Тайная жизнь растений 10 страница

Сунми рассказала еще не весь свой сон. Помолчав немного, она продолжила.

– Морской бог жалел, что был так суров с бедной девушкой. Он раскаивался в своей жестокости. Поэтому превратил и ее в зернышко. Через некоторое время на том месте, где она умерла, выросло дерево. Его вершина устремлялась в небеса. Как будто тянулось к тем самым звездам, которыми любовались юноша и девушка, когда клялись друг другу в вечной любви… Так на противоположных берегах моря стояли два огромных дерева, соединяющих небо с землей. Казалось, они были готовы кинуться в море и поплыть. Но они не умели плавать. Не умели летать. Не могли двигаться, а просто стояли каждый на своем месте. Казалось, что любовь двух людей, превращенных в деревья, окончена. Но это не так. Это был не конец. Завершение этой истории было таинственным, чудесным и совершенно неожиданным. Когда на землю опускались ночи, те самые звездные ночи, под покровом которых двое когда‑то клялись в вечной любви, деревья удивительным образом приближались друг к другу. Изо всех сил они тянулись корнями, как стрелами, через море. Корни деревьев бежали во всех направлениях, прорезая толщу морской воды. Наконец, встретившись посередине моря, они сплетались в одно целое. Как руки двух любящих людей, они гладили и ласкали друг друга. Как нежны и горячи были их объятия! Сон ли это был? Все виделось мне так ясно и подробно, будто это происходило на самом деле. Я спала, но мне казалось, что кто‑то и вправду гладит меня по щеке. Та девушка – это я? Почему мне приснился такой странный сон?

Она замолчала. Я был удивлен – ведь окончание ее сна было известно мне. После похорон того старика по дороге в Сеул я представлял себе, как корни огромной пальмы на утесе вытягиваются и покрывают причудливым узором морское дно. Корни дерева достигают моря, которое принимает пальму в свои объятия, – нет, наоборот, дерево так огромно, что держит в своих объятиях море. Дерево огромно даже по сравнению с морем. Мне представляется, как длинные корни пальмы, уходящие глубоко под землю, простираются через Тихий океан до самых джунглей Бразилии или Индонезии. Ни одна живая душа не знает, что ночью пальма прорезает воды Тихого океана. Кощунственно было бы полагать, что это дерево не двигается, приковано к своему месту. Посмотрите на нее, на эту пальму, пересекшую Тихий океан. Разве можно говорить, что, сделав это однажды, она не сможет сделать это снова? Я знаю, что дерево перемещается, просто людям не дано это увидеть.

Я представлял себе, как дерево корнями прорастает через океан, но не мог подумать, что у дерева есть какая‑то цель. Мне неспокойно, потому что я упустил эту важную деталь. Но не для того же ей приснился такой сон, чтобы дополнить изъяны моего воображения. Такое объяснение сна было бы слишком поверхностным и бессмысленным. Я не хочу так все упрощать.

Каждое дерево – это воплощение чьей‑то несчастливой любви… Эти слова возникли в голове, как будто я слышал их раньше. Как будто они вдруг пришли откуда‑то. Эти слова вертелись на языке, но что‑то внутри сдерживало меня от того, чтобы произнести их вслух. Это выражение принадлежало брату. Как‑то раз я стащил его тетрадку и вычитал эти слова там. Так он начал свое собрание мифов о растениях, которое занимало около двухсот страниц. Не помню точно, но, кажется, дальше он писал так: «В мифах нимфы часто превращаются в деревья. Они лишаются плоти, потому что не хотят подчиняться прихотям богов. Ведь боги властвуют над миром, а те, кто имеет власть, ненасытны в своих желаниях. Ничто не может их остановить. Единственный способ спастись от их похоти – это стать деревом. Так и делали нимфы, чтобы защитить свою любовь от преследований алчных и жестоких богов. Вот почему каждое дерево скрывает свою печальную историю несостоявшейся любви». Дальше следовали одна за другой истории превращений цветов и деревьев. Все страницы были посвящены мифам, которые собрал брат.

