Федор Михайлович Достоевский 3 страница

В «Подростке» Достоевского заинтересовал раскол в стане хищников, приобретателей, накопителей, тех самых, которые всегда присутствуют в его романах (князь Банковский в «Униженных и оскорбленных», Свидригайлов и Лужин в «Преступлении и наказании», Ходкий и Епанчин в «Идиоте»). Алеша Валковский не был героем борьбы с этим миром; в нем намечалось что-то новое, но он быстро свернул на дорогу отца. Разумихин нападает на примазавшихся к «общему делу» лужиных, но остается на периферии романа. Герой романа «Подросток» Аркадий Долгорукий проходит несколько стадий своего развития. Перед нами роман-воспитание. Раскольников и Мышкин противостояли миру корысти как внешняя сила, протест Долгорукого вырастает изнутри его: тут-то и понадобилась форма повествования от первого лица. Поэтому точнее было назвать «Подросток» романом «самовоспитания».

В романе три части: как бы теза, антитеза и синтез. Сначала - пассивность, искушение чистой души, тлетворное влияние среды, искажение человеческой сущности. Затем - активная внешняя жизнь героя, протекающая всецело по «законам» общества хищников, разгула страстей и пороков; здесь крайняя степень его падения. И наконец, потерявшись в жизни и испытав ее сполна, герой переживает стадию «восстановления» и осуждает общество, его аморализм и свою прежнюю неправедную жизнь.

Аркадий Долгорукий - незаконнорожденный сын помещика Версилова и служанки, выданной замуж за садовника Макара Долгорукова, бывшего намного старше ее. Юридически он считался и отцом Аркадия. Ущемленное самолюбие много значило в поведении Аркадия. Всеми средствами он хочет сколотить миллион. В мире корысти в Аркадии пробуждается что-то паучье: он принимает участие в шантаже Ахмаковой, вступает во взаимоотношения с авантюристом Ламбертом - этим воплощением «западного» начала. Он хотел бы приобрести власть над людьми, командовать ими. Устраивает он испытание на порядочность и своему отцу.

Самой слабой частью романа оказалась третья. Сначала Достоевский хотел связать своего героя с кружком пропагандиста Дергачева (прообразом его должен был послужить А.В. Долгушин - один из предвестников «хождения в народ»). Но затем Дергачев в романе оттесняется на задний план и отчасти начинает напоминать Бурдовского из «Идиота». Аркадий на вечерах у Дергачева оспаривал социалистические проекты и спрашивал: «Куда вы денете протест моей личности в вашей казарме?» Итак, «протест личности» Долгорукого никак не соединялся с протестами социалистов. Вариант сближения был опробован Достоевским и отброшен. Оберегаемая же Долгоруким личная свобода приобретала анархический характер. Важная роль в романе отведена Версилову, напоминающему прежде изображавшихся в романах распутников, но задуманному до-новому не как отрицательный и сатирический тип, а как лицо трагическое. Версилов - русский «скиталец», отчасти повторяющий Ставрогина, но гораздо человечнее и мягче его. Выше он его и духовно. Как никакого другого своего героя, Достоевский заставляет Версилова промучиться «европейскими» идеями и прийти к выводам, что эти идеи нам, русским, даже «дороже, чем им самим». Не без некоторой натяжки Достоевский заставляет Версилова видеть вещий сон в духе утопического благополучия человечества. Его сон построен по мотивам картины К. Лоррена «Асис и Галатея», которой Достоевский много раз любовался в Дрезденской галерее; цветовая гамма ее ассоциировалась с музыкой будущего.

В финале романа Аркадий сближается с Версиловым, смотрит на него уже влюбленными глазами. На чем же сходятся отец и сын? Версилов туманно говорит о России, которая живет для будущего. О Западе Версилов говорит: «О, им суждены странные муки прежде, чем достигнуть царства божия». Сон и есть «царство божие». Но трудно в данном случае это царство назвать социализмом. По крайней мере, весьма субъективно его понимает Версилов. Он хочет жизни без «брани и логики», он торопится осуществить «братство» по-своему, примириться с обиженными им людьми: с женой Софьей, теперь вырастающей до значения символа России-матушки, ее «мудрости», послушания и смирения, и с Макаром Долгоруким, вынесшим из своих странствий некую «народную правду». Приблизительно к этим же выводам приходит и Аркадий. «Миллион» ему нужен в мечтах, только для подстраховки себя, чтобы снова не зависеть от людей; он жаждет уединения, опирающегося на могущество. Отдав дань своей амбиции, доказав, что он не «тварь дрожащая», что он не хуже Ротшильда, он ничего для человечества не припасает, он много ниже Раскольникова, Мышкина. Он теперь уверовал в «цельное, особое воззрение», в безгрешное сердце Макара Долгорукого. Заявление Аркадия, что он хочет жить для людей, остается фразой.

