ЛА ГОРДА 1 страница

Первое, что я заметил у ла Горды, были ее глаза: темные и спокойные. Она, кажется, изучала меня с головы до ног. Ее глаза прошлись по моему телу, как делал дон Хуан. В самом деле, ее глаза имели то же спокойствие и силу. Я знал, почему она была самой лучшей. Мне пришла в голову мысль, что это потому, что дон Хуан, должно быть, оставил ей свои глаза.

Она была чуть выше трех остальных девушек. У нее было худощавое темное тело и великолепная спина. Я отметил изящные линии ее широких плеч, когда она сделала полуоборот верхней частью тела, чтобы повернуться к трем девушкам.

Она дала им неразборчивую команду, и они сели на скамейку, прямо позади нее. Фактически она заслоняла их от меня своим телом.

Она снова повернулась лицом ко мне. У нее было исключительно серьезное выражение, но без капли мрачности или суровости. Она не улыбалась и, однако, она была дружественной. У нее были очень приятные черты лица: хорошей формы лицо, ни круглое, ни угловатое, маленький рот с тонкими губами, широкий нос, широкие скулы и длинные блестящие черные волосы.

Я не мог не заметить ее прекрасные мускулистые руки, которые она сцепила перед собой, над своей пупочной областью. Тыльной стороной ее руки были повернуты ко мне. Мне было видно, что ее мускулы ритмически сокращались, когда она сжимала ладони.

Она была одета в длинное полинявшее оранжевое хлопчатобумажное платье с длинными рукавами и коричневую шаль. В ней было что-то ужасно успокаивающее и завершенное. Я ощутил присутствие дона Хуана. Мое тело расслабилось.

— Сядь, сядь, — сказала она мне успокаивающим тоном.

Я пошел назад к столу. Она указала мне место, где сесть, но я остался стоять.

Она в первый раз улыбнулась, и ее глаза стали мягче и более сияющими. Она была такая хорошенькая, как Жозефина. Она была самой прекрасной из всех них.

Мы минуту молчали. Как объяснение, она сказала, что они не щадили своих усилий с тех пор, как Нагваль ушел, и что благодаря своей самоотдаче они привыкли к задаче, которую он им оставил для выполнения.

Я совершенно не понимал, о чем она говорит, но когда она заговорила, я более, чем когда-либо ощутил присутствие дона Хуана. Дело было не в том, что она копировала его манеры или модуляции его голоса. Она обладала внутренним контролем, который заставлял ее действовать так, как дон Хуан. Их схожесть шла изнутри.

Я сказал ей, что я приехал, т.к. нуждаюсь в помощи Паблито и Нестора. Я сказал, что я был довольно тупым или даже глупым в понимании путей магов, но что я был искренним, и тем не менее все они обращались со мной злонамеренно и вероломно.

Она начала оправдываться, но я не дал ей кончить. Я поднял свои вещи и вышел через переднюю дверь. Она побежала за мной. Она не препятствовала мне уезжать, а вместо этого говорила очень быстро, как будто ей нужно было сказать все, что она хотела до моего отъезда.

Она сказала, что я должен выслушать ее, и что она собирается сказать мне все, что Нагваль поручил ей сообщить мне.

— Я еду в Мехико, — сказал я.

— Я поеду с тобой в Лос-Анжелес, если необходимо, — сказала она, и я знал, что она говорит правду.

— Прекрасно, — тут же сказал я, чтобы испугать ее, садясь в машину.

Она мгновение колебалась, затем молча села в машину и повернулась лицом к своему дому. Она поместила свои сложенные руки как раз ниже пупка. Она повернулась и обратила лицо к долине и сделала то же самое движение своими руками.

Я знал, что она делает. Она прощалась со своим домом и теми величественными круглыми холмами, которые окружали его.

Дон Хуан обучил меня этому жесту несколько лет тому назад. Он подчеркивал, что это был очень мощный жест, и что воин должен использовать его экономно. У меня были очень редкие случаи использовать его самому.

