Мертвые души» H.B. Гоголя: смерть живых и воскресение мертвых

Для Гоголя смерть почти всегда связывается с душой. Тело героя может быть живо, а душа мертва. Образы гоголевских помещиков иллюстрируют эту мысль писателя. Смерть все время рядом с ними, а они считают себя бессмертными, не думая ни о наказании на Страшном суде, ни о Боге. Души помещиков совершенно закостенели и помертвели. Часто помещики даже лишены потомства: Гоголь тем самым как бы наказывает их за смерть души.

Коробочка и Собакевич бездетны. Супруги Коробочки, Плюшкина, Ноздрева мертвы. Двух детей Ноздрева воспитывает смазливая нянька, с которой Ноздрев, несомненно, находится в близких отношениях: «Женитьба его ничуть не переменила, тем более что жена скоро отправилась на тот свет, оставивши двух ребятишек, которые решительно ему были не нужны». Коробочка о покойнике-муже вспоминает лишь в связи с пятками, без чесания которых ее покойный муж не мог заснуть.

Собакевич бездетен, но живет и копит материальные богатства таким образом, как будто он вечен и бессмертен. Его образ иллюстрирует евангельскую притчу о богатом, настроившем новые житницы и умершем на следующий день: «И сказал им притчу: у одного богатого человека был хороший урожай в поле; и он рассуждал сам с собою: что мне делать? Некуда мне собрать плодов моих? И сказал: вот что сделаю: сломаю житницы мои и построю большие, и соберу туда весь хлеб мой и всё добро мое, и скажу душе моей: душа! Много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей веселись. Но Бог сказал ему: безумный! В сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому ж достанется то, что ты заготовил? (Ев. от Луки, 12, 20). [42]

Ему, как хозяину и материалисту, нет дела до «сокровищ на небесах». Собакевич не «в Бога богатеет», значит, по убеждению Гоголя, несмотря на его медвежье здоровье, он обречен на смерть. Кому достанутся все тяжелые и прочные сооружения, воздвигнутые Собакевичем и рассчитанные на двести-триста лет (крестьянские избы, сработанные из корабельного дуба, но без всяких резных узоров, его собственный крепкий и асимметричный дом, «как у нас строят для военных поселений и немецких колонистов»[43])?! По существу, похоронив свою душу в бренной усыпальнице, Собакевич строит свой дом «на песке», выворотив прочь краеугольный камень – душу, вложенную Богом в человеческое тело для сострадания и любви к ближним.

Речь о душе, между прочим, заходит у Собакевича в контексте еды. Душа и еда для Собакевича почти одно и то же. Жена Собакевича Феодулия Ивановна с лицом, как огурец, и с руками, пахнущими огуречным рассолом, – истинная подруга Собакевича, ублажающая его желудок. Она – хранительница и жрица культа чревоугодия, алтарь которого воздвигнул в своем доме Собакевич. Обращаясь к жене, Собакевич говорит: «Щи, моя душа, сегодня очень хороши!»[44] Его душа проявляется лишь тогда, когда разгорается аппетит («Лучше я съем двух блюд, да съем в меру, как душа требует»[45]) или «пахнет» деньгами, то есть во время торга о «мертвых душах», когда Собакевич «из воздуха» материализует бесплотные души во вполне реальные шуршащие купюры.

Феодулия Ивановна – на самом деле душа Собакевича в тощем, сухом теле. Это душа, само собой, тоже бездетна или, точнее, бесплодна. Гоголь вообще высказывает ироническое сомнение в наличии у Собакевича души. Где она, эта его душа? Не погребена ли она под тяжестью плоти «как у бессмертного Кощея, где-то за горами и закрыта такою толстою скорлупою, что все, что ни ворочалось, на дне ее, не производило решительно никакого потрясения на поверхности…»?[46]

Любопытно, что образ Коробочки, подобно образу Собакевича, тоже складывается из частей, опять напоминая символический образ Кощея Бессмертного. Коробочка, точно матрешка, состоит из «коробочек»: пестрядевых мешочков, комода, шкатулки. В комоде, кроме белья, ночных кофточек, нитяных моточков, распоротого салопа, между бельишком распиханы деньги в пестрядевых мешочках: «В один (…) целковики, в другой полтиннички, в третий – четвертачки…»[47], точно в сказке о Кощее Бессмертном, душа которого хранится на конце иглы, которое лежит в яйце, яйцо – в утке, утка – в зайце, заяц – в сундуке.

