Чертовы котята 4 страница

Я снова принялась целовать Давида в шею, как вдруг мне в голову пришла одна мысль.

– Если ты знал, что мой отец получит условное освобождение, то, возможно, ты в курсе и насчет остальных его преступлений? Так ты знал, что у меня есть сестра?

Давид опустил голову и уткнулся мне в плечо, пытаясь скрыть смущение.

– Я узнал совсем недавно… – пробормотал он. – Услышал незадолго до Рождества и, ты же знаешь, я не мог тебе сообщить. Ты понимаешь? Я хотел рассказать сегодня, но ты меня опередила. Хилья, подожди, не уходи, – воскликнул он, увидев, что я возмущенно поднялась. – Подожди, не убегай! Не могу же я подстроить под тебя всю свою жизнь, да, честно говоря, и от тебя этого не жду.

Я наклонилась, взяла с пола стакан с ромом и одним глотком выпила его до дна. По телу мгновенно разлилось тепло и покой, но я знала, что это ощущение обманчиво.

– Ты задал мне кучу загадок, оставил кольцо и карты. Пусть ребенок займется чем‑нибудь, пока взрослые дяди спасают мир, да?

– Нет, я отнюдь не считаю тебя ребенком. Хилья, дорогая, не будем снова начинать эту тему! У нас всего несколько часов, давай не будем тратить их на ссоры.

Давид поднялся и обнял меня. И я снова забыла про гордость и подчинилась. Я ответила на его поцелуй, и мы снова упали на кровать, как вдруг в кармане брошенных на пол брюк зазвонил телефон. Давид отстранился от меня и потянулся за ним.

– Алло? Да, да, – произнес он по‑русски.

Он говорил коротко и четко, словно подчиненный в ответ на вопросы шефа. Затем нажал на кнопку отбоя и принялся одеваться.

– Извини, Хилья. Это звонил Леша. Гезолиану пришла посылка, я должен съездить в Айгель и забрать ее.

– Какая посылка?

– Откуда я знаю? Водителю не докладывают. Поедешь со мной? В лимузине сзади затемненные окна, тебя не будет видно. В Айгель ехать минут двадцать, так что мы вполне успеем поговорить. Потом я высажу тебя на окраине, и до шале ты дойдешь пешком.

Я согласилась: нам следовало многое обсудить. Давид достал из шкафа револьвер.

– Да, предпочитаю, так же как и ты, всегда носить с собой оружие, – усмехнулся он, заметив мой взгляд. – Еще контактные линзы, и я готов.

Я подождала в коридоре, пока Давид заберет лимузин из гаража. Странно, что господин Шагал не держал его в гараже шале. Когда я спросила об этом, Давид ответил, что это арендованная машина.

– «Бьюик» Шагала стоит на стоянке женевского аэропорта. Кое у кого, похоже, есть деньги месяцами оплачивать стоянку в таком месте.

Был ясный вечер, тучи развеялись, на другой стороне озера мелькали огоньки. В Айгель вела такая крутая дорога, что от перемены давления у меня даже закладывало уши. Когда мы миновали Лейсен, я спросила, как он нашел Дейвидаса.

– У меня еще остались друзья в Европоле, несмотря на то что мое имя там стало почти ругательством. Дейвидас родился в Каунасе – родном городе Гинтаре. Перед смертью она успела сообщить, где я могу найти сына.

– Наверное, я неправильно задала вопрос: как она нашла тебя? Ты же скрывался от всего мира.

Мы проехали мимо ресторана, на веранде которого сидели и курили мужчины, держа в руках огромные кружки пива. Рты у них двигались, словно они пели, но до нас не доносилось ни единого звука. Наверняка Юрий Транков был знаком с Гинтаре и видел ребенка.

– Через Яана и моих родителей. Она позвонила родителям, и поскольку они просто не знали, кому еще можно позвонить, дали ей телефон Яана.

Яан Ранд, по кличке Касси, был связным Давида в Европоле. Его обвинили в совращении малолетних, и ему пришлось оставить службу. В настоящее время он жил монахом в тосканском монастыре Сан‑Антимо.