Прощальное движение, которое выполнила ла Горда, было вариантом того, которому научил меня дон Хуан. Он сказал, что руки складываются, как при молитве, либо тихо, либо с большой быстротой, в любом случае производя хлопающий звук. Выполненное тем или иным способом складывание рук должно было уловить ощущение, которое воин не хотел забыть. Когда руки были сложены и захватили это ощущение, они направлялись с большой силой к середине груди, на уровне сердца. Там это ощущение становилось кинжалом, и воин вонзал его в себя, как бы вонзая кинжал двумя руками.

Дон Хуан сказал мне, что воин прощается таким способом только тогда, когда у него есть основание считать, что он может не вернуться назад.

Прощание ла Горды увлекло меня.

— Ты прощаешься? — спросил я из любопытства.

— Да, — сказала она сухо.

— Почему ты не прикладываешь руки к груди? — спросил я.

— Это делают мужчины, женщины имеют матку. Они запасают свои ощущения там.

— Ты учитываешь, что так прощаются только тогда, когда ты не вернешься назад? — спросил я.

— Есть шансы, что я могу не вернуться, — ответила она. — я уезжаю с тобой.

Мною овладела беспричинная печаль, беспричинная в том смысле, что я не знал эту женщину вообще. У меня насчет нее были только сомнения и подозрения. Но когда я всмотрелся в ее ясные глаза, я почувствовал максимальное сродство с ней. Мой гнев исчез, сменившись странной печалью. Я посмотрел вокруг и знал, что эти таинственные круглые холмы разрывают меня на части.

— Эти холмы там вокруг — живые, — сказала она, читая мои мысли.

Я повернулся к ней и сказал, что как местность, так и женщины повлияли на меня на каком-то очень глубоком уровне, уровне, которого я в обычных условиях не постигал. Я не знал, что было более опустошительным, местность или женщины. Атаки женщин были прямыми и ужасными, а эффект этих холмов был постоянным, неотступным, вызывающим опасения и желание спастись бегством от них. Когда я рассказал об этом ла Горде, она сказала, что я точно оценил эффект этого места, что Нагваль оставил их здесь ввиду этого эффекта и что я не должен никого винить в том, что случилось, потому что Нагваль сам дал этим женщинам приказание попытаться разделаться со мной.

— Тебе он тоже дал такие приказания? — спросил я.

— Нет, мне не дал. Я не такая, как они, — сказала она. — Они сестры. Они суть одно и то же. Так же, как Паблито, Нестор и Бениньо — одно и то же. Только ты и я можем быть одними и теми же. Сейчас это не так, потому что ты еще не полный. Но в один прекрасный день мы станем одним и тем же, в точности одним и тем же.

— Мне сказали, что ты единственная, кто знает, где сейчас Нагваль и Хенаро, — сказал я.

Она минуту всматривалась в меня, а потом утвердительно кивнула головой.

— Верно, — сказала она. — я знаю, где они. Нагваль велел мне взять тебя туда, если я смогу.

Я сказал ей, чтобы она не ходила вокруг да около, а немедленно открыла мне их полное местонахождение. Мое требование, казалось, ввергло ее в растерянность. Она извинилась и вновь заверила меня, что позднее, когда мы будем в пути, она раскроет мне все. Она попросила меня больше ничего не спрашивать о них, т.к. она получила строгие приказания не говорить ничего вплоть до подходящего момента.

Лидия и Жозефина подошли к двери и уставились на меня. Я поспешно забрался в машину. Ла Горда последовала за мной, и, когда она делала это, я не мог не заметить, что она вошла в машину так, как если бы входила в тоннель. Она словно заползала в нее. Дон Хуан обычно делал то же самое. Я однажды шутя сказал ему после того, как видел его делающим это много раз, что было бы более действенно входить так, как это делаю я. Я думал, что этот его странный способ входить был обусловлен его незнакомством с автомобилями. Тогда он объяснил, что машина является пещерой и что в пещеры следует входить таким образом, как если бы мы собирались использовать их. Пещерам, будь они естественные или сделанные человеком, свойственен особый дух и к этому духу следует приближаться с уважением. Ползание было единственным способом показать это уважение.

