В.Г. Ледяев 1 страница

КЛАССИЧЕСКИЕ МЕТОДИКИ ОПРЕДЕЛЕНИЯ СУБЪЕКТОВ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ: ЗАПАДНЫЙ ОПЫТ *

Интерес к методам определения субъектов политической власти возник в середине прошлого века, когда политическая власть в городских и территориальных общностях стала предметом систематического эмпирического изучения (“community power studies”) ─ сначала в США, затем в Западной Европе. В России проблема стала актуальной в 90-е гг. в связи с началом исследования политических элит в различных регионах страны.

Традиционно для выявления субъектов политической власти использовались позиционный (positional), репутационный (reputational) и проблемный (решенческий, decisional)[1] методы. Позиционный метод в качестве субъекта власти рассматривает индивида или группу людей, занимающих определенные статусные позиции в формальной социальной иерархии. Репутационный метод определяет субъектов политической власти на основе их репутации, т.е. мнения респондентов (экспертов) об их возможностях субъектов влиять на политические процессы в общности. Проблемный (решенческий) метод относит к субъектам политической власти тех людей, которые оказывают наибольшее влияние на процесс принятия политических решений. При этом продолжается полемика относительно выбора оптимальной исследовательской стратегии и способов ее реализации.

В российской политической социологии позиционный метод определения состава политической элиты является, пожалуй, наиболее распространенным. На наш взгляд, это связано прежде всего с тем, что другие методы, особенно проблемный, требуют больших финансовых затрат и организационных усилий. Но хотя метод и является наиболее экономным, это не означает, что он прост по своему исполнению и интерпретации результатов.

Внешне процедура сбора эмпирических данных и выведения из них соответствующих заключений выглядит элементарной: исследователь определяет совокупность наиболее влиятельных организаций, статусов и должностей и выясняет, какие люди их занимают. Он начинает с составления списка элитных секторов, затем выбирает наиболее важные организации в каждом секторе и, наконец, определяет верхние позиции в каждой организации, обладатели которых могут считаться членами правящей элиты. При наличии многочисленной справочной литературы, баз данных, электронных ресурсов и их относительной доступности определение правящего класса с помощью позиционного метода технически легко осуществимо.

Однако при использовании метода сразу возникает ряд методологических и операциональных проблем, вызывающих определенные сомнения в его адекватности и надежности. Главная проблема состоит в том, что власть автоматически приписывается определенным формальным позициям в социальной структуре. На этом фактически строится теоретико-методологическое обоснование метода. Например, Ч.Р. Миллс, использовавший позиционный метод для объяснения структуры власти в послевоенном американском обществе и сделавший метод весьма популярным среди американских и западноевропейских исследователей власти, фактически исходил из того, что любая общность обладает устойчивой и относительно стабильной конфигурацией власти, укоренившейся в общественных институтах. Власть не принадлежит людям как таковым; чтобы ее иметь, необходим доступ к основным институтам, поскольку именно институциональные позиции детерминирует властные возможности людей. Если наиболее известных, влиятельных и богатых отделить от занимаемых ими должностей (таких как директор Чейз Манхэттен Банк, посол в Советском союзе, Спикер палаты представителей, министр обороны и т.п.) и тем самым лишить их связанных с ними ресурсов, то эти люди станут политически бессильными, бедными и неизвестными. Разумеется, не вся власть сосредоточена в этих институтах и осуществляется с помощью институциональных ресурсов, но только благодаря им она становится значимой и стабильной (Mills, 2000: 9-11). Поэтому группу людей, обладающих наибольшей властью, составляют те, кто занимает ключевые позиции в ведущих политических институтах.

