Культура Древнего Рима /Отв. ред. Е.С. Голубцова. М., 1985. Т.2. 2 страница

Из святилища происходят скульптурные изображения героев (?), выполненные в натуральную величину и отличающиеся несколько более тонкой проработкой лиц, которые, однако, в принципе демонстрируют тот же стилистический тип21. В ряду этих изображений надо упомянуть бюсты воинов, найденные в Грезане и Сент-Анастази (Археологический музей города Нима), последний из которых необычайно характерен для скульптуры юга Галлии. Мы упомянули далеко не все памятники, достойные пристального внимания — им не уступают и рельефы из Нажа, Сен-Блэза22, знаменитое изображение чудовища «Тараска», пожирающего людей, и многие другие произведения. Всех их объединяет нечто общее и в стилистическом, и в религиозном отношении. Чувствуется, насколько прочно они связаны с еще, к сожалению, далеко не достаточно изученной и понятной духовной традицией местного населения. Чем же обязаны эти памятники соседству с греческими центрами побережья, о котором мы говорили? Думается, что прежде всего самим фактом своего существования, ибо нигде в кельтском мире мы не видим такого скопления памятников скульптуры этого времени (III—II вв. до н. э.), как в этих областях. С другой стороны, нигде в Галлии мы не видим, так сказать, подготовительного этапа, предшествующего появлению скульптурных изображений, неизбежно появляющихся у кельтов при контактах со средиземноморской культурой. Другое дело, что контакты эти могли быть совершенно различны. В описанном выше случае они не выходили за пределы взаимодействия культурных традиций и, дав новое направление кельтскому искусству, как бы «проявили» заложенные в нем возможности. Совершенно иная картина наблюдается после римского завоевания Галлии, во многом изменившего жизнь покоренной страны. Страна дорого заплатила за свое сопротивление Цезарю. Плутарх сообщает, что римские легионы захватили 800 крепостей, покорили 300 племен, миллион человек убили и столько же взяли в плен. Все это, однако, сочеталось с политикой привлечения на сторону римлян части местной знати и воинов, верно служивших завоевателю их родины в период гражданских войн. В 51 или 50 г. до н. э. Галлия сделалась римской провинцией, а в 43 г. у нее появилась столица - Лугдунум (совр Лион). В то же время были заложены основы практики выведения в Галлию колоний, хотя самим Цезарем вне пределов давно обжитой Нарбонской Галлии была основана только одна - Юлия Эквестрис Новиодунум (совр. Нион на Женевском озере). Однако подлинные основы гражданской жизни провинции были заложены при Августе, который, отдав Нарбонскую Галлию в ведение сената оставил за собой все остальные территории к северу. В 27 г. была осуществлена некоторая перестройка административного деления «лохматых» территорий. Стремясь уравнять размеры трех частей Гал- 21 Ibid., pl. 14-17. 22 Rolland Н. Fouilles de Saint-Blaise.—Gallia, III suppl., 1951, p. 53—56.

