БХИТХОР 4 страница

– Сколько еще времени мы продержимся? – простонал Кака-джи, переживавший приступ тяжелой депрессии.

Старик выглядел сморщенным и несчастным, как новорожденная мартышка. Из-за дующего сквозь кускус ветра он застудил печень и вдобавок мучался тяжкими мыслями – и угрызениями совести.

– Не волнуйтесь, Рао-сахиб, – сказал Аш. – Если все пойдет хорошо, скоро вас и всех ваших подопечных поселят в одном из гостевых домов на озере, где вы будете жить в сравнительной прохладе и в хороших условиях.

– Если, – пессимистично повторил Кака-джи. – Однако я не вижу никаких признаков, что рана смягчается, и, возможно, в самом скором времени мы начнем испытывать нехватку в воде. Если речка пересохнет – а мои слуги говорят, что она мелеет изо дня в день, – что тогда? Неужто нам придется страдать не только от голода, но еще и от жажды?

– Речка не пересохнет. Она питается водой из горных источников, как и озеро, а оно, хотя уровень воды в нем понизился, по-прежнему остается глубоким и широким. Однако нам пора начать действовать: теперь, полагаю, даже сахиб из политического департамента едва ли сможет обвинить меня в том, что я не проявил должного терпения. Завтра мы снова поговорим с раной и посмотрим, не переменилось ли у него настроение.

– Не переменилось, вот увидите, – проворчал Мулрадж. – Зачем нам тратить попусту слова и время?

Аш пожал плечами.

– В Билайте говорят: «Не получилось с первого раза – пробуй снова и снова».

– Ерунда! Мы пробовали двадцать раз, дважды двадцать, – с отвращением ответил Мулрадж. – Хай май, но мне страшно надоело все это.

Тем не менее на следующее утро они снова отправились в город знакомой до боли дорогой и, прождав в передней даже дольше обычного, опять пустились в утомительное обсуждение доводов каждой из сторон, и все так же безуспешно. Однако на сей раз Аш попросил изложить требования раны в письменном виде, дабы в случае их удовлетворения иметь возможность оправдаться, если махараджа Каридкота или британские власти не поверят, что такие требования действительно были предъявлены, и заподозрят, что он лжет, пытаясь скрыть тот факт, что он и прочие представители Каридкота незаконно присвоили деньги и поделили между собой.

– Пока на руках у нас нет письменного свидетельства, что с нас потребовали такую сумму, мы не смеем даже обдумывать возможность выплаты, – пояснил Аш. – Вот в чем наша трудность, и вы, несомненно, понимаете, что для моих спутников вернуться в Каридкот без вещественных доказательств, подтверждающих устное заявление, что деньги были потрачены в интересах его высочества, равносильно смерти. У меня у самого могут выйти серьезные неприятности с начальством, поэтому я попросил бы…

Ране и визирю (да и всему совету, коли на то пошло) его просьба показалась совершенно разумной. Окажись они сами в подобной ситуации, они, безусловно, рассуждали бы точно так же и предприняли бы такие же шаги к обеспечению своей безопасности. Для них было очевидно, что махараджа и политический департамент в гневе своем заподозрят сахиба и его товарищей в воровстве и лжи, когда те признаются в выплате суммы, значительно превосходящей ранее оговоренную. Рана, предвкушая победу, мигом согласился представить сахибу свои требования в письменном виде и даже, по просьбе Аша, милостиво приложил к ним отпечаток своего большого пальца в доказательство подлинности документа.

Аш внимательно прочитал бумагу и, убрав ее во внутренний карман мундира, поблагодарил рану за любезность с неподдельной на сей раз сердечностью, заставившей рану ошибочно предположить, что столь теплое изъявление признательности можно считать обнадеживающим признаком и свидетельством того, что делегация из лагеря, за неимением выбора, наконец решила уступить всем выдвинутым требованиям.

– Ну и чего мы этим добились? – спросил Мулрадж, когда они проезжали бок о бок через Слоновые ворота (Кака-джи в тот день с ними не было, он лежал в постели с простудой).

– Теперь у нас есть документальное доказательство, – ответил Аш, хлопая себя по нагрудному карману. – Сегодня вечером оно отправится с объяснительным письмом к политическому офицеру, Спиллер-сахибу. А как только я буду уверен, что он его получил, мы натянем ране нос. Даже Спиллер-сахиб не сочтет столь возмутительный шантаж допустимым и простительным.