Во "Властвующей элите" Миллс вначале рассматривает несколько институтов, которые оказывают наибольшее влияние на политическую жизнь американского общества и аккумулируют основной потенциал социальной власти. К ним он относит государство, военную структуру и крупнейшие экономические корпорации, "дающие ключ к пониманию роли высших кругов в Америке" (Mills, 2000: 5). В соответствии со своими социологическими взглядами, Миллс утверждает, что люди, занимающие важнейшие позиции ("командные посты") в этих институтах и составляют "властвующую элиту" американского общества. Далее он обстоятельно анализирует характеристики и поведение этих людей, считая, что только исследование власти элиты дает возможность "реалистично и серьезно вновь поднять вопрос об ответственном правлении" (Mills, 2000: 25).

То, что люди, занимающие ключевые посты в крупнейших организациях обладают значительными ресурсами власти не вызывает сомнений. Однако речь идет именно о ресурсах власти, но еще не о власти как определенном социальном отношении, зависящем не только от ресурсов субъекта, но и от ряда других обстоятельств. В строгом смысле слова, позиционный метод указывает лишь на лиц, обладающих формальными (легальными) ресурсами власти, создающими потенциал власти, (т.е. способность иметь власть), который может быть реализован (в виде способности навязать волю объекту), но может и остаться только потенциалом. К числу важнейших факторов, влияющих на властное отношение, относится и совокупность ресурсов объекта, позволяющих противодействовать попыткам осуществления власти. При этом ресурсы субъекта обусловливают власть лишь в том случае, если они мобилизованы и эффективно используются. В свою очередь, мобилизация ресурсов зависит от определенных качеств, умений и возможностей обладателя ресурсами. Поэтому подтверждение наличия власти требует эмпирической проверки самого процесса использования ресурсов и оценки соответствия достигнутого с помощью ресурсов результата целям субъекта, на что справедливо указывали критики метода из плюралистического лагеря (Dahl, 1958).

Кроме того, определенные сомнения возникают в том, что институциональные ресурсы непременно обеспечивают политическую власть. Некоторые исследователи подчеркивают, что разные позиции в общественной структуре характеризуются разными типами ресурсов и, соответственно, властью в разных общественных секторах (Hoffman-Lange, 1987: 44). Например, президент корпорации может иметь частную экономическую власть, а председатель Совета по образовательной политике ─ власть контролировать и руководить сферой образования. В реальности политическая власть является многомерной и состоит из отдельных видов властных отношений, обусловленных разными ресурсами, не контролируемыми (по крайней мере, полностью) несколькими стратегическими позициями в обществе (Rossi, 1971: 120).

Наконец, позиционный метод не в силах обнаружить тех субъектов власти, чье влияние обусловлено неформальными ресурсами. Этот момент особенно важно учитывать при исследовании социальных общностей, в которых традиционно сильное влияние на процесс осуществления управления оказывают личные связи и широко используются коррупционные и мафиозно-криминальные способы решения проблем.

Все вышесказанное относится к проблемам концептуально-методологического характера, от решения которых, в конечном счете, зависит ответ на вопрос, что именно обнаруживает используемый метод. Наряду с этим при использовании позиционного метода возникают проблемы соответствия полученных результатов эмпирической реальности. Главная трудность заключается в определении адекватной конфигурации государственных, политических, экономических, гражданских и других институтов и организаций, обладающих наиболее значимым набором ресурсов политической власти и ее отражении в списке учитываемых позиций. Как соотносится потенциал политической власти различных общественных институтов? Какие конкретно организации должны быть представлены в конечном списке и в какой пропорции? По каким критериям осуществляется отбор? Здесь вряд ли возможно избежать произвольности в определении соответствующих позиций ─ как в плане удельного веса различных общественных секторов, так и в отношении их конкретного представительства. Исследователи должны либо учитывать результаты предыдущих исследований (что, однако, не гарантирует от произвольности), либо провести предварительное исследование, расположив позиции на репутационной шкале.

