Марсель Мосс 2 страница

И все же в жизни обществ подобные явления, в которых, так сказать, социальное формируется сознательно, достаточно редки. Аналогичные психические состояния могут осуществляться и без приведения всего общества в движение. Именно это демонстрируют известные описания обрядов вызывания дождя. Если в племени питта-питта в центральном Квинсленде хотят, чтобы пошел дождь, то не ограничиваются наблюдением издалека за действиями вождя и группы колдунов, которые, совершая обряды, бьют палкой по воде, общество не ограничивается пассивным наблюдением, и по окончании церемонии все поют вместе с ее главными исполнителями на берегу пруда. По возвращении в лагерь благодарят и расхваливают друг друга в течение всего дня под аккомпанемент непрерывного монотонного пения. В подобных обрядах общество лишь отчасти играет свою роль. Нужно заметить, что существует разделение умственного и физического труда между группой совершающих внушение и группой подвергающихся ему. При этом обе группы естественным и совершенным образом взаимозависимы. Если их разделяют и контакт прерывается, симпатическая связь все равно продолжает существовать, воздействуя на расстоянии, а психические действия и реакции не менее сильны. У исполнителей так же, как и у зрителей, которые одновременно являются исполнителями, мы встречаем общие идеи, общие иллюзии и желания, которые и создают их общую магию.

Эти наблюдения можно обобщить. Присутствие общества вокруг мага, на первый взгляд становящееся неактуальным, когда он уединяется, на самом деле становится более реальным, чем когда бы то ни было, ведь это общество принуждает его удалиться для духовного сосредоточения, чтобы затем вернуться и действовать. Людское нетерпение служит причиной того, что маг приходит в возбуждение. Группа готова позволить заколдовать себя с помощью любого обмана, первой жертвой которого иногда становится сам маг. Лихорадочное ожидание и возникающее в результате него предвосхищение событий естественно предполагают друг друга, ведь речь, если задуматься, идет об общих экономических потребностях, носящих жесткий принудительный характер для всех земледельческих, пастушеских и даже охотничьих племен, во всяком случае, для любого народа, который живет в континентальном климате. История, записанная Лангло Паркер в центральной Австралии, восхитительно описывает состояние сознания племени, которое нуждается в дожде, способ, которым племя обязывает своего колдуна действовать, а также признаваемое за ним влияние, доходящее до того, что он может вызвать потоп, а затем его остановить.

Как и магия заклинателей дождя, отчасти практикуемая публично, лечебная магия, которая совершается в семейном кругу, тоже позволяет констатировать четко выраженные коллективные состояния некоторого сообщества. В этом случае мы, действительно, имеем минимальную социальную группу, но она представляет собой организованную группу, где есть глава, обладающий авторитетом и властью, то есть маг, и зародыш толпы, исполненной ожидания, страха, надежды, доверчивости и иллюзий. Внушающее действие одной части этой среды на другую несомненно. И в наши дни еще можно наблюдать формирование подобных состояний в элементарных группах при совершении обрядов лечебной магии как среди индуцированных, так и исламизированных малайцев. На Борнео по берегам Проливов, у шамов в Индокитае мы до сих пор находим семью, колдуна или колдунью и пациента, образующих во время консилиума в некотором роде спиритический сеанс, где использованию лекарств придается второстепенное значение. Вообще можно допустить, что обряды лечебной магии являются в высочайшей степени результатом внушения не только для больного, состояние внушаемости которого достаточно хорошо описано, но и для всех присутствующих людей, сознание которых находится в напряженном ожидании и которых восхищают и возбуждают до глубины души жесты мага, его трансы.

