Аристотеля, Ж.-Ж. Руссо, К. Маркса

Проблемы справедливости и равенства в политической философии.

Философские представлений о справедливости и равенства у Конфуция, Платона,

это древнейшие социальные идеи и идеалы человечества, они проходят сквозь всю его историю. Именно в борьбе за социальную справедливость и равенство находит свое наиболее яркое выражение общественная природа человека. Поскольку в общественной жизни, а соответственно, и в обществоведении проблемы справедливости и равенства неотделимы друг от друга, их часто смешивают, отождествляют, хотя в действительности каждое из этих понятий имеет свой особый смысл, свое содержание. Рассмотрим эту связь и это различие. Социальная справедливость (несправедливость) и социальное равенство (неравенство) – это объективные качества социальных форм связей членов общества, граждан. Сами социальные связи представляют собой совокупность всех отношений людей как общественных существ (т.е. отношений экономических, политических, идеологических, семейных, нравственных и др.), в которые они вступают, творя человеческую историю. Поэтому и социальная справедливость (несправедливость), и социальное равенство (неравенство) могут иметь место в самых различных сферах общественной жизни. По своему качеству в зависимости от того, в каком положении оказываются взаимодействующие стороны, – в равном (например, обе стороны сотрудничают, не эксплуатируя и не угнетая друг друга, обе одинаково причастны к власти и управлению, к общественной идеологии и материальным ценностям и т.д.) или неравном (одна сторона эксплуатируется и угнетается, а другая, наоборот, эксплуатирует и угнетает, одна властвует и управляет, другая лишена власти и является управляемой и т.д.), социальные связи и отношения воплощают отношения социального равенства или неравенства. Вместе с тем по своему качеству, но уже в зависимости от того, в каком отношении рассматриваемые социальные связи находятся к общественному прогрессу: либо способствуют ему (скажем, неравное отношение к средствам производства в условиях замены первичной формации вторичной или в обстановке социальноэкономического тупика, созданного уравниловкой казарменного псевдосоциализма и т.д.), либо тормозят его (например, равное отношение к средствам труда в древней общине при азиатском способе производства, соединение в нем промышленности и сельского хозяйства; эксплуатация на завершающих стадиях антагонистического общества, уравниловка при государственно-общественной собственности на средства производства), эти связи могут воплощать в себе социальную справедливость (или несправедливость). Очевидно, что и социальное равенство (неравенство), и социальная справедливость (несправедливость) – объективные свойства общественных связей, отношений. Тем не менее это разные объективные свойства указанных связей, ибо они отражают разнопорядковые качества общественных отношений: в первом случае выражен характер актуального общественного положения взаимодействующих индивидов, а во втором – отношение этого взаимодействия к истории, к общественному прогрессу, к развитию человечества. Поэтому далеко не всегда и не всякое социальное равенство (скажем, уравниловка при общественной собственности на средства производства) – историческое благо, совпадающее с социальной справедливостью, и, наоборот, отнюдь не всякий раз социальное равенство (скажем, связанное с распределением по труду в обществе с общественной собственностью) – историческое зло, тождественное социальной несправедливости. Как раз потому, что для большинства трудящихся, эксплуатируемых и угнетенных социальная несправедливость, как правило, выступала также и как весьма ощутимое, очевидное социальное неравенство, то требования социального равенства во многих случаях были не только гораздо более актуальными, чем что-либо другое, но и (и часто без должного основания) отождествлялись с требованием социальной справедливости, в результате чего укоренилось ошибочное убеждение о тождестве социального равенства и социальной справедливости. Подобному отождествлению способствовало и то, что на любом историческом этапе проблемы равенства и справедливости были тесно связаны хотя бы потому, что справедливость всякий раз оказывалась определенной мерой равенства и неравенства, т.е. выступала как такое сочетание равенства и неравенства, которое было общественно допустимым и достаточным для осуществления общественного прогресса на соответствующем этапе человеческой истории. В этом случае необходимая степень равенства как раз и была выражением справедливости. И все же их отождествление неверно. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к истории, она знает немало примеров, когда выдвигавшиеся требования социального равенства, уравнения имущественного и всего общественного положения индивидов, считавшиеся социально справедливыми, не могли быть реализованы как раз в силу того, что история еще не создала объективных предпосылок для осуществления подобного равенства как выражения справедливости, ибо сохранение классовых различий и неравенства все еще оставалось условием общественного прогресса, оставалось социально справедливым. Вся история человеческого общества, рассматриваемая под углом зрения реализации социальной справедливости и равенства, представляет собой постепенное формирование объективных и субъективных условий и предпосылок, делающих невозможным все расширяющееся осуществление социальной справедливости и равенства. Нет ничего удивительного в том, что в рамках разных исторических формаций и социальная справедливость, и социальное равенство не только реализовывались, но и трактовались по-разному: от первобытнообщинного равенства и воздающей (“око за око”, “зуб за зуб”) социальной