Джейн Остин 4 страница

Миссис Крофт не была ни высокой, ни слишком полной, но выглядела внушительно за счет основательности и дородности фигуры и манеры держаться очень прямо. У нее были яркие темные глаза, красивые зубы и в целом привлекательное лицо, но из‑за красноватой и обветренной кожи (а этой женщине, несомненно, приходилось бывать на море едва ли намного меньше, чем ее мужу) она казалась старше своих 38 лет. Держалась супруга адмирала открыто, непринужденно и решительно, как человек, уверенный в себе и не склонный к сомнениям. Однако она отнюдь не была груба или лишена чувства юмора. Энн сразу же прониклась доверием к миссис Крофт, поскольку поняла, что та искренне сочувствует ее переживаниям, связанным с Киллинчем. И, кроме того, она была рада убедиться уже в первые же секунды знакомства, что миссис Крофт не имела на ее счет никаких подозрений, не была, казалось, в курсе некой истории и едва ли могла затронуть щекотливую тему. Поэтому Энн, избавившись от своих страхов, чувствовала себя сильной и смелой, пока не грянул гром неожиданного вопроса гостьи:

– Как я понимаю это именно с вами, а не с вашей сестрой мой брат имел счастье быть знакомым, когда жил в этих краях?

Энн искренне надеялась, что уже вышла из того возраста, когда краснеют в подобных случаях, но оставаться спокойной, как выяснилось, она была абсолютно не в состоянии.

– Возможно вы не слышали, что он женился, – добавила миссис Крофт.

Энн немедленно почувствовала облегчение. Теперь она была в состоянии нормально разговаривать. И действительно, как она могла забыть, что существовал еще господин Вентворф! Последние слова гостьи напомнили ей об этом, и теперь она понимала, что и так взволновавший ее вопрос мог вполне относиться как к одному, так и к другому брату. Теперь ей показалось вполне естественным, что миссис Крофт говорит именно об Эдварде, а не о Фредерике. Ей стало стыдно своей забывчивости и она постаралась проявить должный интерес к теперешнему положению бывшего соседа.

Дальше все было очень спокойно до тех пор, пока гости не собрались уезжать. Уже провожая их к выходу, Энн услышала, как адмирал сказал Мэри:

– Скоро сюда должен приехать один из братьев миссис Крофт. По‑моему, вы знаете его имя.

Однако атака детей Мэри не дала ему закончить мысль. Мальчишки весь вечер льнули к нему, как к старому приятелю, и теперь он был слишком занят клятвами, что никуда не уедет, и обещаниями унести их в своем кармане, чтобы вспомнить, что собирался сказать. Энн оставалось только уговаривать себя, что речь, должно быть, идет о другом брате. Она не могла, однако, окончательно победить сомнения, и поэтому умирала от желания узнать, не говорилось ли что‑нибудь по этому поводу в Главном Доме, где Крофты побывали несколько раньше.

Предполагалось, что этим вечером семейство из Главного Дома нанесет визит в Коттедж. Поскольку время года уже не располагало к пешим прогулкам, то все уже начали прислушиваться, не едет ли экипаж, когда в комнату вошла младшая мисс Масгроув. Мэри была немедленно охвачена мрачным подозрением, что она пришла извиниться за остальных, и им придется провести вечер в одиночестве, но Луиза объяснила, что шла пешком только затем, чтобы в экипаже, в котором везли арфу, было больше места.

– Я вам все объясню, – сказала девушка. – Я пришла раньше еще и затем, чтобы предупредить вас, что папа и маман сегодня вечером не в духе. Особенно маман. Она так много думает о бедном Ричарде! Поэтому мы решили привезти арфу – она развлечет ее больше, чем фортепиано. Я расскажу вам, почему она в плохом настроении. Когда сегодня утром приезжали Крофты (они ведь потом были и у вас, не правда ли?), то они между прочим упомянули, что брат миссис Крофт, капитан Вентворф, только что вернулся в Англию (его списали или что‑то в этом роде), и почти сразу едет их проведать. К несчастью, когда они уехали, маман пришло в голову, что Вентворф или кто‑то с очень похожей фамилией, был когда‑то капитаном бедного Ричарда – не знаю, когда и где, но довольно задолго до смерти бедняжки. Пересмотрев все его письма и вещи, она выяснила, что это действительно так, и теперь уверена, что это тот самый человек Она решительно ни о чем другом не может думать – только о нем и о бедняжке Ричарде. Так что все мы должны быть как можно веселее, чтобы отвлечь ее от грустных мыслей.

