Предательство 3 страница

– Чем вы обычно занимались вместе?

Вопрос психолога вернул его в настоящее. Он повернулся к ней:

– Чем угодно.

– Можете привести примеры?

Они начали вместе есть. Он возвращался с работы к обеду, она работала дома, и со временем это превратилось в привычку. Один день у нее, следующий у него. За много лет она стала первой, кого он впустил в квартиру, преодолев раздражение, которое вызывал остающийся кавардак. Она смеялась над его систематическим порядком, утверждала, что ее угнетают все эти прямые углы, и в конце концов уговорила его сделать перестановку. Она даже принесла из мастерской большую картину маслом, которую они вместе повесили на стену. Это произошло как раз после того вечера, когда он понял, как сильно он ее любит. Несмотря на то что в его жизни царила полная путаница, навязчивых приступов он не боялся. Сама того не осознавая, она одним лишь фактом своего существования умудрилась нейтрализовать все, что угрожало ему.

Ночью он подошел обнаженным к этой картине и провел пальцем по следам кисти. Шершавое полотно пробудило желание, сильное до боли, но он не хотел освобождаться от него, хотел сохранить и отдать ей, когда она будет готова.

– У вас было много друзей?

Он снова отвернулся к окну и засунул руку в карман. Воспоминания вызывали в нем тоску по жизни. Кожей ощущаемый голод. Он сойдет с ума, если она сейчас к нему не прикоснется.

– Не особенно.

– А родственники?

– Ее родители погибли в автокатастрофе, когда ей было четырнадцать. Но она, знаете, из тех, кто никогда не пропадет, у нее с детства закалка. Она сильная и упорная.

– У нее есть братья или сестры?

– Брат, но он живет в Австралии.

– А у вас?

Повернув голову, он посмотрел на нее:

– Что у меня?

– Что с вашими родителями?

– А что с ними?

– Я не знаю. Расскажите.

– Мы не поддерживаем отношений. Я перебрался в Стокгольм, когда мне исполнилось восемнадцать, мне хотелось уехать.

– Уехать откуда?

– Я жил в паре миль от Евле.

– Да, но большинство людей сохраняют контакты с родными, даже если переезжают в другое место.

– Да что вы говорите.

Восемь слов сказала ему мать после того, как предательство открылось. Восемь слов. В тот день ему исполнилось восемнадцать, он завтракал на кухне после того, как разнес утренние газеты. Три месяца он делал все возможное, чтобы она его простила, но ей было все равно. Отец переехал в однокомнатную квартиру в Евле, чтобы скрыться там от стыда, который вызывало ее безграничное горе и разочарование. Взял одежду и одну кровать из спальни – и исчез.

В проеме кухонной двери внезапно возникла мама. На ней был розовый халат, он знал, как хорошо этот халат пахнет, это был мамин запах. И его захлестнула радость, он подумал, что, может быть, может быть, сейчас она готова простить его. Ведь сегодня его день рождения, и она вышла на кухню.

Она произнесла восемь слов.

Отныне я не хочу, чтобы ты тут жил.

Ивонн Пальмгрен снова поменяла позу на стуле. Из папки выскользнула пара листов, она поймала их до того, как они упали на пол.

Опустив взгляд, он снова присел на кровать Анны.

– Почему вы не поддерживаете контакты с родителями?

– Потому что не хочу.

– Вы никогда не скучаете по ним?

– Нет.

Прокашлявшись, она захлопнула лежавшую на ее коленях папку.

– Думаю, пока мы на этом остановимся, но мне бы хотелось продолжить разговор уже после обеда.

Он пожал плечами. Его злило то, что он вынужден поступать так, как хотят они. И что он не может послать их всех к черту.

– Давайте в два!

Она поднялась, подошла к кровати Анны, посмотрела сначала на нее, потом на него, а после этого направилась к двери.

– Увидимся позже. Всего доброго.

Он не ответил.

Когда за ней закрылись дверь, он взял руку Анны, зажал ее между своих ног и закрыл глаза.

* * *

Никогда в жизни она не чувствовали себя такой одинокой.

