Дэниэл Белл 2 страница

Крупные социальные перемены порождают соответствующую реакцию. Студенческие волнения конца 60-х годов отчасти явились отражением влияния новой, альтернативной культуры, сопротивляющейся развитию общества, базирующемуся на достижениях науки. Однако в еще большей степени студенческие волнения стали реакцией на «организационные шоры», которые постиндустриальное общество навязывает науке, что выражалось в усилении давления на молодых людей все более и более раннего возраста с целью заставить их выбрать хороший колледж, основной предмет, а также сориентироваться в вопросах, относящихся к будущей деятельности и карьере.

С политической точки зрения проблемой постиндустриального общества, как правильно отмечает Ф. Буррико, является развитие нерыночной экономики благосостояния и отсутствие адекватных механизмов оценки общественных благ. По техническим и концептуальным причинам невозможно определить стоимость таких товаров в рыночных категориях; вследствие того, что они распределяются между всеми людьми, некоторая часть населения проявляет сдержанность при одобрении осуществляемых затрат. Наиболее важно то, что природа нерыночных политических решений ведет к прямому конфликту: в противоположность рынку, который рассредоточивает ответственность, в политике суть решений доступна и очевидна; ясны и их последствия; понятно, кто понесет потери, а кто получит преимущества. При наличии такого узлового момента, когда дело доходит до принятия политических решений, конфликт вспыхивает без особого труда.

В самом широком смысле наиболее сложной дилеммой» с которой сталкиваются все современные общества, является бюрократизация, или «власть правил». Исторически бюрократизация сыграла положительную роль в укреплении гражданских свобод. В условиях деспотической и непредсказуемой власти принятие обезличенных правил было гарантией соблюдения прав человека. Однако когда обезличенным становится весь мир и организации автоматически руководствуются существующими правилами (причем часто ради блага и в интересах бюрократического персонала), приходится констатировать, что действие упомянутого принципа, бесспорно, зашло слишком далеко.

Все эти изменения происходят в недрах общества, которое наращивает свою внутреннюю сложность (особенно в сфере науки и технологий), смешивает технократические и политические решения и становится свидетелем подъема нового класса, способного как вступить в борьбу за конституирование самого себя в качестве нового правящего класса, так и отказаться от нее. Именно такие вопросы определяют основные проблемы постиндустриального общества.

Концепция постиндустриального общества не есть законченная картина социального устройства, а лишь попытка охарактеризовать и объяснить коренное изменение в социальной структуре (определяемой как совокупность экономики, технологии и системы стратификации). Однако подобное изменение не предполагает определенности соотношения между «надстройкой» и «базисом»; напротив, инициатива реорганизации общества сегодня исходит в значительной степени от политической системы. Как различные индустриальные общества – Соединенные Штаты, Великобритания, нацистская Германия, Советский Союз и Япония послевоенных лет – заметно расходились между собой в политическом и культурном отношении, так и многие общества, вступающие в постиндустриальный период развития, вполне вероятно, будут иметь разные политические и культурные конфигурации. Принципиальный водораздел современного общества не проходит между собственниками средств производства и однородным пролетариатом, а обозначен бюрократическими и властными отношениями между теми, кто имеет полномочия принимать решения, и теми, кто лишен таковых, и это касается любых организационных единиц – политических, экономических и социальных. Задачей политической системы становится управление этими отношениями в соответствии с разного рода давлениями, оказываемыми с целью перераспределения национального достояния и обеспечения социальной справедливости.

От материальных благ к услугам:
меняющаяся конфигурация хозяйства

В «Манифесте Коммунистической партии», оконченном в феврале 1848 года, К. Маркс и Ф. Энгельс писали об обществе, в котором два класса, капиталисты и рабочие, – меньшинство, в руках которого сосредоточены средства производства, и большинство, вынужденное продавать свою рабочую силу, – станут последними антагонистическими классами в истории человечества, сошедшимися в завершающей схватке. Во многом это было замечательным предсказанием, хотя бы потому, что в то время в большинстве стран Европы и в Соединенных Штатах основными классами были не капиталисты и рабочие, а фермеры и крестьяне, а стиль жизни в этих странах оставался преимущественно аграрно-ремесленническим.

