Валлингфорд

СИЭТЛ

ДЕСЯТЬ НУЛЕЙ

ПЕРМУТАТОРЫ СУДЕБ

Глава 1

Город был молод. Невероятно молод.

Луна резко очерченным, молочно‑голубым диском висела над одеялом из мягких серых облаков, а если посмотреть на восток, то там, над холмами, где вскоре взойдет солнце, виднелось сияние, желтое и неподдельное, как настоящее деревенское масло.

Город встречал новый день холодной росой. Она выпала на молодую, зеленую травку, дорожками стекала по оконным стеклам, крошечным бисером усыпала поручни, стылые под легкими пальцами ветра.

Просыпаясь с восходом, никто из жителей не догадывался, сколь юным он был, этот город, юным и свежим. Повседневная суета планов и житейских невзгод шорами застила глаза, и только запах чего‑то иного, незнакомого, заставил бы почуять, вдохнуть благословенную, бодрящую новизну.

Каждый занимался своими делами.

День перешел в сумерки.

И никто не заметил разницы.

Не увидел намека на некую потерю.

Джинни едва не вскрикнула от ужаса: показалось, будто в широком боковом зеркале муниципального автобуса отразился старенький серый «мерседес», замерший позади, на расстоянии двух корпусов машины, блокируя движение на соседней полосе. Тонировка, трещина в лобовом стекле – все знакомые признаки налицо.

Это они… мужчина с серебряным долларом и женщина с пламенем в ладонях.

Распахнулась передняя дверь автобуса, но Джинни отступила поглубже в салон. Все мысли о том, чтобы сойти пораньше, не торопясь прошагать пару‑другую кварталов, разминая ноги и обдумывая ситуацию, – все эти планы исчезли.

Женщина‑водитель (пышная негритянка, светло‑карие радужки в окружении белков цвета слоновой кости, темно‑красная губная помада, бриллиантики в резцах… легкий аромат духов «Мой грех» даже в конце рабочего дня) пристально взглянула на пассажирку.

– Милочка, вас кто‑то преследует? Вызвать полицию? – Длинным перламутровым ногтем она многозначительно постучала по кнопке экстренной радиосвязи.

Девушка помотала головой.

– Не поможет. Да это так, ничего.

Негритянка вздохнула, закрыла дверь, и автобус тронулся дальше. Джинни вернулась на место и поставила рюкзачок на колени – она скучала по весу своей шкатулки, но сейчас, по крайней мере, та была в безопасности.

Джинни поглядела в заднее окно автобуса. «Мерседес» приотстал, еще чуть помедлил, затем свернул в переулок.

Здоровой рукой девушка ощупала застегнутый на «молнию» боковой кармашек рюкзака, проверяя, на месте ли схема. В травмпункте грязные бинты сняли с кисти, и доктор потратила добрых полчаса на осторожную обработку ожогов, инъекцию приличной дозы антибиотика и слишком много вопросов.

Джинни закрыла глаза. Время от времени ее задевали сновавшие мимо пассажиры, с мягким резиновым шелестом распахивались передняя и средняя двери, томно вздыхал сжатый воздух в тормозных шлангах…

Именно доктор рассказала ей про эксцентричного, но безобидного старичка, одиноко жившего на каком‑то забитом книгами складе. Старичку требовался помощник. Или помощница. Может быть, даже на длительное время. Жилье и питание предоставляются. Место надежное, никаких проблем. Впрочем, доктор не стала просить верить ей на слово, а просто распечатала схему проезда.

Джинни решилась последовать совету. Девушка достала и развернула лист. Еще несколько остановок до конца Первой авеню, и далее на юг от двух громадных стадионов. Смеркалось: вот‑вот наступит восемь.

Прежде чем сесть в автобус – прежде чем увидеть серый «мерседес» или просто стать жертвой собственного воображения, – в квартале от клиники Джинни нашла открытый ломбард. Там, уподобившись Квикегу, пытающемуся сбыть сушеную голову, она заложила свою шкатулку с библиотечным камнем.

