Культурный кризис в эпоху пелопоннесской войны 2 страница

Фукидид не только фиксирует события войны, но и приводит ряд речей политиков, дипломатов и военачальников, в которых отражаются психологические аспекты власти и политические мотивы. Поскольку воспроизведение подлинных речей было невозможно, Фукидид предупреждает читателей, что приведенные им речи содержат не только общий смысл того, что было сказано в реальности, но и аргументы, которые он сам считает наиболее уместными в каждом случае и для каждого оратора. Таким образом, эти речи содержат два элемента: аргументы ораторов и аргументы, предложенные Фукидидом. Соотношение между ними в разных речах разное, а в некоторых речах один или другой из этих элементов может отсутствовать. В качестве примера можно привести речь керкирян в Афинах в поддержку союза между Керкирой и Афинами и речь коринфян против этого союза. В каждой речи в защиту того или иного курса приводится анализ преимуществ, обещанных Афинам, и обе эти речи позволяют нам более четко рассмотреть проблемы власти и политики, стоявшие в тот момент на повестке дня. Второй пример – призыв спартанцев к миру после того, как спартанское войско было блокировано на Сфактерии. В речи спартанцев содержится анализ тех выгод, которые принесет Афинам благородный мир в тот момент, когда они имеют временное преимущество. Здесь мы тоже видим проблему во всей ее глубине. Вне зависимости от того, исходят ли эти анализы в конечном счете от самого Фукидида или от керкирских, коринфских или спартанских ораторов, они углубляют наше понимание и к тому же благодаря своему драматизму и артистизму очень убедительны. Кого не тронут, и интеллектуально и эмоционально, поставленные в диалоге милосцев проблемы, возникающие перед маленьким и невиновным государством при нападении жестокого и могущественного агрессора?

Кроме того, Фукидид описывает взаимосвязь событий, а иногда приводит свои соображения об их причинах. Дав обзор событиям и политике в период, непосредственно предшествующий войне, Фукидид приводит речи коринфян, афинян и спартанцев, в которых отражается воздействие этих событий на ведущие государства, и реакцию последних на них. Он изображает национальную психологию каждого государства в решающий момент точно так же, как Софокл и Еврипид изображают психологию каждого персонажа. Тем же способом он показывает взаимосвязь между политиком и афинским народом при произнесении надгробной речи, между разными политическими курсами в речах Архидама и Сфенелаида, Клеона и Диодота, Никия и Алкивиада. В своем повествовании он также показывает взаимосвязь мора, нравственности и власти; фракционности, нравственности и распада общества; неудач или успехов за границей с настроениями на родине. Точно так же психолог может анализировать взаимодействие сил, напряжений и стрессов – физических и нравственных – в человеческом теле, но истинная причина конкретной болезни может ускользнуть от него.

Историки называют самые разные причины войн – экономические, географические факторы, вражду идеологий, религий или народов. Фукидид рассматривает все это как сопутствующие обстоятельства (tychai) или такие же случайные переменные (syntychiai), как время, приливы или погода, неподвластные человеку, но обычно имеющие решающее значение. Некоторые историки объясняют войны волей добрых или злых богов, которая гонит людей на битву. Фукидид возлагает ответственность исключительно на людей. «Истинной причиной, по моему мнению, – утверждает он, – была мощь Афин и боязнь Спарты, которые заставили их начать войну». Сложилась ситуация, в которой две нации с определенными психологическими характеристиками так же неизбежно оказывались в конфликте друг с другом, как Креонт и Антигона или Ясон и Медея. Но эта ситуация была делом рук человеческих. Мудрые политики и народы, желая предотвратить конфликт, не позволили бы, чтобы ситуация дошла до критической точки. Люди, по мнению Фукидида, творят историю путем проявления свободной воли по отношению друг к другу. Следовательно, важнейшее значение имеет понимание человеческой природы. Фукидид полагал, что человеческая природа может и должна быть постоянной в некоторых важнейших отношениях: человек инстинктивно стремится подчинять себе слабого, обороняться от агрессора и сохранять то, что было приобретено силой, из соображений престижа, личного интереса и страха. Мудрые политики и народы учитывают проявление этих инстинктов и в себе, и в противниках, и в своей политике. В частности, они осознают природу и последствия войны. Если бы люди пользовались своим разумом (gnome), они бы поняли, что ни сила, ни право еще не обеспечивают победу; что уверенность в божественном вмешательстве не находит подтверждения при беспристрастном изучении истории; что последствия и опасности войн непредсказуемы; что исход войн определяется скорее ошибками противников, чем их силой; и что ожесточение длительных войн порождает страсти, жестокость и разложение.