Столкнувшись с этой проблемой, Л.Фримен и его коллеги исходили из того, что по результатам ряда предыдущих исследований в средних по размеру американских городских общностях (аналогичных г. Сиракузы, в котором проводилось исследование) было достигнуто относительное согласие по пропорциональному представительству различных институциональных сфер. 59 из 99 позиций Фримен отдал бизнесу, 13 ─ специалистам, 9 ─ представителям местной власти, по 6 ─ структурам образования и СМИ и по 3 ─ религиозным и рабочим (профсоюзным) организациям. В список, одобренный группой экспертов, попали руководители организаций, обладающих наибольшим размером (в каждой сфере) (Freeman et al., 1974: 245).

Несколько иная конфигурация позиций была исследована Д. Миллером в гг. Бристоль, Сиэтл, Кордоба и Лима. Позиции были отобраны исходя из (1) размера организации (числа работающих), (2) количества ресурсов, находящихся в распоряжении организации и (3) авторитета организации в своей сфере. В перечень потенциальных властных позиций, “типичных для современного индустриального города”, Миллер включил 13 позиций в сфере финансов и бизнеса, 4 ─ в СМИ, 5 ─ в государственных и партийных структурах, 6 ─ в организациях образования, 3 ─ в религиозных организациях, 4-х президентов крупнейших общественных клубов, 3-х руководителей системы вэлфера и по два представителя от независимых профессий и рабочих организаций (Miller, 1970: 44-45).

Оптимальная конфигурация властных позиций для каких-то конкретных российских городских общностей может существенно отличаться от приведенных выше, и исследователю в любом случае очень непросто определиться, тем более, что в его распоряжении значительно меньше данных предшествующих исследований, чем у его западных коллег.

Возможность эмпирической проверки адекватности позиционного метода связана с сопоставлением его результатов с результатами, полученными с помощью других методов. Однако итоги таких проверок оказались неоднозначными. В исследовании Фримена зафиксированы сравнительно близкие показатели позиционного и репутационного методов (74 процента совпадений), но слабое пересечение позиционного и решенческого методов (39 процентов) (Freeman et al., 1974: 246). Исходя из полученных данных, Фримен предположил, что репутация в значительной мере обусловлена позицией, а не активным участием в принятии решений. При этом основанием репутации является скорее не позиция сама по себе, а организация, к которой позиция относится (Freeman et al., 1974: 246-247). У Миллера результаты оказались существенно отличными: 39 процентов совпадений позиционного и репутационного методов в Сиэтле, 50 процентов ─ в Кордобе и по 55 процентов ─ в Бристоле и Лиме (Miller, 1970: 43-54; 112-114; 155-157). Еще меньший процент совпадений обнаружили Р. Шульце и Л. Бламберг в исследовании лидерства в г. Сиболе (США): только 4 репутационных лидера имели соответствующий позиционный статус (Schulze and Blumberg, 1957: 293). Рядом исследователей была высказана мысль, что наибольшее совпадение результатов, полученных с различных методов, достигается в исследовании небольших общностей, где позиционная техника становится в силу этого наиболее быстрым, эффективным и надежным методом. Однако и это предположение не всегда подтверждается эмпирически (Bonjean and Olson, 1970: 204, 213).

Таким образом, несмотря на ряд методологических проблем и трудностей в использовании позиционного метода, он остается одним из способов выявления политических лидеров, имеет свою специфику и занимает определенное место в системе изучения политических элит. При этом роль и значимость лидеров, обнаруживаемых с помощью позиционного метода объективно выше в тех странах, где нет развитого гражданского общества, слабы общественные организации, отсутствует эффективное политическое участие и поэтому общественные проблемы решаются в основном бюрократией. К этому выводу пришел Д. Миллер при изучении власти в латиноамериканских городах (Miller, 1970: 46-47) и он вполне соотносим (по крайней мере, в качестве гипотезы) с современными российскими политическими реалиями.

