стрельну». У них стоял еще в ушах звон, гам и рев от обеда в «Эрмитаже». Они попали в самую молодую компанию. На две трети были студенты. Чуть не с супа качались речи, тосты.И без шампанского чокались и пили «здравицы» пало: красным вином, хересом, а потом и "пивом. amus» только вначале пелась в унисон. Перешли к песням. Тут уже все смешалось, повскакало с мест и нельзя уже было ничего разобрать. Пошла депутация в комнату, где обедало несколько профессоров Двоих стали качать с азартом, подбрасывая в воздух. Толстяк хохотал, взвизгивал, поднимался з вами, точно перина, и просил пощады. До трех раз принимались качать. Притащили е профессоров, просили их сказать несколько слов,, целовались, говорили им «ты»... Пора было и на воздух……

— Совесть не потерял еще? В принцип веришь,.? Это была фраза опьяневшего студента, но она задела; Палтусов начал уверять студента, что для него всего важнее связь с университетом.

—- Подлое время! Это ты правильно!—сказал студент, и глаза его сразу посоловели. Он обеими руками оперся на плечи Палтусова и вдруг крикнул - А ты кто такой, могу ли я с тобой разговаривать, ты не соглядатай?

Его пришлось отвести освежиться. Но это пьяное a parte' всю дорогу щекотало Палтусова..

Пара неслась. Становилось все ярче. Мелькали, все в инее, деревья, шоссе. Вот и «Яр», весь освещенный. с своей беседкой и террасой, укутанными в снег.

— Хочется напиться... до зеленого змия! — крикнул учитель.

— Там от одного воздуха опьянеешь!—подхватил Пирожков.

Извозчик ухнул. Сани влетели на двор «Стрельны», а за ними еще две тройки. Вылезали все шумно, переговаривались с извозчиками, давали им на чай.. Сени приняли их, точно предбанник... Не хватало номеров вешать платье. Из залы и коридора лился целый каскад хаотических звуков: говор, пение, бряцанье гитары, смех, чмоканье, гул, визг женских голосов...

— Татьянушка! Выноси, святая угодница!—гаркнул кто-то в дверях.

Учителя словесности сейчас же подхватили двое пирующих и увлекли в коридор, в отдельный кабинет. Палтусов и Пирожков вошли в общую залу. По ней плавали волны табаку и пряных спиртных испарений жженки. Этот аромат покрывал собою все остальные запахи. Лица, фигуры, туалеты, мужские бороды, платья арфисток—все сливалось в дымчатую, угарную, колышущуюся массу. За всеми столиками пили; посредине коренастый господин с калмыцким лицом, в расстегнутом жилете и во фраке, плясал; несколько человек, взявшись за руки, ходили, пошатываясь, обнимались и чмокали друг друга....

— Господа! Vivat academia! Позвольте предложить...

Их остановил у выхода в коридор совсем не «академического» вида мужчина лет под пятьдесят, седой, стриженый, с плохо бритыми щеками, в вицмундире, смахивающий на приказного старых времен. Он держал в руке стакан вина и совал его в руки Палтусова. Тот переглянулся с Пирожковым.

— От студента студенту, - пьянеющим, но еще довольно твердым голосом говорил он, немного покачиваясь.

— Вы один? - спросил Пирожков.

— Не вижу однокурсников... Стар... и к обеду опоздал... Приезжий я... вот сюда, к столику... еще стаканчик...

— Нет, не то! - скомандовал Палтусов.—Вы с нами жженки... вон там... займем угол...

С любопытством осматривали они своего нового товарища. Не все ли равно, с кем побрататься в этот день... Он говорит, что учился там же, и довольно этого.

— Юрист?—спросил его Палтусов, когда жженка была разлита.

— Всеконечно! В управе благочиния служил. Засим в губернии погряз... в полиции... в казенной палате... бывает и хуже...

— А теперь?

Пирожков прислушивался и попивал.

— А теперь? При мировом съезде пристав... И то слава тебе господи... Не о том мечтал... когда брал билет у Никиты Иваныча.

— Помнишь!—вскричал Па Жженка подкузьмила.—лепетал он,—давно не пил академического напитка.лтусов и перешел с ним на «ты».

— Как же не помнить!—воскликнул пристав, поднял стакан и расплескал жженку.—Пять с крестом получил. Кануло,—в голосе его заслышались слезы,—кануло времечко... Поминают ли его добром?..