Англия была безусловным образцом промышленного развития, но, несмотря на Манчестер, Лидс, Бирмингем и Шеффилд, Великобританию середины прошлого века никак нельзя назвать индустриальной страной, что убедительно доказывается статистикой занятости. Как пишет Д. Лэндс: «Британская перепись населения 1851 года (при всех ее неточностях) показывает, что сельскохозяйственные работники и домашние слуги составляли наиболее распространенные профессии; большинство же рабочих были заняты в традиционных производствах: в строительстве, портняжном деле, сапожном ремесле и неквалифицированном труде всех разновидностей. Даже в хлопкопрядильной промышленности, где три пятых занятых от общего числа в полмиллиона (при численности населения в 16 млн. человек) работали на фабриках, почти две трети предприятий имели менее пятидесяти рабочих каждое, а средняя английская фабрика нанимала менее двухсот рабочих; при этом десятки тысяч ручных ткацких станков еще работало в деревнях».

И если даже Великобритания того времени не достигла большого прогресса, то что же говорить об остальных европейских странах, которые отставали от нее на целое поколение. В Бельгии, самой индустриальной стране континента, почти половина всех рабочих была занята в сельском хозяйстве (в Великобритании – одна четверть). Германии потребовалось двадцать пять лет, чтобы достичь этих 50 процентов занятости в промышленности; вплоть до 1895 года там было больше сельскохозяйственных рабочих, чем фабричных. Во Франции же число занятых в сельском хозяйстве превышало численность пролетариата до начала второй мировой войны! Если вернуться во времена К. Маркса, то в 1852 году в Пруссии, наиболее развитой области Германии, 72 процента населения можно было считать аграрным. По словам Дж. Клэпхема, «немецкую промышленность того времени никак нельзя назвать капиталистической, и до 1840 года крупные предприятия фабричного типа были чрезвычайно редкими». В 1851 году в городах Франции проживало всего 10,5 процента населения; по словам Дж. Клэпхема, «число предприятий, нанимающих более ста рабочих, было в 1848 году настолько мизерным, что не могло серьезно повлиять на статистику по стране; такие предприятия фактически не встречались за пределами горной промышленности и металлургии, а настоящие фабрики были явлением исключительным». В 1850 году из 23 млн. граждан США 19,6 млн. проживали за пределами городов (каковыми считались населенные пункты с числом жителей более 2,5 тыс.), а в совокупной рабочей силе (7,7 млн. человек) насчитывалось 4,9 млн. сельскохозяйственных рабочих, тогда как занятых в промышленности и строительстве (эти категории были разделены лишь в 1870 году) было не более 1,2 млн. человек; при этом почти миллион работников находились в домашнем услужении.

Таким образом, предсказание К. Маркса относительно развития индустриального строя оказалось правильным. Но наиболее важным социальным изменением в западном обществе, происшедшим за последние сто лет, было не только и не столько распространение промышленности, сколько исчезновение фермера с социальной арены – явление, немыслимое в рикардианском мире с его законом уменьшающегося плодородия почвы, где нельзя было и предположить, что производительность труда в сельском хозяйстве может быть в два-три раза выше, чем в промышленности (как то имеет место в США в последние тридцать лет).

Трансформация аграрной жизни (черты которой определяли облик цивилизации на протяжении четырех тысяч лет) стала важнейшим событием нашей эпохи. Когда паровая машина стала использоваться на текстильной фабрике, было легко предугадать распространение механизации в промышленности. Но кто бы мог с той же уверенностью предположить подобное вслед за изобретением жатного механизма С. Маккормиком и экспозицией этой машины в 1851 году в лондонском Хрустальном Дворце? И вот сегодня в Соединенных Штатах только 4 процента рабочей силы занято в сельском хозяйстве; труд немногим более 3 млн. человек (всего двадцать лет назад это число было более чем в два раза выше) с успехом обеспечивает продукцией 207 млн. граждан, и, если бы все правительственные ограничения были сняты, могли бы прокормить на пятьдесят миллионов больше.

На смену фермеру пришел промышленный рабочий, и на протяжении последнего века его борьба – за свое достоинство, за получение большей доли в доходах, за право голоса в решении вопросов, касающихся его труда и условий занятости, -определяла основные социальные столкновения. Помимо всего этого, в утопических теориях К. Маркса и практике социалистического Движения рабочий класс, поднимавшийся до осознания своей задачи в условиях этой борьбы, рассматривался как субъект не только индустриального, но и общечеловеческого освобождения, как движущая сила всеобщей эмансипации; только когда средства производства окажутся в руках рабочих и начнется социалистическая эра, будут устранены последние препятствия на пути Неограниченного развития производительных сил.