«Было бы достаточно, – пишет Фукидид, – если мою историю сочтут полезной те, кто желает ясно понимать не только то, что произошло, но и то, что случится когда‑нибудь снова в таких же или подобных обстоятельствах в соответствии с человеческой природой». Он был прав в своем прогнозе. Основные черты человеческой природы остаются неизменными, обстоятельства, сопутствующие войнам, повторяются, и последствия, к которым длительные войны приводят, всякий раз одни и те же. «Лишь исходя из прошлого, можно судить будущее», – сказал Черчилль по завершении очередной войны. Он, как и Фукидид, верил, что человеческий разум может управлять историей и сделать весь мир «безопасным и чистым». Перед нами такое же послание надежды, как и то, что содержится в «Эдипе в Колоне» Софокла. Фукидид видел торжество человека на примере Перикла, когда великий политик, обладающий проницательностью, чистотой и разумом, повел за собой великодушный народ, а также в предвоенную эпоху, когда власть и правосудие обеспечили гармоничный мир. При его жизни триумф обернулся поражением, греческий мир лишился рассудка, Афины оказались повержены. История этого испытания написана Фукидидом с интеллектуальной прозрачностью и эмоциональной силой, какую не в силах воспроизвести ни один другой хронист.

Антифон Афинский (ок. 480–411 гг.) заложил основы аттического ораторского искусства как литературного жанра. Он практиковал и преподавал искусство составления речей, предназначенных для убеждения людей в народном собрании или в судах (однако сам не сумел избежать осуждения и казни как вождь олигархической революции). Вслед за Тисием он исследовал принципы спора, исходя не из четких доказательств, а руководствуясь вероятностями, намерениями и т. д. Для ознакомления учеников с такими принципами спора он пользовался речами‑образцами, или моделями, для четверых человек – двух обвинителей и двух защитников в гипотетическом судебном деле. До нас под именем Антифона дошли три такие «Тетралогии», хотя, возможно, они были сочинены не афинянином. Антифон существенно повлиял на ораторскую прозу следующего столетия.

Подобно тому как Демокрит и Фукидид рассматривали физические и политические феномены, не опираясь на религиозные или философские предубеждения, Гиппократ Косский (ок. 460 – ок. 400 гг.) исследовал человеческое тело, заложив основы медицинской теории. Из трактатов гиппократовского корпуса лишь немногие, исходя из их мировоззрения и стиля, могут датироваться его эпохой. В одном из них, трактате об эпилепсии под названием «Священная болезнь», содержится следующий отрывок: «Эта болезнь, по моему мнению, ничуть не более священна, чем другие болезни, и имеет ту же самую природу и причины, что и они; она точно так же излечима… при условии, что еще не перешла ту грань, за которой лекарства уже бесполезны. Коренится она, как и те болезни, в наследственности… а причина ее находится в мозгу, как и в случае всех наиболее серьезных болезней». Такой отказ от религиозных или философских представлений о болезнях в сочетании с точными наблюдениями, практиковавшимися в Книдской медицинской школе, и с прогнозами, на которые особое внимание обращали в Косской школе, сделал возможным существенный прогресс в понимании природы и причин болезней и их лечении.

