Ох уж эта Люся 3 страница

У дома восемь оказался неожиданно благопристойный вид: жестяная табличка с названием переулка и номером висела в положенном месте; стены выкрашены свежей краской омерзительного синего, как солдатское одеяло, цвета; доски в заборе – одной высоты, ладно пригнаны друг к другу, и, наконец, перед калиткой на небольшом травяном островке грязно‑зеленого цвета развалилась мохнатая животина, вывалив розовый язык прямо в пыль.

Собака часто дышала, изнемогая от полуденной жары, и службу несла как‑то лениво, вполсилы. Размеры пса впечатляли. Подруги остановились, не осмеливаясь подойти к калитке.

Минуту‑другую стояли молча, тупо глядя на существующий как‑то отдельно розовый влажный язык в грязных разводах. Валентина расправила плечи и решительно, как ей казалось, сделала шаг вперед. Собака, не сводя с посетителей глаз, перевалилась на спину, позволив барышням определить свой пол. Но когда Валя подняла ногу, чтобы сделать еще один шаг, кобель утробно зарычал.

– Ой! – от прежней решительности Валентины не осталось и следа.

В результате у калитки замерли сиамские близнецы, отчаянно разные по комплекции. Спаянность «родственников» была абсолютной.

– Люсь, вдруг укусит?

Сменившая гнев на милость перед лицом общей опасности Петрова шепотом произнесла:

– Если не делать резких движений, не укусит.

Пес, видимо, считал по‑другому. Как‑то неожиданно рассвирепев, он вскочил, задрал голову и отчаянно залаял. В голосе лохматого кобеля одновременно слышалось несколько интонаций: обида, что потревожили; угроза, потому что на посту, и интерес к странному организму о двух головах, чего в «китайской» слободе ни одна собака не видела.

– Мух‑та‑а‑ар, – пропел женский голос. – Идь сюда!

Пес дернулся, но боевых позиций не сдал и залаял звонко и устрашающе.

– Мухтар, ко мне! – скомандовал невидимый хозяин.

Кобель занервничал, разрываясь между службой и интересом. Служба оказалась сильнее: рявкнув на прощание, Мухтар степенно вошел в калитку.

Девочки поспешили за ним. Навстречу им катилось нечто шарообразное, но невероятно обаятельное:

– Прыи‑и‑ихалы? От и хорошо, шта прыи‑и‑ихалы!

Валентина приосанилась и выступила вперед – но шарик прокатился мимо:

– Ва‑лю‑ша, дитынька. – Шарик уткнулся в бок изумленной Петровой. – Прыи‑и‑ихала. Як на батьку похожа! Така же худа, як он.

Люся растерялась. Зато Валентина, не скрывая неодобрения, отодвинула подругу и с обидой сказала:

– «Ва‑а‑лю‑ша», между прочим, это я!

Шарик заметался и поменял траекторию:

– Ва‑а‑лю‑ша, дитынька, прыи‑и‑ихала! Як на мамку похожа! Така же толста, як вона.

Родственницы обнялись – встреча состоялась. Вскоре Петрова разглядела симпатичную физиономию, обнаженные от плеч, налитые руки, натянутое на крепкое тело платье с огромными красными розами и две колотушки‑ноги с толстыми грязными пятками.

– Теть Нина, – улыбнулась женщина и потянулась к Петровой.

Люся стояла, как истукан, не зная, что делать: целоваться с незнакомыми людьми она не умела, а протянуть руку для приветствия просто не догадалась.

– Это Люся, – по‑хозяйски представила подругу Валентина. – Со мной приехала поступать.

Интонация, с которой крупная Валя говорила о Петровой, отдавала некой снисходительностью и переворачивала ситуацию буквально с ног на голову. По тону Люсе слышалось, что она – сплошное недоразумение, что взять ее с собой учиться в славный город‑герой Одессу – это необдуманный шаг, что нянчиться с подругой не входило в Валины обязанности и что сочувствие к очкарикам – это тяжкая ноша для любого мало‑мальски понимающего жизнь человека.

К счастью, тетя Нина оказалась напрочь глуха к интонациям племянницы: Петрова в ней вызывала искреннюю жалость – худая, в очках, и коленки торчат, как руль у велосипеда.

– Ты чья? – с неподдельным интересом спросила хозяйка дома номер восемь по переулку Полярников.

– Я Петрова.