Я не мог понять, зачем он все это записал. Может, просто чтобы убить время – но с чего вдруг ни с того, ни с сего собирать все эти истории? Я хотел прямо спросить, для чего он это делал, но боялся, что нанесу ему очередную травму. Мне вспомнился его странный интерес к сосне и стираксу в парке – вероятно, это связано со сбором мифов – я был удивлен, но чувствовал, что не должен вмешиваться.

Но что же значил сон Сунми, сюжет которого будто взят из тетради брата? Ее сон был правдоподобным, детальным – разве это всего лишь сказка? Нет ли в ней намека? Может быть, брат хотел сам стать деревом? Может быть, он воплотил свое желание в ее сне? Но как это возможно? Как могут исполняться мечты одного человека в сновидениях другого? Читала ли Сунми тетрадь брата? Вряд ли. Брат сделал так, чтобы Сунми увидела этот сон? Я был лишь сторонним наблюдателем, проникнуть в мир ее снов я не мог, а для него, значит, это было возможно? Значит, ее сны до сих пор были в его власти? Он удивительным, чудесным образом чувствовал ее, а она – его, рядом с таким мистическим взаимопониманием я со своими чувствами был как оборванный попрошайка у ворот богатого дома. Брат создавал ее сны, а я был тут всего лишь для того, чтобы давать им толкования. Это моя судьба. Как мучительны были эти мысли.

Услышав мое бормотание, она спросила, что я такое говорю.

– Это была пальма? – вырвалось у меня.

– Что? – переспросила Сунми.

Я лихорадочно соображал, как же ей все объяснить.

– В вашем сне, – пробормотал я.

Солнечные лучи светили ей прямо в глаза. От этого они казались прозрачными и прекрасными. «Какие красивые глаза!» – подумал я, и комок подступил к моему горлу. Колоссальным усилием воли я сдерживал свои чувства.

– Дерево, которое вам приснилось, – это пальма? – осторожно начал я.

– Как вы узнали? – Она смотрела на меня округлившимися от изумления глазами.

Я подозревал, что окажусь прав, но когда доказательство моей правоты прозвучало из ее уст, мне стало не по себе. Сомнений больше не могло быть. Я хорошо знал, какая роль мне отведена. Какая‑то сила, таинственным образом влияющая на мои чувства, привела меня к осознанию ситуации, такому четкому, что уже не отвертеться. Брат был этой силой? Не знаю точно, но и отвергнуть эту мысль я не могу. Моей задачей было отвезти Сунми в Намчхон, в тот дом на вершине утеса, где растет огромная пальма, – я совершенно ясно это чувствовал.

Я сидел некоторое время, уставившись на стекла машины, на прилипших к ним мошек, точнее на то, что от них осталось, потом вышел из салона. Потер окна рукой. Оказалось, их не так‑то легко очистить. Я достал из багажника тряпку и протер стекла.

– Нужно выяснить, куда мы заехали. И заправить машину, – сказал я, сжимая тряпку в кулаке.

– Вы не знаете, где мы? – Сунми тоже вышла из машины.

– Пока нет… Мы гнали на полной скорости всю ночь, – ответил я, и во внезапном порыве ветра мне снова почудился солоноватый запах моря.

Бросив тряпку на дно багажника, я вдруг ахнул. Какое‑то предчувствие внезапно овладело мной. Я поднял голову и внимательно посмотрел на залитую солнцем извилистую дорогу перед нами. Дорога шла в гору.

– Кажется, мне знакома эта дорога… – вырвалось у меня.

Нет, все это было неспроста. Я гнал машину, не разбирая направления, а приехал сюда. Бешеная скорость прошлой ночи была частью какого‑то плана? Все‑таки от судьбы не уйдешь. Я был уверен, что за горой мы увидим море и утес с красующейся на его вершине пальмой. Да‑да, сомнений не было – мы приехали в Намчхон.

