Социализация. Семейная социализация

Социализация – это процесс приобщения к принятым в обществе и его подсистемах ценностям и нормам. В широком смысле слова социализация может длиться всю жизнь. В узком смысле – ограничивается периодом взросления личности до совершеннолетия. Семейная социализация понимается двояко: как, с одной стороны, подготовка к будущим семейным ролям и, с другой стороны, – как влияние, оказываемое семьей на формирование социально компетентной, зрелой личности. Семья как социально-психологическая целостность оказывает социализирующее воздействие на личность посредством нормативного и информационного влияния. Чем сплоченнее семья, тем эффективнее нормативное воздействие. Сплоченность, о которой здесь идет речь, предполагает ценностное единство, наличие фамилизма, приоритета семьи, подчинения интересов индивида семейным нормам. Однако если эта приоритетность абсолютизируется, происходит формирование конформистского поведения, когда личность ничего не делает без постоянной оглядки на доминирующих членов семьи. Отсутствие сплоченности, дезорганизация семьи открывают двери для несемейных влияний.
Нормативные влияния вообще и семейные в частности действуют с помощью норм-образцов, моделей поведения, знание которых позволяет каждый раз не искать заново решений в стандартных ситуациях, а вести себя как бы автоматически, в соответствии с принятыми в данной социокультурной среде и усвоенными личностью шаблонами. Семейные ритуалы в наибольшей степени связаны с нормами-образцами, поскольку степень стандартизованности, повторяемости ситуаций повседневной семейной жизни чрезвычайно высока.
Напротив, нестандартные ситуации регулируются с помощью норм-принципов, определяющих ценностную направленность действий. Нормативное воздействие в семье принимается индивидом, чтобы сохранить свой межличностный статус и получить одобрение от других. Это, однако, не означает, что индивид обязательно разделяет принимаемые им мнения. При информационном воздействии семьи индивид разделяет семейную картину мира, принимает ее как истинную, но не ищет обязательного одобрения со стороны других.
Семьи "традиционные" и "современные" различаются между собой не как носители нормативного или информационного влияния, а по соотношению их участия в социализационном процессе. Ослабление сплоченности семьи уменьшает как силу ее нормативного воздействия, так и ее надежность и устойчивость как источника информации для индивида. В схемах (11) и (12) представлены проводники (агенты) социализации и исторические изменения моделей социализации детей в связи с изменением типов семьи, а также стереотипы социализированного и недостаточно социализированного ребенка. Особый интерес вызывает попытка рассмотреть следствия прямой и опосредованной деривации (изоляции) ребенка от семьи. В связи с этим следует обратить внимание на тот механизм социализации, который присущ лишь семье и не наблюдается в действии всех прочих агентов социализации. Речь идет о формировании в семье гибкой переключаемости ребенка с кода поведения "среди своих" на код "среди чужих" и обратно. Чем сплоченнее семья, тем сильнее семейное МЫ, тем отчетливее признаки и атрибуты того, что "мы свои". Оппозиция своего и чужого распространяется и на общезначимые ценности. Так, было бы дико, если бы дома, в семье близкие люди вели себя как начальники и подчиненные и т.п. Такая тенденция характерна для учреждений общественного воспитания, для детских домов и приютов, воспитатели которых стремятся к тому, чтобы дети, находясь у себя дома, вели себя как "на людях" по "полным" нормам социального поведения. Однако общечеловеческая норма "своего" поведения в стенах своего дома отменяет служебную субординацию и требует, чтобы, например, гость, даже если он генерал и вообще начальник, вел себя именно как гость и чтобы хозяева не вытягивались перед ним во фрунт, даже будучи в действительности вне домашней жизни его подчиненными. Как известно, в разного рода неформальных группах и кликах (например, подростковых) эта тенденция "свойскости", временной отмены общезначимого абсолютизируется. Поэтому семья противостоит гипертрофии "чужести", навязываемых детям в приютах, и свирепости "мы свои", обнаруживаемой в шайках и кликах (своеобразным проявлением этого является присущее диким племенам людоедов убеждение, что они никаким людоедством не занимаются: "Мы нас не ели, мы их ели, потому что они – не мы", т.е. не люди). Именно в семье закладываются основы умения быстро переключаться со "своего" на "чужое" и обратно. Не принадлежность детей к "плохим" или "хорошим" семьям делает их самих "плохими" или "хорошими", а неспособность семьи (благополучной или неблагополучной) привить детям умение отменять там, где надо, общечеловеческое или ущемлять исконно свое. Именно поэтому важно изучать роль социальной структуры в этом процессе, социальные факторы подобного влияния семьи на социализацию личности, характеризующейся гибкостью или ригидностью механизма самоконтроля. Нуклеарная семья является той изначальной социальной матрицей, внутрь которой уходят корни личности и откуда берутся ее истоки Я. Семья ориентирует ребенка прежде всего на членов семьи и других родственников и лишь затем – на социальное окружение и общество в целом. Для социолога важно знать, как именно в семье индивид (в момент рождения – еще только предпосылка и предусловие человека) делается личностью. Недостаточно сказать только о конечном результате, надо раскрыть и механизмы социализации. Это заставляет взглянуть на поэтапное формирование личности с точки зрения вклада семьи в становление механизма, управляющего поведением, т.