Введение. Вызов науке

Порядок из хаоса

И. ПРИГОЖИН, И. СТЕНГЕРС

Відскановано: И. Пригожин, И. Стенгерс. Порядок из хаоса. – М.: Прогресс, 1986, с. 34-35, 65-66, 386

ПРЕДИСЛОВИЕ К АНГЛИЙСКОМУ ИЗДАНИЮ НОВЫЙ ДИАЛОГ ЧЕЛОВЕКА С ПРИРОДОЙ

…Ясно, что, помимо детерминированных процессов, не­которые фундаментальные явления, такие, например, как биологическая эволюция или эволюция человеческих культур, должны содержать некий вероятностный эле­мент. Даже ученый, глубоко убежденный в правильно­сти детерминистических описаний, вряд ли осмелится ут­верждать, что в момент Большого взрыва, т. е. возник­новения известной нам Вселенной, дата выхода в свет нашей книги была начертана на скрижалях законов природы. Классическая физика рассматривала фундамен­тальные процессы как детерминированные и обратимые. Процессы, связанные со случайностью или необра­тимостью, считались досадными исключениями из общего правила. Ныне мы видим, сколь важную роль играют повсюду необратимые процессы и флуктуа­ции.

…Мы считаем, что находимся на пути к новому синтезу, новой концепции природы. Возможно, когда-нибудь нам удастся слить воедино западную традицию, придаю­щую первостепенное значение экспериментированию и количественным формулировкам, и такую традицию, как китайская, с ее представлениями о спонтанно изменяющемся самоорганизующемся мире. В начале введения мы привели слова Жака Моно об одиночестве человека во Вселенной. Вывод, к которому он приходит, гласит:

«Древний союз [человека и природы] разрушен. Чело­век наконец сознает свое одиночество в равнодуш­ной бескрайности Вселенной, из которой он возник по воле случая».

Моно, по-видимому, прав. Древний союз разрушен до основания. Но мы усматриваем свое предназначение не в том, чтобы оплакивать былое, а в том, чтобы в не­обычайном разнообразии современных естественных наук попытаться найти путеводную нить, ведущую к ка­кой-то единой картине мира. Каждый великий период в истории естествознания приводит к своей модели при­роды. Для классической науки такой моделью были ча­сы, для XIX в. — периода промышленной революции — паровой двигатель. Что станет символом для нас? Наш идеал, по-видимому, наиболее полно выражает скульпту­ра — от искусства Древней Индии или Центральной Америки доколумбовой эпохи до современного искусства. В некоторых наиболее совершенных образцах скульпту­ры, например в фигуре пляшущего Шивы или в миниа­тюрных моделях храмов Герреро, отчетливо ощутим поиск трудноуловимого перехода от покоя к движению, от времени остановившегося к времени текущему. Мы убеждены в том, что именно эта конфронтация определяет неповторимое своеобразие нашего времени.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ОТ БЫТИЯ К СТАНОВЛЕНИЮ. ЗАКЛЮЧЕНИЕ. 10. Обновление природы

…Идеи, которым мы уделили в книге достаточно много внимания, — идеи о нестабильности флуктуации — начи­нают проникать в социальные науки. Ныне мы знаем, что человеческое общество представляет собой необы­чайно сложную систему, способную претерпевать огром­ное число бифуркаций, что подтверждается множеством культур, сложившихся на протяжении сравнительно ко­роткого периода в истории человечества. Мы знаем, что столь сложные системы обладают высокой чувствитель­ностью по отношению к флуктуациям. Это вселяет в нас одновременно и надежду, и тревогу: надежду на то, что даже малые флуктуации могут усиливаться и из­менять всю их структуру (это означает, в частности, что индивидуальная активность вовсе не обречена на бес­смысленность); тревогу — потому, что наш мир, по-ви­димому, навсегда лишился гарантий стабильных, не­преходящих законов. Мы живем в опасном и неопреде­ленном мире, внушающем не чувство слепой уверенно­сти, а лишь то же чувство умеренной надежды, которое некоторые талмудические тексты приписывают богу Книги Бытия:

«Двадцать шесть попыток предшествовали сотворе­нию мира, и все они окончились неудачей. Мир человека возник из хаоса обломков, оставшихся от прежних попы­ток. Он слишком хрупок и рискует снова обратиться в ничто. «Будем надеяться, что на этот раз получи­лось»,— воскликнул бог, сотворив мир, и эта надежда сопутствовала всей последующей истории мира и человечества, подчеркивая с самого начала этой истории, что та отмечена печатью неустранимой неопределенности».

