Под ред. И. Ренчлера, Б. Херцбергер, Д. Эпстайна 14 страница

Причин, в силу которых правильное называние цветов волнует человека в большей или в меньшей степени, множество. У индейцев из племени кечи цветовой словарь крайне скуден: цветовых прилагательных всего пять, и сделать между ними выбор совсем несложно. Мы предполагаем, что люди, владеющие только одним языком, да еще и с ограниченным цветовым словарем (таковы язык кечи и некоторые другие), используют свои языки не так изощренно, как мы. Для таких людей цвет-это не обособленное явление со своей независимой (абсолютной) ценностью, а нечто такое, что всегда связано с каким-либо материалом (напр., с пищей). При всем этом способность индейцев кечи к различению цветовых тонов не уступает нашей. Это очевидно из проведенных нами тестов на группировку цветов [23]. Зеленые цветовые образцы индейцы кечи безошибочно отделяют от синих, хотя оба цвета обозначаются у них одним и тем же словом.

У студентов-естественников никакого личного отношения к цвету обыкновенно нет, и названия цветов их не особенно заботят. Совсем не то у студентов-искусствоведов: не довольствуясь описанием простого физического ощущения, они пытаются выразить еще и свои цветовые впечатления. В совершенстве сделать это в отведенные 20 секунд невозможно. Цветовой словарь у искусствоведов богаче и разнообразнее, чем у естественников, а потому и подбор нужных слов занимает больше времени.

Различия обнаружились и внутри группы естественников: для японцев задача оказалась труднее, чем для их западных собратьев. Японец в любых обстоятельствах придает своим отношениям с собеседником большее значение, чем европеец, и уделяет им больше внимания; то же относится и к подбору названий цветов. Чтобы назвать цветовой образец, японцу нужно больше времени. В нашем тесте для этого отводилось 20 секунд; если к концу этого срока испытуемый все еще колебался, то его относили к разряду <не решивших задачу>.

В лингвистике цветовых понятий существует и <расовая> гипотеза, согласно которой люди с разным цветом кожи могут видеть, а потому и называть цвета по-разному: различиями в пигментации может быть затронут и глаз [25]. По нашему мнению, сколько-нибудь веских биологических данных в пользу этой гипотезы нет. Это не мешает спорить по поводу восприятия ахроматических цветов-от черного до белого. Значение их для японцев совсем не то, что для европейцев, и причину этого можно было бы видеть в биологических различиях. Наши данные, однако, подобных взглядов не подтверждают. Хотя наши лингвистические тесты

rpb^l

166 Глава (>

и позволяют выявить различия между японцами и европейцами, у нас нет никаких оснований связывать их с какими-то глубинными физиологическими особенностями [26]. Совсем недавно наше заключение проверили и подтвердили Утикава и Бойнтон [27]; они провели тщательное сравнительное изучение словесной оценки цветов носителями английского и японского языков.

Полагая, что физиологические основы цветового зрения у японцев и у европейцев одни и те же, а языковые различия обусловлены особенностями культуры, мы опираемся и на позитивные данные. В одном из наших исследований [28] мы выясняли, подвержены ли люди, родным языком которых был японский, западным влияниям; нас интересовало, сказываются ли эти влияния на цветовой лексике и на закономерностях называния цветов. Задавшись такой целью, мы провели свои цветовые тесты на трех группах японских детей примерно одного возраста (от 12 до 15 лет), происходивших из трех различных мест: (1) из Йонедзавы (город в префектуре Ямагата с населением около 100 тыс. жителей); (2) из Суги-намику (один из районов Токио); (3) из Международной японской школы в Дюссельдорфе (ФРГ), где японские дети вместе со своими семьями живут в европейском окружении. Можно было предположить, что в указанной выше последовательности западное влияние возрастает.