Правдой в этой патетичной семейной истории было то, что у четы Масгроувов, к несчастью, был очень беспокойный, никчемный и склонный создавать всем проблемы сын, которого они, к счастью для себя, лишились раньше, чем ему исполнилось 20 лет. Правдой было также то, что его отправили в море, потому что на берегу он был туп и неуправляем, что семья никогда о нем особенно не заботилась, чего он, впрочем, и не заслуживал, редко что‑либо о нем слышала и почти не оплакивала, когда обстоятельства его смерти стали, наконец, известны в Апперкроссе двумя годами раньше описываемых событий.

И хотя сейчас сестры делали для него все, что могли, называя его «бедняжкой Ричардом», он был всего лишь тупоголовым, бесчувственным, бесперспективным Диком Масгроувом, который ни в жизни, ни в смерти не сделал ничего, чтобы стать достойным большего, чем просто куцее и невыразительное «Дик».

Он несколько лет провел в море и поменял множество кораблей, как это обычно бывает во Флоте (впрочем, с теми, от кого капитаны хотят избавиться, это случается особенно часто). Так вот, переходя с корабля на корабль, он оказался на борту фрегата «Лакония», капитаном которого был Фредерик Вентворф, под чьим командованием он и служил 6 месяцев. Именно под влиянием капитана и были написаны те единственные два письма, которые за все время отсутствия сына получили родители, – два абсолютно равнодушных письма. Все остальное время он только просил денег. Капитан упоминался в обоих письмах, но Масгроувы не вникали в подобные детали: имена людей и названия кораблей были настолько им не интересны, что в то время имя «Вентворф» едва ли произвело хоть какое‑то впечатление. То, что теперь госпожа Масгроув неожиданно связала это имя со своим сыном, можно объяснить разве что причудами памяти. Она нашла письма, а в них – подтверждение своим догадкам. Перечитать эти письма заново после столь долгого перерыва, когда сына уже нет в живых, а все его недостатки несколько забылись, оказалось тяжелым испытанием, которое ввергло ее в более сильную скорбь, чем когда‑то – известие о его смерти. Господин Масгроув также переживал нечто подобное, хотя и в более сдержанной форме. Поэтому, приехав в Коттедж, они в первую очередь хотели еще раз поведать сочувствующим слушателям эту печальную историю, а затем насколько возможно утешиться в бодро настроенном обществе.

В этот вечер все много говорили о капитане Вентворфе, повторяли его имя, вспоминали прошлые годы и, наконец, определились, что возможно или, даже, скорее всего, это и есть тот самый капитан Вентворф, с которым они несколько раз встречались, вернувшись из Клифтона, – очень приятный молодой человек. Правда, никто не мог с точностью сказать, было ли это 7 или 8 лет назад. Надо ли говорить, что все это было сущей пыткой для нервов Энн, однако она решила, что ей следует приучить себя к этому. Если он действительно должен сюда приехать, ей придется стать безразличной ко всему, что с ним связано. Ведь мало того, что он должен был приехать в Киллинч‑Холл и при том весьма скоро, – все осложнялось еще и тем, что Масгроувы, растроганные его добротой к бедняжке Дику, и преисполненные уважения к человеку, под командованием которого целых шесть месяцев находился их сын, (упомянувший, кстати своего капитана в письме колоритной, хотя и не слишком грамотной фразой: «Стоящий мужик, только уж больно придирается по части учебы 3»), были полны решимости немедленно познакомиться с ним, как только представится возможность. Когда с этой темой было покончено, вечер пошел своим чередом.