Среди только что рассмотренных нами фактов обряды лечебной магии носят, не подлежащий сомнению магический характер, и они удовлетворяют в достаточной мере предложенному нами определению магического обряда; другие же ритуалы, особенно те, в которых наиболее полно наблюдаются коллективные психические состояния, являются по необходимости публичными и, как следствие, мало соответствуют этому определению. Будет ли это означать, что наше объяснение магии не является объемлющим все факты? Ведь социальные явления, среди которых мы предполагали найти это объяснение, возникают как раз в процессе публичных ритуалов, но не потому, что они магические, а потому, что отвечают общим потребностям коллектива и, соответственно, отмечены чертами скорее религиозности и культа. Быть может, мы получили объяснение коллективного характера религии, но не магии. Мы совершили бы логическую ошибку, полагая, что религия позволяет уяснить природу магии. Столь тщательно разделяя магию и религию, постоянно оставаясь в рамках сферы магии, мы исподволь опять попали бы в области религии. Отвечая на это возражение, мы утверждаем, что приведенные факты или сходные с ними не являются исключительно религиозными. Они не кажутся таковыми также и большинству работавших до нас историков и теоретиков, которые обычно рассматривали их как магические. Они определенно лежат в истоке магических явлений, и в момент выполнения магических действий они становятся, по крайней мере, частично, магическими. В самом деле, если можно согласиться, что обряды заклинателей дождя имеют квазирелигиозный характер, то нельзя отрицать и то, что основную роль там играет человек, который во всех других случаях занимается ремеслом колдуна.

Остались, однако, обряды, где мы не видим мага и действия совершаются всеми членами группы в целом. Этот вид обрядов религиозен только отчасти. Если эти ритуалы и послужили где-либо возникновению культа, то во всяком случае там, где мы их наблюдали, мы не находим таких культов в организованном виде. Мы обнаруживаем там что-то вроде религиозной окраски ритуалов. В такой среде религия может развиться, но пока это еще не произошло. С другой стороны, в подобных обрядах мы видим реализованными, по крайней мере, две характерные черты магии, хотя, может быть, и вторичные принуждение и механичность действия, автоматическая эффективность без вмешательства сколько-нибудь четко выделенных нематериальных посредников. И, наконец, мы считаем оправданным утверждение, что на самом деле мы сталкивается здесь с фактами, воспроизводящими идеи, участвовавшие в формировании понятия маны. Когда даякские женщины исполняют танец войны, они фактически пользуются магическим суждением, которое воплощено в мыслительной схеме обобщения, включающего и идею маны. Фактически этот танец есть способ соучастия в войне, который мыслят и ощущают как полноправное сотрудничество. Для этих женщин не существует ни расстояния, ни времени, они находятся на поле битвы. Опытные формы идеи причинности больше не имеют для них значения, они принимают в расчет только принцип магической причинности. Их сознание поглощено ощущением собственного могущества и бессилия вещей до такой степени, что любой неудавшийся опыт объясняется ими влиянием обладающих той же природой действующих сил. Чувства этих женщин подчинены ощущению своего бытия как группы жен, ощущению той социальной связи, которая связывает их с воинами, ощущению, выражающемуся в форме представлений о собственной силе и о связи этой силы с силой их мужчин. Все, что можем разглядеть в их намерениях, согласуется с уже рассмотренными характеристиками маны. Можно было бы сказать, что эти женщины находятся во власти моноидеизма, тяготеющего к представлению, подобному идее маны, или, другими словами, их идеи, намерения и действия упорядочиваются в соответствии с категорией мана. Напротив, нет и намека на то, что в уме у них актуализовано то отчетливое представление о священном, которое является надежным признаком религиозного состояния.

По правде говоря, идея маны нам не кажется более магической, нежели религиозной. Но поскольку мы считаем ее порождающей идеей магии (ведь описываемые нами факты более всего ей соответствуют), мы убеждены, что имеем перед собой истоки магии. Мы думаем, однако, что они же являются истоками и для религии. В другом исследовании мы надеемся показать, что магия и религия происходят из общего источника. Выше было показано, как магия в своих истоках связана с коллективными состояниями аффекта; тем самым оказывается возможным подтвердить уже выдвинутую нами гипотезу относительно религии.

