Нам нужен новый Горбачев? 3 страница

Собственно, ситуация ясна как белый день. И выбор ясен. Проблема в том, чтоб его сделать.

* * *

То особое значение, которое придается нынешнему празднованию Победы, очевидным образом не определяется «полукруглостью» даты. Наверное, имеет значение, что ближайшая круглая дата будет уже в полном смысле исторической, поскольку реальных свидетелей, не говоря уже о живых победителях, можно будет пересчитать по пальцам. Победа уходит в историю. И сейчас определяется то, как она в этой истории останется, и останется ли вообще. И будет ли вообще у нас история. То есть речь не о празднике, не об участии в параде бывших наших союзников, не о плакатах со Сталиным, хотя и об этом тоже. Речь о нашей идентичности, о том, тот ли мы народ, который сотворил эту Победу. И, значит, способен сделать то же самое? Или совсем другой? Так нынешние греки могут чтить подвиг трехсот спартанцев, или монголы – канонизировать Чингисхана… Та атака на нашу Победу, на ее абсолютность и ее сакральность (при абсолютном же признании всей исторической правды, ее сопровождающей) – это атака на нашу идентичность. Или, что гораздо хуже, попытка застолбить смену идентичности.

То, что у нас называют «попыткой фальсификации истории» для многочисленных последышей нацистских коллаборационистов – это, по существу, их реванш, обозначающий одно: что, в конце концов, они выиграли ту войну. В чем их, кстати, наглядно убеждает просто вид современной политической карты. Для более серьезного заказчика это в первую очередь попытка навсегда исключить наш реванш, стереть генетический код, предполагающий в принципе такую возможность. Шизофренический по видимости и позорный по сути скандал вокруг плакатов со Сталиным – очень удачная картинка к мотивации либеральных генетиков. Независимо от их конкретной политической ориентации и общественного положения. Не о репрессиях речь идет и не о цене Победы. В конце концов, Сталин – это лучшее напоминание и о репрессиях, и об этой цене, которую может отрицать только параноик. Панический страх перед Сталиным – это страх Победы, способности к Победе любой ценой. Давайте уж до конца: если цена Победы чрезмерна и непосильна, может, и не надо было Победы? Бог бы с ней, с Победой? Логически допустимая конструкция. И опять же, могла ли в конкретных исторических условиях эта цена быть существенно меньше? Это могло бы быть так же вполне допустимым предметом содержательной дискуссии, если вынести за скобки истерику, эмоции, штампы и табу. Однако вынести их за скобки не удастся, потому что они и есть суть «дискуссии».

В конечном итоге мы приходим к тому же, о чем много раз говорено: для чего вообще нужно государство? Государство нужно для Победы и больше ни для чего (речь идет о настоящем государстве, а не о симулякре вроде Датского королевства или Латышской республики). Если вам не нужна Победа, то вам и такое государство ни к чему – цена чрезмерна. Причем чрезмерной будет любая цена. Смысл в том, что нам предложен тест на нашу способность к Победе. И если мы тест не пройдем, последствия будут соответствующие, можете не сомневаться.

Почему мы победили? Развернутые ответы на этот вопрос безразмерны, как и ответы на вопрос, почему мы не могли не победить. Не мы первые, не мы последние. Пытаясь объять необъятное, ограничимся тезисами.

1. Германия не могла выиграть войну на два фронта ни при каких обстоятельствах. Ни Германия, ни ее союзники не обладали ресурсами – и человеческими, и материальными – сколько‑нибудь сопоставимыми с ресурсами ее противников, не только всех вместе, но и каждого по отдельности.

2. Почему Гитлер, безусловно обладавший стратегическим мышлением и безусловно считавший войну на два фронта немецким кошмаром, сам, вроде как самостоятельно, на это пошел, напав на СССР? Как писал генерал Блюментрит, «приняв это роковое решение, Германия проиграла войну». Есть все основания полагать, что это решение диктовалось обстоятельствами непреодолимой силы. Директива «Барбаросса» была импровизацией, вынужденным ходом и отсюда – заведомой авантюрой.

3. Западные державы последовательно и неуклонно толкали Гитлера к столкновению с СССР, сдав ему Чехословакию (мощнейший промышленный ресурс довоенной Европы) и подставив Польшу. Без сдачи Польши фронтальное столкновение Германии и России было технически невозможно – за отсутствием общей границы.