Глава 7

Всего через несколько дней пришло известие, что капитан Вентворф приехал в Киллинч. Господин Масгроув немедленно нанес ему визит и вернулся в полном восторге. Капитана пригласили на ужин к Крофтам в конце следующей недели, причем господин Масгроув был несказанно разочарован тем, что нельзя было назначить более близкий день – настолько ему не терпелось выказать этому человеку свою признательность, увидеть его в своем доме и угостить самыми крепкими и лучшими напитками из своих погребов. Итак, должна была пройти неделя – ВСЕГО неделя с точки зрения Энн, – и они должны будут встретиться. Впрочем, как выяснилось, даже на неделю спокойствия Энн не могла рассчитывать.

Капитан воспользовался любезным предложением господина Масгроува очень скоро, и как раз в это самое время Энн едва не поехала в Главный Дом. Она и Мэри уже практически выезжали и, как выяснилось позднее, непременно встретились бы с гостем, если бы неожиданное несчастье не расстроило их планы. Случилось так, что старший сын Мэри неудачно упал и сильно расшибся. Все было настолько серьёзно, что о поездке не могло быть и речи. Однако, даже отчаянно переживая за ребенка, Энн не смогла остаться равнодушной, когда узнала о едва не состоявшейся встрече.

У мальчика была смещена ключица и, что хуже всего, он сильно ушибся спиной, и последствия могли быть непредсказуемы. Это был день, полный переживаний, и Энн приходилось заниматься всем сразу: надо было послать за врачом, найти и привести отца ребенка, не дать Мэри впасть в истерику, руководить слугами, не пускать в комнату младшего ребенка и всячески утешать и успокаивать старшего. За всеми этими делами она не сразу вспомнила послать известие в Главный Дом, а когда сделала это, то вместо помощников получила еще одну проблему в лице немедленно примчавшихся перепуганных родственников, которые задавали, к тому же, бесчисленное количество вопросов.

Первым утешением стал приезд Чарльза, который избавил Энн от необходимости заботиться о Мэри, второе же утешение явилось в лице врача. До его прибытия неопределенность ситуации порождала самые худшие предположения: все подозревали серьезную травму, но никто не знал, в каком именно месте. Теперь же, когда ключицу благополучно вправили, все начали надеяться на лучшее, хотя врач не перестал еще ощупывать ребенка, имел весьма суровый вид и продолжал давать рекомендации. Наконец, все вышли из комнаты и даже смогли пообедать в более менее приемлемом состоянии духа. Уже буквально перед отъездом, немного отвлекшись от мыслей о племяннике, юные мисс Масгроув смогли рассказать хозяевам подробности визита капитана Вентворфа. Девушки даже задержались на несколько минут, чтобы сообщить, что они обе буквально без ума от него, что он в тысячу раз красивее и обаятельнее, чем кто бы то ни было из знакомых мужчин, что они были сначала несказанно счастливы, когда отец предложил ему остаться на ужин, потом несказанно огорчены, когда гость вежливо отказался, а потом опять счастливы, когда он, уступив настояниям хозяев, обещал ужинать у них завтра – да, да, именно завтра! Кроме того, это обещание было сделано в такой приятной манере, как будто он понял причины столь настойчивого гостеприимства именно так, как следовало. Да и вообще, он выглядит и говорит настолько изысканно, что они обе просто в совершенном восторге. Выпалив все это на одном дыхании, девушки побежали догонять экипаж, причем обе были веселы и почти влюблены, и уж конечно думали гораздо больше о капитане Вентворфе, чем о маленьком Чарльзе.

Примерно та же история с не меньшим количеством восторгов была рассказана еще раз, когда обе мисс и господин Масгроув приехали, несмотря на вечернюю сырость, справиться о здоровье мальчика. Здоровье наследника уже не внушало особых опасений, и господин Масгроув от души присоединился к похвалам дочерей в адрес капитана Вентворфа и к их убежденности, что откладывать ужин, на который уже пригласили молодого человека, нет необходимости. Все, разумеется, сожалели, что обитатели Коттеджа, по‑видимому, не смогут приехать, так как не захотят оставить сына одного.