Рассмотренные нами действия встречаются не только в малайско-полинезийском мире и Океании. Они универсальны. Эти коллективные обряды, свидетельствующие о существовании магической солидарности семьи или группы, можно найти и в Европе. Мы сами их наблюдали. Например, во многих местностях Франции женщина совершает ритуальное очищение в то же время, что и ее муж. Но там это не более, чем свидетельство былого. Они являются лишь слабым выражением существования настоящей солидарности в мыслях и чувствах между индивидами, одновременно совершающими такого рода ритуалы. Что касается магических собраний, то они обладают универсальным характером, и нигде, без сомнения, собравшиеся не остаются инертными зрителями. Собрания подобного рода и производимые ими чувства запечатлены в нетерпеливом любопытстве зевак, толпящихся на ярмарках вокруг шарлатанов, продающих панацеи от всех бед. Но то малое, что нам известно об этих фактах, кажется, подтверждает большинство наших заключений, рассмотрение которых в деталях на примере какой-либо отдельной магии, по-видимому, докажет однажды их правомерность. Мы глубоко убеждены, что в основании всех проявлений некоторой системы магии можно обнаружить определенное состояние группы, причем магия либо заимствовала эти проявления у древней или чужой религии, либо они сформировались на почве самой магии.

В продолжение всей своей истории магия провоцировала коллективное состояние обострения чувств, откуда она черпает поддержку и обновление. Средневековые эпидемии колдовства служат одним из лучших подтверждений того чрезмерного возбуждения в обществе, которое вызывала магия. Если Инквизиция сжигала больше колдунов, чем их было на самом деле, то она тем самым их и создавала, каждому внушалась идея магии, и она непреодолимо притягивала людей. С невообразимой быстротой происходило обращение масс в эту веру. С другой стороны, в материалах колдовских процессов встречаются упоминания о чародеях, разыскивающих, договаривающихся, вербующих новообращенных и единомышленников. Они проявляют инициативу, только когда объединены в группу. Нужно, по меньшей мере, двое, чтобы рискнуть совершить сомнительный опыт. В единстве они осознают оберегающую их тайну. В истории колдуньи Марии-Анны де Ла Виль, осужденной в 1711 году, мы узнаем, до какой степени вращавшиеся вокруг нее искатели сокровищ поддерживали веру друг друга, заражая друг друга своим возбужденным состоянием. Но такая обширная магическая группа не могла сама себя удовлетворить. После каждого разочарования нужно было заново обретать надежду, которую приносили с собой новые члены. Так же и маг из Мулена, о котором мы уже говорили, столяр Жан Мишель обрел уверенность, столкнувшись с верой своего судьи, и пошел на признания исключительно из удовольствия поговорить о магии.

Таким образом, маг получает постоянную поддержку извне. Магические верования, столь явственные кое-где и в нашем обществе и еще век тому назад распространенные повсеместно, являют собой наиболее живые и реальные указания на состояние коллективного беспокойства и обостренной чувствительности, в которой обитают все эти туманные идеи, надежды и напрасные страхи, которые воплощаются в то, что осталось от категории маны. В обществе существует неисчерпаемый ресурс, не имеющий четких очертаний магии, из которого сам маг черпает и которым сознательно пользуется. Все происходит так, как если бы общество формировало вокруг мага некий магический конклав. Благодаря этому маг живет в особой атмосфере, которая повсюду его сопровождает. Как бы ни отрывался маг от века, в котором живет, он не ощущает себя полностью от него отделенным. Его индивидуальное сознание оказывается основательно искажено этим ощущением. В той мере, в какой он является магом, он не является самим собой. Размышляя о своем состоянии, он приходит к выводу, что его магические силы ему самому чужды, но он имеет к ним доступ и является их хранителем. Ведь без магических сил его личное знание оказывается бесполезным. Просперо не хозяин Ариэля, его магической силы, но когда он освободил его из дерева, в котором он был заточен ведьмой Сикоракс, то временно и на определенных условиях получил его магическую силу. Вернув Ариэля на свободу, в природу и мир, он стал всего лишь человеком и смог сжечь свои книги.