Я колебался, спросить или нет ла Горду о том, не дон ли Хуан проинструктировал ее о таких деталях, но она заговорила первая. Она сказала, что Нагваль дал ей специальные инструкции насчет того, что делать в том случае, если я останусь в живых после атаки доньи Соледад и трех девушек. Затем она вскользь добавила, что перед тем, как поехать в Мехико, мы должны поехать в одно специальное место в горах, куда дон Хуан и я обычно ходили, и что там она выложит всю информацию, которую Нагваль никогда не открывал мне.

Я имел момент неуверенности, а затем что-то во мне, что не было моим разумом, заставило меня ехать в горы. Мы ехали в полном молчании. Я пытался в разные благоприятные моменты завязать разговор, но она останавливала меня всякий раз, резко качая головой. Наконец она, по-видимому, устала от моих попыток и сказала мне с силой, что то, что она должна сказать, требует места силы, и пока мы не прибудем на него, мы должны воздерживаться от опустошения себя бесполезным разговором.

После долгой езды и утомительной ходьбы в сторону от дороги, мы, наконец, достигли своего места назначения. Было уже далеко за полдень. Мы были в глубоком каньоне. Его дно было уже темным, хотя солнце еще освещало вершины гор над нами. Мы шли, пока не пришли к небольшой пещере, углубляющейся на несколько футов в северную сторону каньона, который пролегал с востока на запад. Я обычно проводил здесь много времени с доном Хуаном.

Перед тем, как мы вошли ы пещеру, ла Горда тщательно подмела пол ветками, как обычно это делал дон Хуан, чтобы очистить камни от клещей и паразитов. Затем она нарезала большую охапку маленьких веток с мягкими листьями с окружающих кустов и разложила их на каменном полу в качестве подстилки.

Жестом она пригласила меня войти. Я всегда предоставлял дону Хуану войти первым в знак уважения. Я хотел сделать то же самое, но она отклонила мое предложение. Она сказала, что я — Нагваль. Я вполз в пещеру таким же способом, как она заползла в мою машину. Я засмеялся над своей непоследовательностью. Я никогда не был в состоянии обращаться со своей машиной, как с пещерой.

Она уговорила меня расслабиться и устроиться удобно.

— Причина, по которой Нагваль не мог раскрыть тебе все свои замыслы заключается в том, что ты не полный, — внезапно сказала ла Горда. — ты все еще остаешься таковым, но сейчас, после схваток с Соледад и с сестрами, ты сильнее, чем раньше.

— Что значит быть неполным? Все говорили мне, что только ты можешь объяснить это, — сказал я.

— Это очень простая вещь, — сказала она. — полный человек — тот, кто никогда не имел детей.

Она сделала паузу, как бы давая время записать то, что она сказала. Я поднял глаза от своих записей. Она внимательно смотрела на меня, оценивая эффект своих слов.

— Я знаю, что Нагваль говорил тебе то же самое, что я тебе только что сказала, — продолжала она. — ты не обратил никакого внимания на его слова, и ты, по-видимому, на мои слова тоже не обратил внимания.

Я громко прочел заметки и повторил то, что она сказала. Она хихикнула.

— Нагваль сказал, что неполный человек — это человек, который имел детей, — сказала она, как если бы диктовала мне.

Она изучающе смотрела на меня, по-видимому, ожидая вопроса или замечания. Я безмолвствовал.

— Теперь я сказала тебе все о том, что значит быть полным и неполным, — сказала она. — и я сказала тебе это точно так же, как Нагваль говорил мне. Это не имело никакого значения для меня тогда, и это не имеет никакого значения для тебя сейчас.