Прошлой осенью в минуту отчаяния я тоже позвонила родителям Давида. Мое имя им ничего не сказало, и я повесила трубку, чувствуя себя совершенно отвратительно. Яану Ранду, похоже, Давид безгранично доверял.

– Наверное, в тот момент Гинтаре мучилась от отсутствия денег и героина, потому что моим врагам она тоже рассказала о моем намерении приехать в Тарту.

– Но ведь этим она навлекла опасность на своего сына!

– Я никогда не испытывал ломки и не знаю, что это такое. А может, Гинтаре просто работала на два фронта, ведь она всегда была умной женщиной. Однако к тому моменту, когда прибыли люди Гезолиана, мы с Дейвидасом уже перебрались в Польшу.

Неуловимый и непобедимый Давид! Ему удалось ускользнуть от врагов вместе с сыном и затеряться в Европе. В его голосе я различила нотки бахвальства: смотрите, мол, какой я крутой! Майк Вирту часто говорил, что излишняя самоуверенность плохо кончается и мои победы в дзюдо над противником на двадцать килограммов тяжелее еще не повод задирать нос. Но нельзя не признать, что иногда самоуверенность помогает: вряд ли Давиду удались бы его немыслимые трюки, если бы он не верил безоговорочно в свои силы.

В Айгеле лимузин едва протискивался по узким улочкам. Мы припарковались в тупичке возле вокзала, и Давид вышел, попросив немного подождать. Прошло пять минут, потом десять. Давид не возвращался. Я занервничала. Неужели он попал в расставленную Гезолианом ловушку?

Стрелка часов приближалась к одиннадцати, двери вокзала закрылись. Я взглянула на приборную панель. Давид оставил ключи в замке зажигания, может, не стоит больше ждать? Я уже приоткрыла дверь, как вдруг вдалеке показался знакомый силуэт. Давид нес что‑то похожее на большую коробку шоколадных конфет, довольно легкую по виду.

– Что там? – спросила я, когда он сел на свое место и завел машину.

– Не знаю. Отправлено с поездом курьерской службой, вряд ли что‑нибудь очень ценное. Может, Гезолиан решил преподнести дочери шелковый платок за пару тысяч франков, посылка почти невесомая.

– Не хочешь ее вскрыть?

– Ты вполне можешь и сама об этом позаботиться, ведь сегодняшнюю ночь ты проведешь с этой посылкой под одной крышей. – Давид рассмеялся. – Хилья, дорогая, любопытство сгубило кошку!

Не успела я возразить, что рысь любопытство вряд ли погубит, как Давид резко повернул, пытаясь избежать столкновения с мотоциклистом, внезапно выскочившим из‑за поворота. Он успел увернуться, а мотоциклист полетел прямо до следующего поворота. Айгель располагался на несколько сот метров ниже Лейсена, но на улицах было страшно скользко, и погода совершенно не благоприятствовала лихачам.

Я попыталась завести разговор на эту тему, но Давид отвечал односложно, сосредоточившись на дороге.

– Дейвидас родился здоровым? – спросила я, когда мы выехали из города. – Ведь его мама употребляла наркотики. Или она завязала на период беременности?

– Нет, – глубоко вздохнул Давид. – Он очень нервный и ранимый мальчик. К тому же получил травму при рождении и у него проблемы с левой ногой. Но говорят, это поправимо, надо сделать операцию. Следует только найти хорошего врача.

Лимузин полз вверх по склону. На асфальте блестел тонкий слой льда, и на одном из поворотов встречная машина чуть не улетела вниз. Давид сбросил скорость. Я подалась вперед как можно ближе к нему и сидела, вдыхая знакомый запах. Из‑под волос, снова собранных в хвост, виднелся затылок, который я столько раз целовала.

– И еще вопрос – о Гезолиане. Если Европолу известно, что он торгует изотопом, который используется при создании оружия, то почему ему разрешают так свободно кататься по всей Европе?

