Экономика здравого смысла

Сутью грядущей экономики, объявляет Служба долго­временного планирования Стэнфордского исследователь­ского института, будет «основной упор на внутренние потребности индивидуума и группы людей в той же мере,

* Джон Рёскин (1819—1900) — английский писатель, искусство­вед и социолог. Моррис — по-видимому, имеется в виду Уильям Моррис (1834—1896), английский художник и поэт. — Примеч. пер.

как и на материальные нужды». Этот новый акцент, по мнению института, будет проставлен не только из-за требо­ваний потребителя, а ради выживания самой экономики. «В странах, где все основные материальные потребности можно удовлетворить с помощью трех четвертей или даже половины производственного потенциала, необходимы фун­даментальные изменения для поддержания здоровья эко­номики»⁶.

Именно это совместное давление — со стороны потре­бителей и тех, кто хочет развития экономики — продвинет развитые технические общества к индустрии ощущений будущего.

Это продвижение может быть замедлено. Измученные голодом людские массы во всем мире могут и возмутиться, когда привилегированное меньшинство этого же мира всту­пит на путь психологических излишеств. Есть что-то отвра­тительное, с точки зрения морали, в том, что группа людей стремится потворствовать себе психологически, ищет но­вых и редкостных удовольствий, а основная часть рода че­ловеческого живет в нищете и голоде. Развитые страны могут отсрочить явление «ощущенчества», временно поддержи­вать обычную экономику, максимизируя традиционное про­изводство, а затем учредить по-настоящему мощные программы борьбы с нищетой в других странах.

Выпуская «излишнюю» продукцию и, как следствие, отдавая ее на сторону, заводы смогут продолжать работу; излишки сельскохозяйственного производства найдут себе применение, и общество в целом будет по-прежнему наце­лено на материальные потребности. Пятидесятилетняя, на­пример, кампания по уничтожению голода во всем мире будет иметь огромное моральное значение, а развитые страны получат столь необходимое время для мягкого перехода к экономике будущего.

Такая пауза даст нам время всерьез поразмыслить о философских и психологических последствиях индустрии ощущений. Если потребители не смогут ясно отличать ре­альное от имитированного, если целые отрезки их жизни будут на коммерческой основе программироваться, то пе-

ред нами встает комплекс психоэкономических проблем головокружительной сложности. Эти проблемы подвергают сомнению наши главнейшие понятия не только и не про­сто о демократии и экономике, но о самой природе здраво­го рассудка, здравого смысла.

Один из важнейших и до сих пор не заданных вопросов нашего времени: каково в нашей жизни соотношение меж­ду искусственными, заимствованными и непосредственны­ми ощущениями? Ни одно из предыдущих поколений не испытывало и десятой доли тех искусственных ощущений, что мы щедро отпускаем себе и своим детям. Никто не име­ет истинного понятия о том, как такой кардинальный пере­ворот воздействует на личность. Наши дети физически взрослеют раньше, чем мы. Время первых менструаций с каждым десятилетием наступает раньше на четыре — шесть месяцев⁷. Средний рост людей увеличивается еще быстрее. Телевидение, потоки информации обусловливают и преж­девременное умственное развитие. Но что происходит с эмоциональным развитием, когда возрастает доля заимство­ванных ощущений? Способствует ли возрастание заимство­ваний эмоциональному взрослению или, напротив, замедляет его?

И наконец, что произойдет, когда, нащупывая новые направления, экономика всерьез займется производством ощущений уже в собственных целях? Таких ощущений, ко­торые размоют границы между заимствованным и подлин­ным, между подделкой и реальностью? Одно из определений здравого смысла — способность отделить реальное от ирре­ального. Понадобится ли нам тогда новое определение?

Пора задуматься над этими вопросами, но, возможно, в любом случае обслуживание в конце концов возьмет верх над материальным производством, а индустрия ощущений — над обслуживанием. Рост производства ощущений может быть все­го лишь неизбежным следствием изобилия, поскольку удов­летворение простых материальных потребностей открывает дорогу для новых, более сложных и изысканных удовольствий. Мы продвигаемся от «экономики брюха» к «экономике души», ибо сейчас только душа требует насыщения.