е. в формирование структуры диспозиционной регуляции индивидуального, поведения. Поскольку человек существует в истории и изменяется не за счет анатомических трансформаций или только наследственности, а благодаря изменениям своего поведения и культуры, постольку результаты действий зависят не просто от сочетания внутренних и внешних предпосылок, а от личностного определения возникающих жизненных ситуаций, т.е., говоря другими словами, от их индивидуальной оценки. Диспозиционная структура и раскрывает поведенческий механизм этого определения ситуаций. Итак, схема поведения личности такова (схема 12). Схема 12 Индивид рождается с генетически заданным набором физиологических потребностей. Но это рождение происходит в разных по социально-экономическим условиям семьях (семейных ситуациях). Поэтому, анализируя процесс социализации, следует выделять типические ситуации в семьях разного типа, различным образом воздействующие на удовлетворение тех или иных потребностей. Иными словами, надо знать, какие именно семейные ситуации по фазам семейного цикла и каким образом влияют на те или иные конкретные потребности социализируемого ребенка. В разных теориях социализации подчеркиваются и разные аспекты семейной социализации, что, собственно, и отличает одну теорию от другой. Наше довольство собой в жизни обусловлено всецело тем, к какому делу мы себя предназначим, Оно определяется отношением наших действительных способностей к потенциальным, предполагаемым – дробью, в которой числитель выражает наш действительный успех, а знаменатель – наши притязания: В психоанализе внимание фокусируется на инстинктивных влечениях и на роли бессознательного. Семейные ситуации типологизируются по взаимоотношениям матери – сына, отца – дочери. Среди потребностей выделяется либидо (половое влечение). Изначальная социокультурная конфликтность внутрисемейных ролей родителей и детей обнаруживается, согласно психоанализу, уже в самых ранних детских возрастах. И если она не находит своего разрешения в семье, то активизирует влечения взрослого всю его оставшуюся жизнь (детерминированность взрослой жизни опытом детства, семейной социализацией в детстве, завершением воспитания в дошкольный период). Психоанализ интересен структурированием личности как взаимодействия противоречащих друг другу "С верх-Я" ("Super Ego") и Оно ("Id"), достигающих уравновешивания в "Я" ("Ego"). Среди диспозиций центральное место принадлежит Я как главной ценности личности. Поэтому фрейдовская трактовка Я как регулятора между половым влечением к родителю противоположного пола и социальным ограничением этого влечения интересна не содержательным конфликтом между сексуальным и социальным, а моделированием конфликта между обществом и личностью в самой структуре человеческого Я. Важно, что подобная амбивалентность Я обнаруживается с первых дней социализации и что в психоанализе показан механизм самоограничения Я, формирования совести или социальной ответственности личности, умения подчинять индивидуальное общему. Любовь или ненависть к родителям порождают чувство вины и разные формы сублимации этих чувств. В когнитивных теориях, акцентирующих рациональность человеческого поведения, роль семьи обнаруживается в моральном развитии ребенка. Например, теория перехода от эгоцентризма к релятивизму Ж. Пиаже рассматривает эгоцентризм как когнитивную незрелость, как веру в то, что и другие определяют ситуации и события точно так же, как и ребенок, т.е. помещая его в центр Вселенной. Любовь и забота родителей, согласно этой точке зрения, укрепляют этот "реализм", когда мир искривляется под себя и когда оказывается невозможной подлинная кооперация с другими.
В этот же период (до 6-7 лет) зависимость ребенка как младшего от старших связана с его эмоциональной односторонностью по отношению к родителям, чувствами "слепой" привязанности и любви. Именно это, кстати, больше всего нравится в малышах малодетным родителям (бэби-комплекс). В полноценной семье после 7-8 лет освобождение ребенка от пут эгоцентризма, "реализма" и зависимого почитания родителей идет быстрее. Но процесс формирования более релятивистской картины мира может задерживаться. И тогда в среде сверстников могут разгораться бои за навязывание своей Я– центристской концепции другим. Причем обычно все успехи приписываются себе, своим способностям, а неудачи – обстоятельствам, "помехам" со стороны других. "Хорошая" социализация в семье позволяет избежать этой тенденции, формирует социально компетентную личность, способную брать ответственность на себя, а не списывать все на неблагоприятные условия. В теории Дж. Мида процесс формирования Я рассматривается как своего рода отход от центристской тенденции, как включение в свой мир других людей, как, с другой стороны, умение войти в их роль. Подражая родителям, ребенок учится входить в роль и выходить из нее, но, главное, он научается видеть себя со стороны. "Я-образ" ("отраженное Я", "Looking-glass Self) – это представление о себе, увиденное глазами других. Чем значимее эти другие для ребенка, тем больше вероятность, что Я-образ будет формироваться под влиянием оценок этих "значимых других".