Та часть теста, которая касается минимальной цветовой лексики, показала следующее. Прежде всего на употреблении названий шести основных цветов схемы Геринга никакие западные влияния не сказываются. Однако этого нельзя сказать о названиях прочих, <неосновных> цветов: частоты включения соответствующих слов в список-минимум от группы к группе меняются. Например, для японского термина "cha-iro" (коричневый, а буквально - <цвет чая>) эта частота в нашем ряду групп стремительно подскакивает. В Йонедзаве она составляет всего лишь 18%, в Токио-уже 45%, а в Дюссельдорфе-целых 62%. Последняя цифра очень близка к частотам, которыми прилагательное <коричневый> указывают немецко-и англоязычные студенты-естественники,-соответственно 57% ("braun") и 62% ("brown"). Кажется весьма правдоподобным, что обозначение cha-iro обследованными японцами из Дюссельдорфа воспринято и усвоено извне под влиянием английского и немецкого языков: в них соответствующие цветовые прилагательные гораздо более употребительны, чем в японском. Для японских школьников из Дюссельдорфа английский - это первый иностранный язык, а немецкий - язык повседневного окружения.

Интересна судьба слов <оранжевый> (orange-iro) и <розовый> (pink), позаимствовавнных из английского языка. В Японии их включают в список-минимум примерно с одной и той же частотой (Йонедзава-22%, 20%; Токио-40%, 42%), но в Дюссельдорфе-с существенно различными частотами (оранжевый-58%, розовый-34%). В ряду Йонедза-ва-Токио-Дюссельдорф частота для оранжевого возрастает, розовый же указывают в Дюссельдорфе реже, чем в Токио.

___________________Биологические аспекты цветовой лексики________________167

Эта асимметрия легко объяснима. У английского прилагательного <оранжевый> (orange) в немецком языке есть прямой аналог, а у прилагательного <розовый> (pink)-нет. Многие немцы, даже говорящие по-английски, не понимают смысла слова <розовый>, тогда как французское слово <оранжевый> (orange) употребляется в немецком языке очень часто. Мы приходим к выводу, что высказанное японскими ребятишками из Дюссельдорфа предпочтение <оранжевого> <розовому> подкреплялось их немецкоязычной средой. Как было и с cha-iro, частота указания оранжевого у них примерно та же, что среди немецкоязычных студентов-естественников.

В японском языке для оранжевого и розового есть и свои исконные слова-daidai и momo-iro. Их вносят в минимальный список реже, чем заимствованные. В Йонедзаве momo-iro указывают с относительной частотой 6%, а в Токио и Дюссельдорфе не указывают вовсе. Для daidai частота в нашем ряду тоже убывает: (26%-6% -4%), тогда как для orange, напротив, возрастает (22% -40%-58%). Все выглядит так, как будто на пути из Йонедзавы через Токио в Дюссельдорф происходит частичная смена ярлыков для одной и той же цветовой категории.

Иногда новые цветовые обозначения могут укореняться по технологическим причинам. Так получилось с прилагательным turquoise (<бирюзовый>); в последние десятилетия оно все чаще употребляется в английском, а его прямые эквиваленты-в других языках промышленных стран. Ныне это слово стало широко распространенным [29]. Причина, видимо, состоит в появлении и широком использовании синтетических красителей-теперь ими красят и пряжу, и пластмассы, и многое другое. Прокрашивание невыцветающей бирюзой различных оттенков сделалось возможно лишь около 45 лет назад, когда было получено и внедрено в красильную технологию новое синтетическое красящее вещество-фталоцианин.

Прежде окрашивать ткани в бирюзовый цвет было нелегко. Название этого цвета употреблялось редко; оно существовало в некоторых диалектах итальянского языка, где звучало как <туркино>. Дело в том, что дорогие ткани бирюзовой окраски ввозились из стран Восточного Средиземноморья, в частности из Турции [30].