***

Репутационный метод вызвал, пожалуй, наибольшие дискуссии среди исследователей, которые начались после выхода в свет книги американского социолога Флойда Хантера “Структура власти в общности” (Hunter, 1953), где метод получил наиболее полное обоснование и практическое осуществление. Исследование Хантера состояло из нескольких этапов, каждый последующий этап «проверял» результаты предыдущего. На первом этапе он подготовил 4 списка, включивших 175 «лидеров городской общности». Списки составлялись на основании формальных позиций, которые они занимали в политике, бизнесе, в гражданских и общественных организациях; также учитывалась и их “репутация” в глазах тех, кто участвовал в подготовке данных списков (руководители соответствующих политических, экономических, гражданских и общественных организаций). На втором этапе определялась панель из 14 “экспертов”, которые представляли различные социальных группы. Далее “эксперты” назвали по 10 наиболее влиятельных людей в Атланте из каждого списка (в порядке убывания) и количество лидеров сократилось до 40 человек. Таким образом, определение группы наиболее влиятельных людей в городе опиралось на репутацию людей в глазах экспертов.

Далее эти 40 человек были проинтервьюированы самим Хантером (наиболее основательно ─ 27 человек, обладавших самой высокой репутацией). В ходе интервью фактически тестировался и проверялся выбор лидеров, сделанный экспертами, а также собиралась информация, позволяющая осуществлять дальнейшее ранжирование лидеров в соответствии с их влиянием в общности, выявлять формальные и неформальные связи между ними и участие каждого в инициации и “проталкивании” важных для городской общности политических решений. Ключевым для исследования был вопрос: "Если бы был проект, требующий решения группы лидеров (чье лидерство принимается практически всеми членами общности), то каких десять человек из сорока Вы бы выбрали?"

Аналогичные схемы позднее использовались многими исследователями (У.Д’Антонио, Ч.Бондин, Э.Гэмсон, Д.Клелланд, И.Луман, Д.Миллер, Ф.Тронстейн и Т.Кристенсен, Дж.Уолтон, А.Фанелли, У.Форм, Р.Шульце и др.) ─ как на уровне городской общности, так и на национальном уровне.[2] При этом отдельные аспекты метода варьировались. В частности, использовались одноэтапная и двухэтапная процедуры. В первом случае группу информаторов сразу просят назвать наиболее влиятельных людей в городской общности; при двухэтапной процедуре вначале готовится список потенциальных лидеров, который предлагается информантам (см. Walton, 1966). Кроме того, в ряде исследований использовалась "техника снежного кома": попавшие в списки лидеров, в свою очередь, использовались как информанты. В этом качестве в разных исследованиях выступали и руководители общественных организаций, и активисты, и признанные в городской общности эксперты, и набор случайных людей, и их комбинация. Заметно различались и формулировки "репутационных" вопросов. В некоторых исследованиях предлагалась сразу целая серия из нескольких вопросов; варьировалось и число лидеров, которое предлагалось назвать (см. Aiken and Mott, 1970: p. 194-195). В финальных списках фигурировали либо те, кто получил наибольшее количество номинаций, либо все лидеры, чьи показатели превысили определенный уровень.

Несмотря на обилие сомнений в его научной обоснованности и надежности, метод стал весьма популярным среди исследователей власти и широко использовался в изучении небольших и средних общностей, где принятие решений сконцентрировано в легко определяемой группе. Это связано прежде всего с его относительной простотой и возможностью воспроизводства в различных контекстах, поскольку его процедура предельно ясна. Репутационная техника операциональна, экономична, дает возможность широко использовать различные количественные показатели и достаточно надежна. При этом метод позволяет концентрироваться непосредственно на изучении власти и ее распределении в общности без необходимости глубоко вникать в другие аспекты жизни городской общности, не имеющие прямого отношения к цели исследования.