При общении ребенка с отдельными "другими" начинает формироваться обобщенный об)аз своего Я, причем лучше всего это происходит не при парном взаимодействии, а в групповых интеракциях.
"Генерализованный другой" – это обобщенный образ других, который легче конструируется в группах, а не в диодных (парных) контактах. В сплоченных семьях "генерализованный другой" идентифицируется с семейным МЫ и Я-образ складывается не как простая сумма образов других людей, а как концепция Я, присущая "генерализованному другому". Чем интегрированнее семья, тем непротиворечивей Я-концепция ребенка.
Различия Я-образов в разных группах – проводниках (агентах) социализации – будет наставлять человека подбирать таких "значимых других", которые будут подтверждать сложившуюся Я-концепцию.
Таким образом, умение входить в роль другого и видеть себя его глазами формирует ценность своего Я посредством переключения с одних ролей на другие. В теории Дж. Мида также подчеркивается та особенность ранней социализации, которая связана с неизбежностью уравновешивания противоположных тенденций, а, следовательно, с важной ролью семейного Мы в становлении Я. Здесь приведены лишь отдельные примеры из множества социально-психологических теорий формирования Я, чтобы проиллюстрировать становление центрального элемента диспозиционной структуры поведения личности. Степень вовлеченности в Я жизненных ценностей определяет как иерархию потребностей, так и выбор тех или иных средств их удовлетворения.
Социализация в семье может трактоваться и как формирование базовой иерархии индивидуальных потребностей. Если выделить три основных уровня потребностей – потребности в физическом, психологическом и социальном самосохранении, то в принципе каждый из них может быть высшим и соответственно определять ту или иную направленность личности. Вместе с тем указанная последовательность этих потребностей раскрывает их изначальную иерархию – прежде чем ломать голову над смыслом бытия и стремиться оберегать свое Я в общении с другими, надо быть хотя бы относительно сытым и одетым. В повседневности все взаимосвязано и та или иная направленность личности обнаруживается лишь как тенденция в массе повторяющихся ситуаций.
Среди потребностей социального уровня – в образовании, труде, творчестве – следует выделить и потребности в браке и семье. Важно выяснить их значимость для социального самосохранения личности, то, какую роль они играют для сохранения и повышения социального статуса индивида, а также для творческого самосовершенствования личности, для ее полноценной самореализации. Семейная социализация ребенка имеет решающее значение для становления семейных потребностей. Общий семейный климат прямо влияет на восприятие детьми семейных ролей и на желание обзавестись в будущем своей семьей. Этот климат в значительной мере неблагоприятен ныне для адекватной потребности в семье и семейных ролях – отсутствие совместной деятельности родителей и детей, которая непосредственно цементирует семейное единение, ведет к атмосфере потребительства и бытового самообслуживания, к редукции семейных ролей до уровня бытовщины. Профессиональная занятость членов семьи вне дома превращает эти редуцированные семейные роли и потребности в "бремя". И, к сожалению, социальная проблема соотношения семейных и несемейных (прежде всего профессиональных) ролей все чаще трактуется через перераспределение семейных ролей, через "справедливое" разделение семейного "бремени" между мужем и женой. «Процесс социализации на протяжении всего жизненного цикла индивида, – отмечает Н.Иль-енкова, – предлагает две основные, неравные по времени и интенсивности стадии. Первая стадия – период активного становления индивида как общественного существа – занимает около трети жизни... На этой стадии осуществляется:

а) элементарная или первичная социализация ребенка;

б) нормативно-фрагментарная, маргинальная социализация подростка;

в) концептуально-целостная, результирующая социализация молодежи периода перехода от юности к зрелости – от 17-18 до 23-25 лет.