Так называла этот камень матушка. Отец, впрочем, именовал его «сум‑бегунок». Ни то ни другое название многого не проясняли. Сам же камень – изогнутый, обугленный, невесть на что годный кусок породы в обшитом свинцом ящичке длиной пару дюймов, – считался единственной ценностью, сохранившейся в их бродяжнической семье. Родители не говорили, каким судьбами или когда им достался этот камень. Вероятно, они сами не знали, а может, не могли вспомнить.

Шкатулка всегда весила одинаково, хотя порой, когда они сдвигали гравированную крышку – которая поддавалась лишь в том случае, если ящичек поставить строго определенным образом, – матушка могла улыбнуться и весело объявить: «Смотри‑ка, бегунок повернулся противосолонь!», после чего взгляду ее скептически настроенной дочери театральным жестом открывалось пустая пазуха.

В следующий же раз камень выглядывал из подбитого бархатом гнезда как ни в чем не бывало, такой же твердый, реальный и необъяснимый, как и все остальное в жизни этого семейства.

Ребенком Джинни порой думала обо всем их существовании как о своего рода фокусе, наподобие этого камня из шкатулки.

Когда ростовщик с помощью девушки открыл коробочку, ее обитатель был на месте: первая настоящая удача за последние недели. Мужчина извлек «бегунок» и, понятное дело, захотел оглядеть его со всех сторон. Камень же – как всегда – отказался поворачиваться, сколько бы усилий к нему ни прилагали. «Ого! – уважительно заметил ростовщик. – Это что, гироскоп? Хитроумная штуковина… хоть и довольно уродливая…»

Он выписал квитанцию и дал Джинни десять долларов.

Так что теперь у нее с собой было вот что: схема проезда, список автобусных остановок да десятка, которую она боялась тратить, потому что не смогла бы потом выкупить сум‑бегунок, единственную вещицу, что осталась у нее от семьи. Семьи особенной, которая охотилась за своей удачей своим, особенным путем, никогда не задерживаясь на одном месте дольше полугода, будто за ними кто‑то гнался.

Автобус притормозил, и двери, вздохнув, распахнулись. Джинни ступила на бордюрный камень, негритянка‑водитель сочувственно посмотрела ей в спину. Вновь вздохнули двери, автобус с легким гулом двинулся дальше.

Спустя несколько минут негритянка позабудет худенькую, темноволосую пассажирку – дерганую, испуганную девушку, бросавшую косые взгляды за плечо.

Джинни стояла на тротуаре под спускавшимися сумерками. Где‑то в южной стороне самолеты золотистыми инверсионными следами царапали темно‑синий небосвод. Она прислушалась к городу. Дышали здания, рокотали улицы. С востока и запада доносилось шуршание покрышек, профильтрованное и приглушенное длинными коробками промышленных складов. Сработала и через пару секунд умолкла автомобильная сигнализация, обижено чирикнув напоследок.

Поодаль, сквозь окна и распахнутую дверь одинокого тайского ресторанчика изливалось теплое сияние.

Девушка шмыгнула носом и осмотрелась: улица широкая и пустынная, если не считать тускнеющих задних огней удалявшегося автобуса. Вскинув рюкзак на плечо, она пересекла дорогу и помедлила в лужице кисло‑оранжевого света от уличного фонаря. Уставилась на зеленоватый бетон складской стены. Здесь можно и спрятаться. Тут ее никто не отыщет. Никому о ней ничего не будет ведомо.

Похоже, это верный путь.

Джинни знала, как заметать за собой следы, как стирать воспоминания. Даже если старичок окажется грязным извращенцем… она и с этим сумеет справиться. Ей доводилось бывать в переделках и похуже – куда как хуже.