Любопытный пример совсем иной лингвистической основы для слов, относящихся к бирюзовому цвету, обнаружили Болтон и Крисп [31]. Они изучили упоминания цветов в фольклоре сорока народов (в том числе восьми европейских) и нашли слово, означающее бирюзовый цвет, только в одном случае-у индейцев хопи из Таоса (штат Нью-Мексико), говорящих на языке тиуа. В таосском собрании народных сказаний этот цвет упоминается целых восемь раз, так как бирюза-важнейший поделочный камень в культуре хопи. В той части Северной Америки он вообще нередок. Вполне возможно, что соответствующие слова нашлись бы и в фольклоре других индейских племен (например, у навахо, обитающих в той же части Скалистых гор; однако их языки не были изучены Болто-ном и Криспом).

^

Под конец упомянем самую обширную и универсальную из всех работ по цветовой лингвистике-книгу Берлина и Кея об основных названиях цветов в человеческом языке [32]. В ней рассмотрена цветовая лексика почти ста языков, что открывает пути к пониманию ее глубинной общности, закономерностей развития и его основных этапов. В этом отношении книга стала подлинной исторической вехой. Берлин и Кей, использовав цветовую таблицу из 329 образцов, выяснили, как называют все эти цвета люди, говорящие на 20 различных языках; они обобщили также много других работ по цветовой лингвистике и таким образом к изученным 20 языкам добавили еще 78. Оказалось, что простейший цветовой словарь содержит всего два словесных обозначения - для черного и для белого (или для темного и светлого). Если имеются три обозначения, то два из них те же, а третье соответствует красному. Четвертым становится обозначение зеленого, желтого или единой группы синих и зеленых тонов ("grue", т. е. green + blue). Языки с пятью цветовыми словами имеют обозначения для черного, белого, красного, зеленого (вместе с синим) и желтого. В языках с шестью цветовыми понятиями есть отдельные слова для зеленого и синего. Затем появляется седьмое слово, означающее коричневый цвет. И наконец, в непостоянной последовательности добавляются слова для розового, фиолетового, оранжевого, серого и т. д.

Со временем Кею с Мак-Дэниелом [33] и Сану [34] пришлось внести в эту эволюционную схему небольшие изменения, но она по-прежнему хорошо согласуется со схемой оппонентных цветов: шесть основных цветов Геринга оказываются главными и в лингвистическом плане.

Итак, становится ясно, что все шесть основных цветов геринговой схемы легко распознаются по чисто психологическому на них отклику: мы имеем в виду итоги изучения цветовой лексики и ее употребления в различных языках. Но, как мы видели, соответствие этой схеме очень часто маскируется и искажается психологическими, социальными, культурными и даже технологическими влияниями.

Взаимовлияние сенсорных систем и его проявления в языке

На восприятие цвета некоторых объектов очень часто влияют другие сенсорные системы, одна из них или несколько сразу. Такие влияния могут играть особо важную роль при оценке пищи-из пяти чувств здесь участвуют по меньшей мере четыре. Уотсон [35] подкрашивал воду синтетическим оранжевым красителем и в то же время с помощью искусственных добавок придавал воде вкус ананаса; попробовав такую воду, испытуемые чаще всего находили у нее привкус апельсина. Очевидно, в этом тесте зрительное ощущение брало верх над вкусовым. Отметим также, что при оценке пищи по ее виду цвет имеет большее значение, чем форма; например, мы охотно съедим картофелину едва ли не любой фор-169

Рис. 7. Схема метафорических переносов качественных характеристик с одной модальности на другую (по Уильямсу [36]). Зрение представлено двумя узлами схемы (<цветовое зрение> и <чувство пространства>).

(На схеме представлены: цветовое зрение (1); слух (2); осязание (3); вкус (4); обаняние (5); чувство пространства (6).

"перенос": 1 ->2; 2 ->1; 3 ->1,2,4; 4 ->1,2,5; 5 ->; 6 ->1,2;

есть вероятность пропуска в описании связей.)

мы, однако цвет должен лежать где-то в узком диапазоне от белого до светло-бурого.

Эти и другие примеры синестезии (взаимосвязи между ощущениями разных модальностей) хорошо укладываются в <лингвистическую схему чувств>, разработанную Уильямсом [36]. Каждому из пяти чувств в языке отвечает свой набор прилагательных, и Уильямс изучил законы их метафорического употребления - переноса в область иной модальности. Оказалось, что такой перенос обычно возможен лишь в направлениях, указанных на рис. 7.