Однако если принять промышленного рабочего в качестве человека будущего или, более точно, считать фабричного рабочего символом пролетариата, то подобный подход окажется ложным. Налицо парадоксальный факт: если проследить путь индустриализации – нарастающего замещения человека машинами, – можно прийти к логическому выводу об исчезновении промышленного рабочего как такового. Действительно, к концу нашего века доля этой группы в работающем населении может стать такой же ничтожной, как ничтожна сейчас доля фермеров; вся сфера приложения труда «синих воротничков» сократится настолько, что этот термин потеряет свое социологическое значение, открывая дорогу новой классификации трудящихся классов. Вместо господства промышленного пролетариата мы наблюдаем доминирование в рабочей силе профессионального и технического класса, настолько значительное, что к 1980 году он может стать вторым в обществе по своей численности, а к концу века оказаться первым. Это новая революция, происходящая в структуре занятости, которая в той мере, в какой профессия определяет иные стороны поведения работника (хотя эта степень сейчас ослабевает), становится революцией в классовой структуре общества. Подобные изменения в характере производства и структуре занятости – один из важнейших аспектов зарождения постиндустриального общества.

Категория постиндустриального общества обретает свое значение при сравнении ее с понятиями индустриального и доиндустриального обществ.

В доиндустриальных обществах, до сегодняшнего дня объединяющих большинство населения мира, рабочая сила используется преимущественно в добывающих отраслях; горной промышленности, рыболовстве, лесничестве и сельском хозяйстве. Жизнь является в первую очередь взаимодействием с природой. Человек применяет мускульную силу, работает по старинке, а его представления о мире обусловлены наличием естественных элементов – сменой времен года, типом почвы, количеством влаги. Именно этим определяется ритм жизни. Время понимается лишь как длительность, как долгие и короткие его промежутки, а темп работы зависит от времени года и погодных условий. И так как это взаимодействие с природой, производительность труда низка, хозяйство зависит от неустойчивых внешних процессов и капризов цен на сырьевые товары на международных рынках. Базовой ячейкой общественной жизни выступает большая семья. Социальное обеспечение ограничивается помощью в прокормлении лишних ртов, которая требуется семьям почти всегда. Низкая производительность и перенаселенность обусловливают большую долю недозанятого населения, которое распределяется в сельском хозяйстве и сфере домашних услуг. Поэтому имеет место значительная доля занятых в сфере услуг, остающихся в своем большинстве личными услугами. Поскольку работники зачастую довольствуются платой, достаточной лишь для пропитания, работа по дому дешева и крайне распространена. В Англии середины викторианской эпохи класс прислуги оставался самым многочисленным. В «Ярмарке тщеславия» Бекки Шарп и капитан Роудон Кроули были нищими, но держали прислугу; К. Маркс, живший в Сохо в двухкомнатной квартире со своей большой семьей и иногда выселяемый за неуплату аренды, имел постоянно верную служанку Ленхен, а иногда нанимал и вторую. Доиндустриальные общества суть аграрные общества, построенные на традиционных элементах рутины и подчинения старшим.

Индустриальные общества – в основном представленные странами Североатлантического региона, а также СССР и Японией – являются товаропроизводящими обществами. Жизнь в них становится взаимодействием с преобразованной природой. Мир становится техничным и рациональным. Главное место занимает машина, и ритмы жизни размечены с механической точностью: время хронологично и разбито на равные промежутки, На смену физическому труду пришла энергия, ставшая основой производительности – искусства произвести больше с меньшими затратами, – обеспечившей массовое производство товаров, характеризующее индустриальное общество. Энергия и машины изменили природу труда. Навыки распадись на их компоненты, и ремесленника прошлых лет заменили две новые фигуры – инженер, отвечающий за общую организацию и ведение работы, и полуквалифицированный рабочий, олицетворяющий человеческое «колесико» между машинами, – обреченные сосуществовать до тех пор, пока технический талант инженера не создаст машину, которая заменит и самого рабочего. Это мир координации, где люди, сырье и рынки подгоняются под нужды. производства и распределения товаров. Это мир строгого расчета и запрограммированной деятельности, в котором компоненты товаров производятся в нужных пропорциях и в должное время, требующееся для ускорения кругооборота благ. Это мир строгой организации – иерархии и бюрократии, – где к человеку относятся как к вещи, потому что вещами управлять легче, чем людьми. Таким образом, создается необходимое разграничение между ролью и человеком, и оно закладывается в принципы деятельности предприятия. Организации имеют дело с потребностями ролей, а не личностей. Критерием techne становится эффективность, и жизнь построена по экономическому принципу: как получить наибольшее количество энергии из заданного количества ресурса (угля, нефти, газа, воды) при помощи лучших машин и по наиболее конкурентным ценам? Главными словами оказываются максимизация и оптимизация, складывающиеся в космологию, основанную на полезности и прекрасной теории И. Бентама. Единицей является индивид, и свободное общество есть совокупность индивидуальных решений в том виде, в каком они выражены в потребностях рынка. В действительности жизнь никогда не бывает столь одномерной, сколь полагают это те, кто превращает любую тенденцию в онтологический абсолют. Традиционные элементы сохраняются. В тех случаях, когда представляется такая возможность, группы рабочих пытаются влиять на установление собственных ритмов работы или ограничение масштабов производства. Отходы растут. Партикуляризм и политическая деятельность распространяются все шире. Они смягчают наиболее острые углы индустриальной действительности. Между тем его сущностные, технические черты сохраняются.