Он спал на диване. Забрал свое одеяло, подушку и, не сказав ни слова, оставил ее наедине со всеми вопросами, которые она так и не решилась задать. Его последние слова за столом лишили ее дара речи.

Отчаяние, точно судорогой сдавившее нутро.

Почему он так сердит? Откуда эта злость? Чем она заслужила подобное отношение?

Одна в двуспальной кровати, она жалела, что отвезла Акселя к родителям. Все, что угодно, только бы он оказался рядом, чтобы можно было услышать его дыхание, протянуть руку и почувствовать тепло его пижамы.

В четыре часа она не выдержала. С покрасневшим лицом и опухшими глазами она надела халат и пошла к нему. Еще не рассвело, и в слабом лунном свете она разглядела, что он лежит на спине, положив руки под голову. Колени слегка согнуты, слишком короткий диван не позволяет вытянуть ноги. Интересно, почему он не лег в детской. У Акселя, конечно, подростковая кровать, но все же удобнее, чем диван.

Она присела на край кресла.

– Ты спишь?

Он не ответил.

Она закуталась в халат, ее бил озноб. Пора снова замазать стекла в частом оконном переплете. Какой смысл включать батареи, если все тепло уходит сквозь щели? На это уйдет уйма времени, в каждом окне по восемь стекол. Хорошо бы нанять кого‑нибудь, чтобы не тратить на это долгожданный отпуск. Хотя, может, теперь уже все равно.

Она сглотнула.

– Хенрик?

Ни звука.

– Хенрик, пожалуйста, давай поговорим. Ты не мог бы просто объяснить мне, что происходит.

Ни шороха.

– Ты не можешь хотя бы объяснить мне, почему ты так сердишься? Что я такого сделала?

Перевернувшись на бок, он натянул на себя одеяло. По ее голосу он мог догадаться, что ей грустно, ей действительно было грустно, но, даже почувствовав это, он предпочел не отвечать. Словно она ни о чем не спрашивала. Он убивал ее своим молчанием. Откинувшись назад, она прикрыла глаза, пытаясь заглушить отчаяние, которое разрывало ей горло и рвалось наружу. Загнанный зверь с обостренными боевыми инстинктами, который не понимает, где враг. Она просидела так довольно долго, но потом ноги сами переместили ее назад, в супружескую спальню.

Когда она наконец улеглась, он вышел в туалет.

Оставил ее одну.

На часах было пять, когда она уснула. В семь ее разбудил хлопок входной двери. Спросонок подумалось, что он поехал за Акселем, чтобы отвезти его в сад.

Лежа в кровати и не в силах пошевелиться, она следила за секундной стрелкой на наручных часах. С каждым новым прыжком стрелка все дальше уводила ее от здравого смысла. Как же ей со всем этим разобраться?

От внезапного телефонного звонка у нее перехватило дыхание. Она ответила только потому, что это мог быть он:

– Эва.

– Привет, это я.

– А, здравствуй, мама.

Она снова легла.

– Ну как вы вчера?

– Спасибо, хорошо. А как Аксель?

– Все в порядке, но в половине второго он проснулся и загрустил. Он очень хотел позвонить, хотя мы говорили, что уже поздно. Мы пробовали звонить вам на мобильные, но вы их отключили, а домашний был все время занят. Вы хорошо провели время?

Домашний телефон был все время занят?

– Да, очень.

Кому он мог звонить так поздно? Никаких звонков не было. И при переадресации она бы все равно услышала сигнал.

– Мы с папой хотели позвать вас в воскресенье на ужин. У меня лосятина лежит еще с осени, все хочу что‑нибудь из нее сделать. Я забыла спросить у Хенрика, но за календарем все равно ведь следишь ты. Хенрик, кстати, стал таким стройным. Похудел килограмма на два, да?

Она снова села. Внезапно стало трудно дышать.

– Алло.

– Да.

– Ты здесь?

– Да.

– Так как насчет ужина в воскресенье?

Ужина? В воскресенье?

– Кажется, мы не сможем. Мама, слушай, мне уже пора бежать, я уже в дверях, давай потом созвонимся.