Магия на протяжении всей истории своего существования помнит о своем социальном происхождении. Каждый из ее элементов, действующих лиц, обрядов, каждое представление не только воспроизводит память об этих древних первобытных коллективных состояниях, но также позволяет их воспроизводить в ослабленной форме. Общество постоянно, если можно так выразиться, посвящает в маги новичков, участвует в обрядах, слушает новые истории, которые всегда одни и те же. Будучи постоянно прерываемо, создание магии обществом тем не менее сохраняет преемственность. В общественной жизни, не прекращаясь, воспроизводятся эмоции, ощущения, импульсы, из которых и вышло понятие маны. Привычный ход жизни без конца нарушают угрожающие порядку вещей засуха, изобилие, болезнь, смерть, война, падение метеоритов, необычные камни, отклоняющиеся от нормы личности и т. д. При каждом таком столкновении, каждом неординарном явлении общество сомневается, ищет, ожидает. Сам Амбруаз Паре верил в универсальные свойства камня Безоар, который император Рудольф унаследовал от португальского короля. Именно такой образ относит все отклоняющееся от нормы к мана, иными словами, к магическому или к продуктам магии. С другой стороны, все магическое действенно, потому что ожидание всей группы придает образам, этим ожиданиям порождаемым и преследуемым, галлюцинаторную реальность. В некоторых обществах мы видели, что покинутый магом больной умирает. Мы видим его также излечившимся через веру и доверие — таково влияние, которое может оказать коллективное внушение в рамках традиции. Мир магического наполнен ожиданиями, переходящими из поколения в поколение, устойчивыми иллюзиями, надеждами, реализованными в магических рецептах. Вот и все, что лежит в основании магии, но именно это придает ей статус объективного существования куда в большей степени, чем если бы магия являлась лишь вереницей ложных индивидуальных идей, примитивной и ошибочной наукой.

Однако на этом фоне социальных явлений заметно, что с того момента, как магия отделилась от религии, магия проявляется в сфере индивидуальной. Обнаружив социальные явления в основе магии, которую мы сначала определили через ее индивидуалистический характер, мы свободно можем теперь вновь обратиться к рассмотрению этого индивидуалистического характера магических фактов. Ведь если невозможно было постичь магию без изучения магической группы, мы вполне можем представить себе, как магическая группа распадается, превращаясь в совокупность отдельных индивидов. Точно так же легко можно заметить, что публичные коллективные потребности маленькой первобытной группы позднее уступают место всеобщим, но индивидуальным потребностям. Нетрудно предположить, что с возникновением таких мощных средств внушения, как образование и традиция, магия могла существовать как индивидуальное явление.

Магическое знание, похоже, как научное или техническое, чаще всего передается от индивида к индивиду. Формы передачи магических обрядов у чероков представляются наиболее показательными в этом отношении. Существовала целая система магического образования, школы магов. Несомненно, чтобы обучать индивидов магическому искусству, нужно его сделать доступным их пониманию. Для этого создается экспериментальная или диалектическая теория, которая не принимает, конечно же, в расчет неосознанные формы коллективной мысли. Греческие алхимики и вслед за ними современные маги пытались делать выводы из философских принципов. С другой стороны, во все времена магия, даже народная и наиболее примитивная, доказывает действенность своих рецептов ссылкой на результаты их действия в прошлом. Кроме того, магические знания развиваются с помощью объективных исследований и реальных опытов, они постепенно обогащаются ложными или истинными открытиями. Таким образом, все больше и больше сокращается часть, соответствующая коллективному элементу магии, по мере того, как магия сама очищается от всего иррационального или априорного, которое она может безболезненно отбросить. Тем самым она приближается к наукам и, в сущности, походит на них, поскольку считает себя происходящей из экспериментальных исследований и логических выводов, совершенных индивидуально. Тем самым она все больше и больше становится похожей на технику, которая, впрочем, отвечает тем же индивидуальным позитивным потребностям. Из всего коллективного, что в ней заложено, магия старается сохранить лишь свой характер традиции, вся ее теоретическая и практическая работа выполняется отдельными людьми, и используют ее только отдельные люди.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, магия — это явление социальное. Нам осталось показать, какое место она занимает среди других социальных явлений, не считая религиозных, к которым мы еще вернемся. Сколь бы любопытно ни было отношение магии к праву и нравственности, экономике и эстетике, к языку, сейчас нас интересует не это. Между упомянутыми рядами явлений и магией нет ничего, кроме взаимного влияния. Магия состоит в действительном родстве с религией, с одной стороны, и наукой и техникой — с другой.

