Об апологии 6 страница

любопытства, мы негаданно находим долгожданный ответ, и проблеск надежды, и

счастливый шанс. И как из ничто силой Божественного творения некогда явилась

вселенная, так из пустой страсти любопытства вдруг да и явится новая жизнь.

Ведь и Бог, творя мир, думал должно быть: "Интересно, что получится?" И не

от этого ли священного любопытства в начале времен мы теперь есть? Любопытно

было бы знать...

Никто не вызывает во мне большего сочувствия и раздражения, чем

капризные люди. Они -- самые трогательные существа на свете, и самые

утомительные в то же время. Ими повелевает мимолетная прихоть, сущий пустяк,

ничего не значащая случайность. Проще простого их уязвить. Это скорее

располагает к ним, чем отталкивает. Ранимость вызывает симпатию, даже если

выражается в неприятной форме.

Капризные навсегда остались детьми. Их желание просто и естественно. Им

хочется, чтобы мир принимал их такими, каковы они есть: чтобы люди были к

ним понимающими и благосклонными, обстоятельства -- благоприятными, ход дел

-- наилучшим, жизнь -- интересной и исполненной смысла. Они желают того же,

что и все мы: чтобы все было, как надо; как желает в нас неведомая

субстанция, именуемая душой. Но мы все, живущие в этом мире и мирящиеся с

ним -- отступники. Мы отступились от самого естественного и изначального

желания нашей души, оставив его далеко в детстве. Только капризные сохранили

ему верность. Они, словно не замечая свойств действительности, упрямо и

своевольно желают от мира милости и любви. Разве есть более наивная и

благородная надежда?

Они невыносимы, когда что-то происходит, как говорится, "не по них". Но

разве следует их за это обвинять? Ведь они хотят лишь, чтобы ход вещей

находился в согласии с их душевными движениями; чтобы на каждое побуждение

ума и сердца мир давал желанный отклик. Созвучия, понимания, приятия хочет

тот, кто капризничает. А разве не этого хочет каждый? Разница только в том,

что мы давно отреклись от этого желания, сочтя его невозможным и

невыносимым. Мы стерпелись. Мы стали слишком трезвы, слишком разумны -- или,

лучше сказать, сведущи. И вместе с тем -- слишком горьки или пресны (смотря

по складу характера). Только капризный продолжает желать. Он длит то

заветное чаяние, от которого мы сами давно отказались. Возблагодарим же его

за это. Ведь он, отчасти, живет за всех нас. И, вынося его капризы, мы

расплачиваемся за собственную косность и унылость.

Антипод капризного -- человек правильный и основательный. Однако

основательность в людях вещь весьма условная и преходящая. Переменчивость

более естественна для существ, живущих в зыбком и подвижном мире.

Воздействие множества внешних обстоятельств и причин заставляет каждого из

нас меняться, принимая то один, то другой облик, входя в разные роли и даже

мнения свои изменяя от случая к случаю. Есть в этой зависимости от внешних

влияний что-то унизительное. Нас словно влечет какая-то могучая сила,

поворачивая так и эдак, ставя то на голову, то на ноги, заставляя то

плакать, то смеяться. Как хотите, но в этом видится полное отсутствие

характера.

Совсем иначе выглядит капризный человек. Он как будто самый

переменчивый из смертных. Однако во всех его движениях одно остается

неизменным: непослушание. Он страсть как не любит повиноваться какому-либо

принуждению или диктату. Каприз -- это желание, не имеющее основания. Оно --

чистый произвол; выходка воли, ничем не желающей себя стеснять. В капризе

нет никакого смысла, кроме наслаждения своей свободой. Капризничая, мы как

бы испытываем наше положение, измеряем степень своей независимости и

несвязанности какими-либо ограничениями. Почему так поступает капризный?

В том, кто капризничает, всегда есть скрытая боль. Каждый каприз --

признание в слабости и знак ее. Но не всякая слабость от немощи. В натурах,

полных жизни, слабость выдает лишь их чуткость, ранимость, восприимчивость.

Не нужно думать, будто грубость кожи-- лучшее из'человеческих качеств. Мы же

все-таки люди, а не носороги. Основа нашей силы состоит в способности

ощутить и понять то, что недоступно другим существам. А этой способности не

приобрести тому, кто избегает сострадать и воспринимать, отзываться и

переживать. Чувства открывают нам мир. Избегая их, мы предохраняемся от

многих скорбей и трудностей. Но и мир наш тогда сжимается до точки,

теряющейся где-то в желудке, мизинце левой руки или ножке кухонного стола.