Читанка для Філософії-1

Тема IV

Еразм РОТТЕРДАМСКИЙ

Відскановано: Эразм Роттердамский. Оружие христи­анского воина // Мир философии. Ч. 2. – М.: Политиздат, 1991., с. 12-14

...Человек — это некое странное животное, состоящее из двух или трех чрезвычайно разных частей: из души (anima) — как бы некоего божества (numen) и тела — вроде бессловесной скотины. В отношении тела мы настолько не превосходим животных другого рода, что по всем своим данным находимся гораздо ниже них. Что касается души, то мы настолько способны воспринять божествен­ное, что сами могли бы пролететь мимо ангелов- и соединиться с Бо­гом. Если бы не было тебе дано тело, ты был бы божеством, если бы не был в тебя вложен ум (mens), ты был бы скотом. Эти две столь отличающиеся друг от друга природы высший творец объединил в столь счастливом согласии, а змей, враг мира, снова разделил не­счастным разногласием, что они и разлученные не могут жить без величайшего мучения и быть вместе не могут без постоянной вой­ны; ясно, что и те и другое, как говорится, держит волка за уши; к тому и к другому подходит милейший стишок:

Так не в силах я жить ни с тобой, ни в разлуке с тобою.

В этом неясном раздоре враждует друг с другом, будто разное, то, что едино. Ведь тело, так как оно видимо, наслаждается вещами видимыми; так как оно смертно, то идет во след преходящему, так как оно тяжелое — падает вниз. Напротив, душа (anima), па­мятуя об эфирном своем происхождении, изо всех сил стремится вверх и борется с земным своим бременем, презирает то, что види­мо, так как она знает, что это тленно; она ищет того, что истинно и вечно. Бессмертная, она любит бессмертное, небесная — небесное, подобное пленяется подобным, если только не утонет в грязи тела и не утратит своего врожденного благородства из-за соприкоснове­ния с ним. И это разногласие посеял не мифический Прометей, под­мешав к нашему духу (mens) также частичку, взятую от животно­го; его не было в первоначальном виде, однако грех исказил соз­данное хорошо, сделав его плохим, внеся в доброе согласие яд раз­дора. Ведь прежде и дух (mens) без труда повелевал телу, и тело охотно и радостно повиновалось душе (animus); ныне, напротив, извратив порядок вещей, телесные страсти стремятся повелевать разумом (ratio) и он вынужден подчиняться решению тела.

Поэтому не глупо было бы сопоставить грудь человека с неким мятежным государством, которое, так как оно состоит из разного рода людей, по причине разногласия в их устремлениях должно раздираться из-за частых переворотов и восстаний, если полнота власти не находится у одного человека и он правит не иначе как на благо государства. Поэтому необходимо, чтобы больше силы было у того, кто больше понимает, а кто меньше понимает, тот пусть по­винуется. Ведь нет ничего неразумнее низкого простого люда; он обязан подчиняться должностным лицам, а сам не иметь никаких должностей. На советах следует слушать благородных или стар­ших по возрасту, и так, чтобы решающим было суждение одного царя, которому иногда надо напоминать, принуждать же его и предписывать ему нельзя. С другой стороны, сам царь никому не подвластен, кроме закона; закон отвечает идее нравственности (honestas). Если же роли переменятся и. непокорный народ, эти буйные отбросы общества, потребует повелевать старшими по воз­расту или если первые люди в государстве станут пренебрегать властью царя, то в нашем обществе возникнет опаснейший бунт и без указаний Божьих все готово будет окончательно по­гибнуть.