Тетя Нина вопросительно посмотрела на демонстративно отвернувшуюся племянницу. Не найдя понимания, как теннисный шарик об сетку, вновь прыгнула в Люсину сторону.

– Ты часом не сирота?

– Нет, а почему вы так решили?

– Худа больно. Шо, и мамка есть, и батька?

– Люськин отец с ними не живет, – иезуитски, как бы в сторону, обронила Валя. – А у матери своих еще трое.

– Дитынька, – засморкалась тетя Нина, – то‑то я смотрю: худа, як щепка, очки по хлазьям, платье сирое…

– Какое? – изумленно переспросила Петрова, одетая в крепдешиновый сарафан синего цвета с ромашками по жеваному подолу.

– Тетя Нина, – высокомерно прокомментировала Валентина, поправляя на голове несуществующую корону, – хочет сказать, что на тебе бедное, неопрятное платье.

Люся сникла. Но милосердие чужой тетки не знало границ: шаровая молния, покрытая огромными розами, решила сделать бедную девочку счастливой и равной собственной племяннице.

– Пидэм‑пидэм, – торопила она казанскую сироту, подталкивая к дому своей сросшейся с животом грудью.

Валя плелась следом, досадуя на глупую тетку и наглую Люську. Впрочем, досада не успела укрепиться. Вместо нее появилось здоровое девичье любопытство: перед Валькиными глазами материализовалась фигура из кинохроники «Мы с Трезором на дозоре».

Спиной к дому, зато мужественным лицом к гостям, под яблоней на скамейке, тоже выкрашенной в цвет синего солдатского одеяла, сидел Хозяин. Его левая рука по‑барски покоилась на лохматой башке уже знакомого кобеля.

– Р‑р‑р‑р‑р, – утробно пророкотала псина, но быстро умолкла, почувствовав давление хозяйской ладони.

Валины глаза засверкали.

– Я боюсь, – нараспев, кокетливо обратилась она к сидевшему на скамейке.

– А ты не боись, – не менее кокетливо заворковал парень.

– А если укусит? – Валя вопросительно перевела взгляд на собаку.

– Тебя – не укусит.

– Всех кусает, а меня не укусит?

– Никого не кусает, потому что умный.

– Умный, не умный, а зверь.

– И я зверь. И меня боишься? – как‑то трубно, с нажимом произнес собеседник.

– Тебя? – Валентина повела плечами, расправив загрустившую от тесноты бюстгальтера грудь. – Тебя? Тебя не боюсь.

Если бы тетя Нина могла почувствовать напряжение между двумя разнополыми зарядами, она со скоростью шаровой молнии выкатилась бы из дома и, невзирая на опасность, встала между ними. Но тетя Нина была занята, потому ситуация развивалась по энергетическим законам безудержной страсти.

Валентина, закруглев всеми частями тела, томно взирала вокруг, даже не фокусируя взгляд на владельце умного кобеля. Впрочем, это была, кажется, и не Валентина, а по меньшей мере Наполеон на поле закончившегося Аустерлицкого сражения. Адмирал, фельдмаршал, генералиссимус любовного фронта удовлетворенно озирал павшие к ногам жертвы неожиданно возникшей страсти. Не хватало только молний, летящих с неба!

И пес, и его хозяин плотоядно смотрели на роскошное женское тело, и над ними слагали гимны амуры всех мастей.

– Валя, – зардевшись, произнесла облаченная в одежду смертных аппетитная Венера. – А вы кто?

– Тарас.

– Ясно, тети‑Нинин сын. А это Мухтар?

Пес навострил уши.

– Мухтар, – лаконично произнес парень и надавил на собачью башку еще сильнее, оттянув ко лбу безресничные веки.

Мухтар благодарно закосил глазом и пару раз шлепнул хвостом в знак согласия.

– А тетя Нина писала маме, что вы в армии.

– А я и был в армии.

– А теперь домой приехали?

– Демобилизовался, – поправил Тарас.

– Чего? – не поняла Валя.

– Демобилизовался, – повторил парень, и Мухтар очередной раз рубанул хвостом по пыльной земле. – Так и будешь там стоять? – хрипло спросил Тарас. – Давай, сестренка, присаживайся. Не бойся.

– Да я и не боюсь.

Валентина сделала еще один шаг вперед, колыхнув грудью так, что по воздуху поплыли какие‑то соблазнительные волны.

