Далее – Уимблингэм

– Стало быть, итог таков, – безмятежно сказал судья, попивая чай тем вечером. – Некто захотел сыграть со мной весьма злую шутку. Некто другой написал мне два бранных анонимных письма. А некто третий, кто, признаю, может иметь на меня зуб, оказался на свободе. Нет ни малейшего повода считать, что между этими тремя фактами есть хоть что‑то общее. И ни один из них взятый отдельно, так же как и все они вместе, не должны вызывать ни малейшей тревоги. Я предлагаю не обращать на все это никакого внимания.

– Думаю, ты ошибаешься, Уильям, – твердо возразила его жена.

– Дорогая, я очень тщательно все обдумал, после того как Флэк сегодня утром изложил нам результаты своих исследований – знаю, ты о нем невысокого мнения, но он человек разумный, и я верю: он знает, что говорит, – так вот, как уже сказал, я все тщательно обдумал…

– Я видела, что сегодня в судебном присутствии ты думал о чем‑то постороннем, – колко заметила Хильда, – только не знала о чем. Но что касается меня, то я считаю, что думать здесь не о чем. Я знаю: все эти факты – отнюдь не просто совпадения. Нет смысла спорить. Интуиция подсказывает мне…

– Интуиция! – Судья воздел руки в вежливой издевке.

– Да, интуиция, – твердо повторила Хильда. – Я интуитивно чувствую, что с самого начала этого турне вокруг тебя создалась атмосфера угрозы, и считаю, что мы обязаны что‑то сделать, чтобы побороть ее.

– Боюсь, атмосферу побороть очень трудно, – ответил Барбер. – Моя собственная интуиция, если это слово здесь уместно, подталкивает меня к прямо противоположному выводу. Уверен, что отныне и впредь турне будет исключительно мирным и все придет в норму – если, конечно, не начнутся воздушные налеты, о которых столько говорят, во что лично я не верю. Маршал, еще чашку чаю, будьте любезны.

Дерек налил ему чаю и воспользовался случаем, чтобы предложить на некоторое время оставить вопрос открытым:

– Завтра мы отправляемся в Уимблингэм, – сказал он. – До настоящего времени в каждом из двух пунктов нашего маршрута случились подозрительные инциденты. Если что‑нибудь случится и в третьем, тогда, полагаю, мы сможем быть уверены, что это не совпадение.

Судья шумно приветствовал его предложение.

– В любом случае давайте повременим с окончательным суждением, – сказал он. – И если я после Уимблингэма присоединюсь к тебе, дорогая, целым и невредимым – а я надеюсь, что так и случится, – будем считать, что цепь неприятностей прервалась.

– Прекрасно, – сказала Хильда. – Но никакой речи о том, что ты «присоединишься ко мне», быть не может. Я еду с вами в Уимблингэм.

Барбер изобразил удивление, причины которого Дерек поначалу не понял.

– Ты собираешься ехать с нами в Уимблингэм? Ты, конечно, шутишь, Хильда. Ты не можешь не знать, что ни одна судейская жена ни разу туда не ездила.

– Я еду в Уимблингэм, – твердо повторила леди Барбер. – И во все остальные пункты твоего маршрута. Мой долг – присмотреть за тобой.

– Я польщен твоей заботой о моей безопасности, – ответил ей муж, – но, думаю, ты не отдаешь себе отчета в том, на что себя обрекаешь. Резиденция там поистине…

– Резиденция там паршивая, – сухо заметила ее светлость. – Это печально известно. Тем не менее я предпочитаю примириться с отсутствием удобств, но не рисковать твоей безопасностью.

Барбер пожал плечами.

– Ладно, – согласился он, – если ты настаиваешь. Но не говори потом, что тебя не предупреждали. Слава Богу, нам предстоит провести там совсем немного времени. Поскольку я искренне верю, что за этими разрозненными пустяками не стоит ничего серьезного, мне остается лишь сожалеть, что ты впустую расстроишь свои планы.

– У меня нет никаких планов, нечего расстраивать. В культурной жизни Лондона сейчас не происходит ничего такого, о чем стоило бы говорить. Я собиралась лишь еще раз навестить Майкла – от него пришло письмо, которое я хотела бы при случае с тобой обсудить.

Намек был слишком прозрачным, и Дерек вскоре тактично покинул комнату.

Хильда проводила его взглядом и, как только он вышел, достала из сумки письмо.

– Люди Сибалда‑Смита связались с Майклом, – сказала она.

– Да?