Я наудачу попробовал еще раз провернуть стартер, но машина не сдвинулась с места. Поглядев на извилистую дорогу, спрятавшую свой хвост у подножья горы, я предложил Сунми немного прогуляться пешком. Она спросила, куда мы пойдем.

– В ваш сон, – ответил я, печально улыбнувшись.

Она вопросительно посмотрела на меня. Я стоял перед ней с таким видом, будто не происходит ничего особенного.

– Вы же сказали, что не знаете, где мы?

Сунми следовала за мной, но сомнения мучили ее с того самого момента, как мы ступили на узкую тропинку, ведущую в гору, – дойдя до утеса, с которого видно море, она наконец решилась заговорить о переполнявших ее опасениях. Она старалась не встречаться со мной взглядом. Мои губы так и норовили расползтись в улыбке, но я сдерживался, боясь смутить Сунми еще больше.

– Мы почти пришли. Осталось совсем немного.

Внизу серебрились волны. Солнечные лучи разбивались о морскую гладь, рассыпаясь по волнам блестящими огоньками. Я все думал, сказать или не сказать Сунми про пальму на утесе до того, как будет поворот. Не знал, с чего начать. Потом решительно отмел мысль об этом, рассудив, что это совершенно не нужно. В большинстве случаев на наши чувства влияют не чужие рассказы, а то, что мы видим своими глазами. В тот момент, когда Сунми увидела пальму, я понял, что был прав, что никакие дополнительные объяснения ей не требовались.

– Как… Этого не может быть! – воскликнула Сунми.

Я не спрашивал, о чем она. Зачем? Она смотрела на пальму. Наверное, дерево на крутом утесе, устремленное в небеса, было точно таким же, как в ее сне.

– Я до сих пор сплю? – Похоже, Сунми не могла поверить своим глазам.

– Может быть, вы снова вернулись в свой сон. – Мои слова были совершенно лишними.

– Боже мой! Как же это… Как это возможно…

– Это сон – а может быть то, что видели вы, вовсе не было сном, – неуверенно проговорил я.

Внезапно я почувствовал, будто одержим какой‑то силой, будто стал волшебником или колдуном. «Каждое дерево – воплощение чьей‑то несчастливой любви». Эти слова брата снова вертелись на языке.

– Это место, которого нет в реальности. Похоже на то, что вы видели во сне, правда? – говорил я, и мне показалось на миг, что я не толкую сон, а вижу его. Нет‑нет, я не хотел снова попасть в плен иллюзий и поспешил добавить:

– Но я не участвую в этом сне, я нахожусь за его пределами.

Она не спрашивала, кто герои сна. Она вообще не смотрела на меня. Слышала ли она мои слова, понимала ли, что происходит? У меня в душе была пустота, и ничего другого ожидать не приходилось.

Я вспомнил о той роли, которая мне отведена. Я отыскал Сунми, чтобы она встретилась с братом, и она в конце концов согласилась. Она бросала в свой адрес страшные обвинения, но, видимо, она не могла иначе. Нам обоим нужен был повод: мне – чтобы найти Сунми, а ей – чтобы встретиться с братом. Я стоял между ними. С одной стороны брат, мечтающий стать деревом, лишь бы сбежать от собственной любви, с другой – Сунми, которая готова была сделаться проституткой, лишь бы быть хоть чем‑то нужной брату. У их желаний было одно и то же внутреннее содержание. Любовь. Они оба жаждали вознаграждения, которое компенсировало бы годы разлуки. Перестать быть человеком или потерять честь, – какая разница, все меркло перед той любовью, что может покрыть любые страдания, той любовью, что была так долго недоступна для них. Реальность была против них. Поэтому им обоим нужен был сон. Им нужна была пьеса, которая еще не написана ни одним автором. А вот моя роль определена. И я был полон решимости доиграть ее до конца.