Объяснительное письмо было написано в течение часа и, по причине спешки и взвинченного состояния Аша, составлено не в самых деликатных выражениях. В коротких и резких, хотя и не откровенно грубых фразах сквозило плохо скрываемое раздражение на некомпетентного офицера, которое глубоко оскорбило майора Спиллера и привело к непредвиденным последствиям. Но Аш не мог знать этого.

Он запечатал письмо в конверт вместе с бумагой, содержащей требования раны, и снова сопроводил нарочного до границы. Возможно, на этот раз подобные предосторожности были излишними: рана наверняка счел бы совершенно закономерным решение сахиба написать политическому офицеру перед капитуляцией и вряд ли попытался бы задержать посыльного. Тем не менее Аш предпочел не рисковать; он смотрел вслед удаляющемуся всаднику, пока тот не скрылся из виду, и только потом повернул назад.

Он прекрасно понимал, что следующий задуманный им ход является всего лишь блефом и что, если дело сорвется, последствия могут оказаться катастрофическими. Но он должен был рискнуть. Единственная альтернатива состояла в том, чтобы бросить Джули на произвол судьбы, которая будет ужасной, коли она останется в Бхитхоре незамужней, не имея никаких прав и привилегий сверх тех, какими наделена любая другая служанка в занане Рунг-Махала. Аш даже не допускал такой мысли: перспектива оставить Джули здесь сама по себе ужасна, но перспектива оставить ее в столь тяжелых обстоятельствах поистине чудовищна, и он сделает все возможное, чтобы она осталась здесь в качестве рани Бхитхора. Это самое большее, что он в силах сделать для нее сейчас.

Он прождал два дня, давая нарочному время добраться до политического офицера, а на третий попросил об очередной аудиенции, чтобы посоветовать ране не тешиться призрачными надеждами и дать ему последний шанс отказаться от своих требований. Получив согласие на встречу, Аш отправился в Рунг-Махал в сопровождении Мулраджа и небольшого эскорта и был принят в уединенных покоях дворца раной, полудюжиной советников и несколькими придворными из числа любимцев.

Разговор получился коротким: если не считать обычного обмена любезностями, Аш высказался лишь дважды, а рана всего один раз, и оба ограничились несколькими словами. Аш осведомился, не пересмотрел рана ли свои требования и не готов ли принять изначальные условия, о которых его представители договорились в Каридкоте с его высочеством махараджей, а рана ответил, что он не собирается ничего пересматривать и считает свои требования справедливыми и в высшей степени разумными. Правитель Бхитхора говорил высокомерным и презрительным тоном, и когда по подсказке своего злого гения он улыбнулся, внимательно наблюдавшие за ним советники, последовав примеру своего господина, заухмылялись, а несколько самых льстивых придворных громко захихикали. Но больше в тот день никому из них не пришлось улыбаться.

– В таком случае, – резко заявил Аш, – у нас нет иного выбора, кроме как свернуть лагерь и передать дело на рассмотрение правительства Индии. Всего вам доброго, рана-сахиб.

Он коротко поклонился, повернулся кругом и вышел прочь.

Мулрадж со смиренным видом последовал за ним, но они не успели уйти далеко, когда их догнал запыхавшийся советник, посланный визирем. Визирь, сказал советник, очень хочет побеседовать с ними наедине и просит их уделить ему несколько минут. Отказываться не имело смысла. Они вернулись и застали премьер-министра раны в маленькой передней по соседству с покоем, который они столь бесцеремонно покинули пару минут назад.

Визирь рассыпался в извинениях за «прискорбное недоразумение» и принялся настойчиво угощать их фруктами и сластями, продолжая говорить без умолку. Но вскоре стало ясно, что он не может предложить ничего нового в смысле уступок и не может ничего добавить к бесконечным – и неубедительным – объяснениям, которые излагал прежде от лица раны. Он просто пел старую песню, уже давно набившую оскомину, повторяя прежние доводы в оправдание требований своего господина. Наконец у Аша иссякли скудные остатки терпения, и он пресек сей поток красноречия, резко заявив, что, если у визиря есть какие-нибудь новые предложения, они готовы его выслушать, в противном же случае они просто напрасно тратят свое и его время и желали бы откланяться.