Капризный инстинктивно ужасается этой потери. Он хочет всего. Свойство,

признаемся, неудобное для окружающих. Однако больше всего оно ранит своего

обладателя. Мне становится не по себе, когда я думаю, через какую череду

травм обречен проходить капризный человек. В каждом капризе скрыто

удивительно открытое, по-детски обезоруживающее ожидание. И почти всегда оно

оборачивается разочарованием. На каприз -- удар. Душа капризной натуры

должна быть избита, как боксерская груша. Она -- жертва своей наивности,

своей неудовлетворенной потребности в любви, своего безответного доверия к

миру. Разве, осознав это, мы не проявим большей терпимости к прихоти нашего

ближнего? Давайте хоть иногда потакать капризам друг друга. Кто знает, быть

может мир от этого станет чуть добрее, а мы -- немножко свободнее...

Спесивость возникает из преувеличенного мнения человека о собственных

достоинствах -- либо личных, либо же достоинствах того, чем он обладает. В

каждом движении спесивого человека видится чувство превосходства. Каждым

своим жестом, действием, выражением лица стремится такой человек унизить

окружающих и доказать их полную ничтожность.

Спесивость не существует без скрытого злорадства. Обычно свойственна

она особенно глупым людям, получившим свои действительные или мнимые

преимущества перед другими всего менее собственными усилиями и дарованиями,

а почти всегда -- незаслуженно и случайно. Спесивость с особой силой

проявляется в том, кто вознесен силою обстоятельств, как говорится, "из

грязи в князи". Именно потому проявления спесивости столь отвратны, что

выдают неуверенность превознесенного, смутно ощущаемую им несправедливость

собственного положения. Из этой бессознательной тревоги, из этой невольной

униженности своим высоким положением и рождается спесивое поведение.

Спесивый обычно общается молча, ибо окружающее ничтожно в его глазах и

достойно только презрения. Склонность поучать развита в нем необычайно, хотя

проявляется нечасто. Спесивец своим нравоучением выказывает

снисходительность, душевную расположенность, благоволение. Словом, поучением

спесивец одаривает, отчего оскорбляется при всяком возражении. Однако

гораздо чаще он предпочитает выражать свое превосходство внушительным

молчанием и гримасой на лице. Он презирает молча, и так же молча дает всем

понять свою незаурядность. Всего больше он ненавидит тех, кто не обращает

внимания на его замечательные качества и легкомысленно не считается с ними.

Тогда спесивец дает понять "кто есть кто". Если же и это не возымеет

желанного действия, тогда спесивец люто ненавидит.

Спесивого человека стоит пожалеть. Он, бедняга, никогда не остается

один. Вечно вместе с ним и рядом с ним его исключительность. Он носит ее,

как улитка свою ракушку. Но если ракушка все-таки дом и убежище, охраняющее

своего обладателя, то исключительность предмет куда более неудобный.

Представьте, если бы к Вам привязали стул, или настольную лампу, или

небольшой шлифовальный станок. Представьте, и посочувствуйте спесивому

человеку. Неустанно и неусыпно охраняя свое достояние, спесивец так

раскаляется от вечного напряжения, что начинает шипеть, подобно раскаленной

сковороде, на которую попала капля воды. Любой пустяк способен вывести

спесивца из себя. Он -- самое неуравновешенное существо на свете.

Спесивый человек находится в плену своего ложного представления о

действительности. И потому он легко становится игрушкой в чужих руках. Тот,

кто умело упрочивает в нем иллюзию превосходства над другими людьми, тот

скоро становится невидимым хозяином спесивца. Поэтому мы вправе заключить,

что несмотря на свой надменный вид и склонность чинить обиды, спесивая

личность весьма беззащитна и уязвима. "Из спеси шубы не пошьешь",--замечает

пословица.

В отличие от чванства, которое массивно и уже поэтому довольно

добродушно; в отличие от надменности, которая чрезвычайно брезглива и не

разменивается на мелочи; в отличие от тщеславия, которое весьма

легкомысленно и редко сочетается со злостью -- спесивость полна желания

поглубже уязвить окружающих. Изо всех сил, к месту и не к месту пренебрегая

другими, пренебрегая ими даже тогда, когда этого вовсе не хочется, когда

душа жаждет человеческого участия, деланно пренебрегая людьми, когда

собственная избранность уже тяготит -- всем этим исступленно и утомительно

выказываемым пренебрежением спесивый человек добивается уважения к себе.