– Это дерево… Тридцать пять лет назад на этот берег выбросило волной зернышко. Когда в конце долгого плавания зернышко попало сюда, здесь были мужчина и женщина. Все было против их любви. Они хотели убежать туда, где не действуют законы реального мира. Думали, вот он, их рай. Даже если это было не так, они были полны решимости сами создать его здесь. Но их ожидания не оправдались. Жестокая сила вторглась сюда извне и разрушила их любовь. Однако на этом самом месте из крохотного зернышка выросла огромная пальма. Вот это дерево, смотрите. Вот воплощение их желаний и мечтаний. Вот что осталось от их несчастной любви.

Сказав это, я вспомнил, как некоторое время назад решил, что Сунми не нуждается в моих объяснениях. Казалось, ей достаточно было только взглянуть на пальму, чтобы узнать историю этого дерева, этого места. Я так и думал, что между Сунми и чудесной пальмой существует особая связь. Но все равно начал что‑то рассказывать. Может быть, я говорил все это не для Сунми, а для себя самого? Может быть, не ей, а мне нужны были сейчас какие‑то слова? Фразы, слетавшие с моих губ, казалось, принадлежали не мне. Это были не мои интонации, не мои выражения. Как будто не я пытался добиться понимания другого человека, а, напротив, кто‑то другой говорил со мной. Сунми в изумлении смотрела на верхушку пальмы. Похоже, она не слушала меня. А, может быть, мне только показалось, что я что‑то сказал?..

– Поверите ли вы, что те двое снова встретились под этим самым деревом тридцать пять лет спустя? А ведь это сущая правда. Он был уже стар и сильно болен, а в ней, хоть и здоровой еще женщине, так мало осталось от юной прекрасной девушки, которой она когда‑то была. Судьба подарила им совсем немного времени. Вскоре после их встречи он умер, будто желание увидеть ее было единственным, что связывало его с жизнью. Незадолго до его смерти я, спрятавшись вон там, видел их нагих, подобно Адаму и Еве, – поистине, двое стали здесь одной плотью. Ничего чудеснее и трогательнее мне никогда не доводилось видеть. Почему это было так прекрасно? Я не знал причины. До сегодняшнего дня. Если бы вы не рассказали мне о своем сне, я так и остался бы навсегда в неведении. Причина в том, что они находились здесь, – а это место неподвластно времени. Время не щадило тех двоих – они были его заложниками, его рабами. Но они попали сюда, а ведь это место отделено от реальности чем‑то вроде вакуума, это священное место, принадлежащее только им двоим. Здесь время не властно над ними. Здесь они были свободны от его вторжения, его законов, его плена. Вот почему тогда я не мог оторвать от них взора.

Я стоял под пальмой. Сунми была рядом. Тень от дерева проходила как раз там, где мы остановились. Наполовину закрывала деревянную скамью. Та самая скамья, на которой двое навсегда стали единым целым, была пуста. Я провел по скамье рукой. Испачкался в пыли. Отряхнул ладонью сиденье и предложил Сунми сесть. Но она словно не слышала меня. Молча стояла у пальмы. Я чувствовал, что она целиком находится во власти этой загадки Намчхона. Присутствие Сунми лишь добавляло таинственности этому месту. Будто не Сунми перенеслась в мир грез, но здесь все стало прекрасным сном, благодаря ей.

Ее сон продолжался. В Намчхоне ничего не изменится, пока Сунми видит свой сон. Она так хорошо подходит на роль главной героини.

Я зашел в сетевой магазинчик в центре приморской деревни и купил рис, острый салат кимчи, шпинат, соевый творог тофу и мороженую рыбу. Еще хлеба, молока и соус карри быстрого приготовления. Зубную щетку, зубную пасту, мыло и шампунь. Полотенце, две пары носков, лосьон, салфетки. Пакетики растворимого кофе с молоком, бумажные стаканы, сок.

