Тpиумвиpат мастеpов

Кара

Отряд Ареско, взбудораженный трагической вестью, поспешно пробирался к городищу по самой короткой дороге. Шли по звериным тропам. То спешившись, прокладывая топорами и ножами себе путь в сплошной стене колючих зарослей, то, нещадно погоняя коней, мчались во весь опор на небольших равнинных пространствах.

К еще дымящемуся своему поселению они подошли где‑то к полудню. Завидев разоренные жилища, всадники, не помня себя, ринулись к ним. Каждый хотел как можно скорей оказаться у своего очага. Но властный голос вождя заставил воинов натянуть поводья. Их предводитель, несмотря на молодость, был суров и лют. Ослушания – не терпел. Сородичи боялись его горячего и скорого суда.

Ареско сидел на коне мрачным каменным идолом. Он не сдвинулся с места, пока все воины отряда не обступили его. Речь произнес негромко, отрывисто и ясно.

– Мы должны отомстить. Времени мало. Мертвых предать земле. Постарайтесь поесть и поспать. Выступим до захода солнца. Сбор – здесь. Все! По домам!

… Мужчины плакали, как дети. Слышать их было тягостно. И до тошноты невыносимо было смотреть на обезображенные и обугленные трупы людей. Пытливый перевел взгляд на подворье Ареско. Из‑под обрушенных и еще мерцающих огнем бревен вождь извлекал останки близких ему людей. Он метался по пожарищу и громко окликал их по именам, надеясь, что кто‑нибудь отзовется. Жена его, прижав к себе спящего мальчонку, опустошенно и надрывно выла. Как волчица. Жутко. По‑сумасшедшему…

Убийцы тем временем уходили все дальше и дальше. Отягощенные добычей, они продвигались медленно. Их задерживало тучное стадо угнанного скота и валившаяся от усталости и голода добрая сотня пленников.

Поджидая погоняемых животных и людей, они часто устраивали привалы. Обжирались жареным на кострах свежим мясом и до одури напивались чего‑то хмельного. Потом трапеза продолжалась теми, кто сопровождал пленных. А те, что были сыты и пьяны, набрасывались на женщин, насилуя их на глазах у всех.

Засыпали где попадя. Так же и испражнялись. В открытую. Нисколько не стесняясь. Охранения не выставляли. Они не боялись скорого возмездия. Знали, Ареско со своим воинством ушел воевать с другим племенем. Вернется не скоро.

Но как бы медленно они ни шли, воинам Ареско их было не догнать. Пытливый хорошо это видел. И жалел об этом. Он ненавидел этот чавкающий и пьяный сброд, причислявший себя к человеческому роду. И Пытливый решил наказать их сам. На последнем привале.

Горилла остановил свою узколобую ораву у подножия пологой горы, когда сгущались сумерки.

– Запалить костры! – приказал он. – Заночуем. Завтра снимемся пораньше, чтобы засветло прийти домой. Пойдем без отдыха… Еду и женщину притащите мне вон под ту скалу, – Горилла показал на склон горы.

До родного стойбища им оставалось почти ничего. Перевалить холм и, считай, они дома.

«Но сначала надо прожить ночь», – не по‑доброму улыбнулся Пытливый. И тотчас же принялся за дело.

Не знал вождь грабителей, что до погибели его самого и отряда, возглавляемого им, осталось тоже почти ничего. Откуда было знать ему, что он укладывает своих сотоварищей на ложе смерти. Это знал Пытливый.

Информация о том, что представляла из себя та гора, была у него перед глазами. Начиная с поверхности ее и в глубину метров на двести лежали пласты магнитной железной руды. Месторождение пролегало по довольно широкому ущелью, а шло оно из нутра безлесых каменистых холмов. Даже высоко торчащие скалы на склоне горы, под которыми по примеру вождя расположились грабители, представляли из себя сплошной железняк.

Пытливый решил провернуть задуманное до подхода обоза с пленными…

Нагнать сюда грозовые облака не представляло для него никакой трудности. Очень скоро бивак пирствующих воинов накрыла обложная тяжелая туча. В ее колышущемся дряблом чреве из одного конца в другой пустой металлической бочкой прокатился гром. От дребезжащего грохота заложило уши. За горой взбластнула первая молния. За ней, белым лезвием гигантского клинка вспорола брюхо обрюзгшей грозы – вторая. Уже ближе. Хлынул ливень.