Жена Собакевича Феодулия Ивановна, помимо огурца, сравнивается Гоголем с «плавным гусем»[48], поплывшим в столовую перед Чичиковым и Собакевичем. Не об этом ли гусе вспоминает Собакевич, требуя, чтобы ему тащили на стол всего гуся, как и целую свинью, как и всего барана?[49] Получается, что Собакевич как бы символически съедает собственную жену, вернее собственную душу. Это своеобразное чревоугодие души. Еда, точнее самопожирание, неразрывно связано у Гоголя с темой смерти. Собакевич, уничтожив бессмертную душу, съедает самого себя.

О душе Собакевич вспоминает только торгуясь с Чичиковым, сводя ее неуловимую, зыбкую сущность к сугубо вещественной оболочке, к пище: «…у вас душа человеческая все равно что пареная репа».[50]

Даже «мертвые души» у Собакевича не дрянь-души, а «ядреный орех, все на отбор».[51] За душу Собакевич «заламывает» сразу по «сту рублей», не брезгует также и мошенничеством по принципу: раз все мошенники, то чем он хуже других, ведь он живет в цельном мире, где действует открытый им самим непреложный закон о том, что человек рожден мерзавцем и мерзавцем умрет. Вот почему он подсовывает в список «мертвых душ» бабу – Елизавету Воробья с «ером» на конце, чтобы Чичиков не сразу заметил жульничество. Елизавета Воробей как будто беззаконно «вспархивает» в круг суровых и мощных мертвых богатырей: каретника Михеева, плотника Пробки Степана, кирпичника Милушкина и сапожника Максима Телятникова.

Образ Плюшкина Гоголь рисует почти всегда на фоне умирания, уничтожения, тления. Фамилия Плюшкин – парадоксальная метафора, в которой заложена самоотрицание: плюшка – символ довольства, радостного пиршества, веселого избытка. Между тем в тексте «Мертвых душ» угрюмое, дряхлое, бесчувственное, безрадостное существование Плюшкина превращает образ плюшки в образ заплесневелого сухаря, оставшегося от кулича (символ Пасхальной радости Воскресшего Христа), привезенного дочерью Плюшкина.

Общечеловеческая страсть Плюшкина – скупость. Образ-фикция (прореха, дырка) становится метафорическим выражением этой страсти: Плюшкин – «прореха на человечестве». Символическая «прореха на человечестве»[52] вырастает из вполне вещественной прорехи на замасленном и засаленном халате Плюшкина, на котором «вместо двух болталось четыре полы»[53]; спина халата Плюшкина была запачкана мукой, «с большой прорехою пониже»[54].

Сначала Плюшкин – «трудолюбивый паук», хлопотливо бегающий «по всем концам своей хозяйственной паутины», но постепенно он превращается в паука-скупца, пожирающего все, что попадает в его паутину, а потом и самого себя. Покупщики с течением времени, не в силах сторговаться с мелочным и несговорчивым Плюшкиным, перестают покупать у него товар. «Паучья» сущность Плюшкина эволюционирует и переносится на вещи, которые постепенно и неуклонно ветшают, а время в комнатах Плюшкина как бы останавливается: в них застывает вечный хаос, от которого рукой подать и до полной гибели вещей и человека: «Казалось, как будто в доме происходило мытье полов и сюда на время нагромоздили всю мебель. На одном столе стоял даже сломанный стул, и рядом с ним часы с остановившимся маятником, к которому паук уже приладил паутину».[55]

Бюро Плюшкина, куда он погребает деньги Чичикова за «мертвых душ», символизирует гроб, где в глубине косной материи похоронена его душа – духовное сокровище, погибшее от стяжательства. Образ Плюшкина в этом смысле иллюстрирует евангельскую притчу о таланте, зарытом в землю.

Сын Плюшкина символически – Ноздрев. Как и Ноздрев, он разбитной мальчишка, целующийся со всеми подряд и пускающий его богатства по ветру. Сын, проклятый отцом и с нетерпением ожидающий его смерти, – вот главная гоголевская коллизия «омертвения» душ.