лии, Август придал Аквитании земли между Гаронной и Луарой, назвал район между Луарой, Сеной и Марной Лугдунской провинцией, а за территориями к северу от нее сохранил старое название — Белгика. Новые административные единицы — цивитаты — не всегда совпадали с этнографическими и лингвистическими группами времен Цезаря, ибо многие мелкие группы были объединены между собой. Всего, по таблицам Птолемея, их было 64. Некоторые новые цивитаты были образованы вскоре в районах Верхней и Нижней Германий, причем народы ряда из них (неметы, трибоки) сражались когда-то под началом Ариовиста и занимали промежуточное положение между кельтами и германцами. Именно при Августе начался очень важный для Галлии процесс развития городов, на котором надо остановиться подробнее. Цезарь употребляет для обозначения галльских «городов» времен независимости слова urbs, oppidum, vicus, к которым уже в период Империи добавляются colonia, municipium. Что стоит за этими терминами? Не углубляясь в историю городских или псевдогородских поселений в Галлии 2\ коснемся лишь их состояния в эпоху накануне римского завоевания. Давно уже проделанные подсчеты, которые в принципе нет основания пересматривать, показывают, что ко времени Цезаря в Галлии было не менее 1200 таких поселений24. Размеры их варьировались от довольно значительных (Бибракта, к примеру, около 135 га) до весьма скромных. Большей частью эти поселения были укреплены, хотя, по всей видимости, работы по возведению оборонительных сооружений велись особенно широко в неспокойные времена перед римским завоеванием. Долгое время бытовало мнение, что галльские оппидумы и предназначались прежде всего для защиты окрестного населения при неожиданно возникшей опасности и располагали для этого определенными запасами продовольствия, а также источниками. Проведенные в широких масштабах исследования позволили уточнить эти положения. В галльских городах, несомненно, проживало постоянное население, значительную часть которого составляли ремесленники и связанные с торговлей люди. Нередко в городах находились центры того или иного культа, с которым были связаны довольно сложные сооружения. Так, раскопки в Алезии, к которой мы еще вернемся, показали, что постройки римского времени (форум, храм и театр) были возведены на месте более древних зданий культового назначения25. И все же, естественно, галльские поселения этого типа с их довольно примитивными жилищами и практически отсутствующими общественными постройками не могли соперничать с теми городами, которые характерны для римского времени. Но дело не только в облике — в галло-римскую эпоху существенно изменилась и роль городов, которые стали одним из основных элементов романизации. Трудно сказать что-то определенное о связях крупных галльских поселений с окружавшей их территорией, но несомненно, что 23 Dechelette L Op. cit., p. 942. 24 См.: Dottin G, Manuel pour servir ä Fetude de Fantiquite celtique. P., 1898, p. 179. 25 Le Gall J. Alesia. P., 1963, p. 121—139.

они никогда не являлись в полном смысле слова административными центрами. В этом смысле положение решительно изменилось после римского завоевания. Как старые, так и вновь появлявшиеся города получили определенный юридический статус и строго фиксированную форму взаимоотношений с примыкавшими к ним землями. По своему статусу города делились на колонии, муниципии и села — vici, хотя последние, по-видимому, не всегда административно выделялись из окружавших их земель пага. Колонии возникали двумя способами — либо как вновь основанные поселения, часто включавшие большое число ветеранов — легионеров, либо как результат дарования этого статуса уже существующим городам (что, к примеру, нередко делал Цезарь в Нарбонской Галлии). Lex coloniae, основа ее юридического существования, чаще всего даровался центральной властью, хотя в некоторых случаях, возможно, рождался на месте путем комбинации основных элементов римского законодательства. Иногда, прежде чем сделаться колонией, тот или иной город получал муниципальный статус. Последний имел ряд существенных особенностей. Если жители колонии чаще всего, хотя и не всегда, имели римское право, то население муниципий — по большей части только латинское, и к тому же наряду с римским ius civile в законодательстве муниципии могли встречаться и элементы местного права. И колония, и муниципий обычно были окружены приписанными к ним землями, где располагались участки горожан и виллы. Несколько сложнее обстоит дело с селами, некоторые из которых бывали центрами civitas и, соответственно, являлись, по сути, городскими поселениями. Многие vici, даже разрастаясь в римское время, не получали более высокого юридического статуса. Примеры подобного рода нередки и в римской Британии, где центрами civitas часто становились существовавшие до завоевания поселения или села, разросшиеся из укрепленных оппидумов26. Уошер справедливо полагает, что провести грань между такими центрами и собственно селами, чье существование зависело исключительно от экономических причин, можно, лишь опираясь на данные археологии о планировке этих поселений, первые из которых имели большей частью регулярное, скопированное с римских образцов устройство27. Однако, подчиняясь этому общему правилу, жители городских центров все же имели возможность определять облик города. Добавим, что села могли становиться столицами civitas, когда эта административная единица формировалась из бывшего пага, как нередко случалось в Галлии. Чисто юридические моменты все же не дают нам ответа на главный вопрос, интересующий нас: как же все-таки изменилась жизнь города и горожан в римское время и в какой мере эти изменения затрагивали окружающий город сельские территории. Ведь если говорить несколько упрощенно, то успех романизации и осуществления римского господства 26 См.: Штаерман Ε. М. Кризис рабовладельческого строя в западных провинциях Римской империи. М., 1957, с. 174; Civitas capitals of Roman Britain. L., 1966. 27 Wacher J. S. The Towns of Roman Britain. Berkeley; Los Angeles, 1974, p. 21.