4. Все действия Сталина, при всех тактических ошибках и просчетах, были абсолютно рациональной подготовкой к глобальному столкновению с Германией. Начиная от попыток создать систему коллективной безопасности в Европе и защитить Чехословакию и кончая пресловутым пактом Риббентропа – Молотова. Кстати, что бы ни говорили «критики» этого пакта, элементарный неангажированный взгляд на карту со знанием обстоятельств первых месяцев войны достаточен, чтобы понять, к каким последствиям могли привести эти обстоятельства, если бы военные операции Германии начались бы со «старой» границы.

5. События 1939–1940 годов ясно свидетельствуют о подготовке Гитлера в координации с Японией масштабной операции против британских позиций в Центральной Азии и Индии. Это была вполне рациональная попытка избежать «ресурсного проклятия» и в дальнейшем – войны на два фронта. «Британская нефть на Ближнем Востоке – более ценный приз, чем российская нефть на Каспии» – это адмирал Редер, сентябрь 1940 года. (Тем более обстоятельства и известные исторические документы показывают, что Гитлер не ставил своей целью полный разгром и уничтожение Британии. А в первую очередь – военное поражение и принуждение к союзу.) Вне этого контекста никак нельзя объяснить ни масштабные планы на продвижение Роммеля на Ближнем Востоке, ни немецкую военно‑политическую активность в Персии и Индии, ни фактическое принуждение Японии к подписанию Договора о ненападении с СССР. Что лишило Германию единственного шанса на успех в затяжном противостоянии с СССР.

6. В случае удачи этой операции обеспечивалась как минимум «нейтрализация» Британской империи и одновременно окружение СССР с юга соединенными силами Японии и Германии. Последующий за этим удар по СССР в «мягкое подбрюшье» лишал его стратегической глубины обороны, которая была и оставалась нашим основным материальным преимуществом.

7. Есть основания полагать, что Сталин понимал эту по сути единственно рациональную логику Гитлера и в своем планировании исходил именно из этого. Именно на этом основании он скептически относился к аналитической и разведывательной информации о подготовке Гитлером скорого нападения на СССР, расценивая это как целенаправленную британскую дезинформацию.

8. Англичанам, оказавшимся в этой ситуации на грани катастрофы, не оставалось никакого другого выхода, кроме как втянуть как можно быстрее СССР в войну с Германией. Британии оказалось гораздо легче убедить Гитлера в потенциальной угрозе удара со стороны Сталина в тот момент, когда немцы глубоко втянутся в операцию на Ближнем Востоке, чем убедить Сталина в скорой угрозе со стороны Гитлера. Это было тем более несложно, поскольку в большой степени соответствовало и здравому смыслу, и реальности. А также широким возможностям британской агентуры в высших эшелонах Третьего рейха.

9. Единственным шансом избежать затяжной войны на два фронта, войны на истощение ресурсов стал «блицкриг». Расчет на возможности самой эффективной в мире военной машины, расчет не столько на полный военный разгром СССР, сколько на развал советского государства. Которое, как известно, не развалилось. После срыва «блицкрига» никакой внятной стратегии Германия уже сформировать не смогла.

10. Неожиданное с точки зрения планов Сталина нападение Гитлера на СССР, по сути, спасло Британию от поражения. Оно же лишило Сталина шансов стать абсолютным победителем во Второй мировой войне. В настоящем смысле у Второй мировой войны был единственный победитель. И это, конечно, не Британия, многое сделавшая для этого, но потерявшая в итоге свою империю. Единоличным победителем стали Соединенные Штаты, превратившие антигитлеровскую коалицию в огромный рынок для своей промышленности и своих займов. В итоге войны Соединенные Штаты сосредоточили у себя такую долю мирового богатства, которую история человечества не знала никогда. Что, собственно, для американцев и есть самое важное. В итоге войны Советский Союз оказался лицом к лицу с единым фронтом всех развитых стран мира. Как заметил генерал Билл Одом, бывший начальник АНБ США, «в этих условиях Запад должен был бы играть предельно бездарно, чтобы дать Советам хоть какой либо шанс победить в холодной войне». Он и не дал.