Она нажала на рычаг указательным пальцем и осталась сидеть, держа в руке онемевшую трубку. Как же она могла быть такой слепой. Такой до глупости доверчивой? Точно в магнитном пазле, все фрагменты вдруг сами встали на свои места. Поздние встречи. Конференция на Аландских островах с каким‑то неизвестным ей заказчиком. Телефонные разговоры, обрывающиеся с ее появлением.

Она встала с кровати, надела халат и вышла в гостиную. Что‑то должно быть. Бумажка, письмо, номер телефона.

Она начала с ящиков письменного стола. Методично обыскивала ящик за ящиком с обеих сторон, одна половина мозга захвачена целью, вторая – страхом, что сейчас обнаружатся доказательства того, что ей и так уже известно.

Никогда бы она не поверила, что окажется в такой ситуации. Никогда.

Она ничего не нашла. Сплошные подтверждения семейного благополучия. Страховки, паспорта, счета, справки о детских прививках, ключи от банковской ячейки. Она продолжила поиски на книжных полках. Где? Где он может спрятать то, что она ни за что не найдет? Есть в этом доме место, куда она никогда не заглядывает? Где он может быть спокойным за свою тайну?

Внезапно раздался звук открываемой двери.

Как вор, застигнутый врасплох, она спешно вернулась в спальню. Надо подумать. Кто она? Кто та женщина, которая увела от нее мужа? Разрушила ее жизнь? Тревога пульсировала во всем теле.

Она вышла из спальни ровно в тот момент, когда на лестнице раздались его шаги.

Встретившись взглядами, они остановились в двух шагах друг от друга.

Между ними пропасть.

Он удивился:

– Разве ты не на работе?

И направился дальше к своему месту за обеденным столом. Ножки стула привычно скрипнули. Он притянул к себе “Дагенс нюхетер”, и тут она потеряла самообладание. Решительно подошла, вырвала у него из рук газету и швырнула ее на пол. Он уставился на нее:

– Ты сошла с ума?

В глазах холод. Равнодушие, крепкое как баррикада. Ей сюда вход закрыт. Вооруженный тайной, он отлично защищен, закрыт со всех сторон от ее атаки. А она обнажена, и беспомощна, и лишена в этой борьбе какого бы то ни было оружия.

Ее охватила злость. Желание ударить, ранить, уничтожить. Доставить такую же боль. Восстановить равновесие. Он сделал ее слабой, а она ненавидит слабость.

– Я хочу, чтобы ты ответил только на один вопрос. Сколько все это продолжается?

Она заметила, что он сглотнул слюну.

– Что – это?

Видимо, он почуял опасность, потому что стал избегать ее взгляда. Ее это успокоило, она почти улыбалась. Медленно, но верно чаша склонялась в ее сторону. Руль в ее руках. Он лжец и предатель, и она заставит его заплатить за все. Выстыдит.

Она села на стул напротив.

– Возможно, у тебя их несколько, но можно начать с той, с кем ты разговаривал ночью.

Он встал. Подошел к мойке и выпил воды прямо из крана. Она с трудом удерживала слова, готовые сорваться с языка. Ее молчание станет для него самой страшной пыткой, пусть рассказывает сам.

Он выпрямился и снова повернулся к ней.

– Это просто друг.

– Вот как. Я ее знаю?

– Нет.

Кратко и по существу. Но от его прямого взгляда она заколебалась. Он вдруг перестал прятать глаза. Но ведь уверенность у него может появиться только, если ее обвинения несправедливы?

– Как зовут друга? И где вы познакомились? Я полагаю, это друг женского пола?

– Разве это важно?

– Да. Для меня важно знать, что у моего мужа появился друг, которому он звонит ночью, пока я сплю в соседней комнате.

Она видела, что он колеблется. Взял грязную чашку с разделочного стола и поставил в посудомоечную машину. Потом снова сел за стол.

Муж и жена, лицом к лицу, сидят за хорошо знакомым столом.

Внезапное спокойствие.

Сейчас они поговорят. Ураган на мгновение затихнет, и они смогут пойти навстречу друг другу, поговорить так, словно речь не о них, а о других людях. На все вопросы наконец будут получены ответы, обман вскроется. И прояснится истинное положение дел, и правда проявится во всей своей наготе. А все, что будет после, их обоих пока не интересует.

Сейчас нужна правда.