Вторая стадия – период развития сложившейся личности в ходе ее дальнейшего функционирования в обществе:
1) в качестве трудоспособного члена общества;

2) и в связи с выходом на пенсию.»* Исторические особенности семейной социализации. В XX в. уменьшение воспитательной роли семьи обнаружилось в индустриальных странах в связи с кризисом семьи и семейного образа жизни в ходе процессов: а) нуклеаризации – разъединения старших, средних и младших поколений, элиминирования трехпоколенной расширенной семьи и распространения нуклеарной, двухпоколенной семьи, состоящей из родителей и детей, при взрослении которых происходит отдаление их от родителей, остающихся в "пустом гнезде"; б) конъюгализации – сведения, редукции единства семейной жизнедеятельности, единства "супружества-родительства-родства" к супружескому партнерству и сексу, т.е. к тем отношениям, которые предполагают минимизацию родственно-родительских связей или их полное отсутствие; в) индивидуализации – смещения центра общения с совместного супружества на формы несемейного и несупружеского, одиночно-индивидуального образа жизни, где преобладают ценности эгоцентрического существования. Во второй половине XX столетия система факторов, связанных с "модернизацией" индустриально развитых стран капитализма, привела к целому ряду затяжных и негативных тенденций, свидетельствующих о глубоком кризисе института семьи, который точнее именовать кризисом социального порядка, зиждущегося на фамилизме, на фамилистической цивилизации. Социальный порядок, характеризующийся капиталистическим производством и рынком, наемным трудом и перехватом семейных функций, реприватизацией семейной жизни и отчуждением членов семьи, устранил ценностные опоры семейного родительства, погасив личностные стремления к обзаведению семьей с несколькими детьми. В свою очередь, широкое распространение малодетной семьи с 1-2 детьми и "серийной моногамией", т.е. с разводами и послеразводными браками и сожительствами, знаменовало крах пожизненного брака. Одновременно сексуальная и контрацептивная революции, акселерация новых поколений, кризис возрастной идентификации подростков и молодежи, рост нелегитимных сожительств и рождений, кризис репродуктивного поведения несовершеннолетних, отказы от новорожденных, рост сиротства при живых родителях, рост юношеской социальной патологии, суицидов, проституции и т.д., т.е. появление целого ряда социальных кризисов, производных от глобального кризиса семьи, раскрывали всю остроту деградации социального порядка, не сумевшего обеспечить баланс между противоречивыми интересами личности и общества. Процессы семейного кризиса наблюдались в России с конца 60-х гг., наблюдаются они и до сих пор. Поэтому, рассматривая воспитательную роль семьи в России, нельзя не учитывать общемировые тенденции ослабления института семьи. Однако анализ воспитательного воздействия российской семьи на новые поколения осложняется действием специфических факторов. *– Андреенкова Н. Роль семьи на разных этапах социализации индивида // Динамика изменения положения женщины и семья. М., 1972. С. 4. В советскую эпоху на преемственности семейных поколений негативно сказались отмена частной собственности (это разрушило базу семейного домопроизводства и семейного наследования), резкое усиление роли государства вообще (в связи с огосударствлением всего народного хозяйства и сфер общественного обслуживания и потребления) и усиление роли государственного вмешательства в жизнь семьи в частности. Ускоренная индустриализация и урбанизация Российской Федерации привели к резкой деформации структуры семьи, к смене расширенной, сельской трехпоколенной семьи семьей городской двухпоколенной, нуклеарной – при этом решающую роль в потере семьей ключевого положения в воспитании новых поколений имела поддерживаемая государством передача социализирующих функций семьи специализированным институтам воспитания и образования (детским дошкольным учреждениям, школам, интернатам, пионерлагерям, училищам, вузам и т.д.). Единый прежде семейный авторитет подвергся многоступенчатому расщеплению, распавшись на ряд противоречащих друг другу "социализационных авторитетов". Тем самым создавался постоянный источник конфликтной социализации молодежи, находящий разнообразные формы (в соответствии с историческим временем и меняющимися условиями жизни) проявления этой конфликтности, несогласованности воспитательных воздействий – от нарушений и имитации нормативного социокультурного поведения до социальной патологии разного рода (бегство от жизни и своего Я, суицид, агрессия против других, насилие, правонарушения и преступность). Криминальные формы конфликтной социализации в связи с расколом семейного авторитета, «в свою очередь, принуждают к созданию учреждений повторной, принудительной социализации несовершеннолетних, юношества. Неэффективность репрессивной ресоциализации общепризнана, однако остается в тени понимание того, что попытки как-то компенсировать разрушение семейной социализации несемейной, обречены на неудачу, так как замены семье в этом отношении нет. Все ныне известные институциональные заменители семейного воспитания являются целевыми, специализирующимися на целях воспитания детей в летних лагерях и пансионатах. Вокруг этих целей выстраивается функционирование организаций с определенным уставом, штатами и т.п., подобная формализация деятельности неизбежно порождает контрорганизацию, появление различных неформальных структур, противостоящих, как правило, формальной структуре. Феномен "бурлачества" или "дедовщины" неизбежен в целевых воспитательных организациях для несовершеннолетних и в организациях, где четко обозначен возрастной критерий, позволяющий дифференцировать молодежь внутри группы сверстников (например, в армии год призыва позволяет различать среди ровесников "стариков" и "салаг").