– Обустраиваетесь? – прокомментировала продавщица.

Я вместо ответа спросил, можно ли где‑нибудь поблизости купить канистру бензина.

– Нужно ехать в город, а что случилось?

– Моя машина встала на дороге, – честно признался я.

– И как же вы теперь? – заволновалась она, будто это и ее касалось. – Заправка тут есть, но вот продают ли они бензин в канистрах… Я не знаю точно, сходите спросите.

Девушка объяснила мне, куда идти. Я взял в каждую руку по пакету с покупками и отправился в сторону заправки.

Как и предупреждала продавщица, канистры на заправке не продавались. Оглядев меня с ног до головы, хозяин заправки спросил, зачем мне понадобилась канистра бензина. Я объяснил ему, что мне пришлось оставить машину на дороге. Вытирая пот замасленным рукавом робы, хозяин сказал, что попозже поедет в город и, если я не спешу и могу немного подождать, оттуда привезет мне канистру бензина. Меня это устраивало.

– Моя машина стоит под горой. Вы увидите ее по дороге в город.

Я сказал номер машины хозяину магазина. И попросил оставить канистру рядом с автомобилем. Протянул ему деньги.

Сунми была согласна. С тем, чтобы я привез брата в Намчхон. Я надеялся, что здесь ему, возможно, захочется сфотографировать Сунми. Она не будет встречаться с ним в мотеле. Она никогда не была шлюхой и теперь не станет ею. Сложно было представить более подходящее для них двоих место, чем берег моря с возвышающейся над ним пальмой. Потому что это место существовало вне реального мира, и время с его законами не вторгалось сюда. Конечно, это было мое мнение. Однако не потому ли Сунми не возражала, что она думала так же, как я? Пусть будет так.

Сунми спросила, можно ли ей не уезжать в Сеул, а ждать нас с братом здесь. Я не видел причины отказывать ей, только волновался, как она останется тут совсем одна. Она сказала, чтобы я не беспокоился. Ехать к ней на квартиру не намного безопаснее – я вынужден был с ней согласиться. Вот почему я пошел в местный магазин и купил там все необходимое. Сунми не хотелось есть, но я заставил ее съесть булочку и попить молока. Вдобавок оставил ей все, что купил у добросердечной продавщицы.

В доме было чисто. Казалось, кто‑то постоянно убирает в комнатах, хотя я знал, что это не так. Раньше за домом следил тот старик. Но теперь, когда его хозяина, о котором он заботился до последнего, не стало, приезжать ему было незачем.

– Все хорошо? – спросил я.

Покончив со всеми делами и приготовлениями к отъезду, я все не решался оставить ее. Не глядя на меня, она кивнула.

– Я вернусь завтра, самое позднее – через два дня, вы справитесь тут одна денек‑другой? – спросил я снова.

Я принял решение уехать, и она была согласна остаться, но мне все равно делалось не по себе всякий раз, когда я думал об этом. Скоро наступит ночь. Не испугает ли ее непривычная темнота ночных гор? Только вчера я сам клялся, что буду защищать ее. Казалось, что это было очень‑очень давно, но на самом деле не прошло и суток. А я уже должен уехать и оставить ее одну. У меня ныло сердце.

– Здесь… Мне на удивление спокойно. Я как будто уже привыкла к этому месту… – сказала она тихо, по‑прежнему избегая моего взгляда.

Я чувствовал себя в чем‑то виноватым. Нужно было уходить, а я все стоял на месте. И дело было не только в том, что я волновался за Сунми. Какое‑то болезненное ощущение не давало мне сделать ни шагу. Мне было грустно расставаться с ней. Я добровольно решил уехать, однако предчувствие, что я теряю Сунми навсегда, сковывало меня, будучи несравненно сильнее доводов разума.