в целом зависел прежде всего от того, в какой мере города — проводники римского влияния и образа жизни — смогут органично включиться в структуру покоренной страны. Отвлекаясь от формальных различий, трудно подвергнуть сомнению тот факт, что для древних авторов кельтские города не были городами в привычном смысле слова и они просто не могли подобрать другого слова для крупных кельтских поселений. В эпоху Империи урбанизация осуществлялась тремя путями: 1) создание новых городов, 2) перенесение старых центров с укрепленных возвышенностей в близлежащие долины, 3) перестройка оставшихся на прежнем месте поселений. Классический пример городов первого типа — столица провинции — Лугдунум, где в 12 г. до н. э. был торжественно открыт алтарь культа Рима и Августа и куда каждый год 1 августа съезжались на совет высшие должностные лица провинции. Страбон (IV, 6, 11) сравнивал город с акрополем, возвышающимся над городом, а стараниями Агриппы этот «акрополь» был связан с другими районами провинции отличными дорогами28. В силу целого ряда обстоятельств сам Август придавал судьбе этого города огромное значение и стремился сделать его стержнем объединения народов всей Галлии и прочного союза провинции с Римом. Шестьдесят статуй, символизировавших цивитаты Галлии, группировались около величественного алтаря культа Августа, десятиметровых колонн с бронзовыми статуями Победы и стоявшего неподалеку храма. Очень скоро Лугдунум как в капле воды отразил множество явлений, характерных для античного мира той поры. Он сделался городом с многонациональным населением (из приблизительно 1150 известных нам собственных имен 306 принадлежат грекам), развитой торговлей, сложным переплетением античных, восточных и галльских культов. Другие галльские центры, к примеру знаменитые Бибракта и Герговия, «спустились» с холмов в близ лежавшие равнины и полностью утратили характер укрепленных поселений. Это объяснялось, по-видимому, не столько желанием римлян лишить галлов потенциальных опорных точек сопротивления (известно, что в ближайшие после завоевания времена такой опасности практически не существовало), сколько тем, что римские легионы взяли на себя функцию защиты провинции от внешних опасностей. Третий тип городских поселений (наибольшее их количество приходится на те части провинции, которые были относительно слабо втянуты в общую экономическую жизнь,— север и северо-запад, но множество конкретных причин обусловливало такой путь развития и в других районах) демонстрировал преемственность развития на одной и той же территории — Бавэ, Племи, Аржентон, уже упоминавшаяся Алезия. Независимо от указанных обстоятельств изменился сам облик городов, что было связано прежде всего с повсеместным проникновением и утверждением римской архитектуры, многие памятники которой, осо- 28 Audin Α. Lyon, miroir de Rome dans les Gaules. P., 1965; Le Roux F. Lyon et le Consilium Galliarum.— Ogam, 1952, 6.