Я поневоле рассмеялся над тем, как она копирует дона Хуана.

— Неполный человек имеет дыру в своем животе, — продолжала она. — маг может видеть ее так же ясно, как ты можешь видеть мою голову. Когда дыра находится в левой стороне живота, ребенок, который произвел эту дыру, имеет тот же самый пол. Если она находится с правой стороны, ребенок имеет противоположный пол. Дыра на левой стороне черная, на правой — темно-коричневая.

— Ты можешь видеть эту дыру у тех, кто имел детей?

— Безусловно. Есть два способа видеть ее. Маг может видеть ее в своем сновидении, либо глядя непосредственно на человека. Маг, который видит, глядя на светящееся существо, без всякого труда обнаруживает, есть ли дыра в светимости его тела. Но даже если маг не знает, как видеть, он может посмотреть и действительно различить темноту дыры через одежды.

Она остановилась. Я побуждал ее продолжать.

— Нагваль сказал мне, что ты записываешь, а потом не помнишь то, что записал, — сказала она обвиняющим тоном.

Я запутался в словах, пытаясь защитить себя. Тем не менее что, что она сказала, было правдой. Слова дона Хуана всегда оказывали двоякое действие на меня: одно — когда я слушал в первый раз, что он говорит, и другое — когда я читал дома то, что я записал и о чем забыл.

Разговор с ла Гордой, однако, существенно отличался. Ученики дона Хуана ни в какой степени не были такими поглощающими, каким был он. Их откровения, хотя и необычные, были лишь недостающими кусочками составной головоломки. Из-за необычного характера этих кусочков картина не становилась более ясной, а становилась все более и более сложной.

— Ты имел коричневую дыру с правой стороны твоего живота, — продолжала она. — это означает, то тебя опустошила женщина. Ты сделал ребенка женского пола.

— Нагваль сказал, что я имела сама огромную черную дыру, потому что я произвела на свет двух женщин. Я никогда не видела эту дыру, но я видела других людей с такой дырой, какая была у меня.

— Ты сказала, что я имел дыру, у меня ее больше нет?

— Нет, она залатана. Нагваль помог тебе залатать ее. Без его помощи ты был бы еще более пустой, чем сейчас.

— Что это за латка?

— Латка в твоей светимости. Нет другого способа говорить об этом. Нагваль сказал, что маг вроде него самого может в любое время заполнить дыру. Но что эти заполнения — это только латка без светимости. Любой, кто видит или делает сновидение, может сказать, что это выглядит, как свинцовая латка на желтой светимости остальных частей тела.

Нагваль залатал тебя, меня и Соледад. Но он предоставил нам самим вернуть обратно сияние, светимость.

— Как он залатал нас?

— Он маг, он что-то положил в ваши тела. Он заменил нас. Мы больше не являемся теми же самыми. Латка — это то, что он положил туда сам.

— Но как он положил это туда и что это такое?

— То, что он положил в наши тела, была его собственная светимость, и он сделал это при помощи своей руки. Он просто проникал в наши тела и оставлял там свои волокна. Он сделал это со всеми своими шестью детьми и с Соледад. Все мы — одно и тоже. За исключением Соледад, она — нечто другое.

Ла Горда, казалось, не желала продолжать. Она заколебалась и начала запинаться.

— Что собой представляет донья Соледад? — настаивал я.

— Это очень трудно объяснить, — сказала она после длительных уговоров. — она такая же, как ты и я, и тем не менее, она отличается. Она имеет такую же самую светимость, но она не с нами. Она идет в противоположном направлении. Прямо сейчас она больше всего подобна тебе. Оба вы имеете латки, которые выглядят, как свинец. Моя латка исчезла, и я снова полное светящееся яйцо. Поэтому я и сказала, что ты и я будем в точности такие же самые в один прекрасный день, когда ты снова станешь полным. То, что делает нас в данный момент почти такими же самыми — это светимость Нагваля и тот факт, что оба мы идем в том же направлении и то, что мы оба были пустыми.