справедливости до их высших форм в индустриальном и постиндустриальном обществе. Общий вывод здесь таков. До тех пор, пока общественный прогресс, имея антагонистический характер, протекает в рамках естественной необходимости, в рамках еще не полного удовлетворения естественных потребностей общественных индивидов, проблемы справедливости стоят и решаются как проблемы социальной справедливости, связанные с общественным положением индивидов, они не могут еще касаться общественного признания и учета естественного неравенства индивидов. Ведь на первых фазах общественного производства общество “молчаливо признает неравную индивидуальную одаренность, а, следовательно, и неравную работоспособность естественными привилегиями” (К. Маркс). Только когда общественный прогресс вырывается из рамок естественной необходимости и по мере продвижения к высшим фазам общественного производства развертывается уже в рамках “царства свободы”, он начинает протекать в границах исторической необходимости. Тогда проблемы справедливости основываются уже на учете и естественного неравенства индивидов, нацелены на то, чтобы устранять общественные последствия неравной индивидуальной одаренности, добиться положения, когда свободное развитие каждого становится условием свободного развития всех, когда возникает социально справедливое общество, “неравенство которого есть не что иное, как разноцветное преломление равенства” (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т.1, с.125). Социальная справедливость и равенство. Справедливость, о которой говорится в Декларации прав человека и гражданина, автоматически не равнозначна социальной справедливости. Некоторые идеи, развивавшиеся социальным католицизмом и марксизмом в рамках соответствующих теорий, разоблачавших нищету трудящихся в XIX в., были в определенном смысле, правда временно, признаны господствующей идеологией “позднего капитализма ” после Второй мировой войны. Кейнс с блеском охарактеризовал эту революцию идей, порожденную страхом перед общей революцией: под страхом исчезновения капитализм должен социализироваться. Но лишь война и особенно “ холодная война ” привели к тому, что идеи государства всеобщего благоденствия начали проскальзывать в правительственной экономической политике. Доклад Бевериджа, представленный британскому правительству в 1942 г., ставил в один ряд с другими правами (которые правительство должно было обеспечить) право на социальное обеспечение, гарантированный минимальный доход и занятость. Автор кардинально изменил привычную формулу либеральной мысли: “Полная занятость обеспечивает процветание, а не наоборот”. Отныне темы, ранее интересовавшие рабочий реформизм, нашли новых сторонников на сей раз на государственном уровне. По мнению Джона Роулза (1958), справедливость подразумевает существование подлежащего перераспределению “неуравненного излишка”. Однако в конце 60-х гг. социальные условия роста резко изменились: тейлоризм и фордизм достигли своего предела. Снижение производительности труда сначала повлекло за собой инфляцию, а потом кризис. Кризис узаконения (Ю. Хабермас)? Кризис “монополистического способа регулирования”, который включил социальные преимущества в сами механизмы роста, частично освободившись от влияния колебаний рынка (“школа регулирования”)? Многие критики капитализма, указывая на противоречия, характерные для послевоенного роста, видели в развитии государственного сектора своего рода “костыли” системы. Механизмы государства-провидения узаконивали и сковывали основные виды социального неравенства (см., например, Джеймс ОКоннор, Ле Пор, Мандель, Бурдье и Пассерон; в качестве противника такой точки зрения упомянем Будона). Новая длительная депрессия капиталистической экономики привела к пересмотру идей и даже истории: левые силы Запада, в особенности Старого Света с его сильными рабочими традициями, выступили против ликвидации государственного сектора и коллективных соглашений, разоблачая “двухскоростное” либеральное общество (одна скорость – для богатых и тех, кто имеет работу и надлежащую квалификацию, другая – для всех остальных). Парадокс заключается в том, что в это же время реформистские речи, восхваляющие достоинства рынка, индивидуальный подход к заработной плате на основе конкуренции и передачи в частный сектор сферы услуг, раздались и на Востоке. Одновременность кризиса государства всеобщего благоденствия и системы государственного планирования дала либеральной мысли преимущество (особенно в первой половине 80-х гг.), так как казалось, что она способна дать рецепт борьбы с одним и тем же злом: только “невидимая рука” рынка может победить бюрократизм. И именно ради рынка социальные преимущества роста были объявлены неэффективными. Традиционная либеральная проблематика дополнилась критикой государственного управления и стоящих за ним бюрократов. Североамериканские теории “прав собственности” и “общественного выбора” (А.Бьюкенен, Р.Теллисон, вслед за ними Лепаж) разоблачили “политические сделки” под предлогом псевдоглавенства интересов государства и доказывали правильность политики реприватизации. В этих условиях появились различные точки зрения, авторы которых стремились примирить самоуправленческие настроения с либеральной критикой товарной политики государства-провидения. Коллективные ценности уступили место психологии “победителя”, идеализации “малых работ” и индивидуальных или семейных решений. Правда, политики либерального рынка не могут объяснить отсутствие механизмов выхода из кризиса, усиление неравенства, наличие только в странах ОЭСР в 1988 г. каких-то 30 млн. безработных (несмотря на восстановление прибылей). Отныне вопрос встает в новых исторических условиях, для которых характерен кризис всех “моделей”.