Похоже, визирю крайне не хотелось отпускать их, но они не собирались задерживаться дольше, и после пространных изъявлений глубокого сожаления он самолично проводил гостей до ворот, ведущих в наружный двор, где оставался и продолжал разговор с ними, пока слуга ходил за их лошадьми и их охранниками, которых пригласили в гости солдаты дворцовой стражи. Таким образом, они покинули Рунг-Махал спустя почти час после расставания с раной, и, когда они проехали мимо часовых, Мулрадж задумчиво проговорил:

– Ну и зачем все это понадобилось? Старому негодяю было нечего нам сказать, и сегодня впервые дворцовые стражники оказали гостеприимство моим людям. Как по-вашему, что они надеются выиграть от этого?

– Время, – коротко ответил Аш.

– Да это-то понятно. Старый лис задержал нас своей болтовней почти на час, а потом слуга так долго ходил за нашими людьми и лошадьми, что я не удивился бы, узнав, что он заснул по дороге. Они хотели оттянуть наш отъезд – и преуспели в своем намерении. Но зачем? С какой целью?

Это они узнали через десять минут после того, как выехали за пределы города.

Рана действовал весьма быстро: в двух фортах, утром занятых лишь несколькими часовыми, появилось множество артиллеристов, которые сновали по стенам и стояли навытяжку возле орудий. Это зрелище не могло ускользнуть от внимания представителей Каридкота, возвращавшихся в лагерь, и должно было указать им на уязвимость и беззащитность их собственной позиции перед лицом столь грозной силы.

В лагере уже заметили происходящее, и кучки обеспокоенных мужчин, обычно спавших в тени после полудня, стояли на ослепительном солнце, пристально вглядываясь в форты и строя догадки о причинах сей зловещей демонстрации силы. Десятки предположений, одно тревожнее другого, передавались из палатки в палатку, и вскоре прошел слух, что рана собирается открыть огонь по лагерю с намерением перебить всех и завладеть деньгами и ценностями, привезенными из Каридкота.

Ко времени возвращения Аша и Мулраджа паника распространилась по лагерю со скоростью ураганного ветра, и только решительные действия Мулраджа, приказавшего лучшим своим людям навести порядок с помощью копий, мушкетов и латхи, предотвратили мятеж. Но ситуация, бесспорно, была исключительно неприятной, и через час после своего возвращения Аш отправил во дворец очередное послание с просьбой принять его завтра – на сей раз на публичном дурбаре.

– Зачем посылать во дворец так скоро? – негодовал Мулрадж, который, если бы у него спросили совета, предпочел бы сохранить лицо, возможно дольше игнорируя угрозу. – Разве мы не могли подождать хотя бы до завтра, прежде чем просить этого… этого обманщика об аудиенции? Теперь все подумают, будто он своими пушками поверг нас в такой ужас, что мы не посмели ждать ни минуты из страха, как бы он не открыл огонь.

– В таком случае их ждет разочарование, – сердито сказал Аш, которому с каждым часом становилось все труднее сохранять самообладание. – Пусть думают что угодно. Но мы уже прождали слишком много времени, и больше я не намерен ждать.

– Я бы премного порадовался такой новости, – вздохнул Кака-джи, – если бы мы могли хоть что-нибудь сказать ране. Но что еще можно сказать?

– Очень многое, что следовало бы сказать давным-давно, – коротко ответил Аш. – И я надеюсь, состояние здоровья позволит вам присоединиться к нам завтра, чтобы вы тоже могли все услышать.

Они все присоединились к нему – не только Кака-джи, но и все, кто присутствовал на первом дурбаре. На сей раз они попросили позволения прибыть в городской дворец ближе к вечеру. Они отправились туда во всем блеске лучших своих нарядов и в сопровождении тридцати копьеносцев в роскошном обмундировании. И хотя термометр в палатке по-прежнему показывал сорок три градуса, сам Аш облачился в самую полную парадную форму, чтобы проехать со спутниками по нестерпимой жаре в Рунг-Махал, где делегацию встретил мелкий дворцовый чиновник и провел в зал для публичных аудиенций. Здесь, как и в первый раз, гостей ждал весь двор, рассевшись тесными рядами между расписных арок.