Семейная социализация лишена этого противоборства формальных и неформальных структур и потому, что семья не является целевой формальной организацией, и потому, что даже в расширенных семьях, базирующихся на семейном производстве, традиционные внутрисемейные роли отца – матери – сына – дочери и дополняющие их роли родства-свойства, включают в себя в полном соответствии с системой социокуль-турных норм семейной жизнедеятельности также определенные права и обязанности по домохозяйству и семейному производству. Можно сколь угодно иронизировать над "патриархальщиной", но в многопоколенной крестьянской семье, просуществовавшей в России в качестве преимущественного типа семьи до конца 20-х гг., было изначально снято противостояние производственных и семейных ролей, так как вся жизнедеятельность строилась на семейно-производственной основе. Расщепление семейного авторитета обнаружилось первоначально в ходе нуклеаризации – распада расширенной семьи на ряд нуклеарных семей и соответственно при расколе авторитета главы расширенной семьи и прародителей на ряд авторитетов глав нуклеарных семей, как правило, отцов. Миграция из деревень в города, в городские коммунальные квартиры, где нуклеарные семьи ютились в маленьких комнатах, – способствовала разъединению взрослых детей, имеющих свои семьи, и их родителей. Эта материально-жилищная основа отчуждения старших и младших поколений способствовала нарушению семейной преемственности поколений, отдалению, изоляции новых поколений от старших (в конечном счете – уменьшению уважения к старшим вообще). Урбанизация страны способствовала закреплению этой тенденции, новые города и рабочие поселки возникали вокруг строящихся заводов и комбинатов, жилищная стесненность рушила семейно-родственные связи, оставляя малочисленную нуклеарную семью в окружении "чужих" людей. Это резко контрастирует с интенсивностью семейно-родственных и соседских контактов на селе, где все знают друг друга и где проявление детьми и юношами девиантного поведения затрудняется атмосферой первичной близости отношений. В деревне нет феномена дворово-уличного негативного влияния на подрастающих детей и подростков, нет обезличенность городского общения. В то же время город, приучая людей к постоянным непосредственным контактам "локоть к локтю" в транспорте, в магазине и на улице, без одновременного личностно-узнаваемого общения "лицом к лицу", создает фон отчуждения людей друг от друга, феномен отсутствия людей при их физическом соприкосновении. Эта городская особенность изоляции одиночек в толпе психологически весьма опасна как основа и для криминального поведения, поэтому в городских условиях требуется какой-то дополнительный социализирующий механизм, позволяющий цивилизованным образом разрешать ситуации массового поведения, скачивания людей в очередях без ожесточенного их отчуждения. Только социально-психологические особенности семьи позволяют сформировать у личности способности переключения с кода обезличенного взаимодействия на код личностного общения и, наоборот, без каких-либо отклонений от общепринятых норм. Однако раскол семейного авторитета, особенно резкий именно в городских семьях, лишенных постоянных контактов всей системы расширенного родства, усугубляет для подрастающих поколений тенденцию к девиантности поведения среди "чужих". Раскол семейного авторитета происходит также при разрушении семейного производства как арены совместной деятельности родителей и детей, как арены трудового воспитания и формирования семейных династий по профессиональной их ориентации. В семейном домопроизводстве никто не чувствует себя батраком, наемником, винтиком, а семейный авторитет родителей укрепляется благодаря их профессиональному мастерству, передаваемому в процессе обучения ученикам-детям. Вытягивание родителей в наемный труд вне семьи и дома, где-то на стороне, о чем дети имеют смутное представление, фактически прекращает наследование детьми родительского дела, прекращает семейную преемственность в экономико-производственном аспекте, т.е. в том самом, без которого воспитание детей в семье превращается в гигиенически-бытовое обслуживание. Отсутствие у семьи общесемейного дела в большей степени, чем отсутствие семейной собственности, лишает членов семьи чувства хозяина своей жизни, самоуважения и достоинства. "Совковость", о которой часто говорят, в большой мере сформирована тем иждивенчеством – потребительством, которое вырастает на почве наемничества, батрачества-холуйства и имитации вкалывания во несемейном производстве, т.е. не на себя, а на нечто отчужденное. Монополизация государством народного хозяйства ставит всех членов семей (в том числе и детей, сдаваемых в ясли, сады, школы, интернаты-лагеря во время "работы" родителей) в положение клиентов-просителей милостей у чиновников госучреждений. Это подчиненное положение семьи как просительницы остро ощущается детьми, чувствующими приниженность семейных авторитетов перед лицом "представителей" государства. Только родители, имеющие свободные профессии, занимающиеся творчеством в стенах дома (имеющие возможность не ходить "на работу" от звонка до звонка), способны передать по наследству свои профессиональные знания и навыки – только немногие в условиях капиталистического наемничества способны создавать семейные династии артистов, художников, писателей, музыкантов, ученых. Эти немногочисленные исключения подтверждают огромное