Кроме того, несмотря на недостатки, репутационный метод имеет ряд примуществ над позиционным и решенческим методами и позволяет увидеть те аспекты социальной реальности, которые в ином случае оказались бы вероятно вне поля зрения исследователей. Феномен власти столь сложен, и, в определенном смысле, трудноуловим, что вряд ли его можно адекватно охарактеризовать только с помощью набора непосредственных индикаторов. Предполагается, что опрашиваемые эксперты и сами участники политического процесса могут дать более точную оценку распределения власти в общности, чем исследователь, работающей с определенной совокупностью эмпирических фактов. Главное, репутационный метод позволяет, как считают его сторонники, учесть скрытые факторы и механизмы власти и лидерства, известные только самим участникам. Достоинством репутационного метода является то, что он может указать на тех людей, которые действуют "за сценой" и не обладают соответствующей формальной позицией и/или не всегда оказываются в списке принимающих решения. При этом их появление на репутационной шкале направляет внимание исследователей на выяснение причин, почему люди, оценивающиеся как обладающие властью наиболее значимыми членами общности, не показывают свою власть открыто и почему многие важнейшие вопросы решаются отнюдь не в собственно политических организациях при отсутствии легитимных механизмов репрезентации.

Наконец, хотя репутационный метод подвергается критике за то, что он позволяет обнаружить не “реальную власть”, а лишь ассоциирующиеся с ней факторы (репутация, имидж, ресурсы) (Polsby, 1963; Orum, 1978: p. 168-169), понятие власти в нем, в определенном смысле, более соответствует объяснению власти как диспозиции, потенциала, которое доминирует в концептуальном анализе власти Barry, 1976; Morriss, 1987). В отличие от решенческого метода, где власть фактически рассматривается как определенный вид влияния (действия), в репутационном методе акцент в большей степени сделан на властных возможностях субъекта, на том, что способен сделать субъект власти в данных условиях. То есть, власть не сводится к уже имеющему (имевшему) место влиянию, а выражает то, что может произойти при определенных условиях. Тем самым понятие занимает свое особое место в концептуальной структуре, отличное от тех аспектов социальной реальности, которые обозначаются понятием “влияние”.

Базовая идея метода и одновременно его эпистемологическое основание состоят в том, что наличие у субъекта власти соответствующей репутации является надежным показателем власти, по которому можно судить о структуре власти в общности. Исследователь относит к властвующим тех, кого таковыми считают опрашиваемые им респонденты. Именно этот момент вызывает наибольшие споры и критику со стороны оппонентов. Насколько субъективные мнения людей, в том числе экспертов и непосредственных участников процесса формирования и осуществления политической власти, в состоянии воссоздать реальную картину властных отношений в общности? Многие исследователи относятся к этому весьма скептически. Во-первых, изучение политических явлений на основе субъективных мнений неизбежно усиливает влияние персональных предпочтений и установок. В случае с репутационным методом, в результатах исследования отражаются не только ценности самого исследователя, но и предпочтения респондентов (Hoffman-Lange, 1987: p. 30). При этом выбор панели экспертов уже сам по себе рефлектирует изначальное мнение исследователя о том, где находится власть (Harding, 1996: p. 639).

Во-вторых, сами респонденты, оценивающие власть тех или иных лидеров должны иметь достаточно четкие представления о том, что есть власть и по каким параметрам ее следует определять. При этом их позиции должны быть максимально синхронны и не расходиться с позицией исследователя, иначе совокупные количественные показатели власти тех или иных персон окажутся изначально неадекватными. Проблема усугубляется тем, что формулировки базового “репутационного” вопроса нередко допускают различные толкования. Например, некоторые исследователи использовали варианты следующего вопроса: “Если бы имелся проект, по которому необходимо принять решение группой лидеров ─ лидеров, которые бы устроили практически всех членов городской общности ─ то каких десять человек из сорока Вы бы выбрали?” Как отмечает Вольфинджер, в этой формулировке “фактически содержится несколько довольно разных вопросов ─ о популярности лидеров, о готовности подчиниться им, о желании служить интересам общности”. То же самое относится и к хантеровской формулировке: “Кто является ‘самым большим’ человеком в городе?” (Wolfinger, 1974: p. 221).