В человеке обязанности царя осуществляет разум. Благородны­ми можешь считать некоторые страсти, хотя они и плотские, однако не слишком грубые; это врожденное почитание родителей, любовь к братьям, расположение к друзьям, милосердие к падшим, боязнь дурной славы, желание уважения и тому подобное. С другой сторо­ны, последними отбросами простого люда считай те движения ду­ши, которые весьма сильно расходятся с установлениями разума и низводят до низости скотского состояния. Это — похоть, роскошь, зависть и подобные им хвори души, которых, вроде грязных рабов и бесчестных колодников, надо всех принуждать к одному: чтобы, если могут, выполняли дело и урок, заданный господином, или, по крайней мере, не причиняли явного вреда. Понимая все это боже­ственным вдохновением, Платон в «Тимее» написал, что сыновья богов по своему подобию создали в людях двоякий род души: од­ну — божественную и бессмертную, другую — как бы смертную и подверженную разным страстям. Первая из них — удовольствие (voluptas) —приманка зла (как он говорит), затем страдание (dolor), отпугивание и помеха для добра, потом болезнь и дерзость неразумных советчиков. К ним он добавляет и неумолимый гнев, а кроме того, льстивую надежду, которая бросается на все с безрассудной любовью. Приблизительно таковы слова Платона. Он, ко­нечно, знал, что счастье жизни состоит в господстве над такого ро­да страстями. В том же сочинении он пишет, что те, которые одоле­ли их, будут жить праведно, а неправедно те, которые были ими побеждены. И божественной душе, т. е. разуму (ratio), как царю, определил он место в голове, словно в крепости нашего государст­ва; ясно, что это — самая верхняя часть тела, она ближе всего к небу, наименее грубая, потому что состоит только из тонкой кости и не отягощена ни жилами, ни плотью, а изнутри и снаружи очень хорошо укреплена чувствами, дабы из-за них — как вестников — не возник в государстве ни один бунт, о котором он сразу не узнал бы. И части смертной души — это значит страсти, которые для че­ловека либо смертоносны, либо докучливы,— он от нее отделил. Ибо между затылком и диафрагмой он поместил часть души, имею­щую отношение к отваге и гневу — страстям, конечно, мятежным, которые следует сдерживать, однако они не слишком грубы; поэто­му он отделил их от высших и низших небольшим промежутком для того, чтобы из-за чрезмерно тесного соседства они не смущали досуг царя и, испорченные близостью с низкой чернью, не состави­ли против него заговора. С другой стороны, силу вожделения, кото­рая устремляется к еде и питью, которая толкает нас к Венере, он отправил под предсердие, подальше от царских покоев — в печень и в кишечник, чтобы она обитала там в загоне, словно какое-нибудь дикое, неукротимое животное, потому что она обычно пробуждает особенно сильные волнения и весьма мало слушается приказов властителя. Самая низкая ее скотская и строптивая сторона или же тот участок тела, которого надлежит стыдиться, над которым она прежде всего одерживает верх, может быть предостережением то­го, что она при тщетных призывах царя с помощью непристойных порывов подготавливает мятеж. Нет сомнения в том, что ты ви­дишь, как человек — сверху создание божественное — здесь пол­ностью становится скотиной. И тот божественный советник, сидя в высокой крепости, помнит о своем происхождении и не думает ни о чем грязном, ни о чем низменном. У него скипетр из слоновой ко­сти — знак того, что он управляет исключительно только справед­ливо; Гомер писал, что на этой вершине сидит орел, который взле­тая к небу, орлиным взглядом взирает на то, что находится на зем­ле. Увенчан он золотой короной. Потому что в тайных книгах зо­лото обыкновенно обозначает мудрость, а круг совершенен и ни от чего не зависим. Ведь это достоинства, присущие царям; во-пер­вых, чтобы они были мудрыми и ни в чем не погрешали, затем что­бы они хотели лишь того, что справедливо, дабы они не сделали че­го-нибудь плохо и по ошибке, вопреки решению духа (animus). То­го, кто лишен одного из этих свойств, считай не царем, а разбой­ником.

Эразм Роттердамский. Оружие христи­анского воина//Философские произве­дения. М., 1987. С. 111—114

Дата добавления: 2015-05-22