значение совместного общесемейного дела родителей и детей как ведущего фактора полноценной социализации потомства и поддержания высокой планки семейного авторитета. Семейное воспитание, базирующееся на общесемейном производстве, без искусственных натяжек уравнивает в качестве семейных работников и учителей-родителей и учеников-детей. Никакая целевая организация воспитания не способна столь мягко и тонко снимать антагонизм взрослых – не взрослых, учеников – учителей, старших – младших. Напротив, семья наемников – родителей и детей, вынужденных прибегать к помощи специализированных учреждений, обостряет это различие полноценных взрослых и как бы недополноценных подростков, различие, обнаруживаемое в разных формах в дошкольных учреждениях, школах и вузах, и, разумеется, в самой семье. Есть еще один момент, связанный с разрушением семейного производства капиталистической индустриализацией – неизбежное удлинение периода социализации. Многие считают пролонгированную до 25 лет социализацию молодежи признаком прогресса, в связи с этим трудовое воспитание детей встречается в штыки, объявляется эксплуатацией детей. Здесь корни запретов труда несовершеннолетних даже вместе с родителями, поскольку труд изначально мыслится несемейным и является таковым. В результате родителям оставляется возможность проявить себя в качестве воспитателей не в серьезном деле, а во время отдыха, туризма, спорта или при выполнении домашне-бытовых обязанностей. Затягивание учебы и ученичества без настоящего труда ставит подростков и юношей в маргинальное положение инфантилов, недовзрослых, социально не признаваемых взрослыми людей – не говоря уж об отсутствии финансового подтверждения полноценности. Пролонгация социализации, отсрочка социального признания взрослости резко противостоит процессу акселерации (ускоренного развития физического и полового созревания). Между последним, воспринимаемым подростками как ратификация взрослости, и наступлением социальной зрелости и компетентности образуется период в 10-13 лет, когда подрастающие поколения в силу неадекватности социальной организации индустриальных обществ оказываются в состоянии уже не детей, переростков детскости и еще не людей, недорослей. Отсюда идет нагромождение острых социальных проблем материнства несовершеннолетних, сексуальной вседозволенности, отказов от новорожденных родителями-тинейджерами, групповой секс и насилия, делинквентность и т.д. Ранние браки как попытка приобретения статуса социализированной взрослости в период затянувшегося ученичества и, как следствие, – рост разводимости из-за социальной неготовности к родительским ролям – все это также следствие разрыва между социальной и физической зрелостью, удлинения социализационного периода в связи с развалом семейного авторитета по причине краха семейного производства.
И в самом деле, крупное индустриальное производство с ростом производительности труда и технологической эволюцией непрерывно ведет к моральному износу и старению прежних профессиональных навыков и умений. В этих условиях техническая переподготовка старших поколений и повышение квалификации опытных кадров становится менее эффективным делом, чем обучение молодежи, которой не надо переучиваться, которой не мешает старый опыт. Насыщение молодых людей самыми современными знаниями требует соответствующего обучения в рамках общего и профессионального образования. Подобное удлинение образовательно-профессиональной социализации и порождает отсрочку желанной взрослости и одновременно обостряет проблему отцов и детей не только в семье, но и вне ее. Молодежь, оказывающаяся более приспособленной к технологическим инновациям благодаря позже приобретенным знаниям, чем старшие поколения, фактически, приходя на производство, подрывает положение старших, чей опыт оказывается ненужным. Психологически это является основой неуважения к старшим и поэтому спонтанно, непродуманно осуществляемый процесс научно-технической перестройки производства, с одной стороны, затягивая социализацию молодежи, порождает массу молодежных проблем, а с другой стороны, создавая преимущества молодым в сравнении со старшими поколениями производственников, обостряет конфликт отцов и детей, ставя их в положение антагонистов-конкурентов на рынке труда. Во всяком случае процесс технологических нововведений осуществляется таким образом, что затрудняет социализацию молодежи во многих направлениях. Воспитательный аспект индустриальной революции, к сожалению, не принимается во внимание в связи с вышесказанным, и прежде всего, с недооценкой значения семейного производства. Индустриализация и вовлечение женщин в систему государственного производства ведут к еще одной разновидности дробления семейного авторитета. Занятость женщин-матерей вне дома объективно ставит миллионы матерей и отцов в положение конкурентов. Взамен взаимно дополняющих друг друга ролей матери и отца в системе семейного производства, взамен единства родительского авторитета и единства родительского влияния на детей и подростков, занятость женщин, понижающая уровень оплаты труда мужчин, привела к конкуренции мужей и жен на рынке труда. Подобная конфликтность не могла не сказаться и на семейных отношениях отцов и матерей, что, собственно говоря, и является причиной роста разводов. Но форма этого конфликта была перенесена с проблем несемейной занятости на проблемы распределения домашних обязанностей мужей и жен. В рамках нуклеарной семьи общий семейный авторитет был раздроблен на два родительских авторитета, находящихся в противостоянии. Более того, произошло снижение авторитета отца и усиление авторитета матери.