– О, нет, оставить его – это невозможно, – в один голос воскликнули Мэри и ее муж. Тревога еще была слишком свежа, чтобы допустить подобную мысль, и Энн, радуясь поводу не ехать, не замедлила к ним присоединиться.

Впрочем, некоторое время спустя Чарльз был уже менее категоричен: ребенок неплохо себя чувствует, а значит любящий отец, если он так хочет познакомиться с капитаном Вентворфом, вполне может позволить себе зайти вечером в Главный Дом. Конечно, он не собирается ужинать там, но почему бы не заскочить всего на полчаса? Эта мысль крайне не понравилась его жене:

– О, нет, Чарльз, ты не можешь уехать! А вдруг что‑то случится?

Ночью ребенок спокойно спал, и на следующий день все тоже шло хорошо. Разумеется, только время могло показать, все ли в порядке со спиной мальчика, но господин Робинсон не видел особых причин для беспокойства, и Чарльз Масгроув счел, что его присутствие в доме необязательно. Ребенка надо держать в кровати и развлекать как можно более спокойным способом – так зачем здесь нужен отец? Это сугубо женское дело, и было бы глупо отцу, который все равно ничем не может помочь, запирать себя в четырех стенах. Тем более, господин Масгроув‑старший очень хотел представить сына капитану Вентворфу, а значит, не имея веских причин для отказа, он просто обязан ехать. Взвесив все «за» и «против», Чарльз, по возвращении с охоты, решительно заявил, что намерен должным образом одеться и ужинать в Главном Доме.

– У мальчика все идет как нельзя лучше, – сказал он, – поэтому я только что сказал отцу, что приеду, и он полностью одобрил мое решение. Поскольку с тобой, любовь моя, остается твоя сестра, я абсолютно спокоен. Ты, конечно, не захочешь оставить его, но я, как ты понимаешь, едва ли здесь нужен. Энн пошлет за мной, если что‑то случится.

Супруги обычно чувствуют, когда возражать бесполезно. По тому, как Чарльз сказал все это, Мэри поняла, что он окончательно решил ехать, и не стоит лишний раз спорить. Она не произнесла ни слова, пока он оставался в комнате, но, едва он вышел, высказала Энн все, что думала о его поведении:

– Подумать только! Мы с тобой должны оставаться здесь в одиночестве, с больным ребенком, и ни одна живая душа не поинтересуется нами за целый вечер! Я так и знала! Такова моя судьба. Если случается что‑то неприятное, мужчины всегда умывают руки, и Чарльз ничем не лучше всех остальных. Как это жестоко! Чарльз поступает жестоко, бросая своего бедного больного мальчика под предлогом, что у него все в порядке. Откуда мы можем знать, все ли в порядке, и не случиться ли чего через какие‑нибудь полчаса! Я не думала, что Чарльз поведет себя так жестоко. Значит, он поедет и будет веселиться в свое удовольствие, а мне, несчастной матери больного ребенка, нельзя и на шаг отойти? А между тем именно я меньше всего подхожу для того, чтобы ухаживать за мальчиком. Я его мать, и именно поэтому нельзя испытывать мои чувства! Я просто этого не выдержу! Ты же видела, какая истерика была у меня вчера.

– Но это было просто от неожиданности – всего лишь шок. Истерики у тебя больше не будет. Надеюсь, что нам больше не придется волноваться. Я прекрасно поняла все рекомендации господина Робинсона и ничего не боюсь. Да и в поведении твоего мужа, Мэри, не вижу ничего предосудительного. Мужчины не нянчатся с детьми – это не для них. Больной ребенок – забота прежде всего матери, иначе и быть не может.

– Не думаю, что я меньше люблю своего ребенка, чем наша мать любила нас, но едва ли в комнате больного от меня больше пользы, чем от Чарльза. Я же не могу вечно дергать и ругать бедного ребенка, когда он не здоров, а ведь ты видела утром, что стоит мне велеть ему лежать спокойно, как он тут же начинал ворочаться. У меня просто слишком слабые нервы для подобных вещей!

– Но ты сама, неужели могла бы спокойно развлекаться, оставив своего бедного мальчика на целый вечер?