Второй шаг заставил Мухтара затосковать, застесняться и отвернуться от двуногих. Третьего шага как такового не было: Тарас просто протянул руку и дернул родственницу к себе. Валентина грузно рухнула на скамейку и шаловливо хихикнула:

– Ой!

– Вот тебе и «ой».

– А вы в каком звании?

– Сержант запаса.

Вряд ли это Валечке о чем‑то говорило, но на всякий случай она преисполнилась сестринской гордости и, не в силах скрывать ее дальше, придвинулась поближе. Брат тоже не был аскетом, потому восторг от встречи с родственницей удерживать при себе больше не смог и попытался максимально сократить дистанцию.

Особого труда это не составило: Валина грудь уперлась в металлический пресс сержанта запаса, отчего бывший защитник родины заметно приосанился и вытер влажные ладони о солдатские штаны со штрипками.

Тарас был у себя дома, в приезд красавицы сестры особо не верил, а потому оставался бос и до пояса гол. Да и жара, нужно отметить, другой формы одежды не предполагала.

– Поступать приехала? – соблюдал приличия новоявленный брат.

– Да, – с придыханием согласилась Валя.

– Тебе оно надо?

– Люське надо.

– Зачем? – Тарас перекинул косу девушке за спину.

– Врачом хочет стать.

– И ты хочешь? – Клешнеобразная рука сержанта запаса заскользила по сестринской спине по направлению к вожделенным буграм, каждый из которых был размером с половинку большого арбуза.

– Да, – опять с готовностью согласилась Валентина.

– Людей, значит, лечить будешь?

– Буду, – зардевшись, ответила сестрица, и половинки арбуза разом напряглись.

– То‑о‑очно? – задышал ей в ухо Тарас, и Валю обдало жаром.

– Да, – снова согласилась девушка.

– И меня, значит, вылечишь? – заручился на всякий случай будущий пациент.

И снова Валечка согласилась. Но когда братская рука попыталась как‑то уж очень резко укоротить подол, а заодно проверить мраморную гладкость бедра, Валентина уверенно отказалась от осмотра и целомудренно сдвинула колени.

– Ты куда? – рефлекторно потянулся к ней Тарас.

– Жарко, – пожаловалась Валя.

– Жарко, – следовал стойкому рефлексу сержант запаса.

– Я от жары сознание теряю, – держала оборону барышня.

– А я от тебя…

Вале стало приятно, и она неосмотрительно сделала встречное движение. Тарас понял ее буквально и ринулся в бой. Его манила Валина грудь, такая же упругая и наливная, как половинки арбуза. Девушка встрепенулась, залилась краской, но не сдвинулась ни на сантиметр. Похоже, военные действия ей категорически нравились.

Между родственниками шел процесс достижения полного взаимопонимания. Первым не выдержал Мухтар и жалобно заскулил. Тарас пнул его босой ногой, но как‑то вяло. Пес не успокаивался и бил тревогу изо всей своей собачьей нравственности. Верный своему долгу – служить хозяину, он старался изо всех сил, ведь еще щенком «поклялся» делать это. И вот только сейчас ему представился удобный случай состояться в выбранной профессии.

Но не тут‑то было: Тарас игнорировал песье рвение. Тогда Мухтару не осталось ничего другого, как обратиться в вышестоящие инстанции, возглавляемые шаровой молнией по имени Нина Семеновна. Она же – «мать». Она же – «теть Нина». Добрейшей души человек.

Пока брат с сестрой с интересом изучали друг друга, добрейшей души человек наслаждалась ролью факира. Распахнув дверцы дубового шкафа величиной с каморку Раскольникова, она придирчиво осматривала содержимое. Там хранилось богатство, способное превратить Золушку в принцессу. Линялые крепдешиновые платья напоминали послевоенные фасоны, скроенные швеей‑самоучкой. Размер был чуть больше Люсиного, но значительно меньше габаритов самой Нины Семеновны, что еще раз подчеркивало древность происхождения нарядов.

– Нравится? – не сомневаясь в положительном ответе, спрашивала хозяйка Петрову.

– Нравится, – не сомневаясь, что именно так и надо говорить, отвечала Золушка.

– Вот и выбирай, – расщедрилась шаровая молния.

Петрова задумалась и нерешительно потянулась к цветастому шелку на плечиках.

– Давай надевай, – приказала Нина Семеновна.