При таком расположении чувств, как на этой схеме, метафорические переносы, как правило, происходят слева направо. Можно привести интересные примеры, относящиеся к цветовому зрению:

<теплый коричневый> (осязание -> цветовое зрение);

<глубокий красный> (пространственное чувство -> цветовое зрение);

<ядовито-фиолетовый> (вкус -> цветовое зрение);

<пронзительно-фиолетовый> (слух -> цветовое зрение)

<до-мажор-светлая тональность> (зрение -> слух)

<кричащий цвет> (слух -> цветовое зрение)

А вот высказывания вроде <этот помидор красный на вкус> никто не поймет. Уильямс установил, что схема на рис. 7 приложима не только к английскому языку, но и к японскому.

Есть веские свидетельства в пользу того, что указанные на рис. 7 направления переносов соответствуют ходу биологической эволюции сенсорных систем (т. е. их филогенезу у животных и человека). Задний мозг низших позвоночных перерабатывает осязательные и вкусовые сигналы, а также сигналы от органов равновесия. Средний мозг высших позвоночных приспособлен для переработки обонятельных и зрительных стимулов. Слух и зрение, по-видимому, развивались параллельно. Выстраивае-170 Глава (>

тся такая последовательность: осязание-вкус-обоняние-слух и зрение (или зрение и слух). Два последних чувства нельзя расположить в этом ряду одно после другого, и это согласуется с их положением в схеме метафорических переносов Уильямса.

Эволюционная история цветового зрения человека

Связь между восприятием цветов и цветом пищи наводит на любопытные соображения. При дневном свете нижняя граница видимого спектра для человеческого глаза близка к 400 нанометрам; около 555 нм чувствительность глаза максимальна, а в области 700 нм сходит на нет. Спектральный диапазон наибольшей светочувствительности - от 500 до 600 нм, что соответствует цветам от зеленого до желтого. Вполне возможно, что это эволюционно сопряжено с необходимостью оценивать степень зрелости плодов и вегетативных частей растений.

Видимо, историческое развитие цветовой лексики (белый/черный -> красный -> желтый/зеленый -> синий -> коричневый и т.д., по данным Берлина и Кея [32]) тоже отчасти отражает необходимость добывания пищи. Черное и белое-это вообще основа различения света и тьмы (например, дня и ночи); красное неотделимо от жизни (ибо кровь красная), а желтое и зеленое-от пищи. Шестой же член нейробиологической схемы оппонентных цветов (синий цвет) стоит особняком: он не имеет прямого отношения к первичным жизненным потребностям. В природе почти синим или голубым бывает в основном то, чего нельзя ухватить руками (например, небо), либо то, что, будучи схвачено, утрачивает свой цвет (вода).

Завершая эту главу, выскажем надежду, что нам удалось обосновать два главных вывода:

1. Физиологические механизмы, с помощью которых глаз и мозг анализируют световые стимулы и создают цветовые восприятия, находят свое отражение в таких чисто психологических следствиях, как цветовая лексика различных языков и результаты тестов с называнием цветов.

2. Результаты таких лингвистических тестов-это отнюдь не однозначное воспроизведение схем упомянутых физиологических механизмов.

На врожденные физиологические реакции накладываются разнообразные воздействия-психологические, социальные, культурные и технологические. Исследования мозга в последние два или три десятилетия ясно показали, что механизмы коры больших полушарий не полностью запрограммированы наследственностью. После рождения на нервную систему влияет еще и окружающей мир, и этот процесс научения обусловлен пластичностью мозга. Не удивительно, что такая пластичность проявилась и в результатах психолингвистических исследований цветового зрения.

Биологические аспекты цветовой лексики 171

ЛИТЕРАТУРА И ПРИМЕЧАНИЯ

1. Newton 1. (1972). Trans. Roy. Soc. London, 80: 3075-3087.

2. Goethe J. W. (1810). Zur Farbenlehre. Cotta, Tubingen.

3. Sarnat H., Netsky M. G. (1974). Evolution of the nervous system. Oxford University

Press, London.