В этот период быстро развивались также геометрия, математика и астрономия. Пифагор и его последователи заложили основы исследования свойств параллельных прямых, использовали геометрические понятия при объяснении таких арифметических действий, как сложение и вычитание, развивали теории чисел, описали некоторые объемные тела и приблизительно вычислили квадратный корень из двойки. Демокрит, развивший «атомную» теорию, начал исследование объемных тел и вывел формулы объема пирамид и конусов. Его «великий год», вероятно, представляет собой сочетание лунного и солнечного годов, а в области физической географии он утверждал, что плоская земля имеет не круглую, а овальную форму и ее длина в полтора раза больше ширины. Но наибольшее влияние в этой области оказал современник Сократа, Гиппократ Хиосский, который провел большую часть жизни в Афинах. В его «Книге элементов» дается обзор достижений геометрии на тот момент и проводятся дальнейшие исследования, причем особое внимание уделяется геометрии круга. Гиппократ сделал вывод, что площади кругов относятся друг к другу как квадраты их диаметров, и исследовал квадратуру полумесяцев. Софист Гиппий из Элиды разработал метод квадратрисы для трисекции угла, а Теодор Киренский, также современник Сократа, доказал иррациональность квадратного корня из таких чисел, как три, пять, семь и так далее до семнадцати, в геометрическом смысле. Хотя математические теории могли повлиять на мастерство архитекторов и землемеров, математики и геометры в глазах широкой публики казались исследователями сверхъестественного, такими же, как Сократ в «Облаках».

Если не считать преследований Анаксагора за «безбожие» (когда именно это случилось, неизвестно), гений Перикла предотвратил угрозу конфликта между рационализмом и демократией. В 430 г. он справедливо заявлял, что афиняне любят мудрость, уважают взгляды друг друга и соблюдают законы демократии. Такое благоприятное положение сложилось благодаря его позиции как защитника рационализма и вождя демократии и успеху его политики, обеспечивавшей гражданам процветание и уверенность. После его смерти между рационализмом и демократией наметился раскол, углублявшийся с ухудшением внешних условий и в итоге приведший к их противостоянию. Этот антагонизм, столь опасный для здоровья и того и другого, коренился в религиозных представлениях и неразвитости образования в ту эпоху.

Источник разногласий крылся не в вопросе соблюдения государственной религии. Даже такой агностик, как Протагор, одобрил бы оказание знаков почтения Афине. В годы войны государственная религия процветала. На Акрополе в 427–424 гг. был построен прекрасный маленький храм Афины Ники (Победы) в ионическом стиле, а позже в том же столетии к нему пристроили парапет из великолепных рельефных плит. Никий посвятил Дионису небольшой храм у подножия Акрополя, рядом с театром; в храме была установлена статуя бога из золота и слоновой кости. В период Никиева мира Алкамен поставил в Гефестеоне бронзовые статуи Афины и Гефеста. Но главной стройкой военных лет был Эрехтейон на Акрополе. Его строительство было прервано во время Сицилийской экспедиции и завершилось около 406–405 гг. В плане храма учитывались особенности строительной площадки, узкой и имевшей два уровня, и поэтому здание не производит столь грандиозного эффекта, как пропилеи. Однако ему присуще много достоинств в ионической традиции: великолепно украшенные мраморные дверные проемы, очаровательные фигуры девушек‑кариатид. На Делосе Никий в 417 г. посвятил Аполлону храм в дорическом стиле. Колоссальные труды и средства, затраченные на сооружений статуй, храмов и их внутреннее убранство (примером последнего служит золотой светильник в Эрехтейоне), – красноречивое свидетельство искренности афинского благочестия в военное время.