– Ее зовут Мария.

– Где вы познакомились?

– Она занимается графическим дизайном в “Видмансе”.

– Сколько вы знакомы?

Он пожал плечами:

– Примерно полгода.

– Почему ты не рассказывал о ней мне?

Молчание.

– Почему ты звонил ей ночью?

– Откуда ты знаешь?

– Какое это имеет значение? Ведь ты же звонил?

– Да, звонил. Она… – Он умолк, изменил позу. Казалось, больше всего ему сейчас хочется встать и уйти. – Я не знаю… Она приятный собеседник.

– И о чем же вы беседуете?

– О чем угодно.

– О нас тоже?

– Да, бывало.

Тошнота вернулась.

– И что ты ей говорил?

– Говорил, как есть….

– Ну и как есть?

Тяжелое дыхание, ему не хочется продолжать.

– Я говорил, что мы… что я… какого черта, я же сказал тебе, с ней просто приятно беседовать. Она хорошая девушка.

Хорошая девушка.

А нам вместе плохо.

Мария.

Ее муж звонил Марии, которая работает в “Видмансе”, в два часа ночи. Он звонил и разговаривал с Марией, пока она лежала в одиночестве на их кровати в спальне, надев новое кружевное белье и мучаясь неизвестностью.

Черт.

О чем он ей рассказывал? О шампанском и заказанном туре? От одной этой мысли ее затошнило. Где‑то есть женщина, которая знает о ее семье больше, чем она сама. Которая владеет секретной информацией. А ее предали, бросили. Ей предпочли ту, кого она никогда не видела.

Из затянувшейся паузы проступала реальность.

– И что, по‑твоему, должна чувствовать я? Когда ты рассказываешь ей обо мне и наших отношениях?

Он бросил тоскливый взгляд в сторону кабинета, но она не собиралась позволить ему уйти.

– Ты что, не представляешь, каково мне? Если ты считаешь, что у нас проблемы, то говорить об этом надо со мной.

Молчание. И снова равнодушие во взгляде.

– Я имею право говорить с кем хочу, тебя это не касается.

За столом сидел чужой человек.

А может, он был таким всегда и она его не знала? Просто прожила рядом пятнадцать лет, не понимая, кто он на самом деле. Но откуда эта его злоба? Неужели он не осознает, что делает ей очень больно? Или он прекрасно отдает себе в этом отчет, но ему все равно? Почему он продолжает бить, хотя она уже побеждена?

Он встал, в глазах мелькнуло что‑то новое. Что‑то похожее на презрение.

– Тебя злит, что мне хорошо.

– Ах, вот в чем дело, и что же, вы спите друг с другом?

Она должна знать.

На этот раз он фыркнул:

– Что ты несешь? Нам просто нравится разговаривать, общаться. А ты прибереги фантазию для своих чертовых бизнес‑стратегий.

Он вышел в кабинет, громко хлопнув дверью.

Два года назад они ее вместе красили.

Мария из компании “Видманс”. Хорошая девушка.

Герань на подоконнике в кухне пора полить, она встала, чтобы взять лейку. И не забыть оплатить бассейн Акселя.

Она застыла возле окна с лейкой в руках. У въезда в соседский гараж стоял грузовик, и двое мужчин выгружали коробки с электроникой. Взлет и падение. Какие‑нибудь десять метров в сторону – и все уже по‑другому.

– Будьте добры Марию.

Она стояла в сквере среди деревьев. Позвонить из дома она не смогла бы. Невыносимой казалась сама мысль о том, что можно услышать голос этой женщины, находясь в окружении привычных вещей. Услышанное испачкает все, что окажется у нее перед глазами. Непонятно почему, но ею владело сильное желание услышать ее голос. Голос той Марии, которая работает в компании “Видманс” и знает больше, чем она сама. Что ей говорил Хенрик? О чем они беседовали? В каком‑то смысле ей надо восстановить равновесие. Получить преимущество.

– Вам нужна какая‑то конкретная Мария?

– Да, Мария.

Если у вас их несколько, дайте мне ту, которая лучше других и которая лезет туда, куда не просят.

– Видимо, вы ошиблись.

– Это студия графического дизайна “Видманс”?