Нужно ли объяснять, сколь тщетна его попытка, насколько бесплодны его

усилия, как безнадежен его замысел, способный увлечь разве что маленьких

спесивцев-подражателей? Мало что выдает уязвленность, неспокойствие и тайную

униженность с той же очевидностью, как поведение спесивой натуры. Удел

неспособного остановиться спесивца один -- глухое одиночество. Так будет,

если он и сохранит свое привилегированное положение. Так еще очевиднее

будет, когда он -- что всего вероятнее -- рано или поздно вернется к своему

исходному положению и окажется, как Пушкинская старуха, у своего разбитого

корыта...

Коварный человек обычно весьма обаятелен и мил. Без этих качеств

никакое коварство не может состояться -- оно попросту не будет коварством, а

сойдет за простую подлость или гадость.

Напрасно думают, будто все проявления коварства осуждаются общепринятой

моралью. Возьмите, к примеру, иронию -- эту элегантную, легкую форму

коварства. Она не только допускается в образованном и добропорядочном

обществе, но и ценился как очевидное проявление тонкости ума. Или, например,

художники, все как один пытающиеся внушить нам реальность своих

произведений. Хорошо, что цивилизация лишает нас простодушия, иначе жутко

представить, какие общественные бедствия вызвало бы полное доверие к

художественным творениям и их отожествление с действительностью. А разве,

скажите, когда тот, кто прежде никогда не любил, вдруг произносит впервые

"люблю", разве в его признании не заключена доля коварства?..

Вообще люди недоступны друг для друга. Чем больше открываются их души,

тем явственнее видна несочетаемость их жизней. В повседневности мы привыкли

думать иначе. Сходные условия существования делают наши действия похожими, и

потому мы считаем, что всему есть общее основание и что все в сущности

едино. Коварный человек восстает против этой пошлой истины, резким движением

выворачивая мир наизнанку и приучая нас уважать своеобразие каждого. Не

способствует ли этим коварство рассеиванию вреднейшей и бесплодной иллюзии

всеобщего подобия, не обостряет ли оно вкус к познанию мира и готовность

воспринять самые неожиданные его проявления? Несомненно, так.

Коварный человек призван оставлять нас в вечном заблуждении. О его

чувствах, мотивах, действительном смысле поступков никогда нельзя утверждать

наверняка. Стоит лишь в чем-нибудь увериться, как тут же коварная натура

представит совершенно иной лик. Удивительная тяга к превращениям таится в

коварстве! Развившееся, зрелое, талантливое, это чувство может вызвать то же

восхищение, что и художественная одаренность, принося своему обладателю

высшее наслаждение творца.

Вдохновленность, утонченность, изящество коварства выгодно отличают его

от лицемерия и вероломства. Лицемер носит искусную маску, и даже если она --

его главное создание -- прирастет к лицу, он все же чувствует, где кончается

личина и начинается его естество. Без способности этого важнейшего

различения лицемерие теряет и свой смысл, и самое имя.

Вероломный точно так же хорошо представляет себе действительное

положение дел; он уверяет -- не веря, призывает -- отступившись, внушает --

посмеиваясь. То, что вероломный представляет прочным, на самом деле зыбко и

неверно -- и это хорошо известно вероломному человеку.

Напротив, коварной натуре претит совершать действия над чем-то,

оставаясь вне стихии собственных поступков. Коварный погружается сам в ту

зыбкую реальность, которую создает. В этом положении он равен всем тем, кто

становится его жертвой. В отличие от лицемера и человека вероломного,

коварный сам разделяет с другими ту двусмысленную, иллюзорную, неверную

реальность, которую всеми силами творит. Именно поэтому я вижу в нем

вдохновенную поэтическую натуру, которую увлекают восхитительные образы, и

она отдается им с большей пылкостью, чем течению реальной жизни.

Наверное, коварному человеку слишком скучно в обычном, размеренном

существовании. На его вкус оно слишком пресно и невыразительно. Желая

придать течению жизни динамизм, непредсказуемость, остроту и напряженность,

личность становится на путь коварства. К чему приведет этот путь --

неизвестно и самому коварному человеку; он не столько таит свое естество,

сколько попросту его не имеет. Для коварства нет ничего подлинного,

действительного, незыблемого. Во всем устоявшемся оно видит лишь повод к

перемене, а во всем безусловном -- шанс утонченной провокации.

Как явствует из сказанного, коварный человек отнюдь не остается вне

своего коварства, но претерпевает его в той же мере, что и подпадающие под

него люди. Он соединен с собственными коварными поступками столь же прочной

и интимной связью, что и мастер со своим творением. Поэтому коварный

человек, осмелюсь заявить,--честен, он не лжет; и явственнее всего

подтверждает это собственной погруженностью в создаваемую им ситуацию.