– Он требует пятнадцать тысяч фунтов.

– Пятнадцать тысяч?! – Судья вскинулся так резко, что чуть не упал со стула. – Но это же абсурдно!

– Разумеется. Его аргумент, очевидно, состоит в том, что полученное им увечье непоправимо и на его пианистической карьере теперь можно поставить крест. Конечно, гонорары Сибалда в последние годы были…

– Могу себе представить. Но пятнадцать тысяч!..

– Я, безусловно, напишу Майклу и объясню, что это за пределами разумного, но он хочет знать, каким может быть наше контрпредложение.

Барбер в замешательстве потер макушку.

– Какая трудная ситуация! – воскликнул он.

– Согласна, но причитаниями делу не поможешь, – сказала Хильда и, поскольку ее муж продолжал подавленно молчать, нетерпеливо продолжила: – Уильям, в конце концов, тебе наверняка приходилось давать советы клиентам в подобных случаях. Постарайся представить себе, что это дело, с которым к тебе обратились как к адвокату. Что бы ты посоветовал?

Судья скорбно пожал плечами.

– Нет смысла, – тяжело вздохнул он. – Такого дела никогда еще не было – никогда!

– Каждый ответчик так думает, когда речь идет о его собственных неприятностях. Ты сам это не раз говорил.

– И это чистая правда, но мой случай действительно уникален. Не забывай, Хильда, что я судья Высокого суда правосудия.

– Ты также неоднократно говорил, – продолжала она гнуть свою линию, – что в собственном деле никто не может быть объективно компетентным. Почему бы тебе не посоветоваться, например, с кем‑нибудь из других судей?

– Нет‑нет! – почти выкрикнул Барбер. – Хильда, неужели ты не понимаешь: как только об этом деле станет известно, я пропал. Вот почему я полностью в руках этого подлого пианиста. Он знает, что я не могу позволить себе судебной тяжбы, и поэтому волен называть любые суммы, какие ему придут в голову. Суть в том, что, если его не удастся образумить, мы погибли.

– Тогда ему придется образумиться, – сказала Хильда. Она постаралась представить себе реакцию Сибалда‑Смита на нынешнюю ситуацию. Когда‑то она неплохо его знала, но никогда не рассматривала в качестве предполагаемого истца. Правда, как артиста она считала его вполне вменяемым человеком, а это было уже кое‑что. Потом ее мысли переключились на Салли Парсонс, женщину абсолютно развязную, и в сердце закралось дурное предчувствие. Тем не менее она храбро продолжила: – Совершенно очевидно, что эта цифра названа лишь для того, чтобы начать торги. Даже заработки Сибалда‑Смита с началом войны, должно быть, стали относительно невелики. Предположим, нам удастся сбить сумму до пяти тысяч – это годовой доход…

– Как минимум двухгодичный, учитывая нынешний уровень налогов, а он наверняка будет и далее повышаться.

– Хорошо, пусть двухгодичный, если ты так считаешь. Можно договориться о выплате в рассрочку и… – голос ее дрогнул, – жить очень скромно…

Судья покачал головой.

– Ты не до конца отдаешь себе отчет в ситуации, Хильда, – сказал он. – В тот момент, когда эта история станет достоянием общественности, я буду вынужден подать в отставку. И тогда уже речь не будет идти ни о каком двухгодичном и даже годовом доходе. Сибалду‑Смиту стоит всего лишь подать иск, чтобы сделать мое положение безвыходным. А ведь мне до пенсии остается еще десять лет, – добавил он.

– Беттерсби получил пенсию, хотя просидел на судейской скамье всего четыре года, – напомнила Хильда.

– Это другое дело. Беттерсби ушел в отставку просто по состоянию здоровья.

– А почему бы и тебе не уйти из‑за болезни? В конце концов, прошлой зимой ты страдал чудовищными простудами, и я уверена, что доктор Фэрмайл скажет все, что нужно, если его спросят.

– Хильда, опомнись! У тебя что, совести нет?

– Конечно, нет, когда такое дело. И тебе я тоже не позволю огладываться на совесть. Уильям, мне кажется, я нашла решение. Конечно, будет неимоверно тяжело жить на пенсию, но это лучше, чем ничего, а потом, для приличия выждав немного времени, якобы для поправки здоровья, ты, уверена, сможешь найти себе какую‑нибудь работу, связанную с войной, или стать председателем какой‑нибудь комиссии. Как только ты уйдешь в отставку, мы сможем торговаться с Сибалдом‑Смитом на более‑менее равных условиях. И даже если он добьется приговора в свою пользу, посягать на пенсию он не имеет права, не так ли? Я проверю это по возвращении домой.