В это время Мухтар, веривший в высшую справедливость в образе матери Хозяина, выскочил из‑под скамьи и, отставив решительно заднюю лапу, призывно залаял в сторону дома, в одной из комнат которого шла примерка. Ни о чем не подозревавшая фея выглянула в окно:

– Тара‑ас, сынку, шо этот проклятущий кобелина брешет? Чи кто прыйшел?

Словесный разряд шаровой молнии пролетел мимо сыновних ушей. Да и как бы сын ответил любимой родительнице, коли рот был занят?

Нет, Тараса увлекла не беседа. Он был увлечен неожиданно обретенной сестрой и отдавался этому увлечению с особым рвением. Движения рук сержанта запаса напоминали точные и нежные касания минера. Но как только специалист чувствовал, что взрыва не будет, то бросался на вожделенный объект, как голодный пес на сахарную кость. Валечка в этот момент тихо постанывала, покорно опустив руки по швам. Даже незнакомому со стратегией и тактикой человеку стало бы понятно: крепость взята, победа – на стороне нашей доблестной армии в лице Тараса Шепитько.

Но и победители, бывает, остаются хоть и с трофеями, но без наград командования.

Командование, раздраженное настойчивым лаем сторожевого пса, осталось крайне недовольно увиденным. Оно просто представило зал суда, синюю форму прокурора, укоризненный взгляд обманутых родственников, бритую голову вчерашнего победителя, огромный, до носа, живот племянницы и свои седые виски. Этого командование допустить не могло, а потому истошно заголосило:

– Тара‑ас, кобель ты такий! Шо ты робишь, дурынь? А ну брось! Я тоби сыйчас… Ва‑а‑алька, су‑у‑чка! Вся – в мать…

Первой очнулась Валечка и оттолкнула брата. Тот не сразу понял, что скоро – трибунал, а потому попытался возобновить процесс. Это и стало тактической ошибкой сержанта запаса. Шаровая молния выкатилась из дома – и жестокие репрессии начались прямо у злополучной скамейки. Сначала Нина Семеновна залепила пощечину племяннице, потом – сыну, потом – снова племяннице, потом – оплеуху сыну. Даже Мухтару и тому досталось по тому месту, где хвост прикрепляется к туловищу. В итоге пес ретировался к забору, Валя – к дому, и только Тарас не сдвинулся с места, приговаривая, не глядя на мать:

– Ну и шо? И шо ты взбеленилась?

От возложенной на нее ответственности женщина расплакалась и запричитала:

– Ты дурной. Кобель. Вона – су‑у‑учка. Шо я ейной матери кажу? Батьке кажу? Шоб духу ее здесь не было!

– Ма‑а‑ать, – протянул Тарас. – Ты успокойся, не трону я ее.

В ответ Нина Семеновна завыла, но взгляда от окна, где маячила проклятущая Валька, не отвела:

– Телеграмму дам батьке, пусть побачит, яка у него дивчина уродилась.

Тарас уговаривать мать не стал, сел рядом, достал изрядно помятую пачку папирос и задумчиво вынул из нее одну. Помял, вложил обратно и с тоской посмотрел в сторону все того же окна. Нина Семеновна перехватила взгляд сына и сразу поняла: плохо дело. Вытерла слезы и покатилась к дому.

– Люсь, сюда идет.

– Сумасшедшая ты, Валь. Ты ж его первый раз видишь!

– Ну и что?

– Ну и то: выгонят тебя отсюда.

– Не меня одну, тебя тоже выгонят.

Петрова не успела ничего ответить. Дверь распахнулась, и шаровая молния засветилась агрессивными огнями. Общий смысл этой цветомузыки сводился к единственной фразе: «Пошла вон!»

Валя, получившая предложение выбрать между позором и забвением, выбрала второе. И вскоре девочки покинули гостеприимный дом, сопровождаемые негостеприимным взглядом Нины Семеновны Шепитько. Пока шли к остановке, молчали…

Еще бы! Петрова осталась без нового платья, Валя – без нового брата, Тарас – без удовольствия. Грустная, в принципе, история, комментарий к которой уже был составлен века два назад: «А счастье было так близко, так возможно!»

– Ты не поверишь! – хохотала Люся. – Что значит судьба!

– Что значит судьба?

– Она ведь выйдет за него замуж!

– Он же брат…

– Ну и что? Такое бывает.

– Это понятно, что бывает. А как же тетя Нина?

– Тетя Нина? Сначала сопротивлялась, проклинала, перед Тарасом на колени падала – умоляла с родней не ссорить…

– Послушался?