У северного торца склада проволочный забор окружал бетонный пандус и небольшую, совершенно пустую парковку. Возле съезда с пандуса ворота с навесным замком перегораживали проход с тротуара. Джинни осмотрелась в поисках камер слежения. Не видно ни одной. Единственным средством привлечь внимание была потрескавшаяся пластиковая кнопка на позеленевшей латунной табличке. Справившись по листку со схемой, девушка еще раз уточнила адрес. Посмотрела на верхний этаж склада. Просунула палец сквозь ячейку проволочной сетки.

Нажала кнопку.

Полуминутой позже – она уже собралась уходить – прожужжал электрический замок, открывая ворота. Ни чьего‑то голоса, ни приветствия.

Ее натруженные плечи благодарно обмякли – она так устала…

Впрочем, после всего, через что ей довелось пройти, слепо вверять себя надежде нельзя. Задействовав всю свою силу и талант отыскивать наилучший выход, она быстро прощупала запутанные джунгли причин и следствий. Нет, ничего нет. Этот путь – единственно возможный. Все остальные приведут ее обратно, к вихрящейся бело‑голубой буре в лесу.

Вот уже несколько месяцев, как она чувствует, что оставшиеся в ее распоряжении варианты тают. Перед глазами никогда не всплывал этот склад, она никогда не предвидела, что очутится в Сиэтле, что окажется в бесплатном травмпункте с доброжелательной докторшей…

Джинни оттянула на себя створку и пошла вверх по пандусу. Ржаво поскрипывая, створка захлопнулась позади и защелкнулась на замок.

Сегодня ее восемнадцатый день рождения.

Глава 2

Тело Джека Ромера страдало от жажды. Тело Джека Ромера утомилось.

Очередная улица, за ней другая, за ней еще, и еще… Велосипед мчал худощавого, темноволосого седока как бы сам по себе, не нуждаясь в понукании на поворотах. Хватало легкого нажатия на руль, безразличного дерганья плечом… Кончик языка чуть высунут наружу сквозь расслабленные губы, карие глаза бездумно смотрят вперед… Все эти признаки вкупе с постоянной, монотонной работой ног на педалях словно говорили миру и велосипеду, что Джек Ромер вне себя. Буквально.

Притороченный над задним крылом седельный мешок, полный молоточков, побрякивал на каждой выбоине.

Тело, взятое само по себе – даже юное, – интересуется вовсе не приключениями или новизной, оно заинтересовано в постоянстве. Оно предпочитает не принимать важных решений. Поворот в нужном месте, порой смещение центра тяжести на крутом вираже, легкое и слегка удивленное вздрагивание при необходимости увильнуть от машин или иных препятствий – вот что образует собой сумму возможностей тела в отсутствие его хозяина. Непоседливостью оно обязано лишь бодрствующей мысли.

За какой‑то час тело Джека удалилось от пункта назначения на мили. Были бы здесь холмы, не приходится сомневаться, что к этому моменту тело замедлило бы движение, желая передохнуть. Увы, на ровных улицах припортового района, заставленного складами и заводскими корпусами, было куда проще катить по шершавому асфальту или даже вымощенной булыжником мостовой, чем брать на себя решение тормозить.

Велосипед резко вильнул, огибая рытвину.

Невесть откуда взявшийся грузовик сердито загудел. У Джека дернулось правое веко. Водитель грузовика просунул в боковое окошко кулачище размером со свиную рульку, но Джек мчал дальше, безразличный ко всему. С гневным ревом громадная машина миновала перекресток, едва не задев велосипедиста бортом.

Гудящие фонари изливали розовато‑желтый свет под хмуро надвигавшимися тучами. Дорогу накрыла тень, и ноги Джека принялись отрабатывать циклоиду с уменьшенным темпом. Три мили в час. Затем две. Одна. Велосипед начал терять устойчивость. Тело выбросило ступню вниз. Касание вышло слишком ранним, кроссовка перегнулась в подошве, цепляясь мыском за выбоины в асфальте.

– Ах ты!..

Все, телу надоело.