бенно в южных частях провинции, ничем не уступают собственно италийским — арка и театр в Оранже, так называемый Квадратный дом в Ниме и многие другие. В области архитектуры трудно заметить какое-либо взаимопроникновение римской и местных традиций, если не считать оригинального типа круглых или прямоугольных храмов галло-римского времени — так называемых fana. Украшенные театрами и форумами, города сделались центрами производства и торговли, но в то же время проводниками римской политики, опиравшейся на новые слои городского населения. Однако все эти перемены не совершались мгновенно — несмотря на все усилия Августа по упорядочению жизни провинции, прежние формы жизни уступали место новым достаточно медленно, и в этом смысле мы можем считать период до правления Клавдия переходным. Исключая традиционно романизированную Нарбон-

скую провинцию и пограничные с германцами районы, где размещались войска, присутствие римских элементов в Галлии было тогда достаточно ограниченно, а верхушка местных имущих сословий романизирована слабо 29. Новые сословия, опора городского строя, представители которых рекрутировались главным образом из самих провинциалов, в полной мере оформились лишь в середине I в. К этому времени во главе каждого города стоял совет декурионов. Теоретически он избирался собранием горожан, но ко II в. эта практика уже сходит на нет. Совет назначал городских магистратов — дуумвиров и эдилов. В крупных колониях мы встречаем и квесторов, ведавших финансами. Особые должностные лица отвечали за проведение церемоний, связанных с императорским культом. Наряду с этими новыми социальными слоями немалую роль в жизни провинции играли ремесленные и торговые корпорации, сложившиеся после известного закона Августа и укрепившиеся в результате общего подъема торговли и производства. Их роль заметна и в развитии нового феномена культурной жизни — взаимодействия местных и римских традиций. Об этом можно судить по многим оставленным подобными объединениями памятникам. Достаточно упомянуть знаменитые Парижские алтари, где чисто римские элементы (содержащие даже прямые политические выражения чувств — явные симпатии к Германику и Друзу) сочетаются с достаточно редкими для Галлии и архаичными местными изображениями и мотивами. Между тем сословие прежней знати — всадников — постепенно вырождалось, а вместе с тем лишались почвы чисто национальные движения галлов. Как известно, последними из подобных выступлений были восстания Юлия Флора и Юлия Сакровира при Тиберии (см.: Тацит. Анн., III, X; Светоний. Тиб., 49). При Клавдии наступает явная стабилизация, внешним выражением которой были действия императора, даровавшего галлам немалые права, иногда даже вопреки консервативной оппозиции сената. О взглядах Клавдия, считавшего, что привлечение к управлению страной бывших противников издавна характеризовало политику Рима, мы можем судить по отрывкам из Тацита (Анн., XI) и найденным в Лионе бронзовым таблицам (CIL, XIII, 1668). Такая политика привлекала к новому порядку провинциальную знать и способствовала устойчивости положения на покоренных территориях. Вместе с тем Клавдий принимает решительные меры для искоренения того, что прежде было чуть ли не единственной подлинно объединяющей силой в Галлии. Речь идет о преследовании религии друидов и их самих. Известно, что Август запретил участвовать в подобных религиозных церемониях лишь римским гражданам, а Клавдий «богослужение галльских друидов, нечеловечески ужасное... уничтожил совершенно» (Светоний. Клавдий, 25). В целом же с его правлением закончилась определенная переходная эпоха, и структура провинции получила свое оформление. 29 Duval Р.-М. La vie quotidienne en Gaule pendant la paix romaine. P., 1957.

