Социология революции

§11

§ 9.

§8.

§7.

Каким же содержанием намерена наполнить история эту формулу? Что должно встать в ней на место капитала и сделаться основной ценностью для соизмерения заслуг и привилегий? Как всякий прогноз, и мой ответ будет, конечно, гадательным; но тем не менее он весьма вероятен. Ответ гласит: "Каждому по степени его личного социально полезного труда". Таково, думается, ближайшее содержание, которое история впишет в эту формулу. Если вдумчиво вглядываться в соверша­ющиеся вокруг нас изменения, то нельзя не заметить, что рост нетрудо­вых доходов постепенно ограничивается в самых различных формах: и в виде прямого обложения, и в виде изменения законов о наследстве, и в виде конфискации конъюнктурного роста ценности капитала (земель­ных участков и т. д.), и в виде растущей монополизации производства и обмена в государстве и т. д. А самое главное — путем прямой борьбы труда и капитала. С того времени, когда был раскрыт фетишизм капи­тала, когда трудовая теория ценности заявила, что сам капитал — толь­ко продукт и символ труда, прочное и царственное владычество капита­ла было поколеблено. И чем дальше, тем оно колеблется сильнее и сильнее. И лично для меня нет сомнения, кто из этих двух противников победит: рано или поздно победа останется, конечно, на стороне труда.

Если же это так, то нетрудно извлечь практические выводы из этого факта: так как труд в настоящее время приходится главным образом на долю "низших" масс — крестьян и рабочих, то, раз он становится главным видом общественной заслуги, очевидно, в силу общего закона, это должно повлечь распространение полноты прав и на эти "низы ".

А так как "низы" составляют большинство людей, то распростране­ние полноты прав на них означает не что иное, как распространение прав и благ почти на все человечество.

Этот факт расширения группы лиц, пользующихся полнотой прав, станет еще рельефнее, если учесть, что этот процесс касается одинаково мужчин и женщин. Роль и функция последних в обществе постепенно уравнивается с ролью мужчин. Поэтому вполне естественно ожидать, что и их права будут все более и более расти, что мы фактически и видим в эмансипации женщин и в весьма ясном и в наши дни росте их правоспособности.

Таковы основные формы, которые принимал лозунг "каждому по его заслугам" на протяжении истории.

В предыдущем мы дошли до вывода, что в наше время формула "каждому по его заслугам" стремится стать формулой "каждому по степени его личного социально полезного труда". Отсюда вывод: так как труд выпадает главным образом на долю трудового народа, то он неизбежно должен обладать и полнотой прав, полной долей социальных благ, до сих пор целиком выпадавших лишь немногим привилегированным.

Прямым доказательством этого служит тот факт, что труд в XIX и XX веках все сильнее и сильнее начинает выдвигаться в качестве основной общественной заслуги. "Трудовой принцип" все резче и резче просачивается во все — и политические, и экономические, и социальные — теории. Весь XIX век стоит под знаком трудовых теорий, начиная с трудовой теории ценности в политической экономии и кончая много­численными конструкциями социализма, где труд является краеуголь­ным камнем, на который опирается здание всей грядущей культуры. И в науке, и в обыденном сознании принцип социально полезного труда стал главным видом и основным критерием общественной заслуги. Из унижающего занятия он превратился в деятельность, облагоражива­ющую человека.

Если действительно это так, то в течение XIX и XX веков мы должны найти и соответственное увеличение прав трудящихся, стремление к ура­внению их прав с правами остальных классов. Существует ли дейст­вительно такая тенденция?

Думается, да. Рост прав трудовых классов в течение указанного периода проявился: 1) в провозглашении равенства всех граждан перед законом, в противоположность юридическому неравенству старого пра­ва; 2) в уничтожении сословий и сословных привилегий и в провозглаше­нии принципа, согласно которому представители трудовых классов име­ют право, равное с привилегированными классами, на занятие любой общественной должности, чего раньше не было и не могло быть; 3) в равенстве политическом, в уравнении трудящихся классов с привилеги­рованными классами в пользовании публичными правами человека и гражданина (избирательное право; свобода слова, печати, союзов, верований; неприкосновенность личности и т. д.) и в их объеме; 4) в ряде фактов, направленных на то, чтобы равномерно распределить между всеми классами основное духовное богатство — знание (отсюда: недопу-скавшееся раньше всеобщее бесплатное обучение, бесплатные курсы, лекции, библиотеки), тенденция интеллектуального равенства; 5) в стре­млении к равенству экономических благ, проявляющемуся в постепенном повышении заработной платы, в создании союзов рабочих для борьбы за ее повышение, в страхованиях государства от безработицы, старости, болезни. Естественным завершением этого процесса служит обобществ­ление средств и орудий производства, вполне логично и правильно провозглашенное социалистами.