Джек возвращался в мир – выше шеи. Лицо исказила удивленно‑паническая гримаса. Он съехал со скользкого кожаного сиденья и приложился пахом о раму. Этот болезненный миг и позволил телу вновь слиться с душой. Споткнувшись, Джек машинально дернулся вперед, чтобы не упасть вместе с велосипедом.

Нога заехала прямиком в спицы переднего колеса.

– Тьфу ты!

Голос эхом отразился от гофрированных жалюзи и высоких гладких серых стен. Приходя в себя, Джек глотнул воздуха и огляделся: один‑одинешенек, никто не был свидетелем приключившейся неприятности. Он опасливо погладил ноющий пах, затем бросил недоумевающий взгляд на часы. Итак, он отсутствовал шестьдесят пять минут. Практически ничего не помня.

Хотя нет… было какое‑то высокое окно и мрак – мрак сверхъестественный, пронзенный ослепительным пучком серого света, с острыми как бритва краями… и еще за ним следили… кто‑то или что‑то…

Поверх кровли соседнего склада он увидел ярусы, сложенные из пустых синих, ржаво‑коричневых и белых стальных контейнеров, помеченных логотипами экспедиторских компаний. Каким‑то образом он очутился глубоко в недрах Южного порта, чуть ли не в грузовых доках с их выкрашенными в красное кранами‑великанами.

Что‑то метнулось вдоль ряда выставленных мусорных баков, царапая коготками асфальт.

Джек вытащил ногу из паутины велосипедных спиц, критически осмотрел старую кроссовку и порванный носок. Колесо погибло, хотя нога отделалась легкой царапиной. Он поднял велосипед, развернул его вспять, готовясь катить бок о бок с собой всю обратную дорогу.

Мягкий стрекот в тени – очередной царапающий звук, – и нечто длинное и низкое суетливо пробежало между перехваченными проволокой кипами картонок. Глаза Джека широко распахнулись. На миг почудилось, будто он увидел змею – змею с растопыренной рогатиной вместо хвоста. Недоумевая, он приблизился, нагнулся и приподнял краешек мокрого картонного листа.

Под стаккато щелчков и постукиваний заелозил широкий, плоский тюк слева. С гадливой гримасой Джек пихнул тюк ногой, тот перевернулся – и в это мгновение что‑то длинное и черно‑блестящее, с множеством ног и рачьими клешнями на хвосте шмыгнуло в дырку металлического ограждения.

Непроизвольно вскрикнув, Джек отпрыгнул назад.

Такое впечатление, что он только что повстречался с уховерткой – размером с руку.

За следующий час, толкая вихляющийся велосипед под эстакадой скоростной автомагистрали, вымокший до нитки от дождичка, мелко сыпавшего из темнеющих небес, он успел наполовину убедить себя, что возле доков увидел тень от крысы, а не от немыслимо огромного насекомого.

Он вернулся в свою съемную квартирку на третьем этаже, снял покореженное колесо, запихал его в чулан, переоделся в сухое и быстро поужинал консервированной говядиной с бобами. Попутно выяснилось, что Берк, его сосед и хозяин, захватил снизу ворох почты, прежде чем отправиться на работу. Берк, повар в одном из модных стейк‑хаусов, трудился до полуночи шесть дней в неделю, возвращаясь домой весь пропахший жареным мясом, вином и бренди: сосед идеальный – и на глаза почти не попадается, и в душу не лезет.

Джек немного подвигал мебель, чтобы напомнить Берку о своем существовании, а то был однажды случай, когда тот попросту забыл о жильце и попытался сдать комнату Джека внаем. Покопался в почте: ничего, кроме счетов, да и то все на имя Берка.

Постепенно возвращалась уверенность. Джек встал посреди своей крошечной спальни и потренировался в жонглировании тремя крысами (из тех четырех, что он держал дома) и двумя молотками. Крысы отнеслись к этому с пониманием и терпением, так что по возвращении в клетку вся троица довольно попискивала. Он покормил зверят. Глазки их ярко горели. Усики трепетали.

