Украина будущего. Расстановка приоритетов 11 страница

Лежа на животе с зажатым в вытянутой руке пистолетом, Николай все еще продолжал смотреть в том направлении, куда только что скрылся убийца. Но тот уже больше не появлялся, а пустынный двор в окружении трех пятиэтажных домов с зажмуренными глазницами окон, словно бы провалился в какую-то пронзительную звонкую тишину, в которой отчетливо были слышны лишь только падающие капли дождя, разбивающиеся в брызги об асфальт, да тоскливое поскрипывание светоотражателя на фонарном столбе, раскачиваемого слабым флегматичным ветерком. – Но может быть это его слух стал настолько обостренным?

А темнота, куда не доставал скупой свет одиноких фонарей, стала как будто сгущаться, уплотняться, словно бы она ожила и обрела плоть. - Но может быть, зрение обманывает его? Может он просто слишком пристально и напряженно вглядывается в эту черноту, пытаясь увидеть в ней притаившуюся угрозу?

Но откуда вдруг стало так холодно? Его знобит!.. Ну да, ведь он лежит на асфальте и дождь беспощадно промакивает его своей ледяной влагой.

Решив, что опасность миновала, Николай попытался встать. Но тут же зажмурился и замер, стиснув зубы от невыносимой боли в спине, под левой лопаткой и в плече, которая обжигающей волной стремительно растекалась по всему его телу, отнимая у него силы.

Он сел, чувствуя, как пред глазами все поплыло и закружилось в неистовом вихре. Казалось, что вместо дождя на землю падают оторванные куски зловеще черного неба. Они падали и стлались по земле клубящимся, отравляющим воздух туманом, который через легкие проникал в его мозг, парализуя сознание.

«Подстрелил-таки, поганец! Подстрелил!..» - мелькнула одинокая мысль в уме Николая.

Он попытался встать, напрягая свои слабеющие мышцы. Но земля покачнулась, и он беспомощно рухнул, ударившись подбородком об асфальт. Тело уже отказывалось ему подчиняться. Силы покидали его с каждым выдохом, а дышать становилось все труднее. Воздух стал каким-то тяжелым и обременительным, и как бы было бы здорово, если бы совсем перестать дышать, чтобы избавиться от этой мучительной пытки напрягать грудь и глотать этот жесткий воздух спрессованной темноты.

У него было только одно желание – лежать! Лежать, лежать и лежать! Может быть даже уснуть. Но только не вставать. Не шевелиться. Не дышать и не открывать глаза…. Ни в коем случае не открывать глаза, потому что этот свет от фонаря… - так он слепит! Он не даст ему уснуть. А жуткая темнота, нависшая над ним, так и норовит заглянуть ему в глаза…. Но что общего может быть у него с этой темнотой? Она – всего лишь отражение неба.

Кто же те прозрачные тени? – Это его сны! И они – ждут его! Им о стольком нужно поговорить…. Но этот дождик…. Зачем он не оставит его в покое? Он пронизывает его сырым холодом, и он дрожит…. Но может быть тогда, он утолит жажду? Всего несколько капель, чтобы остудить пылающую жаром грудь и смочить пересохшие губы. Ему так хочется пить! Он умирает от жажды! Ведь ему так мало нужно – всего лишь несколько капель!

Но разве он умирает? – Нет! Он вовсе не собирается еще умирать! А эта пропасть небесной тьмы так похожая на вырытую могилу – совсем не для него. Разве так умирают? Ведь смерть – это боль, это страдание…, а ему так хорошо лежать под этим ласкающим, усыпляющим дождиком и вдыхать эту озоновую темноту свежего воздуха…. Нет. Не темноту. Ведь он лежит под фонарем. Ей, темноте, не подступиться к нему. Она не сможет дотянуть до него свои жуткие черные ручища. А там, вдалеке, вон за тем горизонтом есть еще более яркий свет! Там солнце, которое будет светить ему. И он уже не споткнется в потемках. Это солнце машет ему рукой и смеется! Оно призывает его, чтобы укутать своими согревающими лучами его продрогшее тело.

Николай с трудом втянул в себя воздух и приоткрыл слипшиеся и ставшие тяжелыми веки, бездумно глядя как равнодушные капли падают перед ним на асфальт и расплющиваются, растекаясь по грязному полотну тротуара.

Он понимал, что нужно во чтобы то ни стало подняться. Нельзя так просто сдаваться. Нужно бороться с этим ледяным холодом смерти, пробирающимся к его сердцу. С этой жуткой темнотой, готовой поглотить его в свою пучину преисподней. Он должен жить! Именно сейчас – должен жить!

И он снова, набрав в грудь воздуха и до боли в скулах сжав скрипнувшие зубы, со стоном напряг взвывшие от натуги мышцы, чувствуя, как неистовая боль пронзает все его тело стальным ледяным жалом.

С трудом разбирая расплывающиеся перед глазами предметы, словно смазанные чей-то кистью, он, надрываясь, собрал все крупицы еще оставшихся в нем сил и неимоверным усилием воли заставил себя приподняться. Встав на одно колено, он попытался выпрямиться, но потеряв равновесие, он снова упал.