Заметим, что вовлечение женщин в производство происходило в условиях существования социокуль-турных норм разделения мужских и женских обязанностей. Крах семейного производства коснулся прежде всего мужчин, урбанизация закрепила исчезновение тех видов домашнего труда, которые выполнялись мужчинами. Однако за женщинами остались их прежние домашние роли, теснее всего связанные с социокультурной функцией материнства. Отсюда проистекает доминирование матери в домашнем хозяйстве и в семье, дополняемое большим времяпрепровождением матери дома в связи с льготами, предоставляемыми матерям государством по уходу за детьми. Эти льготы, компенсирующие занятость матери в профессиональном труде вне семьи и отчасти облегчающие двойную занятость женщин-матерей, породили своеобразную систему матриархата.
Речь идет о системе "мать – государство – ребенок", о системе "патернализма" государства, создающего некоторые преимущества матерям в системе наемного труда и исключающего отца из этой взаимосвязи с ребенком. Данный момент дополнительно осложняет противоречивость отцовского и материнского авторитета, ослабляя семейный авторитет в целом. Подобная система принуждения женщин к несемейной занятости на производстве и частичной компенсации ее рядом льгот по охране материнства, ведущая к доминированию женщин в семье и в ряде сфер профессиональной деятельности, иногда называется некоторыми учеными (Карлсон A. Семья и конституция // Семья в России. 1995) системой "матриархатного государства".
Перекос семейного авторитета в сторону роли матери обусловлен также перевесом женских поколений над мужскими в первое послевоенное десятилетие. Распространение матерей-одиночек и детей, имеющих прочерк в графе "отец", способствовало укреплению социального признания альтернативных семей с одним родителем, легитимности статуса матерей-одиночек. Таким образом, в течение нескольких десятилетий структура родительского авторитета, присущая расширенной семье, радикально трансформировалась, сузившись до семейного авторитета нуклеарной семьи, к тому же лишенного трудового сотрудничества родителей и детей и обремененного необходимостью длительной опеки в связи с затягиванием периода социализации; наконец, зауженный авторитет семьи оказался раздроблен на два противоречащих друг другу авторитета отца и матери с усилением последнего. Последствия этого перераспределения внутрисемейного авторитета для воспитания детей и юношества специально не исследовались, тем более что в социальной реальности они одновременно вызывались воздействиями со стороны несемейных социализирующих инстанций. Ослабление родительского авторитета в результате передачи детей на время работы родителей вне дома в детсады – школы – училища – вузы и т.п. целевые учреждения происходило в связи с несемейными влияниями воспитателей на формирование личности ребенка. В этой ситуации дети лишаются не просто непосредственных контактов с родителями большую часть дня, они лишаются социализирующего влияния родителей в совместной деятельности с ними, влияния, которое замещается воспитателями и группами сверстников. Все целевые воспитательные учреждения в советскую эпоху осуществляли с помощью "парт-проф-комсомол-пионерорганизаций" единую политическую социализацию, которая могла и не совпадать с политическими ориентациями родителей или с их религиозными воззрениями. В итоге дети лишь условно могли рассматриваться как продукты родительского воспитания, продления Я родителей в детях. В лучшем случае они оказывались физическими слепками с родителей без воспроизведения родительских линий поведения, семейной преемственности. Спад рождаемости связан с тупиковыми, неразрешимыми проблемами родителей – рожать детей ради деторождения, или ради того, чтобы их пичкали чем-то чуждым посторонние люди? Как выкручивались родители из этих антиномий репродуктивной мотивации, показали социолого-демографические исследования: социальные и экономические мотивы рождения детей обесценились и сошли на нет, а сугубо личные мотивы в связи с невозможностью сделать ребенка доподлинно своим редуцировались к "бэби-комплексу". Ведущим мотивом стало обзаведение малышом, маленьким, полностью зависимым от взрослых, искренне любящим родителей и послушным – в этом выразилось негативное отношение к последующим возрастным стадиям детей (отрочеству и юношеству) с их неподчинением старшим. В итоге – практически мало кто решается на трех и более детей в семье, вторым обзаводится лишь четверть наиболее чадолюбивых, ну а первенец появляется как дань вступлению в брак. Начиная с конца 60-х гг. ведущими в подрастающих поколениях становятся когорты единственных детей. Политизации воспитания служили средства массовой информации, устная пропаганда, занятия в политкружках и т.д. Декларативность подобным образом навязываемой "сознательности" не могла вести к участию в сложившейся социальной структуре, к такому взрослению молодежи, когда дети занимают места своих отцов, принимая их социальные функции и роли. Сегодня известно, что в начале 90-х гг. молодежь отвергла уготованную ей отцами и дедами систему, продемонстрировав отказ от стремления занять место старшего поколения, от социальной преемственности поколений. Конечно, причины этого многообразны, но здесь хочется сфокусировать внимание на конфликтности социализации новых поколений. Противоречие между декларируемыми ценностями и реалиями, известными всем из повседневности, не способствовали истинной интернализации декларируемых ценностей. Преобладала имитация принятия официальных норм, "сознательности", что затрудняло общечеловеческую проблему социализации личности – создания такого внутреннего самоконтроля, когда без внешнего принуждения человек ведет себя социально-компетентно, гибко маневрируя между рифами личного, группового и общественного.