Только теперь Хильда осознала, что муж все время настойчиво повторяет что‑то, на что она, слишком поглощенная собственными рассуждениями, до сих пор не обращала внимания. Когда же она сделала наконец паузу, чтобы передохнуть, он воспользовался моментом и еще раз громко произнес:

– Замолчи! Замолчи, замолчи, замолчи!

– В чем дело?

– Дело в том, что твой план безнадежно неосуществим, не говоря уж о том, что он чудовищно безнравствен. Даже если Фэрмайл согласится рискнуть своей профессиональной репутацией, участвуя в подлоге, я абсолютно уверен, что казначейство ни за что не санкционирует выплату невыслуженной пенсии в такое время, как нынешнее. Это моментально станет предметом расследования. Наверняка будет сделан соответствующий запрос в палате общин. – Никогда не бывший членом парламента, Барбер с нервозной чувствительностью относился к парламентским запросам. – В любом случае, – добавил он, – тебе придется смириться с тем, что я ни при каких условиях не стану участвовать в подобной авантюре.

– Какой же ты скучный, – сказала Хильда. – Я не понимаю тебя, Уильям. Ты с такой легкостью относишься к явным посягательствам на твою жизнь, но когда речь заходит о деньгах, сразу сдаешься.

– Это потому, что я трезво смотрю на вещи, – ответил судья. – Я не верю, что на мою жизнь были совершены посягательства, явные или не явные. А вот это, другое дело – очень серьезное, и я признаю, что обеспокоен им. В высшей степени обеспокоен.

И он в мрачном настроении отправился наверх переодеваться к ужину.

Дерек не понимал, почему, когда он в тот же вечер упомянул в разговоре с Грином, что леди Барбер тоже едет в Уимблингэм, тот встретил новость с нескрываемым неодобрением. Он ничего не сказал, это правда – никто и не ожидал, что скажет, – но весь его вид красноречиво говорил об осуждении, к которому, казалось, примешивалось сугубо личное душевное страдание. Чтобы попробовать разобраться в загадке, Дерек испытал реакцию Сэвиджа на то же сообщение и обнаружил, что и без того мрачный индивид, когда всплыла эта тема, стал замогильно мрачным. Ситуацию, безо всякой просьбы со стороны Дерека, прояснил Бимиш, который уже давно смущал его тем, что мнил себя чем‑то вроде конфидента маршала. Похоже, он рассматривал его в качестве посредника, через которого при необходимости можно подспудно транслировать свои мнения высшему авторитету, и ничто из того, что говорил или делал Дерек, не было способно убедить его в том, что маршал отнюдь не готов принимать его сторону в любой домашней ссоре, буде таковая произойдет. В тот вечер он перехватил Дерека, когда тот направлялся к себе в спальню, оттащил в маленькую уютную гостиную, которую занимал на первом этаже, и попытался завязать беседу.

– Итак, маршал, завтра мы покидаем Саутингтон, – начал он. – Смею предположить, что вас это тоже ничуть не огорчает. Не могу сказать, что я сам буду сильно скучать по этому городку, несмотря на то что здешний помощник шерифа – вполне Добропорядочный Джентльмен. Но как вы знаете, обстановка в доме была нелегкой, и я с нетерпением ожидал мирной передышки в Уимблингэме.

Дерек промолчал. Бимиш минуту‑другую сердито попыхивал трубкой. Его, совершенно очевидно, распирало от желания излить свое недовольство и наконец прорвало:

– А теперь в Уимблингэм едет ее светлость! – воскликнул он в сердцах. – Что ж, желаю ей получить удовольствие от этой поездки, маршал, вот и все – желаю ей получить удовольствие. Вы знаете, сэр, что ни одна судейская супруга не останавливалась в Уимблингэме с тысяча девятьсот двенадцатого года? Кроме леди Фосбери, но она, разумеется, не в счет.

Дерек разрывался между желанием спросить, почему жена судьи Фосбери «не в счет», и ощущением, что настал трудный момент поставить Бимиша на место. Гордость взяла верх над любопытством.

– Бимиш, – сказал он, – не думаете ли вы, что я стану обсуждать с вами леди Барбер?

– Я не обсуждаю ее светлость, – с некоторым высокомерием ответил Бимиш. – Я обсуждаю резиденцию в Уимблингэме. Именно она всех нас напрягает, вскоре вы и сами испытаете это на себе. Я лишь говорю, что со стороны судейской жены несправедливо по отношению к маршалу, секретарю судьи, не говоря уж о домашней прислуге, навязывать свое присутствие в такой резиденции.