В самом конце романа предлагаются два варианта преображения. Версилов только дошел до Макара Долгорукова, но постичь его «цельной правды» не смог. Скиталец по чужим краям русского Христа не постиг. У Версилова начался род безумия. А Аркадий - постиг. Но роман кончается мнимым протестом против зла в мире.

Достоевский не только развивал излюбленные идеи и потому «повторялся» из произведения в произведение, но и впитывал в себя новые жизненные впечатления и следил за развитием коренных русских типов, вовлекая читателя в процесс познания их эволюции.

«Братья Карамазовы» (1879 - 1880) - последний и самый великий роман Достоевского, вобравший в себя почти все типы его героев, все коллизии и все приемы их изображения.

Семейное начало, обычно или отодвинутое на задний план («Преступление и наказание»), или разрушаемое («Идиот»), или созидаемое («Подросток»), в «Братьях Карамазовых» выдвинуто на передний план, через семью здесь показаны все общественные катаклизмы. Как и в «Преступлении и наказании» и в «Бесах», в основу романа положена драматическая интрига, убийство определенного лица. Но это преступление получило практическое обоснование: убийство не как выполнение диктата догмы, а как естественнейшее следствие прямой ненависти, ревности, соперничества в любви. Убивают отца семейства, сквернавца, ненавидимого почти всеми членами семьи. При внешней банальности соперничества сына с отцом из-за любовницы коллизия идет в глубь самых важных общественных вопросов. И образ Федора Павловича Карамазова имел предшественников. Валковский, Свидригайлов, Тоцкий - это приобретатели, циники. Но Федор Карамазов показан конкретнее, достовернее в своих тяжбах и страстях.

Притязания по наследству Дмитрия Карамазова переплетаются с любовным соперничеством и выражаются в простой арифметике: ему нужны три тысячи рублей (как раз такая сумма, которую Федор Павлович отложил для «ангела» Грушеньки, «если она придет»). Дмитрий Карамазов - человек необузданных страстей, в отца, но он сложнее, благороднее. В нем меньше животного начала. Он способен раскаяться в намерениях убить родителя, готов пострадать за себя и всех, хотя не он убийца.

Иван Карамазов - студент, рационалист, толкающий других на преступления - он, несомненно, продолжение Раскольникова, Ставрогина. Оба брата не только связаны ненавистью к отцу, не только соперники по дележу наследства, но и соперники в симпатиях к Катерине Ивановне: она любит Митю, а ее любит Иван.

Есть в романе и свой «идиот» - праведник Алексей Карамазов, в котором узнаются черты Мышкина, Аркадия Долгорукова, утешителей страждущих. Если верить свидетельству А.С. Суворина, у Достоевского было намерение сделать Алешу революционером, который за «государственные преступления» будет казнен. Это новое испытание Алеши не совсем ясно, но возможно: он ведь весь отдается людям.

Образ Грушеньки является продолжением образа Настасьи Филипповны, хотя в более умеренном, страдальческом тоне.

Старец Зосима вырос из образов Ивана Петровича, Макара Долгорукого, но он более земной. Показана его долгая жизнь в миру, подлинная мудрость, преисполненная протеста против унижения и страданий народа.

«Братья Карамазовы» начинаются почти с кульминации: сцена в келье старца уже передает такой накал страстей в столкновении Дмитрия с отцом, что, собственно, убийство могло произойти немедленно. Зосима поклонился будущему страданию Мити и, как верно подметил Ракитин, «уголовщину пронюхал».