Это все прелюдия, контекст. Советский Союз, как известно, добился и военного перелома, и огромного военно‑технического превосходства в ходе войны. Кстати, интересно, что Германия, поставившая на молниеносные победы, вообще первоначально отказывалась от военной мобилизации своей экономики. В том же 1941‑м военное производство в Германии возросло на 1% – меньше, чем производство предметов потребления. К тотальной мобилизации, в том числе и к экономической, немцы перешли тогда, когда было уже поздно – когда союзная авиация просто вбомбила германскую индустрию в землю. Но главный переломный момент войны – это 1941‑й с июля по декабрь. Советская армия и советская экономика понесли такие потери, при которых любая из остальных воюющих стран считала бы себя разгромленной. СССР не только отказался считать себя разгромленным – он не рассыпался и не пошел по швам. Война между государствами превратилась в народную войну, в которой поражение равносильно полному истреблению народа. В Гитлере воплотился враг рода человеческого. И эту священную войну организовал и возглавил сталинский режим. Смог возглавить и смог организовать. Еще ранее именно этот режим совершил исторически беспрецедентное чудо, подготовив материальные предпосылки для такой войны. 4 февраля 1931 года Сталин произнес речь: «Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, дибо нас сомнут». Эти десять лет советская экономика росла самыми высокими темпами, какие знала история. Какой ценой и какими средствами это было достигнуто, чрезвычайно важно. Цена эта – массированная экспроприация материальных ресурсов и массированное использование подневольного труда. И когда речь идет о нашей военной победе и в контексте бравурных реляций о выдающихся успехах советской экономики, вопрос цены имеет ключевое значение. И не для того, чтобы осудить и заклеймить, а для того, чтобы понять. В том числе и каким образом работает или не работает система, способная платить любую цену за результат. И ответить на вопрос: почему тогда страна не развалилась, а в 1991‑м рухнула от легкого дуновения? И что с этим делать дальше?

* * *

Образовательная политика является наиболее полным отражением системы длинных целей, если таковые в системе имеются. Образование нельзя устроить по‑быстрому, как Сколково или Олимпиаду. Тем более нельзя получить по‑быстрому сколько‑нибудь значимые результаты. Образовательная политика таким образом отражает стратегию развития. Или ее отсутствие. Тем не менее даже при отсутствии стратегии образование всегда является индикатором состояния общества. Образовательная система очень точно подстраивается под социальную систему в самом широком смысле практически вне зависимости от воли и сознания общества. Если образовательная система вступает в устойчивый диссонанс с социальными и политическими задачами, жертвой как правило оказываются социальные и политические задачи.

Забавно, что советская система образования, хотя советское общество принято считать конформистским и несвободным, была фундаментально направленна на формирование свободно мыслящих людей в количествах, не имеющих аналогов в истории. Собственно это количество и качество и стало главным фактором эрозии системы. Критически мыслящая по кухням советская интеллигенция научилась критически мыслить отнюдь не в императорских гимназиях и в зарубежных колледжах. Здесь стоит упомянуть статью Петра Турчина «Выстоять – исторический долг» в «Эксперте» №16‑17, где автор связывает чрезвычайную устойчивость советской системы времен войны и военной катастрофы 41‑го с действовавшим механизмом производства элит. По мысли автора, во отличие от дореволюционной системы перепроизводства «лишних людей», сталинская система, наладив машину по производству новых элит, скомпенсировала ее машиной по абсорбированию излишков этой элиты, что обеспечивало удивительную стабильность. У Сталина «лишних людей» не было. Нетрудно заметить, что в постсталинский период эти самые «элиты», достигшие полновластия, просто отключили эту абсорбирующую машинку, что и привело в конечном итоге к гибели системы по сравнительно пустяковым причинам.

Кстати, опытным путем можно предположить, что советская образовательная система пыталась обрести адекватное задачам общества состояние. Уровень гуманитарного образования даже на примере элитных московских школ деградировал настолько стремительно, что было трудно представить, какими способами эти школы ухитрялись скрыть от учеников самые элементарные представления, например, об отечественной истории. Однако процесс не успел достигнуть результата, и теперь дегенерация общедоступного образования приобретает уже системный и нормативный характер. Нет никаких сомнений, что представители нынешней элиты смогут дать своим детям соответствующее их представлениям элитное образование. Общедоступная машина производства действительно образованных людей, чем отличалось советское общество, неуклонно разрушается, как стихийно, так и целенаправленно. С точки зрения социальной устойчивости действующей системы эта политика не просто правильна, а совершенно безальтернативна.