Удостоверившись, что с рефлексами все в порядке, Джек сунул молотки обратно в нижний ящик комода, поморгал, приучая глаза, – и некоторое время следил, как полость заполняется кеглями, биллиардными шарами, кубиками и резиновыми утятами.

Пришлось потрудиться, задвигая набитый ящик обратно.

Не далее как пару недель назад одна милая леди, Эллен Кроу, пригласила его к себе на Капитол‑Хилл. Ужин – беседа – сочувствие. Джек привык к вниманию со стороны дам, переваливших определенный возраст.

Тут он почувствовал некоторое стеснение в нагрудном кармашке, вспомнил про визитку, извлек ее, ногтем покарябал рельефную серебристую завитушку, выдавленную на дорогой плотной бумаге кремового оттенка. Второе приглашение к ужину, дата не указана. Когда вы будете готовы, написала Эллен. На обороте она аккуратными циферками проставила телефонной номер бесплатной клиники.

Должно быть, в прошлый раз, за ризотто с креветками, он слишком разоткровенничался. Джек вновь потер пальцем карточку, силясь ощутить беду, – и ничего не воспринял, ни со стороны записки, ни со стороны Эллен.

Сидя на балконе под низкими быстрокрылыми черными облаками, он глядел на ряд однообразных серых и коричневых крылечек в перспективе улицы, отпивая из кружки ромашковый чай, «настоянный» на трижды использованном заварном пакетике, и слушал ровную дробь дождя. Не так давно Джек был близок к тому, чтобы окончательно решить, что он – все‑таки – счастлив. Без гроша в кармане, впрочем, но это ничего. Нынче же подлинное беспокойство омрачало его безмятежную радость. Уж очень часто он стал «блуждать». Даже упомянул об этом Эллен Кроу.

Да еще эти галлюцинации. Гигантские уховертки, к примеру.

Он сбалансировал молоток на мизинце, подбросил его, поймал торец рукоятки на подушечку большого пальца, – и молоток замер, лишь едва‑едва покачиваясь.

Джек положил его поперек колен и тяжко вздохнул.

«Завтра пойду к врачу», – объявил он вслух и натянул на себя шерстяное одеяло. Ему нравилось спать на балконе – когда нет сильного ветра. На секунду он задержал глаза на волокнах шерстяной пряжи, увеличил их мысленным взором, увидел, как они друг с другом пересекаются и так и эдак, расходясь во всех направлениях. Жизнь куда меньше напоминает мягкую шерсть; скорее, она выглядит жгутами из канатов, плотно перевитых друг с другом, до отказа натянутых, не оставляющих ни малейшего зазора. Одни канаты куцые. Другие тянутся веками. И все сцеплены между собою так, что предсказать их путь способны лишь немногие. Например, Джек: он умел ощущать эти сцепления, стяжки и точки пересечений задолго до их появления.

Глаза налились тяжестью. Он так и задремал, под темнеющим небом, накрытый шерстяным одеялом, поудобнее пристроив молоток на коленях. Спускался сон, глубокий и ничем не примечательный. Он засопел. В кои‑то веки: забвение.

Ноги разъехались, но молоток не свалился.

Джек ничего и никогда не ронял.

Глава 3

Что‑то громадное сбило бомжа в мокрый серый кустарник. Он перекатился на бок и выпучил глаза на плоский стальной борт зеленого грузовика‑мусоросборщика. Дизель машины рычал и плевался черным дымом. Водитель высунул лысую голову из кабины:

– Эй, бездельник! Найди себе работу!

В животе бомжа шевельнулся комок боли. Голове тоже было не сладко. Он даже имя свое позабыл, помнил лишь то, что бежал от чего‑то болезненного и уродливого. Словно камертон зудел в запутанном клубке мыслей…

Переусердствовал, не рассчитал силы.

Пытаясь скрыться.