– Он бы, может, и послушался, да Валентина впилась в него мертвой хваткой.

– Любовь, что ли, такая?

– Про любовь не знаю, мне кажется, просто домой не хотела возвращаться.

– Не вернулась?

– Нет.

– Институт хотя бы закончила?

– Тоже нет.

– Чего же она в Одессе делала?

– В Одессе она не делала ничего. После того как Тарас ее из окна общежития вытащил, быстро забеременела. Рожала уже в Айхале. Это где‑то на Севере.

– Понятно, жару ведь ваша подруга, кажется, плохо переносила.

Люся добросовестно отвечала на все вопросы, намеренно не замечая подвоха.

– Она действительно жару не переносила. Ты же помнишь, я рассказывала.

– Про общежитие не рассказывали.

– Да ты что?!

После того как девочки потащились к остановке, тетя Нина еще долго не могла успокоиться. Душу ее разрывали два чувства: мести и вины. Причем второе не давало развиваться первому – поэтому ни на какую почту «стучать телеграмму» Валиным родителям тетя Нина не пошла, а через день отправила сына искать пропавшую родственницу.

Где могли находиться беглянки, сержант догадался довольно быстро и, чтобы убедиться в своих догадках, отправился в район студенческих общежитий. Каково же было его удивление, когда на вахте первого медицинского института сообщили, что приемная кампания еще не началась и предоставить информацию о двух иногородних барышнях нет никакой возможности. Это было истинной правдой: до начала вступительных экзаменов оставалось еще довольно много времени. Тарас растерялся.

Впрочем, растерялся не только он. Например, Петрова, узнав, что ночевать негде, закручинилась и предложила Валентине вернуться в злополучный переулок Полярников. Та с негодованием отказалась, укоризненно посмотрев в глаза подруге.

В результате две абитуриентки сидели возле негостеприимной к иногородним общаги и с завистью смотрели на ее обитателей.

– Что‑то нужно делать, – промолвила Петрова.

– Зачем?

– Как зачем? Не ночевать же на улице.

– Говорила я тебе, – подвывала Валентина. – Ничего хорошего из этого не получится. Надо ехать домой.

– Ну и поезжай, – абсолютно спокойно обронила Люся.

– А ты?

– А что я?

– Ты поедешь?

– Нет. – Петрова умела быть твердой.

Валя заплакала – она с трудом мирилась с разочарованиями.

– Зачем я тебя послушалась? – продолжила она проникновенный плач.

– Ты меня как раз не слушалась, – безэмоционально отреагировала Люся.

– Ты мне обещала! – набирала обороты Валя.

– Что?

– Что все будет хорошо!

– И что?

– И то! Ночевать негде! Документы начнут принимать только через три дня! Я есть хочу.

– Валь, а я‑то здесь при чем?

– При том! Если бы не ты, я бы никуда не поехала!

– Так возвращайся.

– Не хочу возвращаться.

– Ну, значит, не возвращайся.

– Тебе легко говорить, – залилась слезами Валентина.

У Петровой проснулась совесть и обострилось чувство ответственности.

– Подожди, я сейчас, – предупредила она плакавшую подругу и направилась к общежитию.

Из распахнутого окна первого этажа раздавался женский смех. Это Люсю приободрило.

– Девчонки! – крикнула она в наполненную смехом комнату.

– Чего тебе? – легла грудью на подоконник разбитная загорелая блондинка.

– Помогите нам, – приступила Петрова к делу.

– А что случилось‑то?

– Мы приехали поступать, а документы начнут принимать только через три дня. А общежитие без направления из приемной комиссии нам не дают. В общем, ночевать нам негде…

– Ясно…

– Может, пустите?

– Подожди.

Блондинка исчезла, и смех на какое‑то время прекратился. «Кого нужно пустить?» – донеслось до Петровой, но дальше речь смешалась, и Люся поняла, что прислушивается напрасно.

– Томка, ну зачем нам нужны еще две?

– Они нам, конечно, не нужны, но ведь мы тоже когда‑то сюда приехали, никого не знали, – увещевала соседок Тамара.

– Теперь всех абитуриентов, значит, у себя селить будем?

– Зачем всех? Только этих двух!

– Тогда пусть хотя бы полы помоют и окна.

– Ну, окна мыть ни к чему, – возразила Тамара. – А вот полы и ужин приготовить…

– Хоть так, – проворчала одна из невидимых соседок.