Не указывая других фактов, и сказанного достаточно для того, чтобы считать доказанным тезис, согласно которому рост ценности труда как основной заслуги в глазах общества действительно влек и неизбежно должен был повлечь и рост прав и доли социальных благ для тех, кто является в обществе представителем труда.

Было бы, однако, ошибкой думать, что этот процесс уравнения прав трудовых масс с нетрудовыми, с одной стороны, и процесс установления пропорциональности труда и вытекающих из него прав на социальные блага — с другой, закончен. Нет! Он только еще начинается. Вышеука­занные факты роста прав труда в XIX и XX веках — это только начало процесса. Правда, граждане объявлены равными перед законом, равны­ми в своих публичных правах и т. д. Но разве до сих пор это равенство не остается почти исключительно словесным равенством? Разве фактически количество жизненных благ, приходящихся на долю капиталиста и рабо­чего, аристократа и крестьянина, равно? Разве мы не видим с одной стороны роскошные дворцы, а с другой — подвалы нищеты? Пресыще­ние и ничегонеделание одних, голод и работу до изнеможения других? Разве и до сих пор жизнь для одних не является сплошным пиром, а для других — Голгофой, пыткой, беспрерывным трудом и нищетой?

Короче говоря, равенство экономических благ далеко еще не достиг­нуто. Как общее правило, трудовые классы остаются обделенными до наших дней, а львиная доля благ приходится классам "празднующим" и мало работающим.

И это относится не только к экономическим благам. То же видим мы и касательно благ почета, уважения, общественного почитания и благ знания. Все эти ценности до нашего времени выпадают носителям труда в малой дозе. Верхи общественной лестницы по-прежнему занимают привилегированные классы.

Процесс уравнения идет, но он далеко еще не закончен.

Эта незаконченность уравнительного процесса выступает и в ряде других форм. Наряду с индивидуальным неравенством дано неравенство классов; кроме него — неравенство национальных групп, неравенство религиозное, государственное, профессиональное и т. д. Во всех этих отношениях есть привилегированные и обделенные, эксплуататоры и эк­сплуатируемые, угнетатели и угнетаемые.

Правда, как указано выше, с поступательным ходом истории все эти перегородки падают, но... до окончательного падения их еще далеко, еще много пройдет времени и потребуется немало жертв...

Тенденции уравнения — несомненны, но они еще далеко не закон­чены в своем осуществлении.

§10.

Спросим себя теперь: "Как же должно мыслиться социальное равен­ство в своем идеальном завершении?" Означает ли оно только установле­ние известной пропорциональности между заслугами индивида или группы и социальными ценностями (благами) за эти заслуги? Или же оно может мыслиться как равенство благ одной личности с благами всех остальных?

Выше мы отвергли так называемое абсолютное равенство. Отверга­ем его и теперь. Но это не означает, что сам принцип "пропорциональ­ного равенства" при надлежащем развитии не может привести и не приводит к равенству абсолютному.

Поясним сказанное. Из краткого исторического рассмотрения фор­мулы "каждому по его заслугам" мы видели, что I) сам аршин, которым измеряются эти заслуги, стал равным, превратившись из неравного, группового в индивидуальный, личный; 2) видели, как изменялось и са­мо содержание социальной заслуги, пройдя через этапы: общественная заслуга — это близость к божеству, это ратная служба и управление, это

— обладание капиталом и выполнение торгово-промышленных функ­
ций, наконец, это социально полезный труд. Каждая замена одной
формы другою влекла за собой и расширение количества лиц, правомоч­
ных получать правовые и социальные блага. Формула "каждому по его
труду" означает, по существу, распространение полноты прав и благ
почти на весь народ, на большую часть человечества. Мало того, так как
занятие тем или иным социально полезным трудом доступно почти
всем, никому оно не воспрещено, а, напротив, рекомендуется, в наши же
дни начинает даже принудительно вводиться ("трудовая повинность");
так как, далее, лентяйничанье, праздношатательство и тунеядство все
резче и резче порицаются общественным сознанием, то можно и должно
ожидать, что процент трудящихся будет все более и более расти с ходом
истории, а процент бездельников — уменьшаться. Пределом его может
и должно быть общество, где все (исключая, конечно, абсолютно неспо­
собных, вроде младенцев, калек) будут трудиться и где не будет "ничего
не делающих".

Если же это так и если теорема пропорциональности заслуг и приви­легий правильна, то отсюда вывод: в обществе будущего полнота прав и социальных благ будет принадлежать всем, то есть каждый будет иметь право и возможность на получение полной доли и экономических, и духовных, и всяких других благ. Если же такое предположение о том, что все будут трудиться, не осуществится, тогда не может быть и указан­ного следствия.