И началось светопреставление. Протуберанцы, прошивающие огнем небо и землю, как пьяные забулдыги в кабаке, устроили групповую пляску. Плясали самозабвенно, неистово, дико. Электрические разряды молотами били в скалы. И непонятно было, что несло людям смерть. То ли скалы, по которым от каждого удара протуберанца пробегала некая чудовищная сила, превращающая человека в изваяние из угля. То ли эти, летяшие во все стороны, и выламывающие глаза охапки цветов – ослепительно синих, зеленых и оранжевых искр. Они сыпались на спины выбегающих из укрытий, обуянных ужасом воинов и насквозь прожигали их.

Гроза продолжалась недолго. Зато долго лил дождь. Проливной. По склону, в ущелье, увлекая за собой погибших в электрическом аде людей, обрушился сель. Ущелье превратилось в озеро…

К рассвету от этого озера остались зловеще поблескивающие осколки луж. Они вроде старческих глаз, затянувшихся бельмами, по‑мертвому смотрели на занимающийся день и на оставшихся по чистой случайности живых людей. Случайность эта была не случайной. Ее устроил Пытливый. Остались в живых те, кто сопровождал уворованное чужое добро и людей.

– Боги!.. Боги наказали их!.. – шептались пленники.

Их сторожа вытаскивали из топкой грязи и из‑под неподъемных каменьев трупы своих сородичей. Предводителя своего они нашли у подножия горы. Синий до черноты он лежал в вымоине под придавившим его железняком и был скукожен, вроде эмбриона в чреве матери…

А спустя два дня в объятое горем стойбище ворвались одержимые местью всадники Ареско. Перед набегом, собрав вокруг себя пращников, лучников и копьеносцев, он твердо сказал:

– Никого не жалеть. Все сравнять с землей.

От того, что сделали воины Ареско, у Пытливого встали волосы дыбом. Ареско с опьяненными от крови воинами и богатой добычей возвращался к себе в городище мимо той же самой горы, названной «Гневом Богов».

«Они такие же звери», – с дрожью в голосе шептал Пытливый.

Он теперь ненавидел Ареско.

Глава вторая

– А стоит ли, Пытливый? – прервав вдруг беседу с одним из слушателей, спросил его мастер Верный.

Пытливый опешил. Значит, Верный все видел и все знает.

– Наверное, не стоит, – до ушей покрывшись прилившей к лицу кровью, согласился он.

– Правильное решение. Иначе из исследователя ты запросто превратишься в мясника.

– Я чувствую себя убийцей, Мастер. Да что значит, чувствую…

– Не кори себя, – остановил его Верный. – Только ответь ты действовал по версии или спонтанно?

– Не знаю. Признаться, одна мысль было появилась, но я, к сожалению, ее тут же потерял. Однако она, я точно знаю, не имела к моим действиям никакого отношения. Просто мне подумалось, что если те, кто убивал, тоже ощутят физическую боль и горе от потери близких, то впредь они не станут так поступать. Станут лучше, чем были…

– Пробовали! – перебил его Верный. – То есть на первых порах мы предпринимали такую попытку. Они становятся хуже… Нам надо было вас предупредить.

– Да, – наученный горьким опытом соглашается Пытливый. – Как ни банально это звучит, но зло порождает зло. Ненависть становится обвальной. Так они и перебить друг друга могут.

– В том‑то вся и заковыка. Казалось бы, едва вылупились. Только вышли из‑под тепличной оболочки и тотчас же принялись рубить себя под корень.

– Процесс самоуничтожения? – спросил Пытливый.

Мастер пожал плечами.

– Не думаю.

– Может, для приобретения позитивных качеств это естественный ход развития? – предположил слушатель.

Спросил и поймал себя на том, что говорит словами из учебника. Это ему не понравилось. Оно могло не понравиться и Верному. Мол, прилежный школяр зазубрил азбучные истины и шпарит их себе с умным видом. Хоть придумал бы что‑нибудь свое.

Успокаивало лишь то, что эта учебная монография под названием «Возникновение и развитие жизни» представляла из себя сорок увесистых томов из ста восьмидесяти книг. Кроме того, на факультете «Программирование жизни», который некогда заканчивал Верный, он изучался в неполном объеме. Во всяком случае, раздел «Иллюзорность бесконечности», где излагалась та истина, что он вложил в вопрос, Мастер изучал в усеченном виде. А вот он, Пытливый, по этому разделу сдавал экзамен. И многое еще было свежо в памяти.

А память у него была отменная. Прямо‑таки фотографическая. И он мысленно и с большим тщанием листал страницы пособия, чтобы отыскать строчки, которые были бы сейчас кстати. И нашел. Это был целый абзац из Введения, предваряющего раздел «Иллюзорность бесконечности».

«… Миры – живой организм. Равно, как и существа, населяющие их. Особенно мыслящие.