– Эй, девушка, иди сюда!

Петрова с готовностью оглянулась:

– Я?

– Ты, ты.

Люся подбежала и преданно заглянула в глаза Тамаре:

– Берете? Можно?

– Берем, но при одном условии.

– Мы согласны.

– Подожди соглашаться, может, раздумаете.

– Не раздумаем, – заверила Петрова.

В окно выглянули остальные девушки и затараторили. В результате условий оказалось не одно, а очевидно больше: полы мыть, еду готовить, по тумбочкам не лазить, чужое не надевать, в комнату заходить не через центральный общаговский вход, не через вахту, а исключительно через окно.

Неспортивная Петрова прыжков с препятствиями не испугалась, в очередной раз заверила благодетельниц, что очень даже «за», и позвала Валентину.

– Ва‑а‑аль!

Валентина медленно подошла.

– Ва‑а‑аль, представляешь, девочки согласились нас приютить.

– Где?

– Здесь. У них в комнате.

– Хорошо, – с достоинством ответила Валечка, подхватила свой фанерный чемодан и направилась к входу в общежитие.

– Стой! – засуетилась Петрова. – Туда нельзя. В окно нужно лезть.

– Зачем?

– Вахтер не пустит, у нас пропуска нет.

– Я в окно не полезу, – категорически отказалась еще одна неспортивная девушка.

– Я тебе помогу, – пообещала Люся.

– А ты сама‑то залезть пробовала?

– Нет.

– Ну, пробуй давай.

Отступать Петровой было некуда, позади – только застеленные газетами скамейки. Люся браво подошла к распахнутому окну, поставила правую ногу на кирпичный выступ, приподнялась, зацепилась руками за подоконник и взлетела вверх. Там ее приняла Тамара:

– А вещи?

– А вещи Валя подаст.

– Вот эта толстая?

– Она не толстая, – вступилась за подругу Петрова.

– Очень даже толстая, – настаивала Тамара, – и недовольная. Э‑э‑эй, – завопила она. – Ве‑э‑щи дава‑а‑ай!

Валя даже не повернула головы.

– Слушай, она у тебя не просто толстая и недовольная, но еще и глухая! Как твою толстуху зовут?

– Валя.

Тамара набрала в грудь воздуху и заорала:

– Валенти‑и‑на, агло‑о‑охла? Ве‑е‑щи дай!

Валя, втянув голову в плечи, повернулась на крик. Тамара засмеялась:

– Услышала, корова такая.

– Не надо ее так называть, – обиделась за подругу Петрова.

– Ничего с ней не случится…

И снова – уже нараспев:

– Валенти‑и‑на, вещи давай.

И вдруг та засуетилась на месте и перебежками бросилась к окну. Петрова глазам не верила: под зычными командами Тамары Валя превращалась из барыни в услужливую холопку. Люсе даже померещилось, что вместо привычной одежды на Вале появилась форма горничной, украшенная белым кружевным фартучком. Девушка зажмурилась, пытаясь отогнать наваждение, и, чтобы прошло поскорее, глубоко задышала. Результат не заставил себя ждать: пышная Валентина в прежнем обличье суетливо металась около окна, безропотно подавая нехитрое, но громоздкое барахло.

Тамара, скрестив руки, строго смотрела на старания Люсиной спутницы:

– Теперь ты давай, – зычно скомандовала грозная покровительница.

Валечка послушно кивнула головой и попыталась повторить подсмотренные в полете Петровой спортивные па. Так же поставила ногу на выступ, так же зацепилась руками за подоконник, но взлететь, подобно птице, не смогла. Только нелепо взмахнула руками‑крыльями и грузно приземлилась на ноги.

– Давай еще раз, – снова скомандовала Тамара.

Валя вновь повторила попытку и так же безрезультатно.

– Ну и корова, – подытожили глядевшие в окно девушки.

Валентина готова была заплакать, но собравшаяся у нее за спиной толпа любопытных заставила собрать волю в кулак и вновь попытаться взять высоту. Не тут‑то было. В результате Тамара обратилась к зрителям:

– Подтолкните, что ли, девушку!

Валя покраснела, но помощь приняла. Студент‑медик, отвешивая скабрезные замечания, пристроился сзади и возложил руки на крупные ягодицы. Валя снова залилась краской, но как‑то приободрилась.

– Не надорвись, – съязвила Тамара, глядя на довольное лицо соседа по общежитию.