– Да! Ты же видишь, его отец может, – так почему не могу я? Джемима так заботлива! И она могла бы каждый час присылать нам известие о его самочувствии. Нет, в самом деле, Чарльз вполне мог сказать, что мы все приедем. Я не больше него боюсь сейчас за маленького Чарльза – вчера я была в панике, но сегодня все по‑другому.

– Что ж, если еще не поздно, думаю, что тебе следует поехать с мужем. Доверьте маленького Чарльза моим заботам. Господин и госпожа Масгроув не осудят вас, если с ребенком останусь я.

– Ты серьезно? – воскликнула Мэри, и ее глаза засверкали. – Бог мой, какая прекрасная мысль! Действительно, прекрасная! Поеду я или нет – что это меняет, если от меня все равно никакого проку дома, не правда ли? Это только мучает меня. Ты не переживаешь, как мать, и поэтому от тебя намного больше пользы. Ты же можешь заставить маленького Чарльза делать все, что угодно, – он беспрекословно тебя слушается. Так будет гораздо лучше, чем оставить его с одной Джемимой. О, я непременно поеду! Я уверена, что, как и Чарльз, просто обязана ехать, если у меня есть возможность, ведь меня очень хотят представить капитану Вентворфу. Кроме того, я знаю, что ты не против остаться одна. Действительно, прекрасная мысль, Энн! Я сейчас скажу Чарльзу, и немедленно буду одеваться. Разумеется, ты знаешь, что можешь послать за нами, если что‑то случиться, но думаю, тебе не о чем будет беспокоиться. Будь уверена, я никуда бы не поехала, если бы не была абсолютно спокойна за моего дорогого малыша.

Несколько секунд спустя она уже барабанила в дверь гардеробной мужа, и, поскольку Энн последовала за ней на второй этаж, то могла слышать весь разговор, который Мэри начала дрожащим от возбуждения голосом.

– Я собираюсь ехать с тобой, Чарльз, потому что нужна дома не больше тебя. Если я навсегда прикую себя к ребенку, то уж точно не смогу заставить его сделать что‑то против его воли. Энн остается. Энн предложила остаться и позаботиться о нем. Это была ее собственная мысль, а я поеду с тобой, что будет гораздо лучше, поскольку я не ужинала в Главном Доме со вторника.

– Это очень мило со стороны Энн, – ответил муж, – и я был бы рад поехать вместе с тобой, но, по‑моему, не слишком хорошо оставлять ее дома одну нянчиться с нашим больным ребенком.

Но Энн была уже здесь, и могла сама за себя ответить. Она говорила так искренне, что Чарльз быстро позволил себя убедить (ведь это полностью соответствовало его желаниям). Он уже не считал, что это плохо – оставить ее ужинать совсем одну, но хотел, чтобы она присоединилась к ним хотя бы вечером, когда ребенок уснет, и предлагал заехать за ней попозже. Однако она не слушала никаких уговоров, и в результате имела удовольствие видеть, что они отбыли в превосходном настроении. Энн искренне надеялась, что они сумеют повеселиться, – пусть даже веселье при подобных обстоятельствах могло показаться несколько странным. Ей же оставались привычные утешения: она знала, что больше всех нужна ребенку, и что ей за дело до того, что всего в полумиле отсюда Фредерик Вентворф с кем‑то любезничает!

Энн очень хотела бы знать, что ОН думает о возможной встрече. Может, ему все равно, если безразличие возможно при подобных обстоятельствах. Да, мысль о встрече должна быть ему безразлична или неприятна, ведь пожелай он увидеть ее снова, ему не надо было бы ждать столько времени – он мог сделать это намного раньше, как только волей обстоятельств получил независимость, а значит, уничтожил единственное препятствие на пути их любви. Энн верила, что, будь она на его месте, то именно так и поступила бы, но, увы, она была всего лишь Энн, и что она могла поделать?