Кстати, нельзя согласиться с тем, что образовательные системы образцовых государств западного мира, как лидирующих, так и второстепенных, преследуют какие‑то иные цели и достигают иных результатов. Исключением, может быть, являлся период 60–80 годов, когда американцы вынуждены были предпринимать сверхусилия в конкуренции с Советами. И нынешняя нормализация западного образования – еще один яркий пример как отсутствие советского конкурента способствует тотальному упрощению нынешней глобальной системы.

Так или иначе, глядя на нынешние образовательные новации, можно было бы спокойно подписать нашему обществу либо приговор – это кому как нравится – либо акт сдачи‑приемки под ключ новой системы, исключающей внутренние угрозы действующей социальной системе. Системе, которую можно было бы мягко охарактеризовать словом «примитивократия». Но для достижения результата необходимо все‑таки некоторое время, лет 10–15. Однако, какая незадача – времени этого скорее всего не будет. Общий кризис – не наш, не по нашей, а по «хозяйской» вине сложившийся – нам этого времени не даст. В складывающейся системе придется иметь дело с людьми несколько иного качества, которым эта система еще немного «жмет».

* * *

Настоящим открытием нового политического сезона, просыпающегося после летнего задымления, стал Химкинский лес. Трудно недооценить уровень стратегического вызова: «…если химкин лес окажется разделен дорогой, он станет непригодным для обитания крупных животных!» Не иначе как слонов… Эта слоновья проблема поднимается на уровень политически судьбоносный. Президент останавливает исполнение судебных решений практически всех имеющихся в стране инстанций. Та же непримиримая оппозиция празднует победу над кровавым режимом, призывая добить его в собственном логове, куда его загнали химкины слоны.

Это уровень российской политики. Просто страшно себе представить что бы с ней было, если бы судьбоносный химкин лес сгорел бы во время летних пожаров (а не такие горели)! Политики бы не стало вообще, поскольку делать ее было бы не из чего. Политический сезон не открылся бы вовсе.

Власть и общество контужены кризисом. Совершенно неожиданно выяснилось, что мы сами ничего не можем, от нас ничего практически не зависит, и, таким образом, ничего стратегически существенного, то есть политического, мы делать не должны, да, собственно, и незачем. С этого момента все усилия наши сводятся к тому, чтобы отслюнявить для себя достойное представительство на глобальном сходняке. Чтобы голосочек наш был слышен, а место различимо для фотографов. Зачем дергаться, когда все и так в порядке.

Не в порядке. Рынки уже начали свой медленный, скрипучий и потому неотвратимый разворот в сторону падения. И, кстати – Бог бы с ним, с кризисом, – себестоимость добычи сланцевой нефти (нефти, не газа!) в Техасе опустилась до 9 долларов за баррель. Это – чтобы было понятно – у саудитов 7, а у нас – под 20. «Все хорошо, прекрасная маркиза, и хорошо идут у нас дела…» Нет у нас никаких стратегических проблем. А пока у нас одна группа придурков борется за демократию, гей‑парад и свободу своего слова в телевизоре (жаль только никто не знает, что это за слово), а другая – обслуживает их антуражным пиаром, самое время выдувать политических слонов из химкинских мух.

* * *

Некий либеральный мыслитель сравнил дело Ходорковского с горьковской ссылкой Сахарова, заметив вполне резонно, что только после горбачевского звонка опальному академику, Запад поверил в реальные изменения в советской политике. Поводом, собственно, послужила резкая реакция Путина на соответствующий вопрос старого польского диссидента Адама Михника. Напомним, на Валдайском форуме – это такие регулярные посиделки российских лидеров с прикармливаемыми западными кремлинологами – Путин обратил внимание Михника на то, что у заместителя Ходорковского руки в крови и что Ходорковский не мог об этом не знать. Отметим, что замечание Путина отнюдь не иносказательное: речь, очевидно, идет о Леониде Невзлине, заочно осужденном в качестве соучастника и заказчика убийств по «делу Пичугина». И жесткий тон Путина, так удививший собеседников, свидетельствует скорее об искренности, нежели чем о циничном политическом расчете.