— Как полный человек выглядит для мага? — спросил я.

— Как светящееся яйцо, состоящее из волокон, — сказала она. — все волокна являются полными, они выглядят, как струны, туго натянутые струны. Это выглядит так, как если бы струны были тугие, как барабан.

С другой стороны, у пустого человека волокна оборваны на краях дыры. Если у него было много детей, то волокна вообще не похожи на волокна. Эти люди выглядят, как два светящихся участка, разделенных чернотой. Это ужасное зрелище. Нагваль заставил меня видеть таких людей, когда мы однажды были в городе в парке.

— Как ты думаешь, почему Нагваль никогда не говорил мне обо всем этом?

— Он говорил тебе все, но ты никогда не понимал его точно. Когда он осознал, что ты не понимаешь его, того, что он говорит, он бывал вынужден изменять тему. Твоя пустота препятствует твоему пониманию. Нагваль сказал, что для тебя совершенно естественно не понимать. Когда человек становится неполным, он действительно пуст; как тыква-горлянка, из которой вынуть внутренности. Для тебя не имело значения, сколько раз он говорил тебе, что ты пустой, настолько не имело значения, что он даже разъяснял это тебе. А ты никогда не знал, то он имеет в виду, или, еще хуже, ты не хотел знать.

Ла Горда вступила на опасную почву. Я попытался отвлечь ее другим вопросом, но она отклонила его.

— Ты любишь одного маленького мальчика и ты не хочешь понять, то Нагваль имеет в виду, — сказала она обвиняюще. — Нагваль сказал мне, что ты имеешь дочь, которую ты никогда не видел, и что ты любишь того маленького мальчика. Одна взяла твое острие, другой захватил тебя. Ты сплотил их вместе.

Я должен был прекратить писание. Я выполз из пещеры и встал. Я начал спускаться вниз по крутому уклону к дну лощины. Ла Горда следовала за мной. Она спросила меня, не расстроился ли я из-за ее прямоты. Я не хотел врать.

— А как ты думаешь? — спросил я.

— Ты кипишь от злости! — воскликнула она и хихикнула с непосредственностью, которую я наблюдал только у дона Хуана и дона Хенаро.

Она, по-видимому, едва не потеряла равновесия и ухватилась за мою левую руку. Чтобы помочь ей спуститься на дно лощины, я поднял ее за талию. Я думал, что она не могла весить больше 100 фунтов. Она поджала свои губы, как обычно делал дон Хенаро и сказала, что ее вес 115 фунтов. Мы оба одновременно рассмеялись. Это был момент прямого непосредственного общения.

— Почему ты даешь себе труд так много говорить о таких вещах? — спросила она.

Я сказал ей, что когда-то у меня был маленький мальчик, которого я безмерно любил. Я ощутил повелительную нужду рассказать ей о нем. Какая-то крайняя необходимость, выше моего понимания, заставила меня открыться этой женщине, которая была совершенно неизвестна мне.

Когда я начал рассказывать об этом маленьком мальчике, меня охватила волна ностальгии, по-видимому, это было влияние места, или ситуации, или времени дня. Каким-то образом я слил память о маленьком мальчике с памятью о доне Хуане и в первый раз за все это время я не видел его помимо дона Хуана. Лидия сказала, что они никогда не забывали его, он был их телом и их духом. В это мгновение я знал, что они имеют в виду. То же самое ощущал я сам. Однако в этой лощине неведомое ощущение преобладало надо мной. Я сказал ла Горде, что я никогда не забывал дона Хуана вплоть до этого момента. Она не ответила. Она смотрела в сторону.