Невероятно огромное количество событий происходит в две недели. Каждое имеет свою функцию. Каждый крупный или мелкий раздел имеет название, свою тему: то обозначение события, ситуации («Неуместное собрание», «Предварительное следствие», «Судебная ошибка»), то характеристики героев («Русский инок», «Брат Иван Федорович», «Бесенок»). Есть и «формулы», заключающие в себе определенную философию («Бунт», «Контроверза»). Весь роман - хроника, запись местного жителя. Внешняя пестрота заглавий сделана по его вкусу. Есть какая-то у него склонность к житейскому описанию, многое им словно подхвачено из молвы: то это сентиментальная характеристика чувств - «Исповедь горячего сердца», то крик души - «Не ты, не ты», то формула-реплика «С умным человеком и поговорить любопытно», передающая циничную насмешливость Смердякова. Словно по прописям апокрифического хождения души по мукам передаются мытарства Ивана Карамазова и троекратное его появление у Смердякова. Поднимают на высокий философский уровень смысл происходящих событий, переживаний героев вставные новеллы «Великий инквизитор» и «Черт. Кошмар Ивана Федоровича». В словесную дуэль превращены речи на суде прокурора и защитника: чтобы уравнять в правах обе версии убийства Федора Карамазова в их внешней доказательности и в никчемном истинном значении.

Достоевский редко рисовал народ, а теперь он представлен со своими страданиями, выхваченными из моря житейского («Верующие бабы»). Народ живет по каким-то своим законам, не контролируемым официальной церковью, со своими знахарями и утешителями, святыми старцами из тех же много повидавших мужиков. Церковь смотрит на эту самодельщину как на нарушение тайны святой исповеди. Достоевский-реалист правдиво отмечает глубокой важности факт: отрешенность народа от казенной церкви.

Увлеченность «общими» вопросами, всемирным порядком, вопросами совести - черты, исторически присущие русской жизни. В главе «Братья знакомятся» рассказывается, как в пыльном Скотопригоньевске, в заурядном трактире с явно ироническим названием «Столичный город» братья Иван и Алеша Карамазовы, атеист и верующий, в разговоре поднимают вопросы о справедливости, о возмездии, о наказании. Вся молодая Россия только лишь о вековечных вопросах толкует, «о мировых вопросах, не иначе; есть ли бог, есть ли бессмертие? А которые в бога не веруют, ну те о социализме и о анархизме заговорят, о переделке всего человечества по новому Штату». И Алеша соглашается с этими словами Ивана. Все в России «переворотилось», а философствовали, как умели, со своими старцами, подвижниками правды и добра.

Весь мир есть вихревое клубление зла, сумятица, но человек мечтает об идеале, о гармонии. Как же ее достичь? Силами собственного разума, но тогда как же быть со всем тем горем и страданиями, которыми отмечен путь человечества? Так и оставить их неотомщенными? Неужели в далеком будущем обнимутся, как братья, и, тот генерал, который затравил мальчика борзыми, и мать этого мальчика? Против насилия хочется бунтовать, но можно ли насилие победить насилием? Достоевский ставит эти вопросы как величайший художник, знаток жизни. Но их решение он предлагает через единение людей на заветах Христа, только так могут быть искуплены все страдания.

К чему ведет прямой счет со злом, показано на Дмитрии Карамазове. Он замышляет отцеубийство. И хотя он убийства не совершил, он кается за самую мысль об этом, зная, что жизнь идет путем таких бесконечных семейных и общественных трагедий. В раскаянии он решается пострадать за всех, совершить христианский подвиг. В своей душе он уже наказан и наказание по суду для него уже ничего не значит.

Более сложный путь Ивана Карамазова: он влюблен и в «клейкие весенние листочки», но он верит и в «логику». В нем, как и в Ставрогине, есть известное «прелюбодейство мысли», игра во внешнюю диалектику. Он любит подойти к одному и тому же явлению с разных сторон и даже временно отдаться какому-то мнению. Он не человек «натуры», как отец, как братья Митя и Алеша. Он рационалист, его «безудерж» - в исканиях ума, в тезисах и антитезисах. Не следует искать его в философии законченной системы, логического порядка. Иван как философ - весь в крайностях, иногда изменяя сам себе. В этом выразилась нелюбовь Достоевского к рационалистам. Опора Ивана на разум вовсе не нуждается в идее бессмертия, он атеист. Его идея - раз нет бессмертия, то не будет и спроса в аду, а потому на этом свете «все позволено». Это «все позволено» объединяет Ивана с тем генералом, который травил мальчика собаками. А ведь тому генералу Иван вместе с Алешей вынес приговор: «Расстрелять». Иван понимает, что до какой-то гармонии человечество додуматься должно, но сам же не хочет ее принимать, «возвращает билет» на вход в «хрустальный дворец», потому что не отомщенными остаются слезы «ребеночка». Все это софизмы и тупики чистого рационализма. Рационализм Ивана, по мнению Достоевского, найти выход не способен. Его способна дать только безотчетная вера. Достоевский не замечает, что такая «вера», полный отказ от разума - худший вид рационализма.