Мне кажется, если предоставить коварному человеку возможность извлекать

выгоду, не прибегая к многообразным превращениям действительности, он

наверняка отвернется от нее. Не выгода, не успех прельщают коварную натуру

прежде всего, но сама страсть к риску, многоцветью колеблющихся отражений,

неверным бликам, любовь к вторжению иллюзий и снов в действительность, а

действительности -- в сны. Характернее всего для коварства стремление

стереть грань между так называемой "реальной жизнью" и миром иллюзии,

воображения, чуда. В своем чистом виде это стремление вполне бескорыстно и

является простым приглашением людям жить в этом неверном, пленительном,

меняющемся мире, где ничего нельзя знать наверняка, где в самом обыденном

таится неожиданность, а в самом привычном -- невероятное.

Коварный человек движется в этом перламутровом мире легко и вольготно.

И, чувствуя всю его красочность, досадует на обычных людей, довольствующихся

заурядным. Словно заезжий фокусник, увлекает он за собой пестрыми чудесами.

Да, в этом своем увлечении он бывает жесток; он часто не замечает, что

естественное для него является для других болезненным; что прельщающее его

-- Других тяготит и отвращает. Словом, коварный столь же нечуток, как и

всякий одержимый человек. Однако если свыкнуться с его миром, нырнуть в

головокружительный хаос превращений и не искать поминутно точки опоры,

которой не может быть, если привыкнуть полагаться лишь на вечно изменчивую

стихию движения, а не на гарантии благополучия, тогда коварный человек

выглядит столь же естественно, как ваш партнер в игре. Отдайтесь порыву

жизненного азарта, и Вы неминуемо станете коварны, уверяю Вас!

В час, когда проявления человеческой натуры огорчают и угнетают нас,

кажется, будто рать пороков бесчисленна. В действительности пороков много,

но количество их конечно. И сколь бы ни были они пагубны и неприятны, над

всем, что поименовано, человек имеет некоторую власть.

Самое большое, вялое, всеобъемлющее страдание доставляют нам не ясно

определимые качества, а те поступки, слова, отношения к нам, которые и

назвать-то однозначно трудно. Порок, имеющий имя -- это ясная и отчетливая

форма поведения' или души. Но мы живем отнюдь не в мире определившихся форм.

Наш удел -- постоянное вращение в смутных, невыразительных, удушающих

касаниях бытия. Иногда кажется, будто люди вообще не поступают. Они только

делают вид, что живут, на деле не придавая своей жизни никакой формы -- ни

порочной, ни добродетельной. Мир наполнен тихой и безымянной подлостью,

укромным и заглазным злоречием, кротким отступничеством и благодушной

черствостью. Все как будто нормально, все имеет неплохой вид, но каким

безмолвным, стелющимся, тихо дышащим злом полны эта нормальность и этот

хороший вид!

Невыносимость жизни проистекает не от злодеяний, не от ужасных

проявлений порока. Между добродетелью и пороком, доблестью и низостью

простирается необозримая равнина, окутанная глубоким туманом. Он недвижим, в

нем не видны очертания предметов и даже звуки без следа исчезают в нем.

Такова наша повседневность. Она не убивает -- душит, не ранит -- разлагает,

не бросает вызов -- отравляет. И мы -- ее творцы.

Мы безмерно низки, ибо каждодневно совершаем то, что никто не назовет

подлостью, но что на деле и есть самое подлое, что может быть. В наших

поступках, мыслях и словах чуть-чуть лжи, немножко хитрости и лицемерия,

капелька равнодушия и тупости, маленькая примесь жадности и едва ощутимая

печать жестокости. Всего по чуть-чуть: в едва заметных, почти неразличимых

дозах, нимало не нарушающих общей благопристойности, порядочности,

ответственности. Но этими незаметными примесями испорчено все. И потому там,

где как будто течет нормальная, даже хорошая жизнь, мы произносим в себе:

"жизни нет". Мы не делимся этим сокровенным печальным знанием: потому что,

во-первых, оно никому не нужно. И еще потому, что нечего назвать: нет имени,

ясной формы и вида у той щелочи, которая разъедает нас -- нет виновного, нет

злодеяния, совершается только допустимое и дозволенное. И кому какое дело,

что в дозволенных и допустимых вещах подчас больше бесчеловечности, чем в

явных преступлениях. И, наконец, мы не делимся своим откровением, потому что

всем оно известно и каждый открыл его в себе самом и вокруг себя.