– У него дипломатическая неприкосновенность. Он занимает высокое положение в Белоруссии и официально числится сотрудником посольства в Киргизии. Правда, сомневаюсь, чтобы он хоть раз был в этой стране.

– Но ведь он обвиняется в преступлении – торговле радиоактивным изотопом!

– И это может подтвердить всего один оставшийся в живых свидетель – я, виновный в смерти четырех человек. Ведь это я убил Васильева, а вместе с ним и его людей – Петрова, Воронова и Грязева. Мы работали вместе, они доверяли мне. Да, я знаю, что всего лишь выполнял приказ, но тем не менее ответственность за их смерть и ту боль, которую испытали их близкие, лежит на мне.

В зеркале заднего вида я видела его глаза. В цветных линзах они казались совсем чужими, знакомыми остались лишь маленькие морщинки. Я погладила его по затылку, затем по щеке. А потом попросила остановить машину.

– Я хочу поцеловать тебя здесь, где не так много народу, как в Лейсене.

Я пересела на переднее сиденье, и Давид заглушил мотор. Одного поцелуя было мало, мне хотелось еще и еще, я с такой силой прижалась к его губам, что, казалось, почувствовала кровь на своих. Внутри все горело, голова кружилась, фары встречных машин слепили, стоило на мгновение открыть глаза. Мгновение, еще одно… Я с трудом оторвалась от Давида, открыла дверь и пересела назад. Давид завел мотор.

– Я не могу все время расставаться с тобой. Неужели это наша последняя встреча?

Впереди показались огни Лейсена.

– Хилья, дорогая, ты же прекрасно знаешь, что любая встреча может быть последней. И я хочу, чтобы ты знала: я буду присылать тебе сообщения при малейшей возможности. Буду передавать весточки через Яана, не теряй с ним связи.

Я вышла возле сырного магазина. Лимузины в Альпах вовсе не редкость, и никто не взглянул ни на меня, ни на машину. Ноги болели после лыж и занятий любовью, однако пришлось снова карабкаться по крутым ледяным ступенькам. На улице встретила знакомую пожилую пару из супермаркета. Увидев меня, женщина удивленно подняла брови, а мужчина сосредоточенно взглянул в лицо, словно старался меня запомнить. Я насторожилась. Совершенно не хотелось, чтобы кто‑то меня запомнил и потом мог узнать при встрече. Я мысленно отругала себя: при моей профессии следует избегать любого лишнего внимания.

Когда я вернулась в шале, лимузин уже уехал. На высоком холодном небе сияли звезды.

Я долго ворочалась и не могла уснуть. Несмотря на усталость, в голове роилась туча мыслей. Я представляла себе хрупкого улыбающегося Дейвидаса, живущего в монастыре Сан‑Антимо, и размышляла, почему Гезолиан так свободно путешествует под прикрытием дипломатического паспорта. Значит, законы на него не распространяются, разве что он будет пойман с поличным при совершении тяжкого проступка, например вождении в пьяном виде. Летом он намерен приехать в Финляндию на свадьбу дочери. Может, там его удастся задержать? Да только кому это нужно? Разве что Лайтио да бывшей моей работодательнице, Хелене Лехмусвуо, которая в апреле собиралась баллотироваться на выборах. Хелена привыкла сражаться с серьезными противниками, но сможет ли она что‑нибудь сделать в этом случае? Я давно уже поняла, что якобы выбранные народом депутаты – на самом деле не более чем куклы, которыми управляют те, кто держит в руках настоящую политическую власть и капитал. Язык денег жесткий и четкий. Все имеет свою цену и за все надо платить. Наемники всегда будут служить тому, кто больше даст.

И еще Кейо Куркимяки. Что значит условное освобождение? Может, Давид имел в виду отпуск из тюрьмы? Да и может ли человек после тридцатилетнего заключения в тюремном сумасшедшем доме вернуться к обычной жизни? Кто возьмет на себя смелость утверждать, что Куркимяки сделался нормальным человеком?