– Обязательно приготовьте себе что‑нибудь поесть. А если не захочется готовить, то идите по этой дороге в сторону моря. В двадцати минутах ходьбы отсюда будет магазин, а рядом с ним вы найдете ресторанчик, – сказал я и, накинув куртку, стал обуваться.

– Кихён, – вдруг позвала она.

Кажется, она впервые в жизни обратилась ко мне по имени. Я будто вдохнул веселящего газа. Медленно выпрямился.

– Спасибо, – сказала она тихо, почти беззвучно, но я все прочел в ее глазах.

Меня будто поразило громом. Я не скрывал больше чувство, которое не давало мне уйти, которое пригвождало к месту. Я не мог больше сдерживать томившее меня желание, которое давно научился искусно скрывать в тайниках души.

– Вы можете выполнить одну мою просьбу? – выпалил я.

Ее ресницы дрогнули.

– Пообещайте, что выполните. Пожалуйста.

Мой голос дрожал от волнения, я не знал, могу ли рассчитывать на ее благосклонность, – но, видя мою искренность, разве она могла отказать?

Сунми едва заметно кивнула. Я воспринял это как согласие. Как мне хотелось, чтобы это был результат ее доверия ко мне, а не моей страстной настойчивости, с которой я буквально вытянул из нее положительный ответ.

– Знаете, когда я сильнее всего ревновал вас к брату? Когда вы пели для него в его комнате. Я пробирался туда, когда никого не было дома, и слушал там ваши кассеты. Одна из них теперь у меня. Я украл ее. Она называется «Ухёну от Сунми». Я все время слушал ее, когда убежал из дома. Слушал так часто, что заездил кассету. Каждый раз, когда я включал ее, мое сердце горело при мысли, что вы так пели бы для меня, только для меня одного во всем мире. Так меня заставляла думать любовь к тебе… простите, про себя я давно говорю с вами на ты… к вам. Пение было воплощением ваших чувств. С тех самых пор, что я в первый раз услышал, как вы поете, моей мечтой было, чтобы вы спели только для меня одного. Вы можете сделать это? Спеть только для меня.

Я на одном дыхании высказал все, что таил в душе. Лицо горело. Со лба струился пот. Она смотрела на меня так, будто сейчас заплачет. Похоже, ей было не по себе, она не знала, что делать. Пусть она откажет, но я не мог сейчас поступить иначе. Однако почему‑то я был уверен, что она согласится. Теперь не было практически ничего невозможного, ведь я почти доиграл свой спектакль и должен был уходить со сцены.

Помолчав немного, она тихонько ответила:

– У меня же гитары нету.

«Как по‑детски она это сказала», – промелькнуло у меня в голове.

– А зачем вам гитара? – чуть улыбнувшись, спросил я.

Волны бились о берег. Их плеск напоминал игру музыкального инструмента – чем не аккомпанемент к песни? Мне хотелось, чтобы Сунми поняла, что волны уже играли вступление. Она отвернулась к морю. Ветер, долетавший до нас оттуда, развевал ее волосы. Они летели ко мне навстречу, падали обратно на ее плечи, словно какая‑то сила сдерживала их полет; потом вздымались вновь.

– Что же спеть? – пробормотала она себе под нос.

Однако я понял, что она сказала. Не медля ни секунды, я ответил, что хотел бы услышать «Сделай фото души моей, мастер». Сунми обернулась и с недоумением взглянула на меня.

– Я знаю, вы написали эту песню для брата. Знаю, с какой любовью вы смотрели на него, когда пели ее. Конечно, я никогда этого не видел. Но я слышал ваш голос, и он передавал все. Всю глубину чувства. Слушая вас, я с легкостью представлял себе ваше лицо. Поэтому каждый раз, когда вы пели, я будто видел ваши глаза. «Сделай фото души моей, мастер»… Спойте для меня эту песню.

Я знал, что если она начнет петь, то будет думать о брате, но понимал, что с этим ничего нельзя поделать.