До сих пор речь шла о городах, которые составляли как бы скелет провинции. Положение же сельских территорий было несколько иным, причем его отличала гораздо большая стабильность и независимость развития основных элементов — сел и общин. Не прекращался процесс возникновения и других единиц подобною рода. Основными факторами, определявшими перемены в сельских районах, были появление вилл с рабовладельческим способом производства и ускорение формирования в некоторых областях сел с общинной организацией территориального типа. Однако даже в наиболее романизированных областях Галлии (юг, центр) рабовладельческие отношения не смогли взорвать прежнюю социальную организацию, общинный строй, и ликвидировать независимость многих территориальных единиц. Можно с уверенностью допустить также, что само по себе правовое изменение статуса тех или иных территорий не влияло или влияло в незначительной степени на реальное положение их обитателей. Многие данные показывают, что далеко не все земли были непосредственно приписаны к городам, а даже в тех случаях, когда это происходило, они сохраняли черты своего зародившегося в эпоху независимости самобытного устройства30. Вместе с тем на данной стадии мы можем принять в качестве постулата следующее положение: культурное взаимодействие галльских и римских традиций зависело от степени социальной трансформации конкретных областей страны, а она, в свою очередь, не в малой степени определялась традициями предшествующего независимою развития. Сказанное может послужить некоторой точкой отсчета для разговора о галло-римской культуре. Как не раз указывали многие исследователи прошлого, покорение Галлии и романизация ее быта совершились легко. По словам Фюстель де Куланжа, «такое превращение не было следствием ни требовательности победителя, ни раболепства побежденного. У галлов хватило разума понять, что цивилизация лучше варварства» 30a. Однако едва политическая система, принесшая и поддерживавшая эту цивилизацию, ослабевала, последняя с той же быстротой начинала чахнуть и на место ее становились местные формы культуры. В конце концов это случилось бесповоротно. У нас крайне мало данных, чтобы объективно судить об окружавших романизированный скелет городов, вилл, войск и дорог землях,—ведь эпоха независимости с характерным для нее отсутствием письменных памятников и развитого вкуса к изобразительному искусству в некоторой мере продолжилась там и после завоевания. Нет сомнения, что основные, и очень стойкие, традиции духовного и художественного развития продолжали жить. Важно выяснить другое: было ли взаимодействие кельтского и римского начал в культурной жизни Галлии контактом двух цельных и самодостаточных организмов? По нашему мнению,— нет, а значит, о них нельзя судить так, как это часто делалось прежде. 30 См.: Штаерман Е. М. Указ. соч., с. 166. 30а Фюстелъ де Куланж Η-Д. История общественного строя древней Франции. М., 1901, т. 1, с. 167.

Римская культура не имела и не могла иметь в Галлии, как, впрочем, и в большинстве других западных провинций, прочного основания — огромные массы населения оставались ей практически чужды и, более того, существовали в совершенно ином духовном климате. Исходя из этого, мы можем утверждать, что картина взаимодействия культур предстает перед нами гораздо более сложной, чем кажется с первого взгляда, а непосредственное поле контакта (т. е. впитавшие и те и другие черты явления культуры) кажется уже. Возможно ли было составить нечто новое из верха одного целого и низа другого? Суждение о галло-римских памятниках (т. е. принадлежавших к непосредственной зоне контакта) противоречивы до крайности. Противоречия эти определяются противоположностью художественных стилей и мировоззрений, которые характеризовали кельтское (шире — варварское) и античное искусство. Если идеалом античного мастера было изображение пластически завершенной модели в пространстве, строго отделенной от фона и ему противоположной как творение материи, то кельтский художник-ремесленник делал своим объектом сам этот фон, материю, полную, между тем, нематериальных сил, живущих в союзе и противоборстве. «Кельтский художник, моделируя объект и покрывая его рисунком, желал не только выразить внутреннюю реальность, но сделать ее живущей. Для него каждый физический объект был погружен в мир нематериальных сил, и, именно заражаясь этим всепроникающим духом, он творил и совершал то, что мы называем „украшением"»31. Именно внятность этих сил, каноничность символических элементов орнамента, выразить которые могли немногие, но понять — все, и делали возможным художественную позицию творца. Корни этого искусства уходят в ту пору, когда совершился переход от «фотографического» реализма палеолитического искусства к закономерной стилизации и геометризации изображений. Насколько сильна и постоянна была эта тенденция в кельтском искусстве, нам еще предстоит увидеть. Сейчас важнее другое. Существуют памятники, которые, являясь подлинными произведениями искусства, с удивительной ясностью показывают, каковы были линии развития, когда эти два принципа сталкивались или, вернее, когда античные художественные принципы проникали в иную среду. Этот материал — галльские монеты. Найдены они во множестве и во всех областях страны, да к тому же мы можем по ним судить об эпохе и независимости, и римской оккупации. Монеты — явление достаточно массовое и способны более непосредственно отразить многие стороны действительности, чем ограниченная специфическими особенностями культа и другими факторами скульптура32. Кельтские монеты, как и другие произведения кельтского искусства, долгое время если не игнорировались как художественное явление, то чаще всего считались лишь варварской деформацией античных прото- 31 Varagnac A. Op. cit., р. 218. 32 Далее ссылки на монеты даются по кн.: Langyel L. L'art gaulois dans les medailles. Montrouge-Seine, 1954 (с указанием таблицы и номера монеты).