Сегодня наружные арки с наветренной стороны были завешены куску сами, а с противоположной – тростниковыми чиками, которые, способствуя понижению температуры воздуха почти до прохлады, погружали Диван-и-Ам в тенистый сумрак, казавшийся еще гуще после яркого солнца снаружи. Но даже в этом сплетении теней и света Аш различил на лицах всех присутствующих самодовольно-выжидательное выражение, порой с оттенком презрения, и сразу понял, что все они с уверенностью рассчитывают стать свидетелями публичного унижения каридкотских эмиссаров и глупого молодого сахиба, выступающего от их лица, и восхититься ловкостью, с какой хитрый правитель Бхитхора разыграл свои карты и одурачил злополучных гостей. Какая жалость, сардонически подумал Аш, что им придется разочароваться и в том и в другом отношении. Он пренебрег любезными приветствиями, комплиментами и неискренними изъявлениями взаимного уважения и расположения, которые занимали уйму времени, и сразу приступил к делу.

– Я заметил, – сказал Аш, обращаясь к ране тоном, какого никто из присутствующих еще ни разу от него не слышал, – что ваше высочество сочли нужным ввести войска в три форта, господствующие над долиной. По этой причине я попросил о встрече с целью уведомить вас на публичном дурбаре, что, если хотя бы одна пушка выстрелит, ваше княжество будет захвачено правительством Индии, а сами вы будете низвергнуты и отправлены в пожизненную ссылку. Я хочу также уведомить вас, что намерен свернуть лагерь и возвратиться на наше первое место стоянки, за пределами долины, где мы останемся до тех пор, покуда вы не выразите готовность заключить соглашение. На наших условиях. Это все, что я хотел сказать.

Аш сам удивился мрачной уверенности своего голоса, ибо во рту у него пересохло от волнения и на самом деле он сильно сомневался, что правительство пожелает предпринять подобные действия – или вообще оказать хоть какую-то поддержку. Скорее всего, подумал он, ему объявят выговор за несанкционированные угрозы от имени правительства и «превышение полномочий». Но с другой стороны, присутствующие этого не узнают. У визиря отвалилась челюсть, а на ошеломленное лицо раны стоило посмотреть. Внезапно показалось, будто у всех до единого мужчин, сидящих сомкнутыми рядами, перехватило дыхание и они не могут ни вдохнуть, ни выдохнуть: хотя ветер по-прежнему жалобно подвывал, пролетая сквозь кускусы, и раскачивал чики с раздражающе монотонным стуком, ни единого звука больше не слышалось под расписными сводами. Аш осознал, что в данный момент любые дальнейшие разговоры лишь ослабят произведенное его угрозой впечатление, а потому, не дав ране времени ответить, он резким кивком сделал знак своим спутникам и широким шагом вышел из Диван-и-Ама, звеня шпорами и мечом, каковой звук казался неестественно громким в гробовой тишине.

На сей раз вдогонку за ними никого не послали, и никаких попыток задержать их не последовало. Эскорт и лошади ждали в полной готовности, и они вскочили в седло без всяких прощальных слов, с дробным топотом выехали из наружного двора и двинулись обратно по улицам Бхитхора, наводненным горожанами, вышедшими прогуляться вечерком.

Кака-джи заговорил первым, но только когда они благополучно миновали городские ворота и направились по долине лицом к закатному солнцу, и даже при этом он понизил голос, словно опасаясь посторонних ушей.

– Это правда, сахиб? Сиркар действительно низложит рану, если он использует против нас свои пушки?

– Не знаю, – признался Аш с кривой усмешкой. – По идее, они должны поступить именно так. Но вообще-то трудно сказать, каким образом им представят дело, – многие ли из нас останутся в живых, чтобы поведать правду? Однако сейчас значение имеет лишь одно: поверил ли сам рана, что они так поступят. А это мы узнаем, как только снимемся с места.

– Значит, вы намерены сняться с места? – спросил Мулрадж. – Когда?

– Сейчас же. Безотлагательно. Пока во дворце еще боятся, что я говорил чистую правду. Нам необходимо до восхода солнца покинуть долину и оказаться вне досягаемости для фортов.

– Но не слишком ли это рискованно? – с тревогой возразил Кака-джи. – А вдруг они откроют огонь, когда увидят, что мы собираемся уходить?

– Они не сделают этого, пока у них остаются хоть какие-то сомнения относительно возможной реакции правительства, – вот почему нам нельзя терять ни минуты и следует свернуть лагерь немедленно, пока они еще обсуждают ситуацию. Если риск и есть, мы должны пойти на него, – больше нам ничего не остается, кроме как сдаться и удовлетворить все требования раны. А такой вариант я не рассматриваю. Мы выступим через час.