Мы стремительно движемся к такому обществу, в кото­ром вещи, предметы, материальные сооружения становятся все более недолговечными. Не только отношение людей к вещам, но и сами вещи. И возможно, ощущения — един­ственное, что потребитель не сможет отторгнуть, выбросить в мусор, как одноразовую бутылку из-под шипучки или за­зубренное бритвенное лезвие.

Для старинной японской знати любой цветок, каждая суп­ница или пояс «оби» были наполнены многозначным смыс­лом; любой предмет был символичен и имел ритуальное значение. Движение к психологизации материальных пред­метов ведет нас в аналогичном направлении, но это вступает в противоречие с мощным рывком к быстротечному, мимолет­ному, в котором предметы сами по себе становятся преходя­щими. Потому нам и легче придать символическое значение обслуживанию, чем реальным вещам. И в конце концов мы уйдем за пределы экономики обслуживания, за пределы вооб­ражения нынешних экономистов, мы станем первой цивили­зацией в истории, которая заставит высокие технологии производить самый недолговечный, но и самый устойчивый продукт: человеческие ощущения.

¹ Цитируется интервью Демби, данное автору.

² Экспериментальная затея «Бритиш Оверсиз Эйруэй Корпо­рейшн» была описана в The New York Times, September 13 and 16, 1969.

³ Хон была описана в Scandinavian Times, August — September 1966. Автор посетил «Модерна Музеет» летом 1966 г. и самолично «ощутил» это зрелище.

⁴ «Церебрум»: в день открытия автор сам облачился в про­зрачное одеяние. «Церебрум» описан в Village Voice, November 7, 1968, с. 10-11.

⁵ О случае с «топлесс-премией» сообщалось в Sweden Now, April, 1968, с. 6.

⁶ Отчет Стэнфордского исследовательского института цит. по: A Social and Cultural Framework for 1975 by Ely М. Brandes and Arnold Mitchell в [183], с. 172.

⁷ Информацию о раннем созревании детей см.: [166], с. 39—40.

Глава 11. СЛОМАННАЯ СЕМЬЯ

На нас вот-вот обрушится поток новаций. Из универси­тетов и исследовательских центров — на заводы и в конто­ры; с рынка и из массовых средств информации — на наши социальные отношения; из общества — на домашнюю жизнь. Новации глубоко проникнут в нашу частную жизнь и со­здадут небывалые напряжения внутри семей.

Некогда семья считалась «могучим средством от ударов общества»; после сражений с большим миром человек воз­вращался в семью избитым, в синяках и обретал здесь един­ственно устойчивое место среди все более изменчивого окружения. Но по мере развития сверхиндустриальной ре­волюции это «противошоковое средство» само становится источником шоков.

Для критиков общества наступило блаженное время спе­куляций: семья «на грани полного исчезновения», заявляет Фердинанд Ландберг в труде «Наступающее преобразова­ние мира»¹. Ему вторит психоаналитик Уильям Вулф: «Се­мья мертва; она держится первый год или два после рождения ребенка. Такой будет ее единственная функция впредь»². Пессимисты уверяют нас, что семья стремительно уходит в небытие, но редко говорят, что именно придет ей на смену.

Напротив, оптимисты уверяют: как семья существовала во все времена, так и будет существовать. Некоторые даже пытаются доказать, что семья приближается к своему золо­тому веку. С увеличением досуга, теоретизируют они, чле­ны семьи будут все больше времени проводить вместе и получать большое удовлетворение от совместной деятель­ности. «Семья, где все вместе играют, вместе и остается», — и так далее³.

Есть воззрения и более глубокие: бури грядущего вре­мени заставят людей глубже уйти в семью. «Люди будут всту­пать в брак, чтобы войти в устойчивую структуру», — пишет

доктор Ирвин М. Гринберг, профессор психиатрии Меди­цинского колледжа Альберта Эйнштейна. С этой точки зре­ния семья служит человеку «компактной корневой системой», страхующей его в бурях перемен. Короче гово­ря, чем изменчивей и непривычней внешний мир, тем бо­лее важной становится роль семьи.

Возможно, в этом споре обе стороны неправы, посколь­ку будущее различимо яснее, чем кажется. Семья может и не исчезнуть, и не войти в новый золотой век. Вероятнее всего, что она разобьется вдребезги, но лишь затем, чтобы потом принять новый и странный облик.

Дата добавления: 2015-05-26