– Насколько я понимаю, – сказал Дерек, – вы хотите сказать, что там некомфортабельные условия, но все же не понимаю почему…

– Вы же слышали, ее светлость сама сказала, что они паршивые, – перебил его Бимиш. – Останемся при этом определении, чтобы не выразиться покрепче. Не в этом дело – во всяком случае, не только в этом. Чего вы еще не знаете, мистер Маршалл, так это того, что в этой резиденции есть только две приличные спальни и одна относительно сносная.

Теперь загадка разрешилась, а вместе с этим стали понятны и жалобы Бимиша, и мрачность Сэвиджа, и немое отчаяние Грина. В холостяцком укладе, который стал нормой для Уимблингэма, большая из двух приличных спален, естественно, отводилась судье. Другую занимал его маршал. Следующий по иерархии, секретарь, получал ту, которую Бимиш охарактеризовал как «относительно сносную». Дворецкий и слуга маршала делили между собой наименее привлекательные оставшиеся комнаты. Теперь же, когда одну из двух лучших комнат придется отвести ее светлости, остальные домочадцы будут вынуждены каждый спуститься на одну ступеньку вниз. Дерек вытеснит Бимиша из спальни второго класса, Бимишу, в свою очередь, придется довольствоваться той, которая едва ли была по рангу и Сэвиджу, и, наконец, Грин, изгнанный Сэвиджем, должен будет искать какую‑нибудь собачью конуру под самой крышей, где никто не жил с тысяча девятьсот двенадцатого года. За отклонение от прецедента в любой сфере отправления правосудия приходится платить.

Случай Фосбери, как узнал Дерек, никоим образом не ослаблял цепочку домашней иерархии, которая теперь будет грубо разорвана. Причина состояла в том, что эта исключительно привязанная друг к другу, несмотря на преклонный возраст, пара никогда не изменяла привычке спать в одной постели. Так что присутствие леди Фосбери ничего не меняло в режиме постоя.

– Конечно, они были старомодны, – прокомментировал Бимиш. – Он даже не требовал для себя отдельной гардеробной. Да что там, мне говорили…

Он пустился в подробности на удивление интимного свойства. Дерек как‑то против собственной воли увлекся ими настолько, что совершенно забыл на время о вопросе, озадачившем его в самом начале разговора.

Вспомнил он о нем лишь перед сном: откуда Бимишу известно, что леди Барбер назвала уимблингэмскую резиденцию паршивой?

Ничто в Англии не свидетельствует о крепости местных властей лучше, чем жилищные условия, предоставляемые выездным судьям его величества в графстве Уимблшир. В каждой резиденции на маршруте, равно как и во всех аналогичных заведениях, имелась книга, в которой обязательно расписывался каждый приезжий судья, и каждому предлагалось оставить в ней свой комментарий по поводу местного гостеприимства. На протяжении последних лет тридцати судьи охотно принимали это предложение, и все их комментарии, без исключения, имели один и тот же смысл. Их протесты, выраженные в широком интонационном диапазоне: от сварливого ворчания, через горький сарказм к откровенной брани, – могли бы составить интересный вклад в «литературу брюзжания». И тем не менее в течение всех этих тридцати лет власти Уимблшира с истинно британской стойкостью успешно противодействовали настоятельным требованиям своих высоких гостей. Следуя духу, вдохновлявшему уимблширских воинов насмерть стоять против Старой гвардии при Ватерлоо, они отражали массированные атаки едва ли не всех сил Отделения королевской скамьи Высокого суда. В 1938‑м году тем не менее их сопротивлению, судя по всему, пришел конец. Государственная власть нанесла последний, неотразимый удар: был издан указ, согласно которому Уимблингэм исключался из списка ассизных городов, если там не будут обеспечены подобающие условия для судей его величества. Его древний статус и знаки отличия должны были быть отняты у него и переданы ненавистному сопернику – городу‑выскочке Подчестеру. Члены местного совета скрепя сердце приготовились к сдаче. После ставших знаменитыми долгих дебатов городской совет принял вражеские условия. За несусветную цену было куплено и расчищено место для застройки, наняты самые дорогие архитекторы и даже уже заложен фундамент будущего здания, когда во второй раз в истории пруссаки вышли на поле брани; ход местной битвы еще раз изменил направление. Как минимум на период войны в гостевой книге Уимблингэма было зарезервировано еще несколько страниц для потока поношений.