Если гоголевские помещики мертвы, будучи живы, то «мертвые души» крестьян внезапно возрождаются к жизни силой фантазии Чичикова (и, главным образом, Гоголя). Чичиков, разглядывающий список приобретенных им «мертвых душ», начинает в своем воображении воскрешать их из мертвых. Материалом для такого воскрешения является имя. Любопытно, что главной темой для импровизаций Чичикова тоже является смерть, то есть Чичиков в основном воскрешает смерть «мертвых душ». Гоголь устами Чичикова восклицает: «Эх, русский народец! Не любит умирать своей смертью!»[56] Дальнейшие размышления Чичикова доказывают мысль о всемогуществе смерти в России. Смерть как бы становится всепобеждающей силой, которая косит своей косой всех подряд направо и налево, причем часто уничтожая самых талантливых[57]:

Петр Савельев Неуважай-Корыто (крепостной Коробочки): «Мастер ли ты был, или просто мужик, и какою смертью тебя прибрало? В кабаке ли, или середи дороги переехал тебя сонного неуклюжий обоз?»[58] Нет материала для фантазии, однако Чичиков находит, за что зацепиться: не уважай(!) корыто. Основной мотив, связанный с мужицкой смертью, – это пьянство. Напиваются по-свински, до свинячьего образа. Свинья ведь копается в корыте без всякого к нему уважения. Петр Савельев Неуважай-Корыто вряд ли думал о смерти и уж наверняка, как и свинья, не испытывал к ней уважения: скорее всего, он напился до свинского состояния – и погиб.

Пробка Степан (крепостной Собакевича): «…плотник, трезвости примерной. А! Вот он Степан Пробка, вот тот богатырь, что в гвардию годился бы! (…) Где тебя прибрало? Взмостился ли ты для большего прибытку под церковный купол, а может быть, и на крест потащился и, поскользнувшись, оттуда, с перекладины, шлепнулся оземь, и только какой-нибудь стоявший возле тебя дядя Михей, почесав рукою в затылке, примолвил: «Эх, Ваня, угораздило тебя!» – а сам, подвязавшись веревкой, полез на твое место».[59] Выражение «трезвости примерной» парадоксально рождается из фамилии – Пробка! Как пробка из бутылки, выскакивает Степан Пробка и из жизни, падая с креста. Дядя Михей при этом почему-то называет Степана «Ваней».

Максим Телятников (крепостной Собакевича): «…сапожник. Хе, сапожник! «Пьян, как сапожник», говорит пословица. Знаю, знаю тебя, голубчик (…) Достал где-то втридешева гнилушки кожи и выиграл, точно, вдвое на всяком сапоге, и выбранили тебя подлейшим образом. И вот лавчонка твоя запустела, и ты пошел попивать да валяться по улицам, приговаривая: «Нет, плохо на свете! Нет житья русскому человеку, всё немцы мешают».[60] Сапоги сделаны из телячьей кожи. Отсюда и вытекает импровизация. Она совмещается с пословицей «Пьян, как сапожник». Из гнилой телячьей кожи шьет сапоги Максим Телятников, а потом при неудаче пьет, как сапожник, и подыхает от пьянства под забором.

Григорий Доезжай-не-доедешь (крепостной Коробочки): «Извозом ли промышлял и, заведши тройку и рогожную кибитку, отрекся навеки от дому, от родной берлоги, и пошел тащиться с купцами на ярмарку. На дороге ли ты отдал душу Богу, или уходили тебя твои же приятели за какую-нибудь толстую и краснощекую солдатку, или пригляделись лесному бродяге ременные твои рукавицы и тройка приземистых, но крепких коньков, или, может, и сам, лежа на полатях, думал, думал, да ни с того ни с другого заворотил в кабак, а потом прямо в прорубь, и поминай как звали».[61] Фамилия рождает род занятий – извозчик. Но, поскольку фамилия рисует тупик, то есть путь прямо к смерти, Григорий не доезжает ни до красавицы-солдатки, ни до ярмарки. Путь к смерти прослежен Гоголем поэтапно: полати – кабак – прорубь.

Чиновники губернского города, с которыми встречается Чичиков, – прокурор-моргун, инспектор врачебной управы, Трухачевский, Бегушкин и прочие, по словам Собакевича, которые «даром бременят землю».[62] Характерны значимые фамилии чиновников: Трухачевский – от трухи, рассыпающейся от гнилости и бесполезной; даже здесь у Гоголя звучит непременная тема смерти.

Дата добавления: 2015-05-08