Не будем останавливаться на том, что сравнение Сахарова с Ходорковским несколько кощунственно. Сахаров, будучи великим путаником, тем не менее никого не убивал, не крал предприятий и не мухлевал с налогами. Однако что касается «сигнала» об изменении политики, тут аналогия вполне уместна. Если само освобождение Сахарова из идиотской ссылки можно только приветствовать, то, объективно оценивая последствия «сигнала», впору немножко задуматься. Так называемому Западу и его подголоскам, жадно ловившим эти «сигналы», не было дела ни до какого Сахарова, как нет дела до Ходорковского тем, кто заправляет нынешней монотонной кампанией за его освобождение. Им нужен «сигнал»! Именно поэтому этого сигнала не будет, пока российская власть сохраняет остатки здравого смысла и чувство самосохранения. К несчастью самого Ходорковского и его гораздо менее виноватых подельников он превратился в заложника ситуации. И в такого заложника его превратили в первую очередь его радетели. Сидящий Ходорковский – это гвоздик, на котором висит вся российская путинская государственность (а никакой другой государственности, кроме этой, кое‑как отстроенной на посткатастрофном пепелище, у нас нет). И если этот гвоздь вырвать, вся конструкция сорвется, и тогда… пошла гулять она по кочкам. И тогда, например, Ярославский форум, как раз удачно посвященный теме государственности, легко превращается в апрельский пленум ЦК КПСС, как помнится, откупоривший перестройку. Стаи перестройщиков уже слетелись и, каркая, кружат над несчастным Ярославлем. Им нужен только сигнал.

* * *

С некоторым опозданием позволю себе обратиться к теме совсем не главной. Потому что в силу определенных обстоятельств считаю это для себя принципиально важным. Речь идет о скандале вокруг рокера‑«протестанта» Юрия Шевчука, которого ретивые борцы с несогласными объявили мародером. Якобы он «во время посещения войск в Чечне в 1995 году» взял себе на память звездочки погибшего офицера. Тут уже само по себе замечательно: вот интересно, как себе эти «герои» представляют «посещение войск в Чечне»? Зимой 1995‑го?! Мы помним зиму 1995‑го, и помним, что делал Шевчук в Чечне. Юные борцы за дело партии не помнят, а мы помним. Шевчук – один из немногих, по пальцам считанных публичных людей в России, противостоял той дикой интеллигентской истерике, травле и помоям, которые лились на голову наших солдат в Первую чеченскую. И делал это там, где это надо было делать – среди наших солдат, в грязи, в крови, под пулями. Когда вся «культурная» Россия плевала им в спину (если бы только слюной), он для них пел там. Я лично знаю многих, кто его за это любит и будет любить всегда, что бы ни происходило потом.

Дело не в том, что Шевчук талантлив: гений и злодейство – вещи, как известно, вполне совместимые. Опять же, никто не смеет требовать от Шевчука восторгаться текущей российской политической жизнью. Обидно другое: сегодня Юрий Юлианович вызывает восторг и умиление именно той самой мрази, которая плевала в нашу армию в Чечне, отплевалась за Осетию и всегда готова плюнуть в дальнейшем. Тех самых, чьи «либеральные зады зас…ли наши флаги». Обидно то, как Юрий Юлианович увлекся этими восторгами, бесстрашно бросив в лицо кровавому диктатору Путину нелицеприятные вопросы, рискуя лишиться чая с печеньем. Декламируя по бумажке по‑английски пронзительные слова песни экологического протеста… Выглядит все это крайне глупо и странно. И обидно именно потому, что мы Шевчука любим. И помним, как он вел себя в Чечне. И будем за это помнить всегда, что бы он над собой ни учудил.

* * *

Начну вот с чего: тот факт, что в основу идеи российского павильона на ЭКСПО‑2010 был положен образ Незнайки в Солнечном городе, автора несколько смутил. Казалось бы, «Россия, великая наша держава», могла рассчитывать на несколько иной образ будущего, нежели компания Носовских веселых человечков. Опять‑таки, если склоняться к концепции критического реализма, тут больше подошел бы образ Незнайки на Луне. К слову сказать, отдельные элементы Луны в экспозиции российского павильона все‑таки содержатся. Но об этом позже.