Тем, что им так долго удавалось успешно держать оборону, власти Уимблшира были в большой степени обязаны тому факту, что здешняя резиденция не представляла собой отдельного здания, а являлась частью большого строения, в котором находились также зал заседаний городского совета и суд, где и происходили выездные сессии. Это была живописная громада. Покоясь на основании, которое считалось романским, со стенами, каменная кладка которых была неоспоримо нормандской, здание неоднократно перестраивалось и латалось в соответствии со вкусами и нуждами последующих поколений, пока в конце семнадцатого века некто, кого местная традиция твердо, но ошибочно именует Реном, не замаскировал всю эту эклектику очаровательным фасадом, который теперь украшает центральную площадь города. С тех пор, если не считать оснащения скромной ранневикторианской водопроводной системой, никаких конструктивных изменений здесь никогда не производилось, и за аккуратной ренессансной ширмой скрывался лабиринт переходов и лестниц, ведущих ко всевозможным кабинетам и залам, а также к тому самому жилому помещению, которое и являлось объектом стольких гневных меморандумов.

Дерек гордился тем, что при необходимости умел сохранять хладнокровие, но когда Грин распахнул дверь его комнаты и, не произнеся ни слова, многозначительным взглядом показал на то, что открывалось за нею, он от ошеломления не смог сдержать испуганного всхлипа. Это была мрачная, запущенная комната, вытянутая в длину, со слишком высоким для такого маленького помещения потолком. Освещалась она лишь маленьким слуховым оконцем, из которого, встав на цыпочки, он увидел находившуюся прямо под ним трамвайную остановку, что объясняло тот металлический скрежет, который оглашал комнату. Зловещие пятна сырости покрывали потолок, а провисший матрас из металлической сетки устало‑протестующе заскрипел, когда Дерек неосмотрительно потрогал его рукой. Припомнив, что это была комната, которую Бимиш охарактеризовал как «сносную», он вздрогнул, представив себе еще более бедственные стадии дискомфорта, коим были обречены нижестоящие домочадцы.

Покидая комнату, Дерек – что было неизбежно – свалился с двух ступенек, которые, начинаясь прямо от порога, вели в темный коридор. Придя в себя, он проследовал дальше и спустился еще по трем‑четырем ступенькам, выводившим в более широкий коридор, куда открывались двери главных комнат резиденции. Этот коридор, видимо, служил и другим нуждам. Первая дверь, куда он заглянул, вывела его на балкон для публики, нависавший над залом суда, вторая – в помещение, которое некогда было комнатой Большого жюри, а теперь, похоже, использовалось как склад детских респираторов. И наконец, идя на звук голосов, он добрался до гостиной. Там, в обстановке, которая мало изменилась с тех пор, как комната была изначально обставлена в год Всемирной выставки[29], он нашел леди Барбер в приподнятом, на удивление, настроении.

– Здесь как‑то даже изысканно, я бы сказала, мерзко, вы не находите? – сказала она. – Мы с Уильямом постарались сочинить нечто ударное для гостевой книги. Уверена, что в моей комнате и крысы водятся. Я чувствую себя самой отважной женщиной Англии, поскольку решилась поехать туда, куда прежде не рисковала заглянуть ни одна судейская жена.

– Кроме леди Фосбери, – вставил Дерек. Он коротко пересказал то, что поведал ему Бимиш, и был вознагражден взрывом смеха, к которому судья, выглядевший подавленным и пребывавший не в настроении, весьма сдержанно присоединился.

– Божественно! – воскликнула Хильда. – С этой Историей я несколько месяцев буду иметь успех на званых обедах, то есть могла бы иметь, если бы кто‑то еще устраивал званые обеды. Кстати об обедах: не представляю себе, чем нас здесь будут кормить. Миссис Скуэр говорит, что ассортимент продуктов здешней кухни – за гранью ее изобретательности. Слава Богу, мы здесь долго не задержимся: ночи две, не более – работы здесь нет. Полагаю, день‑другой отдыха перед следующей сессией доставит вам удовольствие, правда, мистер Маршалл? Счастье, что в Уимблшире почти никто, кажется, не совершает преступлений.

– Исключительный случай, – заметил Барбер, – но я неоднократно имел возможность убедиться, что это графство сравнительно свободно от серьезной преступности.

Однако предстояло происшествие, которое должно было доказать, что и из этого правила случаются исключения.

Глава 9

Дата добавления: 2015-05-06