Нам хорошо известна зависимость последних от среды Пространства‑Времени, то есть от миров, в которые они помещены, а также взаимовлияние одного на другое. (Это подробно рассматривалось в третьей книге „Вопросы вечности миров и разума“.) И подходя к изучению бесконечности мироздания, рекомендуется исходить именно из этого фактора. Ибо, как любому организму, Мирам свойственны естественные „начало“ и „конец“.

Они развиваются, совершенствуются и имеют способность к самосовершенствованию. Им присущ процесс деградации, так называемого, старения, и всевозможных патологий, выражающихся в катаклизмах, которые, как мы далее убедимся, вполне диагностируемы, а стало быть, управляемы…

Повторимся: распад Мира более сложен, нежели прекращение жизнедеятельности любой живой особи вообще и разумной в частности. Для последних акт кончины тот же катаклизм. Микрокатастрофа… Однако между этими двумя явлениями „конца“ существует одна общая особенность. И разумная особь, и живая конструкция Мира содержат в себе механизм самоуничтожения. В обоих случаях процессы, возбуждающие этот механизм, как правило, подконтрольны, так как признаки их протекают отнюдь не скрытно и катализаторы в подавляющем большинстве своем узнаваемы…»

Напряжение, с каким Пытливый вспоминал этот текст, не прошло незамеченным.

– У тебя такой вид, – пристально всматриваясь в него, засмеялся Верный, – словно ты в каменоломне рубишь гранит.

– Так оно и есть, – согласился Пытливый.

– Дерзай, – поощрил Мастер.

Пытливый замолчал, а потом, вероятно, покопавшись в своей «каменоломне», спросил:

– Мастер Верный, скажите, пожалуйста, а как они ведут себя на Промежуточных? Вы наверняка проверяли это.

Верный покачал головой.

– Ты забросал меня своими «камушками». Все вы любознательны, и я боюсь, ваша практика пройдет под знаком викторины. Поэтому мы сделаем так. Разрешим вам пользоваться видеозаписями всего того, что мы делали, что предпринимали, какие аспекты рассматривали, какие проводили эксперименты и так далее. Если что упустили или недосмотрели – подскажете.

Мастер на какое‑то мгновение умолк, а затем не без лукавинки добавил:

– Подскажете в виде «камушков». То бишь, вопросиков… Но мы надеемся, вы все‑таки сможете разглядеть и, если не назвать, то, во всяком случае, намекнуть на причину происходящего с людьми… Искренне надеемся.

Пытливый развел руками и, отыскав глазами Камею, направился к ней. Она сидела на пенечке, и, как ни странно, одна. Обычно Дрема такие оказии не упускал. Стоило Пытливому замешкаться, как Дрема оказывался тут как тут. Начинал что‑то нашептывать ей, а она заинтересованно слушала и очень уж тепло реагировала. Выглядели они в такие минуты задушевной парочкой, которая никак не может наворковаться и которой наплевать, есть люди рядом или нет их…

Так, наверное, казалось только ему, Пытливому. Скорее всего от ревности. Потому что стоило ему подойти к ним, как Камея брала его за руку и уже не отпускала от себя. И она не требовала от Пытливого занимать ее разговорами. Им и без них было хорошо.

А тут она одна. Дрема, правда, находился неподалеку. Всего в нескольких шагах. Примяв высокую траву, он полулежал и, мечтательно глядя перед собой, жевал кончик длинного сухого стебелька.

Отрешенные от сего мира глаза его были полны сострадания к кому‑то. Они, вероятно, видели чью‑то боль. Она жалила ему сердце. Он чуть не плакал. Но это было не насилие кого‑то над кем‑то. Это было что‑то другое. Что‑то личное. И Пытливому страсть как захотелось подсмотреть. Сделать это, имея нимб, не представляло труда. Потом он, правда, клял себя за столь низкое вероломство. Но то – потом.

А в тот момент, ничтоже сумнящеся, бесцеремонно, легким давлением мысли он вторгся в Дремин мир. И тотчас же увидел его печаль. Ею была земляночка. Певунья. Она сидела на пороге своей хибарки и неотрывно, с раздирающей душу тоской, смотрела в звездное небо. И на громадный шар яркой луны. А на луне, как в тигле, золотом восторга плавились Дремины глаза. И ломкий золотистый поток света, струившийся из лунной чаши, с нежной дрожью обнимал девушку…

То была Дремина любовь. Она была сильнее его любви к Камее.

Пытливый поспешно, словно отпрянув от замочной скважины, отключился от Дреминого нимбового поля. Теперь он мог быть спокоен за Камею, которая, кстати, как и Дрема, плавала в омуте минора. Ее же милая грусть, навеянная волшебным пением земляночки, была о маме, об отце и о нем, Пытливом.