Постиндустриальное общество основано на услугах. Поэтому оно есть игра между людьми. Главное значение имеют уже не мускульная сила и не энергия, а информация. Основным действующим лицом становится профессионал, потому что его образование и опыт позволяют ему отвечать всем требованиям, предъявляемым в постиндустриальном обществе. Если индустриальное общество определяется через количество товаров, обозначающее уровень жизни, то постиндустриальное общество определяется качеством жизни, измеряемым услугами и различными удобствами – здравоохранением, образованием, отдыхом и культурой, – которые становятся желанными и доступными для каждого.

Слово «услуги» обозначает различные явления, и в переходе от индустриального общества к постиндустриальному имеются несколько различных стадий. Во-первых, само развитие промышленности предполагает необходимую экспансию транспорта и общественных служб как услуг, связанных с движением товаров; требуется также больше энергии, что вызывает рост пусть и не занятой в непосредственном производстве, но все же «синеворотничковой», рабочей силы. На втором этапе в условиях массового потребления благ и роста населения возникает рост сфер распределения (оптовой и розничной торговли), финансов, операций с недвижимостью и страхования, традиционных центров «белых воротничков». На третьем этапе, по мере роста национального дохода, обнаруживается, как было указано в теореме К. Энгеля, немецкого статистика второй половины прошлого века, что доля денег, расходуемая на питание, начинает снижаться, а остаток используется сначала на приобретение товаров длительного пользования (одежды, автомобилей и жилья), а затем предметов роскоши, на отдых и так далее. Таким образом, с расширением человеческих горизонтов и с появлением новых потребностей и вкусов начинает расширяться третичный сектор, сфера личных услуг: сети ресторанов, отелей, автомобильных мастерских, индустрия путешествий, развлечений и спорта. На этом этапе становится заметным влияние нового типа сознания. Требования лучшей жизни, которая была обещана обществом, концентрируются вокруг двух сфер, являющихся фундаментальными для этой новой жизни, – здоровья и образования. Устранение болезней и рост числа людей, которые могут прожить все отпущенные им годы на фоне попыток увеличить продолжительность жизни, делают услуги здравоохранения чрезвычайно значимыми в современном обществе; а рост технических потребностей и профессионального мастерства делает образование, и, в частности, доступ к высшему образованию, условием самого вхождения в постиндустриальное общество. Таким образом, мы сталкиваемся с ростом новой интеллигенции, в первую очередь преподавателей. И, наконец, требования дополнительных услуг и неадекватность рынка для удовлетворения потребностей людей в нормальной окружающей среде, равно как в лучшем здравоохранении и образовании, ведут к развитию [функций] правительства, особенно на местном уровне и уровне штатов, где и должны удовлетворяться подобные нужды.

Постиндустриальное общество, таким образом, является также коммунальным обществом, где социальной единицей выступает скорее отдельное сообщество, нежели индивид, и целью ставится достижение «социального решения», отличного от простой суммы индивидуальных решений, которые в своей совокупности могут привести к кошмару, что хорошо видно на примере личных автомобилей и ужасных последствий их движения. Но кооперация людей гораздо более сложна, чем управление вещами. Участие становится необходимым элементом сообщества, но когда слишком много групп хотят слишком многих вещей и не готовы к переговорам и торгу, результатом становится нарастание конфликтных и неразрешимых ситуаций. Остается выбор между политикой консенсуса или политикой тупика.

Как игра между людьми, общественная жизнь становится сложнее, поскольку множатся политические требования и гражданские права, быстрота социальных перемен и изменений норм поведения шокирует старшее поколение, а ориентация на будущее стирает традиционные ценности и моральные устои. Информация становится основным ресурсом, а внутри организаций – источником силы. Профессионализм превращается в критерий общественного положения, но при этом сталкивается с популизмом, вызываемым требованиями больших прав и большего участия в делах общества. Если борьба между капиталистами и рабочими в пределах фабрики характеризовала индустриальную систему, то постиндустриальное общество отмечено борьбой между профессионалами и массой как внутри организаций, так и внутри сообщества.

Дата добавления: 2015-03-29