Она закрыла глаза и оперлась о ствол пальмы. Посмотрев, как ее обнимает тень от дерева, я тоже закрыл глаза. Я весь превратился в слух. В тот момент я существовал только для того, чтобы слушать. Все остальные чувства и эмоции во мне онемели, потухли, затаились на самом дне души. Плеск волн об утес был похож на вступление к песне. Я ждал. Наконец, словно издалека, с другого края моря или из прошлого, тихо, едва различимо, полилась песня. Знакомые стихи, знакомая мелодия. Пусть я едва слышал ее голос, я готов был слушать Сунми вечно.

Вот моя душа, для тебя слепила ее.

Так давно она ждет лишь тебя –

Долго ли ждать еще будет сердце мое?

Неужели не взглянешь хоть раз?

Пока душа не растаяла,

Пока не сгорела дотла, как свеча,

Сделай фото души моей, мастер.

Пока она, как огонь, горяча.

Песню приносили волны – издалека, с другого края моря или из прошлого. Это было похоже на величественное таинство. Небо, земля и море, затаив дыхание, внимали ей. Я не чувствовал, как по моим щекам текут слезы. Не замечал, как плачет Сунми. Я знал только, чего хотел. Я хотел слышать ее песню. И мое желание исполнилось. Я знал, почему плачу. Я не мог не плакать. А вот ее я не понимал. Почему плачет она? Я не понимал ее слез. Может быть, она тоже хоть немного любит меня? Хотя бы только в этот момент, пусть совсем немного, может быть, она любит меня?

Я уже почти доехал до Сеула, когда зазвонил телефон. Это была мама. Она говорила быстро и взволнованно.

– Где ты сейчас? – первое, что она спросила.

Я поинтересовался, что случилось.

– Быстрее приезжай, пожалуйста, быстрее приезжай, – настойчиво повторяла она.

Почему она так торопила меня? Я снова спросил, что произошло.

– Твой брат… он пропал.

Брат пропал? Такого мне даже в голову прийти не могло. Причем дело было не столько в его ограниченных физических возможностях. Каким бы ни было его состояние, уйти из дома, исчезнуть – это было совершенно не в его характере. Этого можно было ожидать скорее от меня, чем от брата. Я долго не жил дома. А он всегда был с родителями. Он был светом их жизни. На мое отсутствие никто не обращал особого внимания. Да вот хотя бы вчера: мы с Сунми изъездили все пригородные трассы и заночевали в Намчхоне. Но никто даже не поинтересовался, где я. И я не виню родителей. Я сам их к этому приучил. Скорее всего, они даже не заметили, спал ли я дома. Но брат – дело другое. Я мог исчезнуть, он – нет. Мне это было можно, ему – ни в коем случае. Поэтому мне было сложно поверить словами матери. Кроме того, как и куда он мог отправиться в его состоянии?

– Как это случилось? – Волнение матери передалось и мне.

– Не знаю, вечером еще был дома… А потом бросились туда, сюда – ему ведь и идти‑то особо некуда… Не случилось бы чего плохого.

Я сказал, что скоро буду и повесил трубку. Уже темнело. Часы на приборной панели показывали восемь сорок. «Не случилось бы чего плохого», – слова матери занозой засели у меня в мозгу. Я давил на педаль газа, обгоняя другие автомобили.

Мать нервно мерила шагами площадку у входной двери – увидев меня, она расплакалась.

– Это я виновата, я. Он, вроде, был спокоен – я и не волновалась, думала, все нормально, да, похоже, ошиблась. У него шок. Как думаешь? Это ведь из‑за меня? Да? Что же теперь делать? Я голову ломаю, куда же ему деваться, куда? Может, ты что‑нибудь знаешь?

Судя по реакции матери, которая была обычно так уравновешена и даже холодна, исчезновение брата было для нее полной неожиданностью. Более того, настоящим ударом. Ее мучила совесть, потому что она считал себя причиной случившегося. Хотя, скорее всего, она зря себя терзала, и ее вины в произошедшем не было – или почти не было.