— А ты послушай... Я тебе представлю. Точно живой он передо мною сидит. Влезет на кафедру... знаете... тово немножко... Табачку нюхнул, хе, хе! Помните хехе-канье-то? «Господа, - он сильнее стал упирать на «о»,— сегодняшнюю лексию мы посвятим сервитутам. А? хе. хе1, Великолепнейший институт!»

— Очень похоже!—крикнул Палтусов и ударил пристава по плечу.

— Похоже? Знаю, что 'похоже. Я там в губернии сколько раз воспроизводил... «Великолепнейший институт. Разные сервитуты были... Servitus tigni immittendi'. А? Соседа бревном в бок, дымку ему пустить. А?..

— Ха, ха!—дружно расхохотались оба приятеля. Они придвинулись к приставу. Палтусову сделалось необычайно весело... Он и сам сознавал, что в лекциях того чудака, которого представлял теперь перед ним пристав, била творческая, живая струя...

Точно в ответ на эти мысли, пристав вскричал:

— Понимал ли ты, какой он есть артист? Высокого таланта! А я понимал.

Глаза рассказчика подернулись маслом. Память о любимом профессоре, успех передачи его голоса, манеры, мимики действовали на него подмывательно. И слушатели нашлись чуткие.

— А эта лекция еще.—увлекался он, покачиваясь на стуле,—о фидеикомиссах?

— Что такое?—не расслышал Пирожков.

— О фидеикомиссах,—повторил пристав,—термин мудреный... Сушь, казуистика, а как у него выходило: роман, картина, людей живописал, как художник...

Подражатель входил в роль. Никогда еще Палтусов не слыхал такого верного схватывания знакомых звуков и в особенности этого «хе, хе», известного десяткам университетских поколений.

— Спасибо, спасибо,—говорил он приставу и подливал ему из серебряной миски.

Все примолкли. Зато из залы и из соседней комнаты несся все тот же пьяный гул... Хор подхватывал куплеты. Цыганский женский голос в нос, с шутовским вывертом.

Жженка не была еще допита. Потекли менее связные речи. Все вокруг колебалось. Чад обволакивал пьющих и пляшущих. Пили больше по инерции... Поцелуи, объятия грозили перейти в схватки.

Началось обратное движение в город. Тройки, пары, одиночки неслись к Триумфальным воротам. Часа в два вышли на крыльцо и наши приятели. Они поддерживали нового знакомца. Он долго крепился, но на морозе сразу размяк, говорил еще довольно твердо, только ноги отказывались служить.

Его посадили на широкую скамейку рядом с Пирожковым. Палтусов поместился к ним лицом на сиденье около облучка.

— Братцы,—жалобно просил он,—вы меня "сдайте с рук на руки. Я в Челышах... в третьем отделении. •,

— Опасно, - пошутил Пирожков.

— А!.. Третье отделение... точно. И сегодня, небось, из пляшущих-то были соглядатаи.

Палтусов вспомнил, как студент спросил его: не из соглядатаев ли он.

— И пускай их,—говорил пристав.—С меня взятки гладки... Нынче Татьянин день... можно и лишнее сказать... Римского духу нет в нас... И русский человек— •скудный, захудалый человек.

Сани подъезжали к Тверским воротам.

— Куда прикажете, господа?—обернулся извозчик.— По Грачевке?

— Куда-а?—протянул пристав.

— Приглашает в злачное место, слышишь?—сказал ему Палтусов. — Иван Алексеевич... должно быть, Татьянин день не может иначе кончиться...

— Танцовщицы!.. Проконсул Лентул... Прелестнейшие! Возьмите меня старичка.

—Трогай!—крикнул Палтусов.

— Эх вы, обывательские!..—гикнул извозчик. Поскакал он вниз по Страстному бульвару мимо «Эрмитажа», еще освещенного во втором этаже, вскачь пролетел площадь и подъем на Рождественский бульвар и ухнул на Грачевку..

Грачевка не спала. У трактиров и номеров подслеповато горели фонари и дремали извозчики, слышалась пьяная перебранка... Городовой стоял на перекрестке... Сани стукались в ухабы... Из каждых дверей несло вином или постным маслом. Кое-где в угольных комнатах теплились лампады. Давно не заглядывали сюда приятели... Палтусов больше двух лет.

Вскачь начали подниматься сани по переулку в гору, к Сретенке. По обе стороны замелькали огни, сначала в деревянных домиках, потом в двухэтажных домах с настежь открытыми ходами, откуда смотрели ярко освещенные узкие крутые лестницы.

— Юс!— растолкал Пирожков соседа. — Нашли новый сервитут.

— Какой?—пробормотал тот спросонок.