В то же время семейная религия находилась в кризисе. Многие столетия религиозные церемонии проводились в демовых святилищах, но в результате эвакуации сельских жителей в город о них надолго забыли. Это имело серьезные последствия, так как источником уверенности для среднего афинянина служила скорее эта сторона личной религии, чем Элевсинские мистерии или орфические ритуалы. Соответственно оказались ослабленными и семейные традиции, такие, как уважение к родителям и брачные узы. Семейная земля, ранее неотчуждаемая, под давлением экономической необходимости пошла на продажу. Нравственные нормы юного поколения были еще сильнее расшатаны мором, революцией и длительной войной. В этот период новое знание влияло деструктивно, так как подвергало сомнению общепринятые нормы поведения. «Не то ли постыдно, что мы сами считаем таковым?» – спрашивает один из героев Еврипида. Подобные идеи, провозглашаемые в городе, где для высшего общества были характерны свободный образ жизни и проституция чужеземных куртизанок, угрожали традиционным стандартам нравственности и возбуждали враждебность, особенно у афинских женщин.

Третий слой религиозных представлений, который мы обычно называем суеверием, был менее осязаем. Внешне он проявлялся в виде веры в оракулы и предзнаменования, такие, как затмения и чудеса, в гадания по звездам и внутренностям. Источником, питавшим его, была боязнь оскорбить невидимые, непостижимые силы тьмы, которая особенно усиливается в дни бедствий. Наиболее заметной была боязнь перед миазмой – осквернением в результате акта святотатства, которое навлекает бедствия на все государство, пока из святотатца не сделают козла отпущения. Подобное осквернение, совершенное Эдипом, было представлено в драматической форме – возможно, в год мора – Софоклом, а о стойкости этого суеверия можно судить по некоторым из «Тетралогий», приписываемых Антифону. В Афины вместе с рабами и метеками приходили и приобретали приверженцев среди граждан столь же примитивные чужеземные верования, такие, как дионисийские ритуалы Македонии (нашедшие отражение в «Вакханках») или безнравственное почитание фракийских богинь Бендис и Котитто. С этим слоем верований рационалисты не могли примириться. Для них солнце было огненной глыбой руды, размером превосходившей Пелопоннес, луна – страной гор и долин, но суеверным эти светила представлялись глазами Бога, и, когда один глаз закрылся, афинская армия на месяц задержалась в Сиракузах и в итоге погибла. Однорогий баран был для рационалистов животным с дефектом в мозгу, а суеверный видел в этом уродстве предсказание падения политика. Рационалисты объясняли болезнь как физический феномен, суеверные считали ее ниспосланной небом карой, точно так же, как бедствие в государстве могло быть последствием осквернения, от которого не успели очиститься.

Пропасть между рационализмом и религией в современных демократиях благодаря всеобщему образованию невелика. В Афинах государственное образование отсутствовало, а семейное обучение за время войны ослабло, особенно в нравственном отношении. Все афинские граждане обучались грамоте дома или в частных школах, но только зажиточные могли позволить себе более углубленное образование, которое получали у софистов. И тем не менее, все граждане испытывали на себе влияние новых идей, которые приходили к ним через драмы Еврипида, через ходатайства Антифона или речи Горгия, в переполненном городе мгновенно подхватывались и становились предметом дискуссий. В ответ на возросшие потребности быстро развивалась книготорговля; в 405 г. Аристофан мог в своей пьесе исходить из того, что зрители знакомы с новейшим модным трактатом. Память афинян также была хорошо развита благодаря тому, что им приходилось с первого раза выносить свои решения по судебным делам, политическим вопросам или представленным на фестивале драмам. Афиняне на Сицилии развлекали своих стражей тем, что читали наизусть длинные отрывки из пьес Еврипида. Однако живость ума не заменяла общее образование, когда вставал вопрос о приспособлении старых религиозных верований к новым светским идеям. Антагонизм между ними усиливался, и ужасы мора, поражения и революции только обостряли его.