– Двигаться ночью будет непросто, – заметил Мулрадж, щурясь на заходящее солнце. – Луны сейчас нет.

– Тем лучше. Стрелять в темноте по движущейся мишени тоже будет непросто, вдобавок существует риск уничтожить много ценностей, а также случайно убить невест.

К тому времени как они достигли лагеря, половину долины уже накрыла тень и ветер стих в преддверии заката. Костры уже горели, и дым висел в недвижном воздухе подобием длинного серого газового шарфа, стелясь над долиной и касаясь горных склонов по обе стороны от нее. Солнечные лучи все еще лежали на скалистых гребнях и падали на стены ближайшего форта, превращая песчаник в полированное золото и заставляя ослепительно сверкать бронзовые пушки и мушкетные стволы.

Противоположный форт виделся всего лишь темно-фиолетовым силуэтом на фоне вечернего неба, но эта приземистая громада выглядела не менее устрашающе, и при виде нее по спине у Аша пробежали мурашки. Допустим… просто допустим, что он ошибся и что рана не поддался на блеф… Ладно, теперь уже поздно волноваться на сей счет, и, как он сказал Кака-джи, скоро они все узнают. Аш отдал приказ сворачивать лагерь и пошел переменить парадную форму на костюм, более пригодный для предстоящей работы.

До захода солнца оставалось менее полутора часов, так что мало кто нашел время поужинать, да и эти немногие лишь торопливо перекусили на ходу, ибо угроза, явленная приведенными в боевую готовность фортами, представлялась очевидной всем без исключения. Люди не меньше самого Аша рвались поскорее покинуть долину, и никто не поставил под сомнение приказ к выступлению, не выразил недовольства по поводу вынужденной спешки и сопряженных с нею трудностей. Все мужчины, женщины и дети лихорадочно взялись за дело и трудились столь усердно, что уже к наступлению сумерек первая груженая повозка двинулась в сторону ущелья, предводительствуемая отборным кавалерийским отрядом.

К полуночи замыкающий отряд длинной колонны вышел из долины, оставив костры горящими. Аш отдал приказ не тушить костры, чтобы наблюдатели в фортах не сумели понять, сколько человек покинуло долину, а сколько осталось. Участникам марша запретили зажигать фонари, и при тусклом свете звезд их было почти не видно сверху: клубы пыли, вздымаемые устало бредущими людьми и превращающие поход в сущую муку, служили наилучшей маскировочной завесой из всех возможных и не позволяли наблюдателям определить численность колонны.

Ашу, ехавшему в самой гуще толпы, производимый ими шум казался ужасно громким. Хотя все хранили молчание (разве только изредка понукали животных, да и то приглушенным голосом), движение колонны сопровождалось многими другими звуками, избежать которых не представлялось возможным: скрип колес, щелканье кнутов, тяжелая поступь бесчисленных ног, стук копыт, позвякивание уздечек, детский плач, мычание коров, блеянье овец, храп лошадей, трубное гудение слонов, не говоря уже о непрестанном лае своры бродячих собак, прибившихся к лагерю и решительно не желавших отставать.

Аш утешался мыслью, что, сколь бы оглушительными ни казались звуки, с расстояния полумили даже такой шум наверняка неразличим, и вообще он с самого начала не собирался скрывать от людей раны тот факт, что лагерь будет перемещен на другое место стоянки. Он сам во всеуслышание объявил о своем намерении. Но он хотел оставить бхитхорцев в неведении насчет количества времени, которое потребуется на данную операцию. Если они недооценивают возможную скорость действий противной стороны и рассчитывают поутру застать по меньшей мере две трети каридкотцев по-прежнему в долине, они воздержатся от решительных действий сегодня ночью. Самая опасная часть предприятия – проход через узкое ущелье, там движение неизбежно замедлится, а форт, охраняющий выход из долины, нависает прямо над ним. Аш спросил себя, скоро ли они достигнут ущелья и прошел ли уже через него небольшой отряд, поставленный Мулраджем в голове колонны. И где Джули…