— Увидишь, старче. Вылезай!—скомандовал Палтусов.

Извозчик осадил лошадей. Круглый зеркальный фонарь бросал сноп света на тротуар. Они стояли у подъезда нового трехэтажного дома с скульптурными украшениями..

. ИЗ ЖИЗНИ СТРОЙОТРЯДОВЦЕВ 50-х ГОДОВ

(на основе воспоминаний студентов электромашиностроительного факультета ЛПИ)

— Восьмая бригада, подъем! — кричит проснувшийся первым бригадир Леонид Журавлев.

На реке во время умывания строители разных бригад узнают о достижениях товарищей.

— Сколько вы вчера дали... 156 процентов? Слабо, слабо;

На таком грунте...

— Дайте больше!

— А ты что думаешь? И дадим!

В столовую идут побригадно, захватив с собой лопаты и ломы — оттуда прямо на работу. Журавлев торопит свою бригаду:

— Не засиживайтесь, ребята! Борис! Идите с Гришей — отыщите свои тачки и мою возьмите. А ты, Галя, возьми лопату и почисти катальные хода.

Бригадир получил дневное задание еще с вечера. Побывав на месте предстоящей работы, взвесив ее трудности, он намечает, кто где будет работать: от правильной расстановки сил зависит многое. На тачки ставятся ребята посильнее, — эта работа требует силы и умения, — поэтому она на стройке считается самой почетной. Но не самой важной. Темп зависит, главным образом, от времени простоя тачки на погрузке, определяется работой землекопов. Плохо, если пустые тачки образуют очередь на погрузке — так много не наработаешь. Иное дело, когда землекопы подгоняют тачечников: "Завози скорее. Так. А ну попридержи свою колымагу". При такой работе журавлевцы и ставили свои рекорды.

Свежее утро — самая лучшая пора для работы. Строители знают это и с первых же минут "дают темп". Переданная по радио команда "Первая смена, приступить к работе" вызывает смех: все уже работают. На строительной площадке Непповской ГЭС начался новый трудовой день...

Левобережная дамба. День выдался на редкость ясный. Сильно припекает солнце. По такой жаре нелегко бегать по эстакаде с тачкой, доверху нагруженной суглинком.

Обычно обслуживают по две тачки. Пока нагружается одна, нужно успеть свезти по эстакаде другую, сбросить вниз суглинок и так же бегом вернуться на правый берег за первой тачкой. Внизу девушки из других бригад едва успевают затромбовать суглинок в дамбу.

Темп! Темп! Его нельзя снижать. Утром по радио переда-кали итоги работы вчерашней второй смены. Бригада Карасева с которой соревнуются журавлевцы, дала 160 процентов. руководство стройки обратилось ко всем строителям с призывом: "Закончить дамбу к 24 августа, укладывать за смену по 75 кубометров грунта". Кроме того, завтра — день вручения переходящего знамени. Итоги сегодняшнего дня определят результат соревнования. И бригада Журавлева "дает темп".

Но вот в движениях ребят начинает чувствоваться усталость. А до конца смены еще целых полтора часа — последние 90 минут...

Журавлев — опытный тачечник. Он хорошо изучил каждую доску катального хода и наловчился не притормаживать тачку на поворотах, а, наоборот, пробегать бегом все 70 метров от карьера до конца эстакады. Бригадир старается своим примером поддержать уставших товарищей. Каждый раз, возвращаясь с пустой тачкой, он бодро покрикивает:

— Темп, ребята! Девушки, темп! Даешь двести процентов!

И все же темп постепенно снижается. А до конца смены еще не скоро... По эстакаде проходит Душенов. Посторонившись, он внимательно посмотрел на пробегавшего мимо с полной тачкой Журавлева, заметил, как напрягается тот, выравнивая ее крен, и ускорил шаг.

Через минуту зашумело в репродукторе и бригады услышали голос комсорга:

— Бригада Журавлева! Вы обязались дать сегодня 22 кубометра. Честь и хвала вам! Выше темпы! Обеспечим окончание Дамбы в срок, к 24 августа! Слушайте вашу любимую песню "Тишина".

...Мелодия льется над рекой, над плотиной. И Леня Журавлев видит, как улыбаются ребята и девушки его бригады, а лопаты в их руках мелькают быстрее...

В этот день бригада выполнила норму на 180 процентов.

Бригадир командует: "Перекур!" Ребята кладут на землю лопаты, носилки, сбрасывают рукавицы.

— Какой счет?.. — спрашивают они антоновцев, расположившихся отдыхать возле самого репродуктора.