– Да, но у нас нет Марии.

Она нажала “отбой” и стояла не шевелясь. Тело переполнял адреналин, но впустую – выхода он не нашел. Что значит “у нас нет Марии”?

В растерянности бродя вокруг дома, она заметила, как от соседей уезжает грузовик. Вернувшись домой, прошла в ванную, разделась, оставив одежду на полу.

Почему он лжет? Почему сказал, что разговаривал с несуществующей Марией из “Видманса”? Самого его она вряд ли спросит – ни за что не признается, что шпионит. Этого удовольствия она ему не доставит.

Она нашла их за гелем для душа, который Аксель подарил ей на день рождения. Больше всего ее поразила подобная беспечность. Или они намеренно оставили это, чтобы открыто объявить ей войну? А может, хорошая девушка и приятный собеседник таким образом хотела пометить новую территорию и продемонстрировать собственную силу?

Он обманул ее.

Этот мерзавец лгал, и презрение к его слабости придало ей новые силы. Подобного чувства она никогда раньше не испытывала.

Лгать нельзя. Особенно тому, кто тебе доверяет, кто доверял тебе пятнадцать лет и считал тебя лучшим другом.

Ложь, которая угрожает всему существованию этого человека, непростительна.

И уж точно нельзя забывать свои серьги за эвкалиптовым гелем для душа в чужой ванной.

* * *

После того как Ивонн ушла, он остался с Анной. Из палаты выходил только раз – в комнату для персонала, чтобы разогреть в микроволновке принесенный из дома обед. Интересно, сколько пирогов и пиццы он съел за последние два года? Однако он поспешил вернуться к Анне до того, как мозг успел бы заставить его подсчитать точную цифру.

Миновал второй месяц. Третий. Мама не выходила из комнаты. Всем его существованием управляло нечто навязанное извне, но сбежать от безмолвной кары он не мог – от этого стало бы только хуже. Восемь слов, после которых снова наступило молчание. Каждую ночь он спешил разнести газеты и вернуться, чтобы не оставлять ее одну. Отца не было. Время от времени, впрочем, не особенно регулярно, приходил конверт с несколькими тысячными купюрами для оплаты счетов за электричество и тепло. Других хозяйственных трат, пожалуй, и не было. Еду он покупал на свою зарплату. Дом принадлежал ей, она получила его в наследство от тетки. Доходы отца‑сантехника покрывали все семейные нужды, матери не нужно было работать. Она всегда считалась только женой своего мужа и матерью своего сына.

Он наткнулся на это объявление во вторник, когда началась катастрофа.

Один и тот же ритуал каждую ночь. Забрать из пиццерии пачку газет. Ему всегда оставляли несколько лишних экземпляров, но перед каждым ночным обходом он отсчитывал их ровно по числу подписчиков. Только так он мог быть уверен, что никого не пропустил. Впрочем, полной уверенности все равно не было никогда – беспокойство мучило его подолгу, стоило ему лишь представить, что он пропустил кого‑нибудь, случайно положив две газеты в один ящик.

Сначала он отсчитывал нужные шестьдесят два экземпляра прямо из пачки. Потом вынимал из рюкзака полиэтиленовый коврик и расстилал на земле, чтобы газеты не промокли. Распределял их на шесть стопок по десять в каждой. Шестьдесят первую и шестьдесят вторую помещал в карман рюкзака. Четырежды проверив все шесть пачек, чувствовал, что готов наконец загрузить их в рюкзак и приступить к работе. Он всегда шел одной и той же дорогой. По гравию.

В тот вторник произошло невозможное.

У него остался лишний экземпляр.

Он пропустил какой‑то ящик.

Ящики частных домов можно было проверить, но вдруг кто‑нибудь уже вынул газету, и это окажется совсем не тот, кого он пропустил. А десять квартир в доме напротив пиццерии, у которых просто щель в двери? Как ему убедиться, что он не забыл кого‑нибудь из них?

Он чувствовал, как нарастает паника.

Лишняя газета жгла руки, но он не решался избавиться от нее. Он остановился на площадке перед входной дверью, по‑прежнему держа ее в руках.

Сандвикен – Фалун, 68; Шёвде – Шеллефтео, 696.