Мы говорили, что магия склонна уподобляться технологиям по мере того, как она начинает носить характер индивидуальных действий и специализируется в достижении своих многообразных целей. Между этими двумя порядками фактов — магией и техникой — существует не только внешнее сходство: существует также идентичность функций, поскольку, как было отмечено в нашем определении, и те и другие стремятся к одним и тем же целям. Пока религия стремится к метафизике и углубляется в создание идеальных образов, магия, сквозь тысячи трещин мистического мира, в котором она черпает свои силы, покидает его, чтобы войти в светскую жизнь и ей служить. Она стремится к конкретному, в то время как религия — к абстрактному. Она работает в том же направлении, что и техника, промышленность, медицина, химия, механика и т. д. Магия — это, по сути, практическое искусство, и маги очень бережно используют свою сметливость, сноровку, ловкость рук. Магия является областью производства в буквальном смысле ex nihilo (из ничего); с помощью слов и жестов она делает то, что в технике достигается работой. К счастью, магическое искусство не всегда сводилось к пустой жестикуляции. Оно имело дело с материальными вещами, проводило настоящие эксперименты и даже делало открытия.

Однако можно сказать, что это всегда техника, наиболее простая в осуществлении. Магия избегает усилий, ибо ей удается реальность подменять образами. Она не делает ничего или почти ничего, но заставляет всему верить, тем более, когда к услугам индивидуального воображения привлекаются коллективные силы и идеи. Искусство мага предлагает средства, расширяет свойства вещей, предвосхищает результаты и тем самым полностью удовлетворяет желания и надежды, питаемые целыми поколениями. Плохо скоординированным и беспомощным жестам, посредством которых выражаются потребности индивида, магия придает некоторую форму и. превращая их в ритуалы, делает их результативными.

Нужно сказать, что эти действия являют собой как бы черновой вариант техники. Магическое действие — это одновременно opus operarum (действие производимое), с точки зрения магии, и opus inoperans (действие производящее) с точки зрения техники. Будучи техникой в самом ее инфантильном состоянии, магия является, возможно, древнейшей формой техники. В самом деле, история технологий свидетельствует, что между ними и магией существует генеалогическая связь. Именно благодаря своему мистическому характеру магия способствовала зарождению техники. Она дала технике укрытие, под сенью которого та могла развиться, придав ей свой несомненный авторитет и заимствовав свою действительную эффективность у практических, но робких опытов магов — ремесленников, чьи попытки в случае неудачи без нее были бы задушены. Некоторые виды техники, работающие со сложными объектами, не всегда достигающие результата и оперирующие тонкими методами, такие как фармация, медицина, хирургия, металлургия, эмалировка (две последних являются наследниками алхимии), не смогли бы выжить, если бы магия не оказывала им поддержки и в итоге почти не поглотила. У нас есть основания сказать, что медицина, фармация, алхимия, астрология развивались в магии вокруг некоторого минимально возможного ядра чисто технических открытий. Рискнем предположить, что другие более древние и, может быть, более простые виды техники, раньше отделившиеся от магии, были также смешаны с ней на заре человечества. Хьюит сообщает нам относительно племени воиворунг (Woivorung), что локальный клан, из которого выходят маги-сочинители песен, является также хозяином кремневого карьера, куда племена поочередно приходят заготовлять орудия труда. Этот факт может оказаться случайным, и все же нам кажется, что он проливает некий свет на то, как были изобретены и изготовлены первые орудия. Мы полагаем, что технические знания были ростками, давшими плоды на почве магии, но позднее освободившимися от нее. Они постепенно отторгали все, что когда-то заимствовали из мистики; оставшиеся и закрепившиеся приемы все более и более меняли свое значение; когда-то за ними еще признавали мистическую силу, но вот они обладают лишь механическим действием; так и современный медицинский массаж вышел из пассов костоправов.