В результате респонденты нередко путают статус и власть, которые не всегда однозначно коррелируют между собой: обладающие высоким социальным статусом могут быть политически пассивны. Респонденты указывают на тех, кто лишь считается обладающими властью, т.е. имеет соответствующий имидж, который может соответствовать действительности, но не обязательно. Следствием этого, как отмечают критики, являются относительно низкие показатели лидеров рабочих, местных политиков и муниципальных чиновников, поскольку у них более низкий статус, чем у бизнесменов и лидеров благотворительных организаций (Wolfinger, 1974: p. 222). В то же время, репутационный метод неизбежно “пропускает” тех, кто не обладает высокой репутацией, но активно влияет на принятие решений (Bonjean, 1963: p. 680).

В-третьих, наиболее уязвимым моментом всей репутационной техники является невозможность четко очертить сферу власти тех или иных политических лидеров. Люди могут быть одинаково влиятельными, но в разных сферах; некоторые очень влиятельны, но только в отношении ограниченного набора проблем. Большинство репутационных исследователей не конкретизирует ареал власти, подразумевая, что власть лидера одинакова во всех сферах. Хантер считал “очевидным”, что власть есть относительно постоянный фактор в социальных отношениях, а политические действия ─ переменными” (Hunter, 1953: p. 6), исключая возможность того, что власть может варьироваться в зависимости от сферы ее применения. Некоторые исследователи (Ф. Хантер, Р. Шульце и Л. Бламберг, Д. Миллер и др.) указывают, что их интересует лишь “общая категория лидерства в общности” (Schulze and Blumberg, 1957: p. 292), а не конкретные возможности людей в отдельных сферах. Хотя интенция исследователей понятна, в строгом смысле говорить об “общей власти”, не конкретизируя ее сферы вряд ли допустимо.

В-четвертых, метод подвергся критике за то, что он изначально предполагает наличие определенной группы людей (властвующей элиты). Многие исследователи подчеркнули, что Хантер с самого начала принял как данность, что структура власти в Аланте имеет элитистский характер и далее лишь стремился подтвердить это, тем самым фактически исключая вариативность власти в разных сферах (Birch, 2001: p. 163-164). Если респондентов спрашивают о том, кто входит в правящую элиту, то подразумевается, что она есть, то есть элитистское видение отчасти задается концептуально. Между тем, как справедливо считают Р. Даль, Э. Бэнфилд и другие иследователи (Dahl, 1958; Banfield, 1961: p. 272; Clark, 1968: p. 75), вопрос о наличии политической элиты должен оставаться открытым для эмпирического исследования. Р. Даль и Н. Полсби неоднократно подчеркивали, что Хантер заложил в свою модель слишком много изначальных утверждений о распределении власти в Атланте. Они указали, что вместо вопроса, содержащего скрытое утверждение о наличии в городе правящей элиты, респондентам следовало задать следующий вопрос: “Имеет ли кто-то власть в данном аспекте?” (Polsby, 1963).

Кроме того, априорное определение количества лидеров уже несет в себе скрытое утверждение о распределении власти. Почему респонденты должны выбрать именно сорок лидеров, а не десять, и не сто? Как сортировать лидеров по спискам, если они проходят сразу по нескольким номинациям? Количество лидеров в этом случае зависит от критериев, которыми руководствуется исследователь. Что отличает “высших” лидеров от “не-высших”? Если критерии высокие, то это может оставить вне репутационного списка значительное количество тех, кто оказывает существенное влияние на политическую жизнь в общности. Если же критерии низкие, то в этом случае неизбежно растворение лидеров среди не-лидеров (Polsby, 1963: p. 49-50; Wolfinger, 1974: p. 226-227). При этом важный вопрос о различении между действительно лидерами и теми, кто составляет второй эшелон политического управления, оказывается зависимым от произвольного выбора исследователя (Clark, 1968: p. 75). В любом случае, количество лидеров в общности задается изначально, а не определяется эмпирически. Если же исследователь не указывает количества лидеров, которое должен выбрать респондент, то в этом случае он просто переадресует решение проблемы самим респондентам. При этом оказывается невозможным сопоставить величину власти различных лидеров и реконструировать стандарты, с помощью которых оперировали эксперты. Тем самым оказывается невозможным подтвердить или опровергнуть принадлежность названных респондентами людей к политической элите общности (Polsby, 1963: p. 49-50). Естественно, что неопределенность числа лидеров и числовая вариативность существенно затрудняют и сравнение результатов, полученных в разных исследованиях.