Но больше всего Пытливого удивило то, что все пятьдесят практикантов, возлежащих на лугу, тоже пребывали в непривычной для них прострации. Каждый окунулся в самого себя. Казалось даже, что они забыли, почему собрались здесь. Что Мастерам от них надо? А ведь сегодня истекла неделя, которую им дали, чтобы осмотреться. Так сказать, адаптироваться. Наверняка шарик этот они облазили вдоль и поперек. Насмотрелись – по уши. И впечатлений у каждого должно быть пруд‑пруди, а они вялы. Рассеяны. Конечно, переговариваются между собой, но без обычной живости. Так. Лишь бы что‑то сказать и для отвязки среагировать.

Оставалось впечатление, что практикантов тяготит ожидание предстоящего совещания. Его же не начинали по причине отсутствия одного из Мастеров – Кроткого. Шеф триумвирата мастеров – Озаренный и Верный прибыли сюда загодя. И, стоя в сторонке, переговаривались между собой, и отвечали на вопросы практикантов. Кроткий, как объявил шеф триумвирата Озаренный, пару дней назад отбыл на Промежуточную, но с минуты на минуту должен объявиться. И действительно, не успел Пытливый усесться с Камеей, как рядом с Мастерами, словно из‑под земли, выросла фигурка Кроткого.

– Здравствуйте! Прошу извинить за опоздание, – сказал он, и, виновато улыбаясь, добавил:

– Путь мой был не близок.

– Все в порядке? – с участием спросил Верный. Кроткий кивнул.

– Ну что?! Начнем? – спросил у Мастеров Озаренный и, получив их одобрение, вышел вперед.

– Дорогие наши коллеги, – начал он, – минула неделя, как вы прибыли сюда. В самую нижнюю точку шестого Луча Великого Круга Миров. Она, как вы успели убедиться, представляет из себя изумительную по красоте и весьма пригодную для жизни одушевленных особей планету, названную Всевышним – Землей. Вы, безусловно, обратили внимание на разницу во времени. На ВКМ, то есть в Великом Кругу Миров, и здесь, на Земле. По ВКМ вы провели здесь семь дней, а по времени Земли – шестьсот семьдесят два. Время для адаптации вполне достаточное. Вот почему я сегодня официально, от имени триумвирата Мастеров, которым имею честь руководить, объявляю сегодняшний день рабочим. За двадцать два с небольшим земных месяца вы успели поэкспериментировать. Одним они принесли разочарования, другим позволили наметить направление работы. Не правда ли, Камея?

Вопрос застал девушку врасплох. Она смутилась и, не выпуская руки Пытливого, сказала:

– У меня пока версия, Мастер. Я ее еще не могу четко сформулировать.

– Сформулируешь, – ободрил он ее.

Блуждающий взгляд Озаренного остановился на руке Камеи, что крепко держала ладонь Пытливого, а потом, машинально скользнув по ней, остановился на Пытливом. Остановился и застыл. Именно застыл. Что‑то в нем его удивило. Он даже тряхнул головой, словно освобождаясь от наваждения, а потом, нагнувшись к своим товарищам, что‑то прошептал и показал на Пытливого.

Это донельзя обескуражило практиканта. Он посмотрел на себя со стороны. Благо дело это он мог. С одеждой все в порядке. В наружности – ни царапинки. Но каждый из Мастеров с изучающим интересом то и дело бросал на него свои взгляды. Потом, видимо, они потеряли к нему интерес. Во всяком случае, в открытую его не выказывали…

«Померещилось», – решил Пытливый и перестал наблюдать за ними.

Между тем Озаренный продолжал свою речь.

– …Красавица наша, – говорил он о Земле, – создана вопреки классической теории о генезисе планет. Она сложена сплошь из парадоксов. И благодаря им цветет и здравствует. Без них не было бы шестого Луча в ВКМ и шестой планеты Детства человечества. Впрочем, вы это знаете из учебников. Знаете также, сколько было скептиков, не верящих в успех нашего дела. Но, слава Богу, мы создали шестой Луч. Благодаря ему нам удалось на треть сократить срок пребывания душ разумных особей в состоянии летаргии в периоды перехода из одной Вселенной в другую.

Сейчас, когда в печать просочилась информация по поводу возникших здесь проблем, скептики вновь подняли головы. Они говорят, что предупреждали Резиденцию о неминуемых и непоправимых осложнениях, о бесперспективности и ненужности в системе мироздания еще одного Луча кругооборота жизни…

Дата добавления: 2015-05-08