– Не надорвусь, – заверил тот и, не отпуская рук, скомандовал спортсменке‑неудачнице: – На счет «три» подскакивай. И‑и‑и раз, и‑и‑и два, и‑и‑и три!

Валечка послушно и старательно подпрыгнула. Получилось гораздо лучше. Высота была взята с виду легко, но по правде – не совсем: девушка плюхнулась на подоконник, выставив на всеобщее обозрение шикарный зад.

Толпа загоготала, Петрова с Тамарой начали старательно тянуть Валю за руки, а личный тренер – с видимым удовольствием подталкивать под ягодицы. Сама же Валечка добросовестно пыталась помочь процессу.

Вскоре коллективные усилия увенчались успехом. Дебютантка перевалилась через подоконник и оказалась в комнате. И в этот момент Люсина подруга, эта ничтожная ренегатка, прошипела:

– Сво‑о‑лочь!

Петрова ахнула, задохнулась от обиды и, поправив сползшие очки, поняла: дружба кончилась.

– То есть вы разругались?

– Нет, мы не ругались, – Люся пыталась избежать осуждения.

– И дальше жили душа в душу?!

– Жить дальше вместе не было нужды. Валя завалила первый же экзамен, но не особо расстроилась: позвонила родителям и сообщила, что домой не вернется…

– Вот это Валя! Откуда такая самостоятельность?

– Да не было никакой самостоятельности! Тарас нас все‑таки разыскал. Точнее, ее. До меня ему не было никакого дела.

– Вытащил из окна?

– Зря смеешься. Вытащил из окна. Девчонки, хоть Валю и невзлюбили, выгонять не стали. Вот она целыми днями на подоконнике и висела.

– Пока вы экзамены сдавали…

– Пока я экзамены сдавала. Вот пока я экзамены‑то сдавала, – Люся лукаво улыбнулась, – Тарас ее и нашел.

– Она его нашла?

– Нет, – Петрова была за справедливость. – Он ее нашел.

– Дальше понятно: страсть вспыхнула вновь, и он предложил ей руку и сердце.

– Насчет руки и сердца не знаю, но кое‑что предложил. Причем на Томкиной кровати. В общем, был скандал.

– С Тамарой?

– И с Тамарой, и с комендантом, и в очередной раз с тетей Ниной.

– Теперь живут счастливо?

– Теперь они не живут: Тарас спился, Валя много работает, вся больная.

– Значит, нет чудес на белом свете?

– Видимо, нет.

Петровой явно не хотелось в этом признаваться, но ведь она – за справедливость!

Ну уж если за справедливость, то иногда Люся в Айхал звонила, с Валей разговаривала, точнее, слушала. А подруга тоже иногда отправляла Петровой письма. С фотографиями: в центре – толстая блондинка с крутым перманентом и вытаращенными глазами, вокруг нее – великовозрастные дяди‑дети уголовной внешности, чьи мизинцы украшали золотые печатки с крупными камнями.

Свои фотографии Люся ей не отправляла.

Об Одессе Петрова всегда рассказывала с воодушевлением, что и понятно – молодость. На вопросы о личной жизни с готовностью отвечала:

– Знаешь, я такая наивная тогда была, мне всегда казалось, что парням нравиться не могу, что они со мной дружат.

– Это медики‑то дружат?

– У тебя какое‑то извращенное представление о нашей профессии.

– Минуточку, не вы ли рассказывали, как девчонки на свидание с морячками в окна прыгали, а потом под утро возвращались? Не всегда же в Одессе было лето.

– Ну, во‑первых, не все прыгали. А во‑вторых, мне особо некогда было – я работала.

– То есть вы не прыгали?

– Я? Нет.

– Значит, кроме Павлика, вспомнить нечего?

– Ну почему же?

Петрова хитро улыбалась и потягивалась.

Был Владик. Студент‑старшекурсник. Номенклатурное дитя с правильными представлениями о жизни. Суть этих представлений сводилась к постоянному соответствию родительским пожеланиям: халат – белый, диплом – красный, жена – скромная.

Иногда Владик отступал от заданного курса, преимущественно ночами. Сокурсницы страстно его желали, активно кокетничали, но выбор красавца обычно падал на тех, кто с готовностью, без ужимок откидывал матримониальные запросы и легко соглашался поделиться с ним радостью. Естественно, плотской.

Дата добавления: 2015-05-06