С наукой магия связана таким же образом, как и с техникой. Магия остается не только практическим искусством, но и кладезем идей. Она придает особое значение знанию, которое является одной из основных ее движущих сил. Фактически, как мы неоднократно замечали, для магии знание — это сила. Но в то время как религия в пределах своих интеллектуальных элементов имеет тенденцию к метафизике, магия, как мы показали, отдающая предпочтение конкретному, занята познанием природы. Очень быстро она создает перечень растений, металлов, явлений, живых существ в целом, элементарный список объектов астрономии, физики и естественных наук. Действительно, некоторые ответвления магии, такие как астрология и алхимия, в Греции были пркладной частью физики; это давало право называть магов физинос [гр.] и слово физинос было синонимом слова «магический».

Иногда маги пытались даже систематизировать свои знания и находить их начала. Когда такие теории вырабатываются в лоне магических школ, это осуществляется с помощью вполне рациональных и индивидуальных приемов. Разработка доктрин ведет к тому, что маги заняты отбрасыванием мистики и через это магия обретает истинно научный вид. Именно это произошло в поздний период в греческой магии. «Я хочу показать тебе мудрость древних, — говорит алхимик Олимпиодор, — и сказать тебе, что, будучи философами, они обладают философским языком и прилагают философию к искусству посредством науки»

Часть наук, особенно в примитивных обществах, была явно разработана магами. Маги-алхимики, маги-астрологи, маги-врачеватели были в Греции, в Индии, как и в других местах, основателями исследований, специалистами в астрономии, физике, химии, естественной истории. Можно предположить, как мы сделали это ранее в отношении техники, что другие, более простые науки имели подобные генеалогические связи с магией. Математические науки многим обязаны, наверное, исследованиям магического квадрата или магических свойств чисел и геометрических фигур. Эта сокровищница идей, собранная магией, долгое время оставалась капиталом, которым пользовались науки. Магия питала науку, и маги поставляли ученых из своих рядов. В примитивных обществах только колдуны располагали досугом, необходимым для того, чтобы наблюдать за природой, размышлять над ней и мечтать. Их функции отчасти и состояли в этих занятиях. Можно полагать, что именно магические школы создали научную традицию и методику интеллектуального образования. Они были первыми академиями. На низких ступенях развития культуры маги являются учеными, а ученые — магами. Ученые и маги, как, например, сочинители песен у австралийских племен, подобны встречающимся в кельтской литературе: Amairgen, Taliessin, Talhwiarn? Gaion, пророки, астрологи, астрономы, физики, но только те, которые, кажется, черпают знание природы и ее законов в котле ведьмы Ceridwen.

Какой бы далекой ни казалась нам магия, мы все же от нее пока далеко не свободны. Например, хорошо знакомые нам понятия удачи и неудачи, в сущности, достаточно близки идее самой магии. Ни техника, ни наука, ни даже основные принципы нашего рассудка не очистились еще от их родимого пятна. Не будет дерзостью предположить, что большая часть всех непозитивных мистических и поэтических элементов, содержащихся в понятиях силы, причины, цели и субстанции, держится на привычках древнего мышления, породившего магию, от которого человеческое сознание не спешит отказаться.

Итак, мы думаем, что обнаружили в истоках магии первичную форму коллективных представлений, которые позже стали основаниями интерпретационных схем индивидуального сознания. Тем самым наша работа стала не одной из глав в социологии религии, как мы говорили вначале, но скорее вкладом в исследование коллективных представлений. Мы надеемся, что общая социология тоже сможет найти здесь нечто полезное, поскольку полагаем, что мы показали в отношении магии, каким образом коллективное явление может воплотиться в индивидуальные формы.