На ум пришло, что водитель грузовика не стал бы вести себя так нагло, если бы действительно сбил пешехода… хотя бы и бродягу. Нет‑нет, он, должно быть, вообще не попадал под машину. Он просто и раньше лежал здесь, лежал бесцельно, на обочине дороги – одна нога заброшена на тротуар, а вторая подогнута чуть ли не под седалище, – осоловело разглядывая дорожный затор на перекрестке.

Мысли приходили одна за другой и складывались в некое подобие головоломки, а затем что‑то вновь взметнулось и попыталось рассыпать собранный фрагмент… что‑то, плотным узлом засевшее у него под бровями… еще один ум, перепуганный, обиженный.

Бомж с привычной сноровкой раздавил непрошеного компаньона, словно насекомое, и сосредоточился на действительно важных деталях. Прежде всего: кто он? Толстая ветка под боком хрустнула, и он еще глубже провалился в кусты. В спину неприятно врезался запрятанный сверток – рюкзак, пальто, свитер, пластиковая бутылка. Часть его – та часть, которую он пытался подавить, – еще помнила, как укладывала эти вещи. Он и сам ощущал себя свитером, связанным из двух мотков шерсти разного цвета, а на стыке – между половинками – пряжа распускалась. Иначе что бы он делал в ином, предположительно лучшем мире, пряча одежду и воду в кустарнике?

В поле зрения попала левая рука: грязно‑зеленый обшлаг с потеками, очень напоминавшими засохшие сопли.

Грузовик свернул налево и уехал, погромыхивая. Район был знаком: рядом со съездом с 5‑й федеральной трассы, неподалеку от Сорок пятой улицы. Когда‑то он сам, бывало, каждый вечер возвращался по ней домой, сворачивая именно на этом углу.

Да только сейчас машины выглядели неправильно.

Он поднялся на ноги, покряхтывая от боли в стылых мышцах. В животе пульсировала коварная змея боли – нечто, с чем тело уже было хорошо знакомо. Это его встряхнуло. Его, это тело. Хронической болью.

Два имени кружили в танце, словно два борца, пока один не сбил второго с ног – горький опыт и упрямство одержали верх над унынием и возмущением. Скулящий вой внутри, затем – тишина.

Что‑то здесь не так. Что‑то очень и очень не так.

Я – Даниэль.

Даниэль Патрик Айрмонк.

Змея в животе закувыркалась. Он вихрем обернулся и успел вытошнить в кусты. Посмотреть на извергнутое не хватило смелости.

Мимо проносились другие машины: то зализанные, то горбатые, порой угловатые – будто пародии на автомобили, которые он знал в свое время. Их водители как один бросали в его сторону брезгливый взгляд или же совсем не замечали, вперив глаза в набегающий поворот.

Пугающее зрелище – Даниэль и впрямь был перепуган. А того, второго парня уже ничего не интересовало. Хлипкий с самого начала, он быстро увял до простого набора вымазанных грязью воспоминаний. Такого с ним еще не бывало. Конечно, Даниэль никогда еще не пытался прыгнуть так далеко. Осмотрись. Может статься, ты вообще не покинул Гиблое Место.

Даниэль – Даниэль Патрик Айрмонк – всегда убегал – «взбрыкивал», как он иронически выражался – задолго до того момента, когда ситуация прокисала вконец. В этом‑то и заключался его талант. Он никогда не ждал, пока дела пойдут хуже некуда. Убедись, что оно за тобой больше не охотится – прах, слизь, зашифрованные книги, сотни криптид [1] – прочие невозможные, происходящие одновременно вещи… и все на тебя пялятся, словно ты у себя дома в свой же день рождения нарвался на притихшую толпу, готовую сразить тебя жутким сюрпризом…

Они затащат тебя внутрь, запрут дверь, начнут с больных забав… игрищ…

Одолжен вспомнить. Просто обязан – но я не хочу.

