Президент Пушечного клуба Барбикен

Ах, эти коэффициенты, показатели степени, радикалы и другие знаки алгебраического языка! С какой легкостью они выпархивали из‑под его пера или, вернее, из‑под мелка, укрепленного в его железном крючке, так как он предпочитал работать на черной доске. Здесь, на пространстве десяти квадратных метров – меньше ему бы не хватило – он с жаром предавался алгебраическим вычислениям. На его доске не было обыкновенных мелких цифр: это были цифры огромные, фантастические, начертанные рукою пылкого гения. Цифры 2 и 3 выступали важно, как бумажные петушки; цифра 7 возвышалась, как виселица, не хватало только повешенного; 8 – смотрела на вас, как большие очки, а 6 и 9 – далеко расчеркивались своими длинными хвостами.

А буквы в его формулах, первые буквы алфавита – а, в, с, которыми он обозначал величины, известные или данные, и самые последние буквы – х, у, z, которые применялись у него для величин неизвестных, – какая жирная определенная линия, без теней и недомолвок! Особенно замечательная была буква z: она судорожно извивалась, как молния в небе. А какое изящество в греческих буквах π, λ, ω – им позавидовали бы Архимед и Евклид!

Чисто и безупречно начертанные мелом знаки действия были просто чудесны: «+» определенно указывал, что он означает сложение двух количеств; «‑» был скромнее, но выглядел всё же вполне прилично; «=» эти две черточки, неоспоримо одинаковые, говорили о том, что Мастон – гражданин страны, где равенство не является пустым звуком, по крайней мере в отношении белокожих. С тем же размахом и также внушительно были выполнены знак «<», знак «>» и знак

Но что было его настоящим триумфом, так это знак «√», который обозначает корень числа или количества. Когда Мастон заканчивал его длинной горизонтальной чертой, вот так:

казалось, что это протянутая рука выходит за пределы черной доски и угрожает всему миру, грозит всё подчинить себе.

Не подумайте только, что математические познания Мастона ограничивались пределами элементарной алгебры. Нет! Ни дифференциальное, ни интегральное исчисления не были ему чужды; твердой рукой выводил он знаменитый знак интеграции, которым обозначают сумму бесконечного числа бесконечно малых элементов, букву простую и всё же страшную:

∫

Словом, для Мастона в этой науке не было преград и пределов.[18]

Таков был уважаемый секретарь Пушечного клуба. И вот почему его друзья, возлагая на Мастона решение какого‑нибудь вопроса, требующего математических познаний, вполне доверялись ему. Вот почему Мастону было поручено членами Пушечного клуба решить задачу о полете пушечного ядра на Луну! И вот почему украшенный ореолом славы он пленил сердце Еванжелины Скорбит.

Впрочем, в данном случае, то есть в решении проблемы овладения Северным полюсом, Мастон не предвидел для себя особых трудностей. Предстоящая задача, очень сложная для всякого другого, для него была сущим пустяком.

Да, Мастону можно было довериться! Даже в таком деле, где ошибка могла обойтись в миллионы долларов! Никогда еще во всю свою жизнь, начиная с детского возраста, когда его юная голова работала над решением какой‑нибудь несложной арифметической задачи, не сделал он ни единой ошибки даже на тысячную долю микрона[19]. И если бы когда‑либо в жизни с ним случилась подобная беда, он, не колеблясь, пустил бы пулю в свой гуттаперчевый череп.

Нам важно было остановить внимание читателей именно на этой особенности Мастона. Прежде чем продолжать рассказ, необходимо вернуться к событиям, которые произошли несколько недель назад.

Почти за месяц до опубликования известного читателям объявления о продаже Северного полюса, обошедшего Старый и Новый свет, Мастон получил поручение сделать все нужные для своего проекта вычисления.

Секретарь Пушечного клуба уже много лет жил в доме № 179, на Франклин‑стрите – одной из самых тихих, спокойных улиц Балтиморы, вдали от беспокойных деловых кварталов города. Здесь к нему не достигал шум толпы, столь ему ненавистный.

Не имея никаких средств, кроме небольшой пенсии артиллерийского офицера в отставке и жалованья секретаря Пушечного клуба, Мастон занимал очень скромное жилище, известное под названием Баллистик‑коттеджа. Он жил один, с слугой, которого он иначе не звал, как Пли‑Пли – прозвище, достойное старого артиллериста. В сущности, это был не слуга, а скорее друг. Старый служака‑бомбардир ухаживал за своим хозяином, как ухаживал он когда‑то за своей пушкой.

Мастон причислял себя, и не без основания, к закоренелым холостякам, давно усвоившим убеждение, что если на свете и можно еще существовать, то исключительно человеку, не связавшему себя брачными узами.

Если он жил так одиноко в своем Баллистик‑коттедже, то по доброй воле. Ему стоило только выразить малейшее желание, и одиночество его мгновенно сменилось бы на жизнь вдвоем, а его скудные средства – на миллионное состояние. Он не мог сомневаться в том что миссис Скорбит сочла бы за счастье… Но в том‑то и дело, что сам Мастон, по крайней мере до сей поры, не мог счесть за счастье…

Баллистик‑коттедж был простым домиком в два этажа: нижний этаж состоял из гостиной с верандой, из столовой и пристройки, прилегающей к дому, в которой помещались кухня и кладовая. Во втором этаже была спальня, окнами на улицу, и кабинет почтенного математика, выходивший окнами в сад; это было тихое убежище, в стенах которого было сделано столько вычислений, что им позавидовали бы Ньютон, Лаплас и Коши[20], взятые вместе.