– Отец пошел на лотосовый рынок. Я подумала, может Ухён там, и послала туда отца.

– Брат опять страху нагнал? – спросил я, имея в виду его припадки.

Мать кивнула:

– Днем… Опять. Но он не показывался из комнаты. И горничная сказала, что вечером он был у себя. Я не видела, чтобы он выходил. А потом позвала его ужинать – не отвечает, открываю дверь – его нет. Куда же он делся? Куда? Почему отец не звонит так долго? – Мать нервно расхаживала туда‑сюда.

Я сказал, что брат вряд ли на лотосовом рынке. Туда ходят встретиться с девицами, а брату, уж не знаю как до припадков, а после – точно там делать нечего.

– Может и так, да кто его знает, что он задумал? – нетерпеливо перебила мать.

Она хотела, чтобы я съездил в тот пригородный мотель, где устраивал для брата свидания с девушками, и поискал его там, – она явно была не в себе. Я понимал ее состояние. Но паника в таком деле не поможет.

– Да это он просто сгоряча. Что ему делать в городе? Ему там и помочь некому, если что… Скоро вернется. Не надо волноваться.

Я пытался поддержать мать, хотя сам был как на иголках. У меня сжималось сердце, когда я представлял то унижение, которое переживал брат после припадков или посещений мотеля. В последнее время он был молчалив. Кто знает, что было у него на душе. Я все время беспокоился из‑за этого. Вдруг он решился сделать что‑нибудь непоправимое? Я спросил, заходила ли мать в комнату к брату. Не нашла ли она каких‑то улик, подтверждающих, что он готовился к побегу.

– Заходила, ничего особенного там нет.

Выслушав ответ матери, я пошел в комнату брата. Там моя рука сама собой потянулась к стопке папок, лежавших в углу стола. Они были убраны в толстый конверт. Казалось, я специально для этого зашел в комнату и даже специально для этого приехал сюда из Намчхона – без малейших колебаний я открыл конверт.

Я знал, что в нем. Там была история Дафны, превращенной в лавр по вине Аполлона.

«Свободная и прекрасная нимфа Дафна убегает от Аполлона, он вот‑вот настигнет ее, Дафна уже чувствует его дыхание, и тут нимфа начинает молиться своему отцу, божеству реки:

– Сделай меня другой! Забери красоту, приносящую мне лишь несчастья!

В тот же миг она превратилась в дерево».

Тут же я нашел рассказ о возлюбленной Пана, бога лесов и рощ, – нимфе Питис, превращенной в сосну.

«Пан и Борей любили Питис. Борей был богом северного ветра. Узнав, что Питис предпочитает ему Пана, Борей, мучимый ревностью, сталкивает Питис со скалы. Пан, найдя тело Питис, превращает его в черную сосну».

Здесь же была история о красавице, умершей от любовной тоски и превратившейся в миндальное дерево.

«Фракийская принцесса Филлида ждет с войны возлюбленного. Из‑за поломки его корабль снимается с якоря и возвращается на родину позже, чем его ожидали, а Филлис тем временем, не в силах вынести тоски по любимому, умирает. Богине Гере становится жаль несчастную девушку, и она превращает ее в миндальное дерево».

Была здесь и история о превращенной в фиалку Ие, потерявшей свою любовь по вине богини Венеры.

«Ия и пастух Аттис полюбили друг друга. Но Венера, желая заполучить Аттиса, приказывает Купидону пронзить сердце пастуха стрелой забвения. Страсть Аттиса к Ие охладевает. Брошенная Ия умирает от горя, а Венера превращает тело несчастной девушки в фиалку».

Признаться, в собранных братом мифах встречались названия таких редких растений, о которых мне никогда не доводилось слышать. И еще я заметил, что все эти истории повествовали о несчастной любви.

Дата добавления: 2015-05-06