Даниэль обтер рот и медленно повернулся, отыскивая ориентиры. Солнечные блики, облака, грязь после недавнего дождя. Через улицу стоит широкое, солидное здание кремового цвета в три этажа – дорогие квартиры вверху, магазины внизу. Хорошо знакомое здание. Несколькими минутами раньше оно было захудалой гостиницей.

Рыгая выхлопом, визжа тормозами, машины сгрудились у перекрестка в ответ на переключившийся сигнал светофора.

Обычно, когда он «взбрыкивал» – силой воли переносил себя из одной пряди в другую, – преображалось только несколько вещей: те самые обстоятельства, которые он хотел поменять. Никогда еще Даниэль не попадал в столь низко опустившуюся версию самого себя.

Окно ближайшей машины поехало вниз, из салона выглянула пожилая дама, улыбнулась и протянула долларовую банкноту. В теплом воздухе поплыл аромат гардений, перемешанный с вонью застоялого сигаретного дыма. Он мигнул, но с места не двинулся.

Дама нахмурилась, убрала бумажку обратно.

Светофор переключился на зеленый.

Бомж сунул руки в карманы, позволяя собственному телу показать, где находятся важные вещи – повседневные движения, до автоматизма наработанные мышцами. Грязные пальцы ухватили плотный ком денег. Он вытащил целлофановый мешочек с тугим рулоном однодолларовых купюр, одинокой пятеркой и горсткой мелочи.

На противоположном углу стояла женщина в куртке поверх напяленных слоями свитеров и в долгополой юбке, из‑под которой высовывались линялые джинсы. Кудрявая, розовощекая, как у куклы, голова торчала из замызганного воротника. Руки и ноги напоминали палочки, обернутые пледом. Перед собой она держала плакатик с просьбой о подаянии, хотя совершенно проигнорировала одного из водителей, который остановил машину и помахал ей долларовой бумажкой. Раздраженный гудок. Женщина встрепенулась, будто выходя из дремы, ухватила деньги, и машина свернула вправо, сливаясь с потоком на скоростной автомагистрали.

Вот ведь дешевый народ… Суют по доллару. Что же теперь прикажете, глотать гамбургеры, разводить гниль в животе?

Хотя Даниэль был без очков, он даже на таком расстоянии ясно разглядел купюру. Пощупал переносицу, морщась от прикосновения своих чумазых пальцев. Вмятин нет – ни единого признака, что здесь когда‑либо сидели очки. Данное тело, какими бы ни были его проблемы, обладало стопроцентным зрением. Во всех прядях, которые посетил Даниэль, он – и все прочие Даниэли – страдал от крайней близорукости, при полнейшем здоровье во всех других отношениях. Ногти… на этих руках: с черными ободками, с заусенцами, но не обгрызенные. Все прочие Даниэли грызли ногти.

Если не считать денег в целлофановом мешочке, карманы пусты. Ни бумажника. Ни удостоверения личности.

Женщина‑замарашка повернулась и уставилась на Даниэля. От нее не веяло страхом – она не была частью той жуткой, молчаливой толпы.

Он почувствовал позыв срочно облегчиться, но где? В виду ни одного уличного туалета. На ум пришло, что он знает, в какой стороне его дом – в дюжине кварталов к западу, в Валлингфорде, – однако вызывало большое сомнение, что он туда поспеет, коль скоро в кишках завелась беспокойная змея. И все же надо попытаться. Не хватало еще оконфузиться за первый час пребывания в странном новом мире.

Он нагнулся, схватил рюкзак, пальто с бутылкой и кинулся бегом – точнее, взбрыкнул, но лишь чуточку, чтобы вспыхнул зеленый свет для пешеходов.

Несколько машин клюнули носом, едва не задев его на переходе. Едва.

Что ж, хоть одна константа неизменна. Мои способности на месте. Как говорится, через физику – в светлое будущее.

Он припустил неуклюжим, ломким бегом, от которого неприятно отдавало в коленях.

Глава 4

Дата добавления: 2015-05-08