Он видел, как отъезжает рутх, окруженный тройным кольцом вооруженных стражников и сопровождаемый двумя группами кавалеристов, одна из которых держалась впереди, другая позади. Вслед за ним тронулись с места крытые повозки с придворными дамами, служанками и личными вещами невест. Мулрадж и Кака-джи ехали рядом с рутхом, а Джхоти путешествовал с сестрами. Аш разглядел в дымном свете фонаря возбужденное лицо мальчика, когда тот залезал в рутх, но невест увидел мельком – две закутанные в чадру фигуры, неотличимые от всех прочих женщин; если бы одна из них не была выше другой, он бы даже не понял, кто из них Джули. В следующий миг кольцо стражников сомкнулось вокруг них, и рутх тряско покатил в темноту, а Аш даже не имел возможности держаться поблизости от него. Самое большее, что он мог сделать, это принять меры к тому, чтобы в случае, если форты откроют огонь или дело дойдет до схватки (а она начнется, если солдаты раны попытаются перекрыть дорогу через ущелье), Мулрадж с небольшим отрядом конников вывел из гущи боя Джули, Шушилу и Джхоти, а потом, повернув назад, попытался найти путь из долины через горы. Сам же он останется, чтобы прикрыть их отход, а утром разобраться с раной.

Это был схематичный план и далеко не надежный. Но если случится самое худшее, к нему придется прибегнуть, и Ашу оставалось лишь надеяться, что до этого дело не дойдет, ибо, хотя в течение последних недель они с Мулраджем усердно обшаривали окрестные горы, они так и не нашли там никаких троп, помимо козьих, которые бесцельно петляли между пластами обнаженной скальной породы на крутых травянистых склонах и, казалось, никуда не вели. Но волноваться на сей счет тоже не имело смысла. Жребий брошен, и теперь он уже не властен над ситуацией. Больше он ничего не может сделать – разве только молиться, чтобы рана поверил, что любая попытка применить силу окажется для него роковой.

«Если дело дойдет до сражения, – подумал Аш, – свадьбы не будет. Они не смогут устроить бракосочетание после вооруженного столкновения… Даже Нанду не пойдет на такое. И правительство не сможет проигнорировать подобное происшествие – им придется принять хоть какие-то меры, даже если они не захватят княжество… возможно, назначить нового правителя и позаботиться о том, чтобы Нанду вернули хотя бы часть денег, потраченных на это прискорбное предприятие… Мне не следовало вмешиваться. Надо было держаться в стороне, и тогда бы Джули…»

Но он знал, что не мог поступить иначе. Не мог ослушаться приказа и отойти в сторону, предоставив вести переговоры и принимать решения Рао-сахибу и его соотечественникам, которым в конце концов пришлось бы выплатить шантажисту всю требуемую сумму, а также отдать приданое Джули и оставить ее здесь, так и не выдав замуж. Тем не менее Аш невольно прислушивался, не раздаются ли впереди звуки сражения, и в глубине души надеялся, что солдаты раны все-таки воспрепятствуют им пройти через ущелье, так как только сражение могло положить конец всем дальнейшим разговорам о бракосочетании. Но если дело дойдет до боя, погибнут люди. Возможно, очень много людей…

Внезапно Аш почувствовал отвращение к самому себе. Неужели он действительно пал так низко, что хотя бы на минуту допустил мысль о гибели людей, которых знал и любил, в обществе которых проделал длинный путь на юг в Бхитхор, – потому только, что их смерть могла бы помочь ему достичь сугубо личной цели? Он знал, что Джули никогда не стала бы даже помышлять о возможности обрести счастье такой ценой. И он тоже не должен. При последней мысли у Аша возникло впечатление, будто Джули бесшумно уходит прочь от него, как ушла после последней встречи в палатке Кака-джи. Ночная тьма перестала нашептывать ее имя, и пыль перестала источать тонкий аромат роз, и, когда образ возлюбленной растаял перед мысленным взором, Аш снова обрел способность слышать все многообразие звуков вокруг и начал чутко прислушиваться, не раздастся ли далеко впереди треск мушкетного выстрела.

Пушки в двух фортах, оставшихся позади, больше не представляли для них опасности. Если бы тамошние гарнизоны собирались открыть стрельбу, они сделали бы это раньше, не дожидаясь, когда каридкотцы выйдут за пределы дальности огня. Настоящая опасность подстерегала их впереди, на коротком, в полмили длиной, извилистом участке дороги, проходившем по узкому ущелью под третьим фортом, где будет нетрудно поймать в западню значительную часть колонны, не оставив людям, не успевшим войти в теснину, иного выбора, кроме как вернуться в более просторную западню долины.

«Если они атакуют там, – подумал Аш, – нам конец».