По-видимому, мое ощущение тоски по этим двум людям обусловил тот факт, что оба они произвели катарсис в моей жизни. И оба они ушли. Я не осознавал вплоть до этого момента, каким окончательным было расставание. Я сказал ла Горде, что этот маленький мальчик был больше, чем кто-либо еще, моим другом и что в один день его забрали силы, которые я не мог контролировать. Это был, по-видимому, один из самых сильных ударов, которые я когда-либо получал. Я даже приехал к дону Хуану, чтобы попросить его о помощи. Это был единственный раз, когда я просил его помочь мне. Он выслушал мою просьбу и разразился громким хохотом. Его реакция была такой неожиданной, что я не мог даже разгневаться. Я мог сделать только критические замечания о том, что, как я думал, было его бесчувственностью.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал? — спросил он.

Я сказал, что т.к. он маг, он мог, по-видимому, помочь вернуть мне моего маленького друга, ради моего утешения.

— Ты не прав, воин не ищет ничего для своего утешения, — сказал он тоном, не допускающим возражения.

Затем он приступил к разгрому моих аргументов. Он сказал, что воин не может в любом случае оставлять на волю случая ничего, что воин действительно влияет на исход случаев силой своего осознания и своего несгибаемого намерения.. Он сказал, что если бы я имел несгибаемое намерение защищать и помогать этому ребенку, я бы принял меры, обеспечивающие его пребывание со мной. Но фактически моя любовь является всего лишь пустым звуком, бесполезной вспышкой пустого человека. Затем он сказал что-то о пустоте и полноте, но я не хотел слушать его. Все, что я ощущал, было чувство утраты и пустота, о которой он упомянул, по моему убеждению относилась к ощущению утраты кого-то незаменимого.

— Ты любил его, ты чтил его дух, ты желал ему блага, теперь ты должен забыть его, — сказал он.

Но я не был в состоянии сделать так. В моих эмоциях было что-то ужасно живое, несмотря на то, что время смягчило их. Одно время я думал, что забыл, но один ночной инцидент произвел во мне глубочайший эмоциональный переворот. Я шел к себе в офис, как вдруг ко мне подошла молодая мексиканка. Она сидела на скамейке, ожидая автобуса. Она хотела узнать, идет ли этот автобус в детскую больницу. Я не знал. Она объяснила, что у ее малыша давно высокая температура и она мучилась, потому что у нее не было денег. Я подошел к скамейке и увидел маленького мальчика, который стоял на скамейке, прислонившись головой к спинке скамейки. Он был одет в куртку, короткие штанишки и шапочку. Ему было не больше двух лет. Он должно быть увидел меня, потому что подошел к краю скамейки и приблизил свою голову к моей руке.

— Моя головка болит, — сказал он мне по-испански.

Его голос был таким тонким и его темные глаза такими грустными, что на меня нахлынула волна неудержимой жалости. Я взял его на руки и отвез его и его мать в ближайшую больницу. Я оставил их там и дал его матери достаточно денег, чтобы оплатить счет. Но я не хотел оставаться или узнавать о них больше что-нибудь. Мне хотелось верить, что я помог им и что, сделав это, я отплатил духу человека.

Я научился магическому акту «оплаты духу человека» у дона Хуана. Я спросил его однажды, потрясенный сознанием того, что я никогда не мог отплатить ему за все, что он сделал для меня, потому что вряд ли было что-то такое, что я мог сделать, чтобы сравнять счет. Мы как раз выходили из банка после размена мексиканской валюты.

— Я не нуждаюсь в том, чтобы ты мне отплатил, — сказал он, — но если ты все еще хочешь отплатить, сделай свой вклад в дух человека. Это всегда очень малый счет, и что бы ты ни вложил туда, это будет более, чем достаточно.

Помогая этому больному мальчику, я лишь отплатил духу человека за любую помощь, которую мой маленький мальчик может получить от незнакомых людей на своем пути.