Самым опасным было то, что этот антагонизм эксплуатировался политиками. Наиболее примитивные верования были распространены среди беднейших классов граждан, чьи материальные и политические интересы охраняли демократия и демагоги. Проводниками новой мудрости в Афинах по соображениям моды и вследствие финансовых возможностей выступали в основном молодые и богатые люди, гордившиеся превосходством своего происхождения и интеллекта, а политической формой, соответствовавшей их чувству превосходства, являлась не демократия, а олигархия. Второй Перикл, может быть, объединил обе группы на почве верности родине и всеобщего просвещения. Однако Никий, выдающийся представитель класса Перикла, не обладал интеллектуальными способностями, чтобы повести за собой юных аристократов, или духовными качествами, чтобы воодушевить народ в целом. Политические наследники Перикла, такие люди, как Клеон, а потом Клеофон, были иной породы. Их страстные и эмоциональные речи не отличались ни благородством, ни интеллектом, обращаясь к более примитивным страстям и верованиям малоимущих классов, из которых были родом сами эти ораторы.

В насмешливых словах Аристофана о том, что путь Клеона к власти был вымощен оракулами, содержалось много правды. Действительно, спекуляция на оракулах вскоре стала необходимым приемом. Никий демонстрировал свою искреннюю веру в оракулы и знамения, содержал собственных прорицателей и приписывал свои военные успехи счастливой звезде. Алкивиад нанимал прорицателей, чтобы подорвать доверие к государственным предсказателям и для саморекламы. Клеон прибегал к оракулам, стремясь использовать неприятие новых идей для дискредитации своих политических противников. Клеон, по‑видимому в 426 г., обвинял Еврипида в «неблагочестии», а демонстрация женщин против Еврипида на Тесмофориях, вероятно, была инспирирована его сторонниками. Еврипид в то время выступал главным афинским проводником подобных идей, так как его друзья – философы‑атеисты Диагор и Протагор – были иностранцами. В годы после мора Аристофан высмеивал обе стороны – и таких демагогов, как Клеон и Эвкрат, и новых мыслителей, как Еврипид и Сократ.

Более серьезный кризис разразился во время Сицилийской экспедиции. В то время Алкивиад олицетворял собой все, что ненавидели крайние демократы. Он был молодым аристократом, превратившимся в демагога; более ловко использовал такие демагогические приемы, как речи перед толпами, спекуляция на оракулах и остракизм; как политик, вероятно, был способен сочетать демократию и просвещение. И он имел уязвимое место – был учеником Сократа и, по слухам, пародировал мистерии. Уничтожение герм дало крайним демократам шанс. Это святотатство, заявляли они, служит дурным предзнаменованием для экспедиции, а преступников следует искать среди тех, кто, презирая и религию, и демократию, собирается силой установить олигархию или тиранию. Прозвучало имя Алкивиада, и он был должным образом приговорен к смерти по обвинению в «неблагочестии». «Атеист» Диагор бежал, спасаясь от такого же обвинения. Его книги публично сожгли, а за его голову назначили награду. Многие известные люди были казнены или посажены в тюрьму. Протагор также бежал из Афин, вероятно в то же самое время. Ответом на эту охоту на еретиков стала революция 411 г. Экстремисты из числа олигархов были интеллектуалами, в том числе друзьями Сократа, и они не преминули отомстить демагогам. Когда демократия была восстановлена, Еврипид перебрался в Македонию. Алкивиад в 407 г. первым делом отверг все обвинения в святотатстве и возглавил процессию на Элевсинских мистериях. Но самый день его возвращения в Афины сочли для него дурным предзнаменованием, и политические противники вскоре над ним восторжествовали. Аристофан, произнеся в 405 г. слова об умеренности и советуя афинянам воспользоваться талантами «льва» Алкивиада, остался не услышан.

Так в мрачные дни войны раскол превратился в пропасть. Одни экстремисты, выставлявшие себя в роли интеллектуальных лидеров, захватили власть революционными методами. Другие экстремисты, провозглашавшие себя защитниками демократии, эксплуатировали народные суеверия. И те и другие были самозванцами. Истинный дух просвещения и истинный дух демократии основывался на базовых принципах и умеренности, отринутой в суровых условиях войны и политической борьбы. Пока наступивший мир не позволил перебросить мост через пропасть, просвещение и демократия были обречены идти по разным дорогам, и полис уже никогда не стал снова, как во времена Перикла, точкой пересечения интеллектуального и демократического прогресса.

Дата добавления: 2015-03-29