Великолепный дом, занимаемый вдовой Скорбит, представлял совершенную противоположность скромному коттеджу ее друга. Он находился в одном из самых богатых кварталов Нью‑парка и затейливой своей архитектурой, с резными балкончиками и колоннами, не то в готическом стиле, не то в стиле ренессанс, своими роскошно меблированными гостиными, высокой залой, картинной галереей, в которой преобладала французская живопись, лестницей на две стороны, наконец всей обстановкой богатого дома – невольно приковывал к себе внимание. Позади дома тянулся прекрасный сад, с лужайками, с большими деревьями и фонтанами. А над ним возвышалась башня, на которой развевался голубой с золотом флаг миссис Скорбит.

Целых пять километров, если не больше, отделяли особняк в Нью‑парке от Баллистик‑коттеджа. Чувствовать себя на столь далеком расстоянии от друга было слишком тяжело для Еванжелины Скорбит, и, по ее настоянию, оба дома были соединены прямым телефонным проводом. Это позволяло их обитателям разговаривать друг с другом в любой час дня и ночи. Разговаривающие, правда, не могли видеть один другого, но слушать – сколько угодно. Никто, вероятно, не удивится, если мы скажем, что миссис Скорбит чаще вызывала к телефону Мастона, чем Мастон – миссис Скорбит. Когда в кабинете математика раздавался телефонный звонок, он нехотя оставлял свою работу, не спеша подходил к телефону и, проворчав что‑то на дружеское приветствие миссис Скорбит, спешил вернуться к своим расчетам. Телефонная проволока, надо полагать, несколько смягчала резкий тон Мастона, так как богатая вдова отходила от аппарата вполне удовлетворенной.

3 октября, после окончательного, довольно продолжительного совещания, секретарь Пушечного клуба простился с товарищами и удалился в свой домик с целью приняться за работу. Важное дело, порученное ему, состояло в том, чтобы сделать вычисления по механике, относящиеся к предполагаемой эксплуатации каменноугольных копей в области полярных льдов.

На эти вычисления Мастон предполагал употребить не меньше семи‑восьми дней. Чтобы избежать помехи в занятиях, было заранее условлено, что в это время никто не будет беспокоить математика в его домике. Такого рода решение было большим горем для Еванжелины Скорбит, но… она вынуждена была покориться. Накануне добровольного затворничества Мастона к нему зашли, в последний раз, Барбикен, Николь, Билсби и еще несколько членов Пушечного клуба, чем воспользовалась миссис Скорбит и тоже присоединилась к друзьям математика.

– Нет сомнения, дорогой Мастон, что успех за вами! – сказала она ему прощаясь.

– А главное, Мастон, смотрите, не сделайте ошибки! – улыбаясь, шутливым тоном прибавил Барбикен.

– Разве можно допустить, что Мастон ошибется!.. Да что вы!..– воскликнула вдова, оскорбленная за своего друга.

После обмена дружескими рукопожатиями, нескольких сдержанных вздохов вдовы, пожеланий полного успеха и просьб не изнурять себя чрезмерной работой, все простились и ушли. Дверь Баллистик‑коттеджа была заперта на двойной замок, и Пли‑Пли получил приказание до нового распоряжения не принимать ни единой души, хотя бы явился сам президент Соединенных Штатов.

Первые два дня своего затворничества Мастон посвятил обдумыванию данной ему задачи и не брал в руки мела. Он пробежал несколько известных сочинений, содержавших сведения об элементах Земли, ее массе, плотности, объеме, форме, движении вокруг оси и вокруг Солнца, – словом, всё то, что должно было лечь в основание его вычислений. Вот те данные, с которыми нелишне будет познакомить и читателей.[21]

Форма Земли: эллипсоид, большая полуось которого равна 6378388 метрам, а малая – 6356909 метрам. Таким образом, разница полуосей, вследствие сплюснутости эллипсоида, равняется 21 479 метрам.

Окружность Земли по экватору составляет 40 000 километров.

Поверхность Земли равна приблизительно 510 миллионам квадратных километров. Объем же – около 1 083 миллиардов кубических километров.

Плотность Земли приблизительно в пять с половиной раз больше плотности воды.

Время обращения Земли вокруг Солнца совершается в 365 суток с четвертью, что составляет сидерический (астрономический) год, или, точнее, 365 суток 6 часов 9 минут 10 секунд. Скорость составляет 30 километров в секунду.

Каждая точка земной поверхности на экваторе при обращении Земли вокруг оси пробегает 465 метров в секунду.

За единицы длины, силы, времени и угла Мастон принял метр, килограмм, секунду и центральный угол, соответствующий дуге круга, равной радиусу.

5 октября, около пяти часов пополудни, – дело идет о важных событиях и необходимо быть точным, – почтенный математик, обдумав всё зрело, приступил, наконец, и к письменным выкладкам. Начал он с числа, выражающего окружность большого круга Земли, иначе сказать, – с экватора.

Черная доска, на полированной дубовой подставке, стояла в углу кабинета, и свет падал на нее из окна, выходящего в сад. На рейке внизу доски лежали аккуратно сложенные мелки. Тут же, слева, висела и намоченная губка. Своей правой рукой с крючком математик будет чертить и писать.

Прежде всего Мастон начертил необыкновенно правильно и отчетливо круг, изображающий нашу планету. Чтобы сферичность фигуры выступала рельефнее, лицевая, видимая линия экватора была обозначена непрерывной линией, а заслоненная, невидимая – пунктиром. Земная же ось, начинаясь у полюсов, шла в виде перпендикуляра к плоскости экватора и на концах обозначена была буквами N и S.

Затем в углу доски Мастон написал число

Дата добавления: 2015-05-08