Мальтусова теория, ее происхождение и опора 4 страница

А эта граница пространства,- и с ней та опасность, что человеческий род, размножаясь, может зайти так далеко, что негде будет ни встать, ни сесть,- так далека от нас, что имеет для нас не более практического интереса, чем возвращение ледяного периода или конечное угасание солнца. Но как ни далека, как ни призрачна эта возможность, тем не менее, именно эта возможность и придает мальтусовой теории кажущийся характер очевидности. При ближайшем рассмотрении, однако, и эта опора пропадает, ибо она тоже построена на ложной аналогии. Что растительная и животная жизнь стремятся достигнуть пределов пространства, отнюдь не доказывает того же стремления в человеческой жизни.

Допустим, что человек есть лишь более высоко развитие животное; что хвостатая обезьяна есть его дальний родственник, который постепенно развил в себе акробатические наклонности, а кит еще более отдаленный родственник, который в первичные периоды развития жизни приспособился к морю; допустим, что после них человек родня растениям и остается подчиненным и теперь тем же самым законам, как растения, рыбы, птицы и четвероногие. Однако все же между человеком и всеми прочими животными останется та разница, что человек является единственным животным, желания которого растут по мере того, как они удовлетворяются; единственным животным, которое никогда не бывает удовлетворено. Потребности всякого другого живого существа однообразны и постоянны. Вол в наше время желает не более того, чего желал вол в то время, когда человек впервые надел на него ярмо. Чайка в Ла-Манше, которая носится над быстрым пароходом, желает не лучшей пищи и не лучшего помещения, чем чайки, которые вились кругом судов Цезаря, когда эти суда впервые коснулись своим килем Британского берега. Как бы ни было изобильно то, что предлагает природа; все живые существа, кроме человека, могут брать лишь столько, сколько требуется для удовлетворения их нужд, нужд определенных и постоянных. Единственное употребление, которое они могут сделать из этого изобилия, предлагаемого природой, сводится к ускорению размножения.

В другом положении находится человек. Не успеют еще удовлетвориться его животные потребности, как уже возникают новые. Сначала он ищет пищи, как и животные; затем крова, как и животные; раз это имеется в нем начинают говорить его воспроизводительные инстинкты, как то бывает и с животными. Но здесь человек и животное расстаются. Животное ни в каком случае не идет далее; а человек при этом только лишь вступает на тот бесконечный путь, на который никогда не выходит животное, путь слишком далекий и слишком высокий для животного.

Чуть только удовлетворяются требования человека в количественном [-095-] отношении, как он ищет уже качества. Те самые желания, которые общие для него и животных, становятся более развитыми, утонченными, возвышенными. В пище он ищет удовлетворения уже не просто голода, но вкуса; в одежде он ищет уже не просто удобства, но и украшения; грубый шалаш заменяется домом; безразличное половое влечение начинает превращаться в нежные чувства, и на грубой и простой основе его животной жизни начинают развиваться наивысшие проявления красоты. По мере того как увеличивается его способность удовлетворять желания, растут и его желания. При более низменном уровне желаний, Лукулл хочет ужинать с Лукуллом; чтобы приготовить для Антония вкусный кусок мяса, жарят на вертеле дюжину свиных туш; все царства природы обшариваются для того, чтобы увеличить прелесть Клеопатры и являются мраморные колоннады, висячие сады я пирамиды, могущие поспорить величиной с горами. Затем являются более высокие формы желания, и то, что дремало в растении и едва шевелилось в животном, пробуждается в человеке. Открываются его духовные очи, и в нем является страстное желание знать. Он презирает палящий зной пустыни и ледяные ветры полярных морей, но не ради пищи; он бодрствует целые ночи и только лишь ради того, чтобы проследить обращение вечных звезд. Он делает усилие за усилием, чтобы насытить голод, которого не чувствовало ни одно животное, чтобы утолить жажду, которой не ведают другие существа.

Наружу - к природе, внутрь - в самого человека, назад, чрез туман, застилающий прошлое, вперед, чрез ту тьму, которая скрывает будущее, направляется то неугомонное желание, которое возникает, лишь только удовлетворенные животные потребности смолкают. За явлениями, человек ищет их закона; он желает знать, как создан был земной шар, как поставлены были звезды; он хочет проследить до их источника различные проявления жизни. А затем, по мере того как в человеке развиваются более благородные стороны его природы, зарождается в нем желание еще более высокого типа,- зарождается страсть страстей, надежда надежд,- желание так или иначе содействовать с своей стороны тому, чтобы сделать жизнь лучше" и светлей, чтобы уничтожить нужду и порок, горе и позор. Он подчиняет и обуздывает в себе животное; он отклоняется от пиршества и отказывается от власти; он предоставляет другим накапливать богатство, наслаждаться чувственными удовольствиями и проводить короткий день, греясь на солнышке. Он работает ради тех, кого никогда не видал и никогда не может видеть; ради славы, а может быть только ради приближения к сколь-нибудь справедливому строю жизни, который может наступить лишь спустя долгое время после того, как комья земли загремят о крышку его гроба. Он работает впереди, среди холода, встречая мало приветливых взглядов от людей; по острым камням и чрез густой терновник подвигается он вперед. Среди обид современников и их ядовитых насмешек, он строит для будущего; он прокладывает тропинку, [-096-] которую прогрессивное человечество может впоследствии обратить в большую дорогу. А там в еще более высокие и величественные сферы возносят и зовут его желания, и звезда, восходящая, на востоке, руководит уже им. И вот, в человеке являются стремления Бога,- он хочет уже управлять течением мировой жизни.