Таков первый вывод. Но он еще не предопределяет, что доля этих благ будет равной для всех. Скажут: труд всех далеко не будет оди­наковым. Один будет трудиться над созданием новой машины, а другой

— бить булыжники, один создаст прекрасное произведение искусства,
другой будет выполнять чисто механическую работу. Неужели же все эти
виды труда будут оцениваться одинаково?

Далее, в одно и то же время один, более искусный, работник будет работать продуктивнее, чем другой, менее искусный. Как же уравнивать их и как измерять их работоспособность?

Ответить категорически на эти вопросы едва ли кто-нибудь в со­стоянии. Возможно, что общество будущего, исходя из положения, что самые простые формы труда не менее необходимы и полезны, чем самые сложные (изобретение и т. п.), найдет вполне справедливым уравнять их ценность и соответственно и долю социальных благ. Такое предположение может быть допущено еще и потому, что в будущем, по-видимому, та или иная форма труда не будет при­нудительно навязываться каждому, а более или менее свободно избираться каждым индивидом, сообразно его свойствам и склон­ностям. При таких условиях всякая работа будет своего рода ис­кусством и творчеством и потому должна будет оцениваться, как творчество.

Возможна, однако, и иная расценка. Ряд произведений труда, для создания которых потребуется особый талант и одаренность (например, произведение искусства, науки), могут оцениваться выше, чем рядовые продукты труда, а посему и авторы таких произведений будут получать долю социальных благ (экономические блага, слава, уважение, восхище­ние и т. п.) более высокую, чем доля рядовых работников. Такое положение дел будет более вероятным в ближайшее к нам время. Только в конце этого пути оно может превратиться в предыдущую картину равной оценки всех форм социально полезного труда.

Что касается единицы оценки одинаковых форм труда, то всего вероятнее, что такой единицей будет количество рабочих часов. Раз­личная продуктивность работы в одни и те же часы едва ли даст основание для различной доли расценки. Ведь и теперь не все чиновники одного ранга и профессии работают одинаково продуктивно. Однако и теперь уже штаты и жалованье их назначаются равными и не вызывают особенных протестов. Тем более это должно быть в будущем обществе.

Возможность равного распределения экономических благ (эконо­мическое равенство) допускается и в принципе не оспаривается. Оно кладется во главу угла социализма. И сам социализм мыслится обычно как система обобществления средств и орудий производства. Фридрих Энгельс в своем "Анти-Дюринге" указывает, что содержанием про­летарского равенства является исключительно социальное равенство, понимаемое в смысле уничтожения классов. "Всякое же требование равенства, переходящее эти пределы, неизбежно является нелепостью", — говорит он. Этим самым система марксизма значительно огра­ничивает и суживает характер равного распределения социальных благ, а тем самым и само понятие равенства. С ее точки зрения допустимо лишь более или менее равное право на экономические блага, но не может быть речи о более или менее равном распределении благ иного рода: права на знание (интеллектуальное равенство), права на честь, уважение и признание, права на максимум моральности (мо­ральное равенство) и т. д. С точки зрения догмы марксизма подобное равенство немыслимо и абсурдно.

Так ли то, однако? Действительно ли социализм может говорить только о равном распределении жизненных экономических благ и не мо­жет требовать равенства иного: морального, интеллектуального и т. д.?

Действительно ли абсурдно по своей сущности требование, например, интеллектуального равенства?

Я бы не ответил на эти вопросы так категорично, как Энгельс. Напротив, я склонен был бы думать, что социализм должен требовать все эти формы равенства, и не считал бы такое требование абсолютно утопическим.

Социализм, основным элементом которого является принцип равенства, не должен и не может ограничиваться требованием одного экономического равенства (равное распределение экономических, иму­щественных благ) потому, что тогда он означал бы учение половинча­тое, не требующее равного распределения самых ценных видов социального блага. Разве благо знания, или благо общественного признания, или благо добра стоят меньше, чем экономическое благо и имущественная обеспеченность? Разве первые виды социальных благ не более или, по крайней мере, не столь же ценны, как и благо имущественной обеспеченности, комфорта, довольства и другие матери­альные блага?

Мало того, разве само имущественное равенство мыслимо и возможно без равномерного распределения знания, моральных и правовых благ? Разве возможно равенство личностей, их взаимная свобода и обеспеченность в обществе, где будут умные и глупые, ученые и невежды, моральные люди и преступники? Разве в таком умственно и морально дифференцированном обществе есть гарантии, что умники под новыми формами не обманут снова невежд? Разве в таком обществе "добропорядочные" не будут снова упекать в тюрьмы преступников, а преступники убивать первых; иными словами, разве в таком обществе возможна подлинная свобода, и не появятся снова эксплуататоры и эксплуатируемые, хищники и жертвы, тюрьмы и преступления, короче — все зло современного общества?