4. Lenneberg E.H. (1967). Biological foundation of language. John Wiley, New York.

5. Lieberman P. (1984). The biology and evolution of language. Harvard University

Press, Cambridge.

6. Кисета H. (1981). The abduction algorithm: A computer model of language acquisition. Perceptives in Computing, 1: 28-35; see also Lieberman [5], chaps 2 and 9.

7. Young Т. (1802). On the theory of light and colours. Phil. Trans. Roy Soc. London,

12^8.

8. Marks W.B., Dobelle W.H.. MacNichol E.F. (1964). Visual pigments of single primate cones. Science, 143: 1181-1183.

9. Brown P. К., Wald G. (1964). Visual pigments in single rods and cones of the human

retina. Science, 144: 45-52.

10. Hering E. (1874). Grundrisse einer Theorie des Farbensinnes. Sber. Akad. Wiss.

Wien, math.-nat. К I III, 70: 169-204; Hering E. (1876, 1920). Zur Lehre vom

Lichtsinne. Carl Gerold's Sohn, Wien (1876), reprinted by Springer, Berlin (1920).

11. Svaetichin G. (1952). The cone action potential. Acta physiol. scand. 29, suppi. 106:

565-600; ibid. 39, suppi. 134: 17-^6.

12. De Valois R.L., Smith С.J., Karoly A.J., Kitai S. T. (1958). Electrical responses of

primate visual system. J. comp. physiol. Psychol., 51: 662--678.

13. Daw N. W. (1967). Goldfish retina: Organization for simultaneous color contrast.

Science, 158:942-944.

14. Hubs! D.H., Wiesel T.N. (1968). Receptive fields and functional architecture of

monkey striate cortex. J. Physiol., 195: 215243.

15. Daw N. W. (1984). The psychology and physiology of colour vision. Trends in

Neuroscience, 7: 330-335.

16. Zeki S. (1985). Colour pathways and hierarchies in the cerebral cortex. In: Ottoson

D., Zeki S. (ed.). Central and peripheral mechanisms of color vision. MacMillan, Basingstoke, pp. 19-44.

17. Jameson D., Hurvich L.M. (1955). Some quantitative aspects of an opponent-colors

theory. J. opt. Soc. Am., 45: 546-552, 602-616.

18. Hurvich L.M. (1981). Color vision. Sinauer. Sunderland.

19. Zollinger H. (1973). Zusammenhange zwischen Farbbenennung und Biologic des

Farbensehen beim Menschen. Vjschr. Naturf. Ges. Zurich., 118: 227-255.

20. Zollinger H. (1976). A linguistic approach to the cognition of colour vision in man.

Folia linguist IX-1-4: 265-293.

21. Wattenwyl von A., Zollinger H. (1979). Color term salience and neurophysiology of

color vision. Am. Anthropologist, 81: 279-288.

22. Wattenwyl von A., Zollinger H. (1981). Color naming by art students and science students. A comparative study. Semiotica, 35: 303-315.

23. Wattenwyl von A., Zollinger H. (1978). The color lexica of two American Indian languages, Quechi and Misquito. Int. J. Am. Linguistics, 44: 56-68.

24. Психологически чистыми называют такие цвета, в которых нет оттенков <соседних> цветов. Например, психологически чистый зеленый цвет не должен

быть ни желтоватым, ни голубоватым.

25. Bornstein M. H. (1973). Color vision and color naming: A psychophysiological hypothesis of cultural differences. Psychol. Bull., 80: 257-285.

26. lijima Т., Zollinger H. (1980). Colour naming in Japanese-some remarks on cultural factors (in Japanese). Nippon Shikisaigaku Kaishi (J. Color Sci. Ass. Japan),

4(4): 2-7.

27. Uchikawa К., Boynton R. M. (1987). Categorical color perception of Japanese observers: Comparison with that of Americans. Vision Res., 27: 1825-1833.