Практическая сторона мудрствований Ивана Карамазова раскрывалась, неожиданно для него самого, в самых неприглядных вариантах. Ведь своими рассуждениями он провоцировал брата Дмитрия на отцеубийство. И он даже не догадывался, что придет к суду совести. Двойники Ивана - Смердяков, который убивает Федора Карамазова, и Черт, взыскивающий с него все посулы и обещания. Иван даже и мысли не допускал, что его идеи примут такой оборот, и Иван сходит с ума. Сочиненная Иваном поэма-легенда «Великий инквизитор» иллюстрирует его собственную двойственность. Легенда противопоставлена его рассуждениям о совестном церковном суде. Живой Христос невозможен в наше время: церковь давно ушла от него, да и человечество тоже. Учение Христа непосильно для верующих: оно слишком идеально. Люди привыкли, чтобы им давали хлеб и управляли ими на основе «чуда, тайны и авторитета».

Есть в выводах Достоевского здравая идея - вера в человека, в его способность к совершенствованию. У Достоевского она все время находится в соседстве с «истинным» Христом и «чистой» церковью, но она существует и самостоятельно - в возвеличивании добрых людей и добрых дел. Все недоброе, что творится вокруг, он считал преходящим. Братья Карамазовы не удержались в братстве, но роман защищает идею братства.

Поиски опоры для проведения в жизнь своих теорий о замирении сословий, устройстве жизни на началах Христа, взаимной любви и помощи приводили Достоевского к сближению с официальными верхами, в частности с обер-прокурором святейшего синода К.П. Победоносцевым. Достоевский часто беседовал с ним. Он надеялся заставить власти изменить политику, заставить правящих уверовать в его идеи. Победоносцев же и высшие власти хотели использовать авторитет великого писателя в своих целях.

Желание влиять на умы современников у Достоевского было огромное. Издание «Дневника писателя» (1873, 1876 - 1877, 1880, 1881) было мероприятием, беспрецедентным в русской литературе. Но «Дневник...» показывал и меру изоляции Достоевского от общества: этот разговор был монологом. Только желание изложить «учение», которое затмит все прочие, могло подсказать такую необычную идею. Революционное движение, кажется, целиком отрицало Достоевского. Однако народовольческий террор как раз доказывал, что движение заходит в тупик. Наступило время для проповеди некровавого пути. И Достоевский решил воспользоваться праздником в честь А.С. Пушкина в 1880 г. по случаю открытия памятника поэту в Москве, чтобы призвать к смирению и примирению.

Какие бы интонации не улавливались в речи Достоевского о Пушкине 8 июня 1880 года, она потрясла публику. Речь и сегодня производит большое впечатление. Конечно, Достоевский «приспособлял» Пушкина к своим проповедям. Пушкин вовсе не звал русских людей «смириться», Татьяна вовсе не символ смирения. Пушкинская «всемирная отзывчивость» не была той, о которой хлопотал Достоевский, полагавший, что эта отзывчивость - залог священной миссии России научить другие народы, как жить.

Достоевский превратил бюрократически спланированный и благополучно протекавший праздник в честь Пушкина в настоящее политическое событие. Он был прав и в речи, и в последующих ответах оппонентам, высмеивая либеральных «слюнтяев», которые за четверть века после реформы ничего не сделали для народа. В трагическом противоречии со своими же призывами смириться Достоевский бунтовал. Было что-то противозаконное в том, что русский писатель говорил перед тысячной аудиторией о самых насущных вопросах русской жизни. Он приглашал вместе решать «загадку» Пушкина и «загадку» России. Он внушал мысль, что литература все может, она должна повернуть ход истории отечества и во всем мире... Недаром, когда вскоре хоронили Достоевского, один сановник сказал, что это «репетиция грядущих уличных... демонстраций». «Процесс» с литературой перерастал в «процесс» литературы с общественным строем, мешавшим ей быть гордой и несмиренной.

Дата добавления: 2014-12-27