типов. При этом не учитывалось самое основное — кельтские мастера переосмысляли (художественно и символически) античные прототипы, исходя из норм своего мировоззрения, своей культуры, а вовсе не были неумелыми представителями той же культуры. Этот подход строился на тезисе, что культура, по сути дела, одна и только приблизиться к ней можно в разной мере. Культура человечества действительно едина, но слагается из множества целостностей, обладающих своей собственной внутренней логикой. Одной из характернейших серий галльских монет, отталкивающихся от классических прототипов, представляются монеты юга страны — племен салассиев и юго-запада — лемовицев. Образцом для них было изображение льва на монетах Массалии (II, 12). Наиболее близкие к нему монеты сохраняют и греческую легенду, и общую структуру изображения, хотя и здесь мы уже видим стремление отойти от передачи позы льва, как характеристики состояния (свирепость, жестокость), и тенденцию к формализации фигуры. Задняя часть его приподнята, мускулатура задних ног, важная для начального изображения, атрофируется, а грива постепенно приобретает характер геометрическою рисунка (II, 4). На монете лемовицев (II, 8) прототип уже трудноузнаваем — тело льва приобретает форму спирали, основой которой явилась резко выгнутая задняя часть фигуры, пасть становится абстрактным полукругом, сходным со многими символами луны на других кельтских монетах, а другой экземпляр (II, 10) добавляет к фигуре (льва —уже сказать практически невозможно) три рога, символ могущества и плодородия, и некоторые другие, не очень ясные символы. Интересный тип. кельтских монет сложился в II—I в. до н. э. в бассейне Гаронны (прежде всего на территории вольков тектосагов, хотя, надо заметить, из-за редкого присутствия надписей кельтские монеты в большинстве случаев можно атрибутировать лишь относительно достаточно широких регионов), где прототипом местных эмиссий послужили монеты Роды. Роза с четырьмя лепестками с этих монет быстро превращается в изображение креста, между ветвями которого помещены различные символические предметы — топор, ухо, крест в круге, круг, месяц и т. д. (III, 15, 17, 18) 33. Здесь же мы встречаем монеты, на которых изображены вообще характерные для кельтского искусства спирали. На ряде монет их несколько, и они не переплетаются, на других мы видим их переплетение в форме свастики, на третьих — движение к этой же фигуре, исходящее из единого центра (существует и солярный символизм, но он не основной),—но уже от изображения креста (III, 20, 21, 22). Есть также монеты с чрезвычайно важным для кельтов изображением лошади и колеса с четырьмя лучами (между ног или на спине). Характернейшую эволюцию претерпевает на монетах того же региона человеческое лицо. Голова нимфы на монетах вольков прогрессивно деформируется, причем мастером выделяются несколько символически значимых элементов, а все остальное постепенно пропадает. Такими сим- 33 См. также: Varagnac A. Op. cit., tabl. I, Ν 18, 25, 27.