Я поднялась с кровати и сделала пару глубоких вздохов, стараясь выровнять дыхание. Затем опустилась на пол и пару раз отжалась. Интересно, сколько Гезолиан заплатил бы мне за голову Давида? Пару мгновений я тешилась мыслью, что сейчас он полностью в моей власти. Успокоилась и почувствовала, что хочу спать. Растянулась на постели и быстро уснула. До утра проспала спокойно, и на рассвете мне приснилось, будто Фрида играет с красивым самцом‑рысью на замерзшей поверхности озера. Это был хороший сон.

Утром началась суета. Юлия терпеть не могла аэропорты, не любила летать даже первым классом и заводилась уже в очереди на контроль безопасности. Таким людям следует пользоваться частным самолетом. Перед завтраком я запаковала вещи и отнесла вниз. Увидев, что я уезжаю, Пьер разыграл целую драму разбитого сердца. Я позволила ему расцеловать себя в обе щеки и была рада, что эта сценка произошла на глазах у Леши. Пусть лучше думает, что я кокетничаю с поваром, чем с водителем.

Ровно в девять утра Давид подал машину. Мы поздоровались, как малознакомые люди. Гезолиану требовалось что‑то обсудить с Лешей, поэтому он расположился на заднем сиденье и велел мне сесть вперед.

Это было ужасно. Давид сидел так близко от меня, что я могла его потрогать и едва сдерживалась, понимая: этого делать ни в коем случае нельзя. Казалось, аромат его тела заполнил всю машину, и мне было странно, неужели пассажиры на заднем сиденье ничего не чувствуют?

Антон вел машину в перчатках, в темных очках, надвинув шапку на глаза и закутавшись в толстую теплую одежду. Интересно, Гезолиан вообще видел лицо Давида? Может, на переговорах с Васильевым по поводу продажи изотопа? Я не знала, сопровождал ли Давид на той встрече шефа. И что он намеревался выяснить, работая водителем у Гезолиана?

Мне бы завести с Давидом легкую светскую беседу, но я боялась, что не смогу, для этого я слишком плохая актриса. Гезолиан задремал, Юлия полировала ногти и делала Антону замечания, что он резко тормозит. У нее зазвонил телефон, наверное, это был Сюрьянен.

– В машине, едем в аэропорт. Все хорошо. Да, передам. Я тоже.

С женихом она говорила совершенно бесстрастно, зато когда она обращалась к отцу, голос звучал совершенно по‑другому.

Стоял ясный солнечный день, лишь небольшие белые облака набегали на вершины гор. Стоило машине въехать под облако, как мы будто попадали в другой мир. Сверкало Женевское озеро, дорогие коттеджи прятались за высокими заборами. Наш водитель явно не хотел иметь дела с полицией: строго соблюдал правила, тормозил на желтый свет и аккуратно пропускал пешеходов, чем вызывал у Юлии вздохи нетерпения и досады. Наверняка Давид позаботился обо всех необходимых документах – правах и удостоверении личности, – непонятно лишь, были ли они действительно выписаны на то имя, которое он сообщил Шагалу. В аэропорту он остановился на парковке для важных персон и помог Леше выгрузить багаж. Затем, не пожав никому руку, попрощался общим кивком, пожелал по‑русски счастливого пути, сел в машину и быстро уехал. Я старалась не смотреть ему вслед. Чем чаще мы встречались, тем сильнее меня угнетало чувство неизбежности расставания.

Мы с Лешей занесли вещи Юлии и Гезолиана в здание аэропорта. Затем наступил момент прощания отца и дочери: они летели в разных направлениях. И тут я увидела, что Юлия вовсе не ледышка, а вполне умеет чувствовать и переживать. Они обнимались, целовали друг друга в щеки, смахивали слезы, расходились и снова возвращались. Когда эта церемония началась в четвертый раз, я не выдержала и сказала Юлии, что пора получать посадочные талоны.

– Займись этим сама. Я хочу еще побыть с папой.

– Но чиновники хотят видеть твой паспорт и тебя лично. Пойдем!