Формирование личности коллективиста-альтруиста, когда общественное становится органической частью лично-эгоистичегкого интереса, оказалось невозможным на основе подчинения личностного общему. Но при этом большое значение имело ослабление семейного авторитета, семейного механизма созидания такого самоконтроля Я, когда учитываются общественные оценки индивидуальных действий. С другой стороны, разрушение семейной преемственности, согласованности ориентаций дедов – отцов – внуков прямо повлияло на крах социальной преемственности, советской модели социализации молодежи, не захотевшей идти по стопам старших поколений. Противоречивость и противоположность социализирующих авторитетов при пролонгации периода социализации и ослаблении семейной социализации потомства – вот фон эклектической, фрагментарной, дисфункциональной социализации. В этих условиях проблема полноценной социализации поколений, проблема органического замещения внешнего (со стороны общества) контроля внутренним самоконтролем может решаться путем отхода от общественного в сторону групповых подростковых и молодежных субкультур. Занятость родителей и детей вне дома, ведущая к дефициту эмоционального контакта между ними, толкает детей к поиску глубоко личных интимных отношений в неформальных группах сверстников, возникающих в рамках целевых формальных воспитательных учреждений и в территориальных объединениях по месту жительства ("уличных", "дворовых" группах). Разваливающийся и противоречивый семейный авторитет компенсируется при этом авторитетом группы равных и авторитетом ее лидера. Тоска по семейно-близким первичным отношениям гонит ребят к неформальным контактам, компенсирующим то, что утрачивает семья. Однако где-то к 7-му классу школы эти группировки приобретают самостоятельную ценность в глазах их участников, все более закрепляя их отчуждение от семьи.
Происходит переоценка референтных фигур, подростки прощаются с детством, с иллюзиями в отношении своих родителей, в дальнейшем эти субкультуры усиливают значимость непосредственных контактов в группе. Так закладываются основы формирования и девиантных подростковых клик. Неуверенность подростков, оторванных от семьи или вытолкнутых оттуда, перед ситуациями соперничества за лидерство среди ровесников сильнее притягивает их друг к другу по законам стаи – отсюда обязательность в соблюдении групповых принципов, нетерпимость к отклонениям от них, вовлеченность и самоидентификация с группой, тотальный конформизм, выражающийся, в частности, в нетерпимости к другим группам, во враждебности к ним.
В группах ровесников процветают буршество и дедовщина, некритическая и агрессивная приверженность групповым ценностям, снимающая проблему индивидуальной ответственности за групповые действия. Здесь истоки немотивированности поведения в группах, переадресовки самоконтроля на уровень группового Мы. Таким образом, функционирование подростковых и молодежных субкультур разного рода благодаря вовлеченности в неформальные группы сверстников ухудшает социализацию поколений, их вхождение в социальный контекст. Исследования социальных психологов у нас и за рубежом говорят о том, что группы сверстников, как правило, оказываются барьером на пути полноценной социализации, социально ответственного действия самоконтроля личности. Следует подчеркнуть, что возникая там, где теряются живые контакты между родителями и детьми, на основе дефицита первичности, личностно окрашенного общения, эти неформальные объединения не способны возместить то драгоценное качество семейной социализации, которое ведет к формированию личности, отзывчивой к нуждам общностей и общества в целом без какого-либо группового "этноцентризм".
Семейный механизм гармонизации своего и чужого, гибкости переключения кодов поведения на основе интернализации общезначимого незаменим, как показывают исследования неформальных групп на производстве, в армии, школе и др. Этот механизм семейной социализации не обнаруживается в целевых воспитательных заведениях. Вместе с тем опыт и результаты исследований показывают, что кризис семейного авторитета способствует возникновению антисоциализационных объединений, препятствующих становлению социальной совести, принятию моральных норм и ценностей. Усиление неформальных группировок молодежи сказалось в конце 80-х гг. на склонности ко всему латентному, антиофициальному и антиофициозному.

Дата добавления: 2015-03-31