волическими знаками являются прежде всего те же спирали, на которые распадаются волосы, изображение подчеркнуто увеличенного глаза и надбровной дуги, превращающейся в направленный острием вверх треугольник. Вокруг изображения иногда фигурируют точки и линии34. Надо сказать, что кельтские монеты отнюдь не предстают сухим и ничего не говорящим набором внятных только самим их создателям символов — напротив, изображения на них необычайно выразительны, позволяют судить о том, как кельты представляли себе одушевляющие мир силы. Особую группу составляют монеты центра Галлии, где выделяются памятники арвернов. Многие монеты этого племени или, вернее, группы племен вдохновляются македонскими статерами, которые вообще играли большую роль в кельтском денежном обращении. Скорее всего, они проникали в Галлию не из южных районов, где господствовала денежная система, основанная на римских образцах, а через территорию совр. Швейцарии с адриатического побережья. Монеты арвернов наиболее близки к первоначальным образцам, и потому особенно показательны заметные и здесь изменения. На ряде монет (VI, 57, 58, 60) они не имеют, так сказать, «смыслового» основания и сводятся к постепенному преобладанию геометрического начала — мускулы ног лошадей превращаются в круги на линиях, тело непропорционально уменьшается, а колесо колесницы, явно приобретая символическое звучание (вместо него может фигурировать лежащая на боку цифра 8 — замкнутая спираль, круг или круг с точкой), изображается между ног лошади. Подобные монеты выпускались в Галлии до последних лет независимости, и изображенные на них профили сохраняют еще немало черт реализма. Это было в ряде случаев связано с тем, что они принадлежали историческим лицам — тенденция, в принципе не распространенная среди кельтских племен. Так, нам известна монета с подтвержденным легендой изображением юного Верценгеторигса (VIII, 85). В этом же ряду стоит монета (VIII, 89) с изображением воина, держащего в одной руке круглый щит и копье, а в другой древко с лунным символом сверху. Этот стиль напоминает нам художественные тенденции эпохи романизации с их попытками, не выходя за рамки реалистического изображения, передать элементы кельтской религиозной символики. Общий художественный уровень этого изображения, несомненно, не является чем-то выдающимся. Монеты эдуев и близких к ним территориально аллоброгов, которые еще до римского завоевания были втянуты в средиземноморскую торговлю и отношения с побережьем, демонстрируют в целом сходные с перечисленными закономерности. Мы видим здесь и монеты, где проработка деталей изображения служит целям углубленной трактовки человеческого лица, и монеты, где подобный подход заменяется гораздо более радикальной трансформацией изображения. Лицо персонажа (IX, 97, 98) делится на две части по горизонтали, нос сливается с возвыше- 34 Ibid., N 24, 26, 28; Blanchet A. Traite des monnais gauloises. P., 1905, p. 230—236.

нием лба и шлемом, губы и рот превращаются в точки. Надо сказать, что прием превращения контура в серию точек на.линии (что мы отмечали выше относительно изображений ног лошади) довольно характерен для кельтских монет и почти безусловно имеет символическое значение35. Среди монет этих племен мы снова встречаем изображение лошади, между ног которой помещен круг с вписанным крестом. Заметим, что изображения и фигурки круга с варьирующимся количеством лучей или спиц — исключительно массовая находка в Галлии. Чаще всего их связывают с Таранисом — богом грозы; существуют и фигуры обнаженного бога с колесом. Преломление этого общемирового символа на кельтской почве требует подробного исследования 36, однако его основные черты ясны — центр является источником и принципом жизни-окружности, которая может делиться лучами на произвольное количество отрезков, но в реальности чаще всего их число было само символично (в данном случае четыре фазы луны, четыре века человечества и т. д.) 37. На монетах битуригов, северо-западных арвернов и лемовицев вместе с уже названными темами на монетах появляется искусно стилизованное изображение необычайно почитаемого у кельтов животного — кабана, а также, возможно, фигура редкого на монетах бога с молотом (X, 114). Вместе с ними встречаются заимствованные из средиземноморского (в частности, карфагенского) репертуара символы — пальмовая ветвь, птица, клюющая змею. Новыми на этих монетах являются попытки (не всегда законченные и удачные), если можно так выразиться, промежуточного, абстрактно-реалистического подхода к трактовке человеческой фигуры (X, 107).

Дата добавления: 2015-05-09