Смущение автора, очевидно, объяснялось неправильным или устаревшим представлением о том, что собой представляют всемирные выставки ЭКСПО. Мы знаем, как выглядели экспозиции на рубеже XIX–XX веков, наполненные передовой машинерией. Знаменитая парижская выставка 1936 года, где советский павильон с рабочим и колхозницей в буквальном смысле слова противостоял нацистскому. Казалось бы, ЭКСПО – это демонстрация технологий будущего, этакая материализованная научная фантастика. Так вот, никаких таких технологий будущего на шанхайской ЭКСПО, собственно, и не было. Если не считать робота в японском павильоне, сносно играющего на скрипке. Зачем нужен робот, играющий на скрипке, понять невозможно. Если вам лень играть самим, есть приличная аудиотехника. И, естественно, на всех экспозициях особенно продвинутых стран лежит навязчивый и как правило доведенный до слюнявости налет экологичности. При этом образы и технические имитации животных, растений и природных пейзажей настолько хороши, что возникает сомнение в том, нужна ли вообще какая‑то неотлизанная живая природа, когда есть такая замечательная виртуальная.

На самом деле выяснилось, что все гораздо проще. У нынешней ЭКСПО совершенно другая задача – просто донести желаемый образ страны. И донести его именно до широких масс китайского населения. А массы действительно широкие. На сегодняшний день выставку посетило более 70 миллионов, и вы удивитесь, это в основном китайцы. Которые никогда не были за рубежом и вряд ли когда‑нибудь там будут. Иначе кто будет стоять пять часов в очереди в какой‑нибудь несчастный павильон. А стояли и по семь, и дольше. И, кстати, в наш павильон тоже.

В принципе интерес на выставке вызывают несколько павильонов. Самый популярный, как считается, и самый дорогой – павильон Саудовской Аравии. Это огромная «летающая тарелка», внутри которой движется круговая дорожка, а на стены экспонируются виды Аравии: приливы, пустыни, небоскребы, верблюды, и т. д. По сути, шикарный туристический рекламный ролик. Нездоровый интерес вызывает павильон Японии, наверное, вследствие той самой экологической избыточной слюнявости, пришедшейся по вкусу массовому китайскому обывателю. И, наконец, павильон Китая – огромная перевернутая красная пирамида. Основная идея – внушить китайским посетителям гордость за свою державу и огромным трудом достигнутое процветание. Ядро экспозиции – кинозал, где на громадном экране опять же демострируется агитационный ролик о великом пути Китайской Народной Республики. Содержание этого ролика более чем достойно внимания. Сначала это толпы в достаточной степени оборванных китайцев, стремящиеся куда‑то в едином порыве – нечто мощное в духе Довженко и Риффеншталь. Затем Китай на стройке, феерия индустриального строительства, затем это все плавно переходит в мелодраматические сцены разбора завалов во время недавнего землетрясения (см. «Спасти рядового китайца»), и дальше образ достигнутого индивидуального благосостояния всех и каждого (см. «Шанхай слезам не верит»). Более наглядного и обескураживающего образа выдыхающегося китайского рывка в будущее трудно было бы придумать, даже если бы кто‑то специально заказывал.

И наконец. Наш родной российский павильон в этом контексте выглядит чуть ли не лучше всех. То есть, по субъективному мнеию автора, просто лучше всех. Ядро его – огромное пространство, на потолке что‑то типа лунной поверхности, на которой разбросаны остатки советских космических достижений: Луноход, станция Мир, Спутник. Все это выкрашено в бледно серые тона и слабо освещено, чтобы не сильно бросаться в глаза. Все оставшееся пространство густо поросло огромными яркими цветами, бутафорскими пятиметровыми тыквами, клубниками, подсолнухами в человеческий рост и т. д. Между всем этим струится вода, плавают такие же бутафорские кувшинки. В этом диком огороде скрываются сказочные солнечногородские домики, где на экранчиках маленькие человечки лопочут по‑китайски что‑то, по всей видимости, инновационное… Американская тетка, вошедшая в павильон, выдохнула: «О‑ля‑ля!» и чуть ли не села на пятую точку. Впечатление действительно сильное. Можно только восхищаться фантазией и способностями авторов, которые сумели это сотворить. На пустом месте, когда никакой внятной идеи, никакого «мессаджа» страна послать никому не может. Если, конечно, не считать «мессаджом» картину разваленного космического величия, поросшего гигантской травой и овощами‑мутантами… Во всем этом есть что‑то очень доброе, простодушное, можно сказать, олигофреническое. Если все же попытаться расшифровать какое‑то, вольное или не вольное, содержание послания к посетителям российского павильона: «Мы хорошие, мы очень хорошие – только ногами не бейте!». Китайцам нравится.