Неоднократно обращались к проблеме справедливости и такие мыслители, как Г. Спенсер, Дж. Локк. В философии Древнего Востока и Древней Греции справедливость рассматривалась как внутренний принцип существования природы, как физический, космический порядок, отразившейся в социальном порядке.Начиная от Аристотеля принято выделять справедливость уравнивающую и распределительную.

Первый вид справедливости — уравнивающая — относится к отношениям равноправных людей по поводу предметов («равным — за равное»). Она относится не непосредственно к людям, а к их действиям, и требует равенства (эквивалентности) труда и оплаты, ценности вещи и его цены, вреда и его возмещения. Отношения уравнительной справедливости требуют участия, по меньшей мере, двух лиц.

Второй вид справедливости — распределительная — требует пропорциональности в отношении к людям согласно тому или иному критерию («равное — равным, неравное — неравным», «каждому свое»). Отношения распределительной справедливости требуют участия по меньшей мере трех людей, каждый из которых действует для достижения одной цели в рамках организованного сообщества. Один из этих людей, распределяющий, является «начальником».

Уравнивающая справедливость является специфическим принципом частного права, тогда как распределительная — принципом публичного права, являющегося совокупностью правил государства как организации.Требования уравнивающей и распределительной справедливости являются формальными, не определяя, кого следует считать равным или отличающимся, и не указывая на то, какие правила к кому применять.

У Конфуция находим отождествление «лучшего», «мэй» с «жэнь», «человеколюбием», при грустном комментарии о тех, кто живет ради жэнь: «Если такие люди и есть, я их не видел» (но для «добра» как такового остается иероглиф «шань», с аллюзиями на сытость; или отсылающий к родовым ценностям знак «фу», с гл. элементом «алтарь предков»). Формы и оттенки легалистского или «законнического» принципа весьма разнообразны (но напр., проявления свободы будут еще многообразнее: по-видимому, с переходом на более высокую ступень ценностной иерархии разнообразие модусов доминирующего принципа увеличивается).

Дата добавления: 2015-04-24