Я сказал ла Горде, что моя любовь к нему будет оставаться живой всю мою жизнь, несмотря на то, что я никогда не увижу его снова. Я хотел сказать ей, что память, которая осталась у меня о нем, коренится так глубоко, что ничто не может коснуться ее, но я воздержался. Кроме того, стало темно, и я хотел выбраться из этой лощины.

— Давай уйдем отсюда, — сказал я. — я отвезу тебя домой. Может быть, в какое-нибудь другое время мы сможем поговорить об этих вещах снова.

Она засмеялась, как обычно смеялся надо мной дон Хуан. По-видимому, я сказал что-то очень смешное.

— Почему ты смеешься, Горда? — спросил я.

— Потому что ты знаешь сам, что мы не можем покинуть это место так просто, — сказала она. — у тебя здесь назначено свидание с силой. И у меня тоже.

Она пошла обратно к пещере и вползла в нее.

— Иди сюда! — закричала она оттуда. — нет способа покинуть это место.

Я отреагировал самым несообразным способом. Я вполз в пещеру и сел снова около нее. Было очевидно, что она тоже разыгрывала со мной трюк. Я залез туда не для того, чтобы противостоять ей. Я должен был быть разъяренным. Вместо этого я был безразличным. Я не мог обманывать себя, что я сделал здесь всего лишь остановку на пути в Мехико. Я приехал сюда, принуждаемый чем-то выше моего понимания.

Она вручила мне блокнот и жестом предложила мне писать. Она сказала, что если я буду писать, я не только расслаблюсь сам, но расслаблю так же и ее.

— Что это за свидание с силой? — спросил я.

— Нагваль сказал мне, что ты и я имеем здесь свидание с чем-то из этих мест. Ты сначала имел свидание с Соледад, а затем с сестричками. Они были предназначены уничтожить тебя. Нагваль сказал, что если ты останешься в живых после обоих нападений, я должна привести тебя сюда, чтобы мы вместе остались для третьего свидания.

— Какого рода это свидание?

— Я действительно не знаю. Как и все остальное, это зависит от нас. Прямо теперь здесь есть нечто, в этих местах, что ожидает нас. Я говорю, что оно ожидает нас, потому что я прихожу сюда сама все время и ничего еще не случилось. Но сегодня вечером иное. Ты здесь, и это нечто придет.

— Почему Нагваль пытается уничтожить меня? — спросил я.

— Он не пытается уничтожить никого, — протестующе воскликнула ла Горда. — ты его дитя. Он хочет, чтобы теперь ты был им самим. В большей степени им самим, чем любой из нас. Но чтобы быть настоящим Нагвалем, ты должен утвердить свою силу. Иначе он не заботился бы так тщательно о том, чтобы подстроить Соледад и сестричек преследовать тебя. Он научил Соледад, как изменить свой вид и омолодить себя. Он заставил ее сделать дьявольский пол в ее комнате. Пол, которому никто не может противиться. Видишь ли, Соледад пустая, так что Нагваль подстроил ее сделать нечто колоссальное. Он дал ей задание, очень трудное и опасное задание, но единственное, которое было приспособленное для нее, и это задание было — прикончить тебя. Он сказал ей, что не может быть ничего труднее, чем одному магу убить другого. Легче обычному человеку убить мага или магу убить обычного человека, а в случаях двух магов ситуация вообще очень трудная. Нагваль сказал Соледад, что ее лучший шанс был застать тебя врасплох и напугать. Это она и сделала. Нагваль подучил ее сделаться желанной женщиной, чтобы она могла заманить тебя в свою комнату, а там ее пол околдовал бы тебя, потому что, как я уже сказала, никто, решительно никто не может противостоять этому полу. Пол был шедевром Нагваля для Соледад. Но ты сделал что-то с ее полом, и Соледад была вынуждена изменить тактику в соответствии с инструкциями Нагваля. Он сказал ей, что если ее пол потерпит неудачу, и она не сможет напугать и застать тебя врасплох, она должна разговаривать с тобой и рассказать тебе все, что ты захочешь узнать. Нагваль научил ее говорить очень хорошо в качестве ее последнего ресурса. Но Соледад не смогла пересилить тебя даже в этом.