Он должен прочитать ее. Нужно прочесть каждое слово, чтобы нейтрализовать ошибку.

Он присел на ступеньки. Рассвет только начинался. От каменной лестницы веяло холодом, и уже после первой страницы он промерз до дрожи, но он был обязан дочитать. Каждая буква должна быть увидена внимательным читательским глазом. Это единственный выход.

Двенадцатая страница.

Требуется почтальон в Стокгольмском округе.

Поначалу эти слова словно бы не имели к нему никакого отношения, но взгляд то и дело возвращался к ним, и после того, как он перечитал объявление восемь раз, оно внезапно превратилось в шанс.

Он знал, ему нельзя оставаться дома. Она сможет вернуться к жизни, только если он исчезнет оттуда. Он заботился о ней, но она хотела, чтобы он уехал.

Он посмотрел на сад за окном. Многолетние растения на некогда ухоженных клумбах завяли под натиском сныти и прочих сорняков.

Он сорняк.

Отныне я не хочу, чтобы ты тут жил.

Шестнадцатая страница все расставила по местам. Не случайно лишняя газета оказалась у него именно сегодня, кто‑то позаботился о том, чтобы он прочитал это. В этот день даже навязчивое состояние сыграло ему на руку.

В связи с отъездом сдается однокомнатная квартира с кухней в Стокгольме.

Все утро он просидел на лестнице. В тот же день после обеда сделал два телефонных звонка, а через четыре дня сел в поезд до Стокгольма и поехал на интервью. Вернулся вечером, она даже не заметила его отсутствия. Следующие недели превратились в сплошное ожидание, но он знал, что все уже решено. Когда пришли положительные ответы и от работодателя, и от хозяина квартиры, он воспринял это как нечто само собой разумеющееся. А еще он гордился собой, потому что нашел в себе смелость.

В тот вечер он долго колебался, стоя перед закрытой дверью в спальню, но потом наконец постучал. Войти она так ему и не предложила. В конце концов он все‑таки повернул ручку и слегка приоткрыл дверь. Она читала, лежа в кровати. Синяя штора опущена, на прикроватном столике горела лампа. Она натянула одеяло до подбородка, как будто хотела спрятаться. Словно он ворвался к ней без спроса. Одинокий матрас на половине двуспальной сосновой кровати выглядел как издевательство. Она спала рядом с ямой, которая ежесекундно напоминала ей о пережитом унижении и предательстве.

– Я уезжаю в Стокгольм.

Она не ответила. Просто погасила лампу и легла на бок, повернувшись к нему спиной.

Он постоял еще какое‑то время, не в силах произнести ни слова. Потом сделал шаг назад и вышел.

Последнее, что он видел, был ее цветастый халат.

Ивонн Пальмгрен появилась без минуты два. Быстро поздоровавшись, снова села на стул у окна. В этот раз она не улыбалась. Смотрела на него так пристально, что он даже пожалел, что согласился на продолжение разговора. Взял Анну за руку. Так ему спокойней.

– Я позвонила в несколько мест.

– Вот как.

В нагрудном кармане не хватало одной неоновой ручки.

Только не три!

Интересно, понимает она или нет? Может, она с ее солидной психологической подготовкой и пронизывающим взглядом видит весь его ад насквозь? А три ручки – это знак, так она лишает его силы, это объявление войны с ее стороны, способ продемонстрировать превосходство.

Он сильнее сжал руку Анны.

Она открыла пластиковую папку. Что‑то прочитала и снова посмотрела на него.

– Мне бы хотелось поговорить с вами о том, что с ней произошло.

Его охватило внезапное чувство надвигающейся опасности.

– Я знаю, вы сообщали о том, что ничего не помните о самом несчастье, но я хочу, чтобы мы вместе попытались кое‑что вспомнить. Вот здесь у меня полицейский рапорт.

Эта женщина смотрит на их сцепленные руки.

– Я понимаю, что вам теперь непросто. Может быть, вы предпочли бы говорить об этом в другом месте, если хотите, можно пойти в мой кабинет.

– Нет.

Какое‑то время она сидела молча. Этот пронизывающий взгляд.

– Я ничего не помню.