Юлия вздохнула, словно я была жестоким родителем, который отрывал ее от возлюбленного. Затем еще раз чмокнула Гезолиана в щеку, хотя он и так был уже весь перемазан розовой помадой, словно марципановый поросенок глазурью. На регистрацию в бизнес‑класс стояла очередь, и Юлия, достав из сумочки зеркало, принялась поправлять макияж. Потом она решила, что ужасно выглядит и ей срочно надо в туалет – привести себя в порядок. Я попросила ее поторопиться: очередь двигалась довольно быстро. В ответ она лишь дернула плечом.

– Я столько раз говорила тебе: хочешь безопасности – не привлекай к себе внимания, – проворчала я, но она уже скрылась за дверью туалета.

Я отправилась в очередь, надеясь забронировать хорошие места. Когда мы наконец добрались до зоны проверки, посадка уже началась. Юлия сняла украшенный драгоценными камнями ремень, тройную золотую цепочку, все кольца и велела мне внимательно смотреть, чтобы никто из проверяющих или пассажиров ничего не стащил. Тем не менее ворота металлоискателя зазвенели, и офицер попросил Юлию разуться. В ответ она подняла скандал, но потом все‑таки сняла обувь, сделав из этого практически стриптиз. Затем мне пришлось пройти через металлоискатель с ее ботинками и украшениями и пообещать офицеру, что на борту она будет пользоваться только самым необходимым.

Наши имена уже звучали по громкоговорителю, но Юлия не собиралась бежать, ибо только что привела в порядок лицо.

– Беги ты и попроси самолет подождать.

Я рванула во весь дух и, добежав до выхода на посадку, солгала служащей, что моя подруга повредила колено и не может быстро передвигаться.

– Вы могли бы взять кресло на колесах, – резонно ответила та.

А когда Юлия наконец величественно подплыла к стойке, женщина заметила ледяным тоном, что с больным коленом не ходят на десятисантиметровых каблуках.

– Не смей так со мной разговаривать! – взорвалась в ответ Юлия.

Пришла пора мне пустить в ход весь свой дипломатический талант, который я обычно предпочитала скрывать. Извиняясь направо и налево, мы вошли в самолет и уселись. К тому времени Юлия уже забыла неприятный эпизод и, достав из сумочки фотографию отца в украшенной жемчугом рамке, принялась целовать ее.

Стыковка в аэропорту Копенгагена длилась почти час, и Юлия отправилась в магазин, где продавалась икра. В Финляндии ее не купить, а Гезолиан побоялся везти столь дорогой продукт в чемодане. Да и Сюрьянена, по мнению Юлии, следовало подкормить икрой, чтобы он был пошустрее в постели.

– Ну что за жизнь, если уже до свадьбы приходится думать о любовнике? Мой первый муж, Алексей, был совершенно безнадежен. У него ничего толком не работало, он принимал кучу таблеток, но и это не помогало. А Юрий хорош в постели? – вдруг спросила она, вертя в руках две здоровых банки черной икры.

– В смысле?

– Да брось, ты же с ним спала. Я, в общем‑то, не вижу в этом ничего плохого, во всяком случае, пока это не мешает работе.

Я промолчала. Хоть я и работала на нее двадцать четыре часа в сутки, мои мысли и личная жизнь ее не касались. Интересно, а что бы я ответила, если бы она спросила про Давида? Что значит «хорош в постели»? Знаю только, с кем я больше всего хотела бы заниматься любовью. С тем человеком, с которым лишь недавно рассталась в аэропорту Женевы.

В самолете мне даже удалось вздремнуть. Юлия пила шампанское и флиртовала с единственным пассажиром бизнес‑класса – известным игроком НХЛ. Он летел в Турку на похороны бабушки, и Юлия даже сподобилась выразить ему соболезнование. Она была знакома с несколькими игроками той же команды, так что тем для разговора хватило до посадки. Я слушала их вполуха и дремала. По прилете молодой человек оставил ей на всякий случай свой номер телефона и побежал на самолет до Турку.