— Почему это было так важно — пересилить меня?

Она сделала паузу и внимательно посмотрела на меня. Она прочистила горло и села прямо. Она взглянула вверх на низкий потолок пещеры и шумно выдохнула через нос.

— Соледад женщина, подобно мне самой, — сказала она. — я расскажу тебе нечто из моей собственной жизни, и, может быть, ты поймешь ее.

— Однажды я имела мужчину. Он сделал меня беременной, когда я была очень молодой, и у нас с ним было две дочери. Одна за другой. Моя жизнь была адом. Этот мужчина был пьяницей и бил меня днем и ночью. И я ненавидела его, и он ненавидел меня. И я стала жирной, как свинья. Однажды мимо проходил другой мужчина, он сказал, что я понравилась ему, и хотел, чтобы я поехала с ним в другой город работать в качестве платной служанки. Он знал, что я была работящая женщина и хотел лишь эксплуатировать меня. Но моя жизнь была такой убогой, что я попалась на эту удочку и пошла с ним. Он был хуже, чем первый мужчина — подлый и мерзкий. По истечении недели или около того, он не мог терпеть меня. И он привык избивать меня так, что ты не можешь себе представить. Я думала, что он собирается убить меня, а он не был даже пьяным, и все потому, что я не нашла работу. Он послал меня нищенствовать на улицах с больным ребенком. Из денег, которые я приносила, он что-то платил матери ребенка, а потом он обычно бил меня за то, что я мало приносила. Ребенок становился все более и более болезненным, и я знала, что если он умрет, когда я буду нищенствовать, этот мужчина убьет меня. Поэтому однажды, когда я знала, что его там не было, я пошла к матери ребенка и дала ей ее ребенка и немного денег, которые я заработала в тот день. Этот день был удачным для меня. Ребенок заграничной леди дал мне 50 песо на покупку лекарств для ребенка.

Я была у этого ужасного мужчины три месяца, а я думала, что прошло 20 лет. Я воспользовалась деньгами, чтобы вернуться назад в свой дом. Я снова была беременной. Тот мужчина хотел, чтобы у меня был свой собственный ребенок, чтобы он не должен был платить за ребенка. Когда я вернулась в свой родной город, я попыталась увидеть своих детей, но их забрала оттуда семья отца. Все семейство собралось вместе под предлогом, что они хотят поговорить со мной, но вместо этого они отвели меня в пустынное место, избили меня палками и камнями и оставили меня умирать.

Ла Горда показала мне множество шрамов на своей голове.

— И по сей день я не знаю, как мне удалось возвратиться в город. Я даже потеряла ребенка, которого имела в своем чреве. Я пошла к своей тетке, которая у меня осталась, мои родители уже умерли. Она ухаживала за мной, бедной душой, в течение двух месяцев, пока я не встала на ноги.

Потом однажды моя тетя сказала мне, что тот мужчина прибыл в город и разыскивает меня. Он обратился в полицию и сообщил, что уплатил мне деньги за работу вперед и что я сбежала, украв деньги, после того, как убила ребенка одной женщины. Я знала, что пришел мой конец. Но судьба снова повернулась ко мне лицом, и мне удалось уехать на грузовике одного американца. Я увидела грузовик, едущий по дороге, в отчаянии подняла руку, шофер остановился и позволил мне сесть. Он вез меня всю дорогу в эту часть Мексики. Он высадил меня в городе, где я не знала ни души. Я слонялась по всему этому месту целыми днями, как паршивая собака, питаясь отбросами с улицы. Как раз тогда судьба повернулась ко мне лицом в последний раз.

Дата добавления: 2014-12-26