Мосс М. Набросок общей теории магии // М. Мосс. Социальные функции священного. Избранные произведения. / Пер. с франц. под общей ред. Утехина И.В. - СПб.: «Евразия», 2000. - С. 207-229.

I. ЧЕЛОВЕК ПРИМИТИВНОГО ОБЩЕСТВА И ЕГО РЕЛИГИЯ

(из книги «МАГИЯ, НАУКА И РЕЛИГИЯ»)

Бронислав Малиновский

Нет обществ, какими бы примитивными они ни были, без религии и магии. Но тут же следует добавить, что нет и диких племен, люди которых были бы начисто лишены научного мышления и элементов науки, хотя часто именно так о них судят. В каждом примитивном обществе, изучавшемся заслуживающими доверия и компетентными наблюдателями, всегда обнаруживаются две четко различимые сферы, Сакральное и Мирское (Профанное), другими словами, сфера Магии и Религии и сфера Науки.

С одной стороны, имеются передаваемые из поколения в поколение обряды и обычаи, к которым туземцы относятся как к священным, выполняя их с благоговением и окружая запретами и особыми правилами поведения. Такие обряды и обычаи всегда связаны с верой в сверхъестественные силы, особенно — в магию, или с представлениями о духах, привидениях, умерших предках, богах и сверхъестественных созданиях. С другой стороны, достаточно на секунду задуматься, чтобы понять, что никакое искусство и ремесло, какими бы примитивными они ни были, не могли бы развиться или практиковаться, никакая форма организованной охоты, рыбной ловли, возделывания земли или поиска пищи не была бы возможна без внимательного наблюдения за природными процессами и без твердого убеждения в их регулярности, без способности к логическому суждению и без уверенности в силе разума, то есть без зачатков науки.

Заслуга основания антропологического подхода в изучении религии принадлежит Эдуарду Б.Тайлору. В своей известной теории он утверждает, что сущностью примитивной религии является анимизм, вера в души и духов; он показывает, как эта вера зарождалась из ошибочной, но последовательной интерпретации сновидений, видений и тому подобных явлений. Размышляя о них, примитивный философ или теолог приходил к заключению о различии между человеческой душой и телом. Душа, очевидно, продолжает свое существование после смерти, так как она предстает в сновидениях, является оставшимся в живых в воспоминаниях и видениях и явно влияет на человеческие судьбы. Так зародилась вера в привидения и души умерших, в бессмертие и потусторонний мир. Но человек вообще, и каждый человек в частности, склонен представлять внешний мир по своему образу и подобию. Значит, раз животные действуют, так или иначе ведут себя, помогают человеку или мешают ему; растения изменяются, а предметы могут быть перемещены — все они также должны быть наделены душой или духом. Таким образом, анимизм, философия и религия примитивного человека, был построен на наблюдениях и умозаключениях, ошибочных, но понятных для незрелого и наивного ума.

Взгляды Тайлора на примитивную религию, хотя и сыграли немаловажную роль, основывались на слишком узком круге фактов и представляли первобытного человека слишком умозрительным и рациональным. Недавние полевые исследования, проведенные специалистами, показывают нам, что дикаря скорее занимают его улов, урожай плодов, события и празднества его племени, чем размышления над сновидениями и видениями или же объяснение «двойников» и каталептических трансов; нам также раскрылось множество аспектов ранней религии, которым просто невозможно найти место в Тайлоровой схеме анимизма.

Более широкий и глубокий взгляд современной антропологии нашел самое адекватное выражение во вдохновенных научных трудах сэра Джеймса Фрэзера. В них он выделяет три основные проблемы примитивной религии, которые волнуют современную антропологию: магия и ее соотношение с религией и наукой; тотемизм и социальные аспекты ранних верований; культ плодородия и размножения. Лучше всего рассмотреть эти темы поочередно.

Дата добавления: 2015-05-08