– Да, я читала об этом, но на самом деле вы просто не хотите помнить. Таким образом мозг защищается от травмирующих переживаний, он блокирует неприятные воспоминания. Но это не значит, что их нет. Все внутри. Рано или поздно оно поднимется на поверхность, и вам придется увидеть это, как бы больно вам ни было. Именно в этом я хочу вам помочь. Вам нужно вспомнить все, чтобы жить дальше. Вам предстоит трудный и болезненный путь, но вы должны пройти его. Вы наверняка будете сердиться во время беседы, но это хорошо, вы должны избавиться от злости, и я хочу, чтобы вы пока направляли свою злость на меня.

Нет, не здесь! Никогда прежде оно не настигало его, когда Анна была рядом и защищала его.

– Юнас, вы понимаете, что я имею в виду? Я тут для того, чтобы помочь вам, даже если вам кажется, что это не так. Анна умирает, и вам нужно признать это. И признать, что это не ваша вина. Вы сделали все, что от вас зависело. Сверх того, что сделали вы, требовать от человека невозможно.

Кальмар – Каресуандо, 1664; Карлскруна – Карлстад, 460.

– Мне известно только то, что указано в полицейском протоколе и истории болезни. У нее ишемическое поражение мозга, вызванное кислородным голоданием. Где заканчиваются ваши воспоминания?

Ландскруна – Юнгбю, 142. Анна, помоги мне. Останови это!

– Вы отправились на залив Орставикен пообедать. Вы помните, какой это был день недели?

– Нет.

– Попытайтесь вспомнить какие‑нибудь подробности. Деревья, запахи, может быть, вы встретили кого‑нибудь по дороге?

– Я не помню. Сколько раз я должен повторять это?

– Вы дошли до причала лодочной станции Орстадаль.

Он должен прекратить этот разговор. Выгнать эту женщину из помещения.

Ее голос звучал по‑прежнему неумолимо:

– Анна решила искупаться, хотя был уже конец сентября. Вы не помните, пытались ли вы ее остановить?

Она блокирует защиту Анны.

– Вы находились на причале. Вы помните, сколько времени она плавала, прежде чем вы поняли, что ей угрожает опасность?

Голова Анны над водой. Треллеборг – Муора. Дьявол. Только не три. Эскильстуна – Рэттвик, 222.

Три неоновые ручки на ее огромной груди – как издевательские выкрики. Этот бубнящий голос заполнил его целиком и продолжал бубнить, несмотря на то что он вот‑вот взорвется.

– Когда она пропала из вида, вы бросились в воду, чтобы помочь ей. Подошел мужчина, увидел, что происходит, и тоже прыгнул в воду, чтобы помочь вам, вы помните, как его звали?

– Нет.

– Его звали Бертиль. Бертиль Андерсон. Он вам помогал. Вам удалось вытащить ее на берег, и Бертиль Андерсон побежал на лодочную станцию, чтобы позвонить в “Скорую”. Юнас, попытайтесь вспомнить, как это было, попытайтесь.

Он встал. Терпеть это дальше невозможно.

– Черт вас возьми, вы разве не слышите, что я говорю? Я не помню!

Она не спускала глаз с него. Спокойно сидела на своем месте и рассматривала его.

Он нашел ее на чердаке. На ней был цветастый халат, до его отъезда оставался один день. Собранные чемоданы уже стояли в прихожей. Там был низкий потолок, и стул ей не понадобится. Она обошлась низкой пластиковой табуреткой, с помощью которой он в детстве доставал до раковины.

– Как вы себя чувствуете сейчас?

Ее слова взбесили его.

– Убирайтесь отсюда! Уходите и оставьте нас в покое!

Она сидела на месте. Даже не пошевелившись, продолжала сверлить его злобным взглядом. Спокойная, собранная, в твердом намерении уничтожить его.

– Как вы думаете, почему вы так сердитесь?

Внутри него что‑то лопнуло. Он повернул голову и посмотрел на Анну.

Она его предала. Она лежала, невинная в своем беспамятстве, но, по‑видимому, все еще способная предать. Она снова хочет бросить его. После всего, что он для нее сделал.

Черт.