Чарльз и Мэри вернулись в полном восхищении от нового знакомого и от визита в целом. Было много музыки, пения, разговоров и смеха – всего, что всегда особенно приятно. У капитана Вентворфа очаровательные манеры, без излишней застенчивости или сдержанности, – казалось, что он давно всех прекрасно знает. И завтра утром он будет охотиться с Чарльзом. Вообще‑то, сначала его пригласили завтракать в Коттедже, но потом господин и госпожа Масгроув настояли, чтобы он завтракал у них, и он согласился, поскольку, зная о несчастье с ребенком, не хотел своим присутствием мешать миссис Чарльз Масгроув. Но в результате было решено, что Чарльз встретится с капитаном Вентворфом за завтраком в Главном Доме, и они отправятся стрелять, хотя кому и когда пришла в голову эта идея, никто толком не помнил.

Энн все поняла – он хотел избежать встречи с ней. Ей передали, что он справлялся о ее здоровье, как это было бы прилично, будь они мимолетно знакомы в прошлом. Они оба предпочли сразу дать понять всем остальным, что уже знакомы, – скорее всего он, как и она, просто хотел избежать тем самым необходимости быть представленным, когда встреча все‑таки произойдет.

Утро в Коттедже обычно начиналось позднее, чем во многих домах, однако этот день стал исключением. Мэри и Энн только приступали к завтраку, когда вошел Чарльз и сказал, что они как раз выезжают, что он приехал за своими собаками, и что его сестры следуют за ним вместе с капитаном Вентворфом. Девушки предполагают навестить Мэри и ребенка, и капитан тоже хотел бы заехать на несколько минут, если это удобно. И, хотя Чарльз утверждал, что состояние ребенка вполне удовлетворительно, а значит, и визит вполне удобен, капитан был готов заехать только при условии, что он, Чарльз, поедет вперед и предупредит хозяйку дома.

Мэри, польщенная таким вниманием, приняла гостя с восторгом. Что же касается Энн, то в бешеном круговороте чувств и мыслей, обрушившихся на нее, было только одно утешение – все это скоро закончится. И все действительно скоро закончилось. Буквально через две минуты после Чарльза приехали и остальные. Все были в гостиной. Почти не глядя ему в глаза, она пережила и его поклон, и какую‑то вежливую фразу, потом она слышала его голос – он разговаривал с Мэри и тоже сказал все, что подобает в подобных случаях, потом – два слова сестрам Чарльза, вполне достаточно, чтобы понять, что они в прекрасных отношениях. Комната буквально гудела от людей и голосов, но вдруг, за какие‑нибудь минуты, все кончилось. Чарльз сказал на прощание несколько слов через окно, гость вежливо поклонился и уехал, сестры Масгроув тоже исчезли, неожиданно решив прогуляться до конца деревни вместе с мужчинами. Комната опустела, и Энн могла продолжить завтрак, если была в состоянии.

«Все позади, все позади!» – судорожно повторяла она про себя, благодаря Богу, что смогла пережить эти минуты. «Самое страшное позади».

Мэри что‑то говорила, но Энн ничего не слышала. Она его видела. Они снова были в одной комнате.

Потом она начала спорить с собой, пытаясь совладать со своими чувствами. Восемь лет – прошло уже восемь лет с тех пор, как все было кончено. До чего же нелепо снова впадать в сумасшествие, которое с годами почти забылось и стало бесконечно далеким и даже неправдоподобным! На что только не способны восемь лет, ведь в них – бесконечная череда событий, перемен, расставаний и новых впечатлений. И забвение – как оно естественно и неизбежно! Ведь восемь лет – это почти треть ее жизни.

Увы! Несмотря на все эти доводы, ей пришлось признать, что для некоторых чувств восемь лет – ничто.

Но как узнать, что чувствует он? Говорило ли его поведение за то, что он хотел бы избегать ее? Но уже минутой позже она ненавидела ту часть себя, где родился этот вопрос.

Вскоре, однако, еще один вопрос, который даже ее пристрастность не могла предвидеть, потребовал от нее всей выдержки, на которую она только была способна. Сестры Масгроув вернулись, чтобы завершить свой визит в Коттедж, и Мэри сразу же после их отъезда сообщила новость:

Дата добавления: 2015-03-29