Но угроза захвата княжества и ссылки напрочь лишила рану уверенности. Ему не пришло в голову, что сахиб мог выступить в такой манере по собственному почину, не заручившись поддержкой властей. Он решил, что сахиб выражает позицию политического офицера, который, в свою очередь, выражает позицию британских властей. Ему было известно, что подобные меры часто, слишком часто принимались в прошлом. И пусть даже все эти прецеденты имели место в годы, предшествовавшие Великому восстанию, когда страной правила Ост-Индская компания, – откуда ему было знать, что подобное не повторится снова при правительстве, возглавляемом вице-королем, правящим от имени падишахини Виктории? Если в прошлом были аннексированы такие великие княжества, как Ауд, разве мог он питать уверенность, что аналогичная судьба не постигнет его собственное княжество, маленькое и отнюдь не могущественное? Рана и его советники пришли в ужас при этой мысли и отправили комендантам фортов срочные депеши с приказом воздержаться от любых действий, которые могут быть истолкованы как враждебные.

Многотысячная колонна благополучно прошла через ущелье, и к восходу солнца люди уже разбивали палатки и разжигали костры на старом месте стоянки, расположенном на безопасном расстоянии от форта и на выгодной позиции, позволяющей держать оборону в случае нападения или отступить за границу княжества.

– Теперь пусть эти сыны шакалов только попробуют угрожать нам, – ожесточенно сказал Мулрадж. – Арре, но я устал. Я человек не робкий, и, видят боги, в открытом бою я бы сражался не хуже других против сколь угодно превосходящих сил противника. Но говорю вам, сахиб, сегодня ночью, когда мы пробирались в темноте через ущелье, я тысячу раз помер от страха, понимая, какое кровавое побоище может устроить горстка людей на скалах, и с минуты на минуту ожидая услышать грохот пушек и увидеть толпу вооруженных солдат, бегущих в атаку на нас. Ладно, все осталось позади: мы вырвались из западни. Но что дальше?

– Это решать ране, – сказал Аш. – Мы подождем и посмотрим, что он предпримет. Но я склонен думать, что он больше не доставит нам неприятностей и сделает вид, будто все случившееся было – как там выразился визирь? – «прискорбным недоразумением». Завтра или даже сегодня он пришлет к нам делегацию с подарками и умиротворяющими посланиями, а посему нам лучше как следует выспаться перед прибытием гостей. Как там юный Джхоти?

– Спит. И глубоко разочарован в ране. Он надеялся, что состоится великое сражение.

– Кровожадный щенок, – мрачно заметил Аш и выразил надежду, что дядя мальчика тоже спит, ибо в последнее время старику пришлось вынести многое, а события сегодняшней ночи наверняка стали для него мучительным испытанием.

– Оно, конечно, так, – согласился Мулрадж. – Но чтобы Рао-сахиб пренебрег своими молитвами, потребовалось бы нечто большее, чем трудности и неудобства ночного перехода. Сейчас он совершает свою пуджу и отправится на боковую, лишь когда закончит. Сам же я, будучи не столь благочестивым, последую примеру юного принца и посплю, сколько успею, пока к нам не нагрянули бхитхорцы с лживыми речами, оправданиями и изъявлениями глубокого уважения.

– А также, хочется верить, с извинениями, хотя это вряд ли. Но нам нет необходимости прерывать свой сон из-за них. Они достаточно часто заставляли нас ждать, и им с их презренным обезьяноподобным раной не повредит испытать подобное обращение на собственной шкуре.

– Ого! Сахиб ка мизай ай бахут гарум хай, – с ухмылкой процитировал Мулрадж слова, которые однажды при нем тихо пробормотал Гул Баз, обращаясь к саису Аша.

– У вас тоже было бы скверное настроение, – отпарировал Аш, – будь вы… – Он осекся и рассмеялся, несколько пристыженный. – Вы правы. Я действительно в дурном расположении духа и в данный момент с радостью убил бы многих из них, начиная с раны. Мысль о необходимости притворяться, будто все оскорбления и издевательства, которым мы подверглись, прощены и забыты, мне что кость поперек горла, и как представлю… Прошу прощения. Мне самому нужно немного поспать, иначе я буду не в состоянии спокойно вести дальнейшие переговоры с кем бы то ни было. Давайте отправляйтесь на боковую. Со-джана, бай, и приятных вам снов.

Дата добавления: 2015-05-26