172 Глава 6

28. lijima Т., Wenning W., Zollinger H. (1982). Cultural factors of color naming in Japanese: Naming tests with Japanese children in Japan and Europe. Anthropol. Linguistics, 24: 245-262.

29. Zollinger H. (1984). Why just turquoise? Remarks on the evolution of color terms. Psychol. Res" 46:403^09.

30. Kristol A.M. (1980). Color systems in southern Italy: A case of regression. Language, 56:137-145.

31. Bolton R., Crisp D. (1979). Color terms in folk tales. A cross-cultural study. Behavior Sci. Res., 14: 231-253.

32. Berlin В., Кау P. (1969). Basic color terms. Their universality and evolution. University of California Press, Berkeley Los Angeles.

33. Кау P., McDaniel C. K. (1978). The linguistic significance of the meanings of basic color terms. Language, 54: 610-646.

34. Sun R.K. (1983). Perceptual distances and the basic color term encoding sequence. Am. Anthropologist, 85: 387-391.

35. Watson R. H. J. (1980). Colour and acceptance of food. In: Counsell T. N.(ed.). Natural colours for food and other uses. Applied Science, London, 27-38.

36. Williams J.M. (1976). Synaesthetic adjectives: A possible law of semantic change. Language, 52: 461-472. Глава 7

Физиологические рамки зрительного эстетического отклика

Г. Баумгартнер^

Большинство биологов сходится во мнении, что все живые существа возникли путем эволюции, продолжавшейся миллионы лет. Ход эволюционного развития можно, по-видимому, проследить назад вплоть до предбиологического молекулярного уровня [1]. Одной из важнейших эволюционных ступеней стало образование центральной нервной системы и коры большого мозга млекопитающих. Эта часть мозга теснее всех других связана с постепенным усложнением поведения и поэтому наивысшего развития достигает у человека. Можно утверждать, что одна из важнейших нервных функций-научение-стала в мозгу человека главной. Самое примечательное то, что для приспособления к внешним переменам мозгу нужны какие-то секунды, тогда как эволюционные сдвиги в поведении идут медленно и требуют тысяч и более лет. Таким образом, мозг неимоверно ускоряет адаптацию организмов, и последствия этого ускорения необычайно важны. Оно позволило человечеству независимо от неспешной поступи эволюции быстро развивать свою культуру и передавать ее достижения новым поколениям; с другой же стороны, эта быстрота культурного развития не позволяет нам надеяться, что его отрицательные последствия смогут быть исправлены эволюцией.

Именно мозг дал нам возможность начать <культурную эволюцию>. И все же порою нам трудно признать, что наши перцептивные и когнитивные способности-прямой результат функциональной организации нашего мозга (в особенности коры больших полушарий). Причина, видимо, отчасти в том, что чудеса нашего духовного мира кажутся беспредельными, тогда как мозг-образование конечное. И тем не менее как физиологические исследования, так и клинический опыт приводят к одной и той же мысли: то, что мы воспринимаем-это не сама действительность физического мира, а только его модель, построенная на основе сравнительно немногих чувственных сигналов. Работа мозговых нейронов дискретна, а наш субъективный опыт воспринимается нами как непрерывный, и как они между собою соотносятся-это тайна. Есть обстоятельство, еще больше ее затемняющее: создаваемая мозгом модель мира никогда не заявляет о себе как о модели, но неуклонно истолковывается

Gunter Baumgartner. Dept. Neurol. Univ. Hospital, Zurich, Switzerland.

174 Глава 7

так, будто она и есть мир. Над этим <парадоксом мозга и сознания> бились самые лучшие умы, и его, возможно, так никогда и не распутать.