Нам пришлось долго ждать багаж, а когда он наконец прибыл, оказалось, что пропал чемодан Юлии, в котором лежала сумка, купленная в Женеве за несколько тысяч евро. Мой багаж прибыл в целости и сохранности, чему я была очень рада, ведь в моей сумке лежал разобранный по всем правилам револьвер с патронами.

– Я буду жаловаться! Куда можно обратиться? – кричала Юлия.

Я отправилась разбираться. К несчастью, в службе сервиса сидела сотрудница, с которой мне однажды уже пришлось выяснять отношения. Она тоже меня узнала и принялась заполнять документы нарочито медленно. Потом потребовала привести к ней владельца потерянного чемодана.

– Но она не говорит по‑фински.

– Ничего страшного, мы вполне можем объясниться на английском.

Я привела Юлию. Пусть ругаются без меня.

Когда Юлия заполняла заявление о пропаже, позвонил Сюрьянен. Разумеется, она ответила на звонок. Зря я тоже не выпила шампанского на борту, возможно, тогда я бы и сама реагировала на ситуацию спокойнее. Служащая уже была готова вцепиться Юлии в волосы. Пожалуй, будущей госпоже Сюрьянен и в самом деле необходим телохранитель.

Наконец мы вышли в зону прилета. Юлия лишь подставила Сюрьянену щеку для поцелуя и ничего не ответила на вопрос, как прошел полет. На лобовом стекле неправильно припаркованного огромного джипа уже красовался штрафной талончик. Юлия сорвала бумажку и бросила на землю, придавив каблуком.

– Ну зачем ты так, дорогая, – ласково упрекнул ее Сюрьянен. – Сорок евро – совсем небольшие деньги. К тому же мне совершенно не нужно статеек в желтой прессе, что Сюрьянен не платит штрафов.

Я услужливо подняла квиток с земли. Сюрьянен попросил меня сесть за руль: ему хотелось поворковать с невестой на заднем сиденье.

Через лобовое стекло огромного джипа мир выглядит совсем не так, как из маленького арендованного «фиата» или фуры ресторана «Санс Ном». За рулем большой машины и водитель кажется важной персоной. Молодая женщина с двумя маленькими детьми не поверила, что я притормозила, уступая ей дорогу, и ждала, пока я проеду. Богатые придурки на больших дорогих машинах гоняют как сумасшедшие. Один такой сбил Фриду и оставил умирать на обочине. Я ехала осторожно, ибо не хотела быть причисленной к той же породе.

Мы выехали на улицу Бульвар. В доме, где Сюрьянен купил квартиру, у него было два места в подземном гараже. Я высадила будущих супругов у подъезда и въехала в узкий спуск. Выходя из машины, услышала сигнал пришедшего сообщения. Неужели Давид? Но нет, письмо всего лишь от Моники. Она интересовалась, когда я смогу прийти к ней в ресторан. Я отругала себя, что не обрадовалась весточке от подруги, подумав о ней: «всего лишь».

Открыв дверь, я наткнулась на Ханну с кучей одежды в руках. К Юлии и ко мне экономка Сюрьянена относилась прохладно, зато Юрий был ее любимчиком. Ханне недавно пошел пятый десяток, но она выглядела в стиле сороковых годов – убирала волосы в тугой пучок и носила поверх платья фартук. И вела себя соответственно, хотя иногда у меня создавалось впечатление, что в глубине души она над нами смеется.

– Привет от альпийских вершин. Юрий дома?

– Нет, уехал, но обещал вернуться к ужину. Хотя ужина не предвидится. Госпожа в плохом настроении и сказала, что не будет есть. Что случилось?

Я рассказала о пропаже чемодана. Мне даже нравилось, что Ханна не пытается изображать дружелюбие: мы просто работали на одних и тех же людей и вынужденно терпели друг друга. Не более того.

Квартира предназначалась для большой семьи, но в ней была всего одна комната для прислуги, которую прочно оккупировала Ханна. Мне отвели каморку по соседству с Юлией. Она и Сюрьянен занимали разные спальни, но в обоих имелась огромная широкая кровать. Юрий располагался в большой светлой комнате возле столовой, которая, видимо, первоначально предназначалась под библиотеку или музыкальный зал. Дверь там не запиралась на ключ.