Даже сейчас на нее нельзя положиться. Даже сейчас она поступает не так, как хочется ему.

Но он ей докажет. Он не даст ей уйти.

И на этот раз тоже.

* * *

Она решила пойти в детский сад. Хотелось физически спрятаться от нависшей угрозы. Привычный мир рушится, а она парализована, и укрытия искать негде. Неведомый враг строит где‑то тайные планы, а единственный человек, которому, как она полагала, можно доверять, оказался по ту сторону фронта. Повел себя как предатель.

Сигнал мобильного заставил ее собраться. На дисплее высветился телефон садика.

– Эва.

– Здравствуйте, это Черстин из детского сада. Не волнуйтесь, ничего серьезного, но Аксель упал, немного ушибся и хочет домой. Я пыталась дозвониться до Хенрика, обычно ведь он забирает мальчика, но там номер не отвечает.

– Конечно, я буду через пятнадцать минут.

– С ним все в порядке, он больше испугался. Линда увела его в комнату для персонала.

Закончив разговор, она поспешила к выходу. Асфальт на улице между старинных особняков вскрыли, чтобы проложить теплопровод и оптоволоконный кабель, и ей пришлось остановиться у выставленного дорожного конуса, чтобы пропустить машину.

Высокоскоростной Интернет.

Еще быстрее.

Она бросила взгляд на дома постройки начала двадцатого века по обеим сторонам улицы. Огромные, почти замки, совсем не похожие на здания в их конце квартала – небольшие коттеджи для обычных служащих, у которых впервые появилась возможность обзавестись собственным домом.

Сто лет. Как же все изменилось! Осталось ли хоть что‑нибудь таким же, как тогда? Машины, самолеты, телефоны, компьютеры, рынок труда, гендерные роли, система ценностей, вера. Век перемен. Вместивший к тому же самые страшные и жестокие события в истории человечества. Она часто сравнивала свою жизнь с той, что выпала на долю родителей ее родителей. Им приходилось преодолевать, учиться, приспосабливаться. Доводилось ли какому‑нибудь другому поколению пережить столь же стремительные перемены? Все стало иным. И только одно, как ей казалось, осталось прежним. Должно было оставаться. Семья. Супружество на всю жизнь. Оно призвано работать так же, как раньше, несмотря на все внешние соблазны и новые обстоятельства. Но брак перестал быть совместным предприятием, в котором мужчина и женщина играют каждый свою незаменимую роль. Исчезла взаимозависимость. Мужчина и женщина превратились в самодостаточные единицы, воспитанные так, чтобы каждый мог обеспечить себя сам, и любовь стала единственной причиной для заключения брака. Не потому ли так трудно сохранить брак, что все твое существование теперь зависит только от любви? Ведь ни один взрослый человек не успевает давать своему чувству необходимую подпитку! Любовь воспринимается как нечто такое, что должно выжить само по себе, уцелеть посреди многочисленных дел и обязанностей. А такое случается редко. Чтобы сохранить любовь, нужно нечто большее. За последние годы расстались почти все их друзья. Дети живут неделю с одним родителем, неделю с другим. Мучительные разводы. От мыслей о чужих проблемах свои отнюдь не показались легче.

Их существование постепенно становилось все более бесцветным, и она часто задумывалась, чего же им не хватает. Ей хотелось поделиться с кем‑нибудь своими мыслями. Конечно, были подруги, но их девичники, как правило, заканчивались общими жалобами на жизнь. Каждая просто делилась с другими проблемами, не обсуждая причин. И всех объединяло одно. Усталость. Ощущение недостаточности. Нехватки времени. Время оставалось дефицитом вопреки всем экономящим его устройствам, изобретенным с тех пор, как построили их улицу. Теперь вон кладут высокоскоростной интернет‑кабель, чтобы они могли выигрывать драгоценные секунды. Ответы на письма будут приходить еще быстрее, решения будут приниматься незамедлительно, нужная информация поступит за мгновение, после чего вы проанализируете ее и сохраните в соответствующем файле. А самому‑то человеку, чей мозг должен все это переварить – каково ему? Ведь данное устройство, насколько известно, за последние сто лет не подвергалось никаким серьезным обновлениям.

Дата добавления: 2015-05-08