Важно, однако, отметить, что в последние три десятилетия в <объективных> и <субъективных> исследованиях по физиологии чувств наметилось как ускорение, так и сближение. Появилась возможность регистрировать активность отдельных мозговых нейронов, и нейрофизиологи стали изучать поведение нервных клеток, входящих в ту или иную сенсорную систему (зрительную, слуховую, проприоцептивную и т. д.), при воздействии четко определенных стимулов. Результаты таких исследований можно было затем сопоставлять с психофизическими наблюдениями, в которых регистрируются либо осознанные ответы испытуемых при тех же условиях стимуляции, либо поведенческие реакции животных, обученных по-разному отвечать на различные сигналы. И вот оказалось, что восприятие определенного звука или, скажем, красного цвета с необходимостью и напрямую связано с активностью определенных клеток мозговой -коры. Стало ясно, что возможности восприятия находят прямое отражение в особенностях реагирования таких клеток (например, д спектральной чувствительности или разрешающей способности). Этот вывод подтверждают и клинические наблюдения: способность воспринимать определенное качество ощущения утрачивается, если соответствующие клетки разрушены. Но почему возбуждение изучаемых нервных клеток может сопровождаться таким богатством чувственных впечатлений? Ведь мы улавливаем и цветовые оттенки, и тонкие различия звуков, и многое другое. На этот вопрос ответа пока нет, но никуда не уйти от неизбежного вывода, что наш психический опыт поддается расчленению и так же ограничен, как и сам мозг.

Выяснение соответствий между восприятием и активностью нейронов с успехом применялось для изучения познавательных возможностей человека. Поэтому вполне правомерно, видимо, будет распространить такого рода изыскания и на эстетику и рассмотреть возможные взаимосвязи между эстетическим переживанием и работой нейронных сетей мозга, а также правила, которым подчинены межнейронные взаимодействия. Если даже верно, что прекрасное <не терпит псевдонаучного разбора> [2], то во всяком случае какие-то предпосылки прекрасного доступны для анализа. Невозможно, однако, да и незачем ожидать, что в результате такого подхода эстетические реакции станут предсказуемы. Нейронные сети могут быть невероятно сложными, и к тому же они неспрестанно видоизменяются в результате научения, поэтому непредсказуемости эстетических откликов, скорее всего, не избежать никогда, и это должно приводить ко все новым и новым разновидностям эстетических оценок. Отсюда следует, что поиски физиологических ограничений для эстетического переживания не нужно рассматривать как попытки объяснить самое эстетику. Но если бы нам удалось показать существование таких ограничений, то это позволило бы понять, почему чисто эстетические теории всегда были и будут не вполне удовлетворительными.

________________Физиология зрительного эстетического отклика_____________175

Чтобы лучше уяснить соотношение между эстетикой и восприятием, следует заметить, что без восприятия никакого эстетического переживания не может быть вообще; поэтому природа восприятия не может не сказываться на оценке красоты наблюдаемого. Нелишне, следовательно, поставить вопрос о том, как внешние стимулы видоизменяют работу сенсорных систем. А поскольку на эстетические суждения влияет еще и прошлый опыт, мы обсудим также роль научения в видоизменении сенсорных процессов. Прямых ответов на затронутые вопросы нет, ибо взаимосвязи между работой мозга, восприятием и познавательным опытом еще далеко не поняты. Мы не будем пытаться ответить на вопрос, почему и как организованная активность мозговых клеток сопряжена с психической деятельностью. Вместо этого мы сосредоточимся на выяснении условий, при которых происходит то или иное восприятие, и на его нервном корреляте, если он известен. Ограничившись таким суженным взглядом на проблему, можно будет выявить физиологические ограничения, которым подчинено эстетическое переживание.

Все, что мы знаем о зрении,- это итоги исследований во многих областях науки. Восприятие и познание обслуживаются нейронными сетями, внутренние и внешние связи которых изучает нейроанатомия. Данные этой науки составляют основу любого обсуждения, касающегося работы сенсорных систем. Здесь, впрочем, достаточно будет сказать, что элементы зрительной системы широко разбросаны в коре больших полушарий, а также в нижележащих отделах мозга. Важно еще отметить, что различные зрительные зоны коры соединены не только последовательно, но и параллельно.

Дата добавления: 2015-04-30