Такую возможность едва ли можно отрицать. А потому — раз социализм объявляет войну всем этим бичам человечества, он неизбежно должен выставить и требование равенства не только экономического, но и интеллектуального и морально-правового.

История XIX—XX веков показывает, что блага последнего рода человечество ценит не ниже, если не выше благ чисто экономических. Если бы было иначе, то мы не были бы свидетелями той упорной борьбы трудовых масс, которой полна история XIX и XX веков, за блага правовые и интеллектуальные (равенство перед законом, равенст­во для занятия публичных должностей, право на равные политические блага — избирательное право, свобода слова, печати, союзов, совести и т. д., борьба за всеобщее и бесплатное обучение, борьба за равное уважение доброго имени каждого и т. д. и т. д.), которые ценились не только как средство для достижения других благ, но и как самоцен­ности. Мыслимо ли, чтобы человечество и в будущем перестало ценить эти блага и отказалось от борьбы за полноту наделения ими каждого? Нет, немыслимо. Социализм волей-неволей должен добиваться и этих форм социального равенства. Иначе он будет ублюдочным, отсталым идеалом, а не высшим воплощением высочайших постижений и зав­трашних чаяний.

Это значит, содержание социализма понималось Энгельсом узко и неполно.

Но в ответ мне скажут: "Допустим, что вы правы. Согласимся, что социализм должен требовать равного распределения не только имущест­венных, но и интеллектуально-правовых благ. Но ведь нельзя же требовать невозможного! А такое требование явно абсурдно и утопично. Оно возвращает нас к тому "абсолютному равенству", которое вы рассмот­рели раньше и сами же признали абсурдным". Отвечаю на это. Прежде всего, такое требование равного распределения интеллектуально-мо­ральных благ вовсе не равносильно требованию "абсолютного равенст­ва". Последнее было бы дано, если бы я сказал, что раз X знает санскрит, его должны знать и все остальные, раз У знает теорию дифференциалов, ее должны знать и все сочеловеки. Интеллектуальное равенство мыслится как обладание более или менее одинаково развитым логико-мыслительным аппаратом, а не обладание одинаковыми познани­ями. Познания могут быть различны. Одному человеку нельзя знать всего. Это и вредно, и невозможно. Но можно и должно каждому владеть всеми логическими и научными приемами, при наличии которых он мог бы "перерабатывать" любую "интеллектуальную пищу". Задача всякого обучения именно к этому и сводится прежде всего, а не к обога­щению памяти всевозможными сведениями. Раз такой аппарат дан — потенциально дана возможность овладеть любой отраслью знания, а следовательно, и взаимное умственное равенство и умственная незави­симость. Дело каждого уже выбрать себе любую сферу знания и рабо­тать над ее проблемами. Такое "интеллектуальное равенство", как видим, далеко от "абсолютного равенства" и вовсе не направлено на то, чтобы опустить Ньютона до уровня дикаря, а, напротив, поднять после­днего до высоты первого.

То же применимо и к моральному равенству. И оно не обозначает того, что раз во имя долга я перевязываю раны сифилитикам, то же обязаны делать и все. Нет! Форм проявления альтруизма бесконечно много, и каждый может и должен здесь делать то, что соответствует его склонностям. Важно только, чтобы все поведение в целом вызывалось и соответствовало заповедям действенной любви. Посему и моральное равенство не требует низведения Христа на уровень разбойника, а стре­мится к тому, чтобы поднять последнего до уровня первого.

В силу сказанного первое возражение отпадает.

Теперь спросим себя: а мыслимо ли, чтобы подобные формы равен­ства могли быть осуществлены?

Разве не аксиома, что люди рождаются неравными, одни с хорошей наследственностью, другие — с плохой, один с прирожденными талан­тами, другие — без оных? Разве же не утопия думать, что" все это может быть преодолено? Далее, не означало ли бы такое равенство подавление индивидуальности, ее самобытности и отрицание пользы дифференци­ации и борьбы за совершенствование и господство?

Отвечаю. Подавления индивидуальности нет, ибо не может же счи­таться обществом, подавляющим индивидуальность, общество, состо­ящее из Гёте, Гегеля, Канта, Бетховена и т. п. лиц. Это означает только, что все общество состоит из гениев, но каждый из них свободен в своем творчестве. Биологические основания неравенства: наследственность, борьба за существование, дифференциация — несомненно, препятствия серьезные и громадные, но... не непреодолимые.

Сама история и жизнь ведут к указанным формам равенства. Прав­да, полное умственно-моральное уравнение — предел, абсолютный иде­ал, который, быть может, никогда не будет достигнут. Но вместе с тем несомненно, что историческое колесо вертится именно в этом, а не в ином направлении. Вот почему идеал социального равенства и социа­лизма без этих форм равенства был бы неполон и вот почему он не может не выставлять подобного требования.

Дата добавления: 2015-05-06