Когда я вижу, с каким самодовольством и самоуверенной небрежностью

относится человек к тому, кто ему близок, сколь мало склонен он извинять

другого, как жалко непрочны связи между людьми и сама человеческая жизнь,

тогда хочется мне рассмеяться горько и отвернуться от мира людей, и

презирать все, с людьми связанное. Словно на пустые, бездельные игрушки

смотрю тогда на отношения человеческие, и кажутся они мне жалким шутовством,

примитивным балаганом с бездарными актерами. Тогда, разуверившись в

возможностях добродетели, видя ее бессилие, напыщенность и фальшь, я хочу

попробовать хотя бы настоящего яду и устремляюсь к источникам его --

порочным наклонностям человеческой натуры. Ведь если ядом сочится обычная

жизнь людей, если им пропитана сама добродетель, то не лучше ли, отвергнув

эти мутные смеси и суррогаты, припасть к чистому источнику дьявольского

зелья? И сквозь фиглярские маски посмотреть в единственно истинное, сквозь

них проступающее лицо смерти!

...Прошли, кривляясь, ухмыляясь и скорбя, перед глазами нашими десятки

масок. Что расскажут они о человеке, чем помогут нашей жизни, как исказят

ее? И нужна ли нам помощь, и важен ли собственный образ? Или давно и

равнодушно махнули мы на свою судьбу рукой, и исчезла судьба, оставив после

себя неуемную тоску или пустое безразличие. И нет нам спасения, и только

бессмысленный шутовской хоровод втягивает нас в свой круг. И там, в смешении

нелепых фигур и уродливых личин, пропадает наше смятение, и наши безответные

вопросы, и чувства, и мысли, и желания. И нет уже скорби, и нет маяты, --

веселая Смерть пляшет, улыбается, освобождает от бремени...

Я смотрю на многочисленные человеческие пороки и грусть охватывает

меня, ибо в каждом ощущаешь нечто, себе родственное. Тогда я не знаю, как

поступить с собой, в растерянности опускаю руки, не в силах остановить

мятущиеся мысли. Может быть, какая-то новая реальность приоткрывается в этом

чувстве, а может быть -- моя ненужность на свете? Неспособный найти решение,

я повинуюсь инстинкту спасения и...

(На этом обрывается рукопись дурака) Алфавитный перечень пороков

А

Агрессивность 116

Алчность 9

Б

Бахвальство 33

Безволие 64

Беспринципность119

Беспощадность 88

Бесчеловечность 180

Брюзгливость 178

В

Вероломство 193

Ворчливость 177

Вспыльчивость 175

Высокомерие 118

Г

Глупость 134

Гневливость 109

Гордыня 138

Грубость 68

Д

Двуличие 101

Детская порочность 136

Ж

Жадность 90

Жестокость 27

Зависть 82

Заискивание 210

Занудливость 200

Злоба 20

Злопамятство 22

Злоречие 23

И

Измена 141

К

Капризность 225

Коварство 230

Корыстолюбие 44

Косность 209

Л

Легкомыслие 29

Леность 40

Лживость 129

Лицемерие 14

Любопытство 223

Льстивость 113

М

Малодушие 92

Мелочность 184

Мнительность 24

Мстительность 98

Н

Наглость 42

Надменность 99

Назойливость 204

Нахальство 125

Неблагодарность 121

Невежество 220

Неведомый порок 234

Неверность 139

Нелюбознательность 217

Неопрятность 165

Непоследовательность 151

Непостоянство 148

Нерешительность 84

Нескромность 74

Несправедливость 182

Нетерпимость 195

Неучтивость 203

О

Опрометчивость 218

П

Педантизм 163

Пессимизм 37

Плутовство 155

Подозрительность 186

Подлость 104

Подхалимство 67

Пошлость 166

Р

Раболепие 132

Равнодушие 49

Раздражительность 75

Рассеянность 111

Ревнивость 33

Робость 190

С

Самовлюбленность 197

Самодовольство 47

Самонадеянность 195

Сварливость 179

Сентиментальность 58

Скабрезность 171

Скупость 115

Склочность 205

Сластолюбие 61

Слащавость 103

Снобизм 189

Спесивость 228

Строптивость 77

Суетливость 215

Суесловие 157

Сутяжничество 201

Т

Трусость 17

Тупость 122

Тщеславие 54

У

Угодливость 66

Угрюмость 127

Упрямство 213

Х

Хамство 207

Ханжество 94

Хвастливость 30

Хитрость 72

Ц

Цинизм 59

Ч

Чванство 12

Черствость 101

Честолюбие 160

Чопорность 80

Чревоугодие 55

Э

Эгоизм 51 Оглавление

пороков..............................................................3

Дата добавления: 2015-05-09