Наконец, хотя власть и является потенциалом, способностью, она возникает лишь в том случае, если индивиды и группы уже включены в политический процесс или имеют установку на участие. Иначе их потенциал остается вне политического пространства и не влияет на решение важных социальных проблем. По мнению плюралистов, о власти можно говорить только тогда, когда субъект участвует в принятии политических решений. Если же он пассивен, то его нельзя считать субъектом власти. Сама же по себе репутация, по их мнению, еще не означает активного участия и потому не является адекватным показателем власти.

Этот момент является весьма существенным и поэтому подвергался эмпирическому тестированию в ряде исследований. Результаты, как уже отмечалось, оказались довольно противоречивыми. Оценивая их, А. Вилдавски пришел к выводу, что репутация является "любопытным сочетанием реальности и мифа, догадки и знания, действия и позиции, наблюдения и предположения". Хотя он и не уточнил, каково соотношение между этими составляющими, судя по его собственному исследованию, репутация приблизительно в равной мере основывается как на реальности, так и на мифе: около половины лиц, отобранных с помощью репутационной процедуры активно участвует в решении важных для городской общности проблем; другая половина обладает лишь репутацией (соответственно 22 и 21 человек). При этом Вилдавски указал, что многие участвующие в принятии решений (еще 86 человек) оказались вне репутационного списка (Wildavski, 1964: p. 303-319).

Необходимость преодоления (или, по крайней мере, минимизации) указанных недостатков и проблем побудила многих исследователей внести некоторые коррективы и усовершенствования в репутационную технику. Например, в ряде исследований был испробован т.н. "проблемно-специфический репутационный подход", отличавшийся от классического репутационного подхода тем, что респондентов просили ранжировать людей по их власти в определенных сферах (см. Clark, 1968: p. 77-78). Информанты не только называли и ранжировали лидеров, но и указывали проблемные сферы, в которых они активны.

Также предпринимались попытки более точно сформулировать "репутационные вопросы" и усовершенствовать метод путем уточнения концептуального аппарата. Например, Ч. Бонджин обратил внимание на недостаточную четкость понятия "лидер общности" и предложил типологию лидерства,[3] позволяющую снять некоторые трудности, имевшие место в традиционном репутационном подходе (в том числе разграничение между властью и статусом) и дать более комплексную и потому более адекватную картину лидерства в городской общности. Он отметил, что традиционный репутационный подход может и не выявить тех лидеров, которые не обладают высоким классовым или социальным статусом. Поэтому необходим дополнительный шаг ─ сравнение лидеров и не-лидеров и включение предложенной им классификации лидеров в структуру исследования (Bonjean, 1963). На целесообразность выделения различных типов лидеров при изучении власти указали и другие авторы, что нашло отражение в эмпирических исследованиях (Freeman et al., 1974; Miller, 1970).

Учет различных концептуальных нюансов и вариативности механизмов власти и лидерства был осуществлен и в исследовании Ф. Тронстайна и Т. Кристенсена. Экспертам было предложено составить отдельные списки тех, кто (а) обладает наибольшей властью, (б) осуществляет наибольшую власть, (в) является наиболее влиятельным человеком в городе и (г) стал высшим лидером в городской общности. Ранжируя и специфицируя влияние лидеров на процесс принятия решений, эксперты выделяли десятки "наиболее эффективных" с точки зрения (а) выполнения проектов, (б) инициации проектов и (в) блокирования проектов. Они также назвали тех лидеров, чей рейтинг, с их точки зрения, завышен, занижен, кому больше доверяют, кто не пользуется доверием (Tronstine and Christensen, 1982: p. 61-69).

Дата добавления: 2015-05-09