Я распаковала вещи и отнесла грязные в подсобку, откуда Ханна отправляла их в прачечную. Мне было сложно привыкнуть к тому, что чужие люди перебирают мое нижнее белье, хотя оно и не скрывало особых тайн. Я всегда предпочитала нейтральное белье в спортивном стиле, стринги носила редко и всегда стирала их сама. В Лейсен я не брала никаких кружев или чулок с подвязками, на свидании с Давидом они мне были ни к чему.

Около восьми хлопнула входная дверь. Ключи от квартиры имели пятеро, из них четверо уже дома – значит, пришел Транков. Выйдя в коридор поздороваться, я столкнулась с Ханной.

– Сегодня обеда не будет. Юлия отказалась от еды, хозяин тоже. Юрий, хочешь, приготовлю тебе что‑нибудь? Может, пасту? Хилья наверняка поела в самолете, как и Юлия.

– Я тоже с удовольствием съела бы пасту, – заявила я, еще пока Юрий не успел открыть рот. По его взгляду я заметила, что он боится выволочки. – Пойду налью сока, страшно пить хочется.

Похоже, Транков стремился вырваться из‑под опеки Ханны. Я тоже совершенно не доверяла этой женщине. В Хиденниеми она видела Васильева и Давида. К тому же она совсем не глупа и легко может сложить два и два. Разумеется, Ханна умела молчать, но также была вполне в состоянии сделать правильные выводы и понять, чем на самом деле занимается Сюрьянен. Я всего пару раз в жизни сталкивалась с шантажистами, и мне казалось, что Ханна вполне соответствует этому образу.

Сюрьянен тоже решил отведать пасты. Из службы сервиса аэропорта нам обещали позвонить и сообщить судьбу чемодана. Транков молча ел, Сюрьянен казался напряженным, я вообще не умела поддерживать легкую застольную беседу. Ужин прошел спокойно. Когда мы закончили, мне на телефон пришло сообщение: пропавший чемодан нашелся в Париже и его должны доставить завтра утром.

– Можешь передать Юлии хорошую новость, – объявила я Сюрьянену, который сообщил, что не прочь выпить глоток коньяка перед сном.

Юрий попросил Ханну налить ему кофе. Я отправилась к себе в комнату и, не раздеваясь, легла на кровать. Уставившись в потолок, старалась ни о чем не думать.

Наконец я задремала, но вскоре проснулась: захотелось в туалет. Часы показывали без четверти одиннадцать. Стояла тишина. В комнате у Юлии было темно, у Ханны, кажется, тоже. Сюрьянен сидел в гостиной в наушниках и смотрел по телевизору порно. Значит, Юлия спит, иначе он на такое не решился бы. Он так погрузился в созерцание двух обнаженных женщин, играющих с душем, что не заметил, как я прошмыгнула.

Из‑под двери у Юрия виднелась яркая полоска света. Я вошла, не постучав.

– Хилья, что случилось? – Он сидел за компьютером спиной к входу и сильно вздрогнул, увидев меня.

– А то ты не знаешь! Почему ты не рассказал мне, что Юлия – дочь Гезолиана?

Юрий не торопясь выключил компьютер и повернулся ко мне.

– Я и не думал, что это имеет для тебя значение, – только потом ответил он. – Ведь ты не сделала Гезолиану ничего плохого, а Сталь уже давно вышел из игры.

Это была чистая ложь, он даже не попытался как‑то сгладить ее.

– Едва ли Гезолиан так легко прощает обидчиков. К тому же бывшая подружка Сталя – желанная добыча. Да и откуда ему знать, что именно бывшая? Может, ты ему рассказал?

– Почему ты мне не доверяешь?

Юрий встал со стула, и мне показалось, что он готов броситься на меня. Но вместо этого он шагнул к шкафу, и, достав оттуда плетку, протянул ее мне. Однажды в доме Паскевича в Бромарве мне уже приходилось ее видеть.