— Два — ноль.

— В чью пользу? Москвы?

— Нет, в пользу ленинградцев.

Идет репортаж футбольного матча "Динамо" (Москва) — "Динамо" (Ленинград).

За спортивной жизнью страны здесь, на стройке, следят внимательно. Люся Лоткова по вечерам записывает программу передач по радио и уж никогда не пропустит репортажа.

Игра закончена, перекур тоже. Счет — два — ноль в пользу ленинградцев. Лопаты снова врезаются в землю. Носилки вереницей тянутся над дамбой.

К концу августа начались дожди. 23 августа после ужина из-за дождя по распоряжению старшего мастера вторая смена не вышла на работу. Студенты — одетые по рабочему — расположились поудобнее на дощатых нарах, слушали радиопередачу из Ленинграда для молодежи: "Студенты — строители.сельских ГЭС". И каждый думал о том, что он является участником большого народного дела, о нем знает страна, и вот о нем, о его труде, рассказывают сейчас в радиопередаче.

Два дикторских голоса — мужской и женский — вели рассказ о том, как товарищи политехников — студенты Ленинградского университета — в тяжелых метеорологических условиях, под непрекращающимися дождями строят Михайловскую ГЭС, взяв обязательство давать не менее 125 процентов нормы ежедневно.

- Оказывается, у них тоже дожди, — заметил кто-то.

- 125? Маловато! У нас средний процент — 170.

- Маловато! Не забывай, до сих пор ты все время солнышком наслаждался, а сейчас вообще не работаешь. А они почти все время работали под дождем.

- Да, везло нам до сих пор с погодой...

- Вообще-то говоря, на дамбе можно работать и при дождике. Наверху - ничего страшного нет. Там осталось-то кубиков 70. Эх, если бы погода — "дожали" бы к 24-му... Скрипнула дверь, и в барак с улицы вошел товарищ из бригады механиков. С него ручьями текла вода.

-- Антоновцы сейчас на карьер поехали, — сообщил он. В бараке сразу все зашевелились:

- Сейчас? В лес?

- Так то антоновцы: они и в дождь там не замерзнут.

- Ребята! Собирайся на работу! Пойдем машины от антоновцев встречать...

Иногда, правда, очень редко, радио приносило неприятные вести.

Шло заседание бюро ВЛКСМ стройки. Разбиралось персональное дело комсомольца Головина. Заседания, посвященные вопросам дисциплины на ГЭС были исключительной редкостью.

Головин совершил очень серьезный проступок. Будучи дежурным по лагерю, он проспал и дал сигнал к подъему с опозданием на час. В результате первая смена кончила работу часом позже, а поэтому и вторая смена задержалась на час. Руководство стройки исключило Головина из числа строителей ГЭС и предложило ему в двадцать четыре часа покинуть стройку. Дело было передано в бюро ВЛКСМ.

Бюро, разобрав дело комсомольца Головина и учтя его добросовестную работу до проступка, вынесло решение: ходатайствовать перед руководством стройки об оставлении Головина на ГЭС, проверив его на выполнении специального задания. Старший мастер Непповской ГЭС согласился с решением бюро, и приказ об отсылке Головина домой был отменен. Сразу же после заседания бюро Душенов отправился в радиорубку и через 15 минут все три решения в том же порядке, как они выносились, были доведены до сведения каждого студента-строителя.

Поздний вечер. Над рекой Систой опустился густой туман. Лесок, на опушке которого стоит лагерь, как будто придвинулся и темной стеной обступил площадку перед бараком. Площадка освещается лишь отблесками костра. Репродуктор вынесен на улицу и установлен на крыше барака. На площадке царит веселье.

Обычно, отдохнув после работы, строители первой смены собираются вечерами либо у костра, либо на "танцплощадке", где днем проводится построение перед выходом на работу. Сегодня не слышно песен у костра: нет аккордеониста Олега Громова. Он и все наши запевалы отправились за б километров в деревню Тютицы давать очередной концерт для колхозников. Вернутся они поздно. Но и без них в лагере не скучно. Танцы в полном разгаре.

...Долго за полночь не утихает лагерь строителей. Возвращаются с реки студенты из второй смены. Бригадиры отправились в прорабскую заполнять сменные рапорта. Чисто вымытые лопаты убираются под нары. Вторая смена укладывается спать. Барак затихает. Последней умолкает черная тарелочка под потолком. Время: один час десять минут. Непповский радиоузел на этом кончает свою работу

Дата добавления: 2014-12-26