* * *

На днях автор впервые почувствовал себя украинцем. Точнее сказать, «вукраинцем». Это глубокое впечатление от теледискуссии на тему, надо ли России вступать в НАТО, на российском государственном телеканале. Автору пришлось пять лет назад принять участие в подобной дискуссии в Киеве, в увлекательной программе Савика Шустера. Правда, в отличие от российского формата оппоненту НАТО дали на все про все минуты три. Пришлось напомнить украинской аудитории, что НАТО – это не клуб по интересам и не инвестиционное рейтинговое агентство, а военно‑политический блок. Товарищи вправе принимать решения относительно своей судьбы, но при этом они должны отдавать себе отчет, в кого они собираются стрелять. И что с ними будет после этого. В ответ свiдомая общественность загалдела на тему, что, мол, не надо нас тут пугать…

До сих пор тема возможного вступления в НАТО вбрасывалась малым калибром в отечественную политическую тусовку ограниченными силами пылких гитлерюргенсов. На канале «Россия» банальным либерально‑пораженческим аргументам Урнова вроде как вполне толково, по существу возражал Дмитрий Рогозин, российский представитель в НАТО. То есть дипломат. Понятно, что дипломатическая позиция существенно ограничивает рамки и содержание полемики. На самом деле больше всего ошеломил сам дискурс. Урнов с доступной ему степенью убедительности перечислял коммерческие, социально‑бытовые и общественно‑политические выгоды вступления в НАТО. Рогозин деловито и практично, опираясь на квалифицированное мнение экспертов, их парировал. На самом деле все это напоминает эдакую деловую политкорректную дискуссию Мальчиша‑Плохиша с Кибальчишем. Плохиш ярко и убедительно показывает, насколько выгоднее предать: вот – ящик печенья гарантирован, бочка варенья. А так всех все равно не за понюх замочат. На что Кибальчиш грамотно, опираясь на экспертов, поясняет, что ящик точно не дадут, максимум пачки две. А варенье вообще по этому случаю у них не положенно. И потому предавать, собственно, не так уж и выгодно. То есть что значит «предавать – не предавать»? Конечно, предать!!! Это ж ежу понятно: при всех раскладах гораздо лучше. Это только при нашем менталитете, как верно заметил товарищ Юргенс, далеко отстающем от среднеевропейского, кому‑то непонятно…

Поскольку прагматизм заявляется как главный критерий нашей внешней политики, то надо честно признать: вся эта дискуссия строго и корректно умещается в рамки этого критерия. До сих пор наша внешнеполитическая концепция исходила из абсолютности и неконъюнктурности нашего реального суверенитета. НАТО – это не просто военно‑политический блок с той или иной доктриной, практикой, видением противника и потенциальных угроз. НАТО – это институт послевоенной американской оккупации Европы и контроля над ней. Не Европа, заметьте, оккупирует США, а США Европу. Все члены НАТО делегируют свой суверенитет и гарантии собственной безопасности Соединенным Штатам, а отнюдь не наоборот. Соединенные Штаты никому, ни практически, ни юридически, не имеют право делегировать свой суверенитет. Ни в какой форме и доле. С этой точки зрения наша внешнеполитическая доктрина как доктрина реального суверенитета была аналогична американской. До сих пор была. Отказ от суверенитета в пользу другой страны и есть предательство Родины. А что ж еще?

На самом деле это вполне серьезно. В общественное сознание вбрасывается и легализуется дискурс о целесообразности предательства. Это ничего, что пока результат слабый – всего одну шестую зрителей аргументы в пользу предательства убеждают. Лиха беда начало. Общество должно привыкнуть, приблизиться к среднеевропейскому уровню сознания. Вот только вопрос: это сначала надо достичь среднеевропейского уровня, чтобы предать Родину, или, напротив, уже предав Родину, гораздо проще и легче достичь среднеевропейского уровня?

Дата добавления: 2015-03-29