– Зачем мне это?

– Ты же обещала выдрать меня, как сидорову козу. Пожалуйста! Ведь ты считаешь, что я заслужил такое наказание!

Изумленно покачав головой, я взяла плетку у него из рук.

– Вечно один только Сталь! – Побледнев, он глядел на меня пылающими от ярости глазами. – Из‑за этого человека я стал убийцей, а ты все равно думаешь только о нем!

– Я думаю о себе. – Я рассекла плеткой воздух, но Транков даже не пошевелился.

– Тебя никто здесь не держит! Если тебе не нравится работать на Сюрьянена, можешь идти на все четыре стороны! Но ведь ты сама хотела попасть в круг его приближенных! Зачем тебе это было надо?

Словами можно причинить не менее сильную боль, чем плеткой, и я едва не рассказала, что занималась любовью с Давидом Сталем не далее как позавчера и что с ним мне это нравится больше, чем с Юрием. Не исключено, что моя мать нечто подобное когда‑то сказала отцу в ответ на бесконечные ревнивые попреки, за что и получила град ударов ножом.

– Давай, бей. Я не боюсь. Я давно привык к боли. К тому же плеткой даже до крови нельзя ударить. Вот другое дело – ремень Паскевича! Он часто бил меня и запрещал плакать. Таким образом он собирался сделать из меня настоящего мужчину. А в тот вечер, когда ты увезла от нас ту женщину‑депутата, он снова меня избил. Ты тогда толкнула меня, я упал, а Паскевич принялся избивать. Правда, недолго: я вскочил и, если бы Сами не вошел, убил бы его тогда.

– Зачем же ты терпел все это?

Его ответ я сама могла бы угадать, но Юрий промолчал.

– Нам обоим важно больше узнать про Гезолиана, – сказал он вместо этого. – Он ведь не Паскевич, это игрок совсем другого масштаба. Хилья, смерть Рютконена поставила нас на одну сторону баррикады. Пожалуйста, верь мне!

Я доверяла Транкову не больше, чем альпинист верит в надежность веревки, склеенной скотчем, и ничего не рассказывала ему про Ваномо.

Размахнувшись, я ударила его плеткой по левому плечу. Он не отклонился и не вскрикнул, только побледнел еще сильнее.

– Достаточно. – Я бросила плетку на пол. – Ты прав. Я могу уйти от Юлии в любой момент. Но сейчас все только начинается. И если хочешь, чтобы я тебе доверяла, ты должен и сам верить мне. И давай для начала ты расскажешь мне о планах Сюрьянена насчет Коппарняси. Почему‑то мне кажется, что он затеял это строительство лишь с одной целью – отмыть грязные деньги, полученные за бомбу Гезолиана. Так поведай мне, дорогой Юрий, что ты об этом знаешь?

– Я поклялся Сюрьянену, что буду молчать о его делах. – Юрий говорил тихо, и мне показалось, он повторяет выученные наизусть фразы. – А я человек слова. Можешь хоть убить меня, я все равно ничего не скажу.

– И куда это вдруг пропало доверие ко мне? – негромко, чтобы не услышали Юлия или Ханна, если они на самом деле не спят, отозвалась я. – Разве ты не сказал, что мы с тобой по одну сторону баррикады? Юрий, ты же видел, как мы с Лайтио тебя защитили и спасли от тюрьмы за убийство Мартти Рютконена!

Юрий сидел на кровати, держась за левое плечо, куда пришелся удар плетки. Я немного успокоилась, перестала злиться и почувствовала, как меня накрывает усталость. Слишком много всего произошло за последнее время. Майк Вирту часто нам повторял, что настоящий телохранитель в любой ситуации должен сохранять холодную голову. И можно позволить себе гнев, радость или печаль лишь тогда, когда дело сделано. Я не всегда следовала этому правилу, но, к счастью, в большинстве случаев мне удавалось сохранить здравое мышление.

Дата добавления: 2015-05-06