Разве эта пропасть не слишком широка для того, чтобы чрез все могла переступить аналогия? Дайте более пищи, предоставьте более жизненных удобств, и растение или животное будет лишь размножаться. Человек же будет развиваться. В первом случае творческая сила будет лишь вызывать жизнь в новых особях, во втором - она будет развивать жизнь, создавая более высокие формы ее и вызывая более разносторонние проявления духа. Человек есть животное; но он есть животное плюс еще кое-что. Он есть то мифическое дерево, которого корни находятся в земле, но которого верхние ветви могут цвести в небесах!

Таким образом, то рассуждение, на которое опирается теория, будто народонаселение стремится выйти из пределов средств существования, с какой бы точки зрения мы его ни рассматривали, оказывается совершенно бездоказательным, логически несостоятельным. Факты его не оправдывают, а аналогии отнюдь не говорят в его пользу. Оно является такой же химерой, как те химеры, которые в течение долгого времени удерживали людей от признания шарообразности и движения земли. Это такая же точно теория, как и та, согласно которой под нами, с другой стороны земли, всякий предмет, не прикрепленный к земле, должен от нее отвалиться; как та теория, будто мяч, пущенный с мачты движущегося корабля, должен упасть позади этой мачты; как та теория, будто живая рыба, помещенная в сосуд, наполненный до краев водой, нисколько не вытеснит воды. Теория та столь же неосновательна, если не столь же смешна, как то предположение, которое мог сделать Адам, будь у него наклонность к арифметике и вздумай он высчитать рост своего первого ребенка по тем данным, которые представляли бы первые месяцы его жизни. Из того факта, что при рождении его ребенок весил десять фунтов, а через восемь месяцев стал весить двадцать, он мог бы,- при тех арифметических познаниях, которыми, по мнению некоторых мудрецов, он обладал,- придти к столь же ужасным результатам, как и Мальтус; именно, что достигнув десятилетнего возраста, его ребенок будет весить столько же, сколько весит бык, к двенадцатилетнему возрасту - сколько весит слон, и к тридцати годам будет весить не менее 175.716.339.548 тонн.

На самом деле, смущаться стеснением народонаселения в средствах к жизни для нас имеет не более смысла, чем для Адама тревожиться за быстрый рост его ребенка. Поскольку заключение подтверждается фактами или указывается аналогией, мы должны признать, что закон народонаселения заключает в себе такие же чудные элементы приспособления, какие исследования обнаруживали ранее в [-097-] других естественных законах, и утверждать, что инстинкт воспроизведения, при естественном развитии общества, стремится к созданию нищеты и порока, мы имеем не более права, чем утверждать, что сила тяготения должна бросить луну на землю и землю на солнце, или, исходя из того факта, что вода превращается в лед при температуре ниже нуля, утверждать, что реки и озера должны замерзать до дна при всяком морозе, и страны умеренного климата должны становиться, таким образом, необитаемыми даже в мягкие зимы. Что рядом с положительной и предусмотрительной задержкой Мальтуса, существует еще третья задержка, которая начинает оказывать действие при возвышении общего уровня благосостояния и с развитием интеллекта, на это указывает множество хорошо известных фактов. Относительное число рождений, как всем известно, бывает больше в новых поселениях, где борьба с природой оставляет мало удобств для интеллектуальной жизни; и между подавленными бедностью классами более старых стран, которые среди богатства лишены всех его выгод и доведены до голого животного существования, рождений бывает больше, чем среди тех классов, которым увеличение богатства доставило независимость, досуг, благосостояние и более полную и разнообразную жизнь. Этот факт, давно уже признанный народной мудростью "богатому счастье, а бедному - дети", отмечен был и Адамом Смитом, который рассказывает, что нет ничего необыкновенного встретить в Северной Шотландии бедных, полуголодных женщин, которые были матерями двадцати трех или двадцати четырех детей; да и повсюду этот факт так бросается в глаза что достаточно только сослаться на него.

Если действительному закону народонаселения дать то выражение, какое он должен бы иметь по моему мнению, то нужно сказать, что стремление к размножению, вместо того, чтобы быть всегда одинаковым, бывает сильно там, где увеличение народонаселения может увеличить благосостояние и где существованию расы угрожает смертность, вызываемая враждебными условиями,- но ослабевает, лишь только становится возможным более высокое развитие личности и обеспечивается существование расы. Другими словами, закон народонаселения согласуется с законом интеллектуального развития и подчиняется ему, и опасность, что человеческие существа могут явиться на свете и не найти там для себя пропитания, обусловливается не порядками природы, а общественными неустройствами, которые среди богатства отдают людей в жертву нужды. Справедливость этого положения, я полагаю, будет убедительно доказана, когда мы, расчистив почву, выясним истинные законы общественного роста. Но мы нарушили бы естественный ход доказательства, если бы теперь же обратились к ним. Если мне удалось доказать отрицательное положение, доказать, что мальтусова теория не оправдывается теми аргументами, на которые она опирается,- то этого пока достаточно. В следующей главе, [-098-] я предполагаю дать положительное решение и доказать, что теория эта опровергается фактами.

Предыдущая глава / Содержание / Следующая глава

ГЛАВА IV

Дата добавления: 2015-04-30