Оглядевшись, он увидел маленький детский домик, до которого нужно было сделать всего несколько шагов. До подъезда ему уже не добраться, а до домика еще можно попробовать…

Снова заставив свое немощное и обессиленное тело подняться он, шатаясь, сделал несколько шагов и, потеряв сознание от этого немыслимого напряжения воли, беспомощно повалился, со всего размаху ударившись головой о маленькую скамеечку, рядом с деревянной избушкой…. Все враз исчезло. Растаяло. Провалилось в пропасть непроглядной ночи. Просто перестало существовать.

А между тем, дождик еще больше усилился, гипнотически барабаня по жестяной крыше маленького детского домика и усердно пытаясь отмыть с асфальта пятна густой липкой крови оставленной Николаем.

17 ГЛАВА

Он бежал. Долго бежал, задыхаясь. Но куда? Зачем? – Он не знал, лихорадочно думая только лишь о том, чтобы, наконец, выбраться из этого удушливого непроницаемого плена вездесущего тумана, который был повсюду. Он был везде. Он застилал ему глаза и заполнял его легкие. И даже под ногами казалось, был этот удручающий туман так похожий на упавшие с неба облака. Но разве ему не будет конца? И он, в пароксизме отчаяния продолжал бежать все быстрее и быстрее, тщетно пытаясь разглядеть перед собой сквозь эту белесую непроглядную диафрагму хоть какие-то очертания предметов, которые утешили бы его смятенные мысли, вызванные этим необычным явлением.

Сколько он уже бежит? – Трудно сказать. Ему казалось, что это длится уже целую вечность, а впереди все та же безызменная нескончаемая пустота недвижимого тумана, равнодушно расступающегося перед его стремительным бегом в никуда.

Неужели же здесь нет ни одной живой души? Где все люди? Куда они подевались? – Как! Разве они ушли? Почему же они оставили его? Почему? Эта паническая мысль бешено стучалась по вискам, распаляя его мрачное воображение и еще больше усиливая его бег в слабой надежде, что где-то там за туманами, он вновь обретет утраченный им мир, где столько дорогих его сердцу людей, которые помнят и думают о нем! И там, наконец, он снова увидит столь желанное для него солнце и в упоении протянет ему свои отяжелевшие руки. Он будет жадно вдыхать полной грудью животворящий свежий и прозрачно чистый воздух, по которому так истосковалась его изнуренная грудь.

Но вот, словно внемля его словам, внезапно подул сильный напористый ветер, разрывающий в куски пелену плотного, густого, словно вата тумана, в который была запелёнута эта таинственная неизвестность окружающего, где он очутился каким-то странным образом…

Он остановился, блаженно подставляя лицо прохладному ветру - этому божественному посланцу спасителю, нежно обдувающему его взмокшее от пота лицо и несказанно радуясь, проглянувшему сквозь появившуюся брешь рассеивающегося тумана солнцу, посылающему ему свои приветливые ласкающие лучи.

Ах! Ветер! Этот чудесный избавитель!

Но вот из небытия клубящегося смога, словно по щучьему велению, постепенно стали проступать кубические контуры многоэтажных домов. Широкая полоса дороги, запруженная шеренгами машин. Оживленные многолюдьем проспекты длинной улицы и все бесподобное богатство акварельных красок, которыми сверкали и переливались рекламные щиты, вывески магазинов, салонов, ресторанов, ателье, павильонов…

Туман растаял совсем. От него не осталось и следа.

Но откуда возникло здесь это феерическое диво? Как могло оно зародиться во чреве этого бесплотного тумана? Что за невидимый скульптор изваял перед ним из этих обрывков облаков столь чудное виденье? Это невероятно!

Но что это за город? Как он в нем оказался? Здесь, посреди улицы, в толпе торопливо движущегося потока людей? – Немыслимо!!!

Прижавшись к стене какого-то здания, он изумленно оглядывал спешащих прохожих, не обращающих на него никакого внимания. И вот его взгляд наткнулся на столь знакомое ему лицо мужчины. Кто же это? – Он напряг память…. Ах! Ну конечно! Сашка «блондин»! - Но тут же на его лице появилось недоумение. Как? Разве он не погиб? Тогда, в Чечне!

Не веря своим глазам, он бросился к нему, восклицая и протягивая руки для объятий. Как же! Ведь это товарищ его! Сослуживец!

Но тот, молча отстранившись, укоризненно взглянул на него, не узнавая, и проследовал дальше, повергнув его в изумление. Разве он не хочет его видеть? Но как он живой? – Это странно. Ведь он умирал на его руках от многочисленных осколочных ранений. Но это именно он и никто другой! Тут не может быть ошибки!

С горечью отвернувшись, он тут же ошеломленно замер глядя перед собой, не успев даже осмыслить это неправдоподобное, невообразимое свидание со своим погибшим сослуживцем. Прямо навстречу ему с букетом цветов в руках, шел его друг. Мишка Купчин. Его единственный лучший друг. Друг детства, с которым они столько были неразлучны. И как много он значил для него! Все лучшее его молодости, связанно с ним. Но и он тоже здесь? В этом загадочном городе! Но каким образом? Что за чудеса волшебства?

Радость переполняла его от этой негаданной встречи. А ведь он совсем нисколько не изменился! Он все такой же, каким был десять лет назад. Свежее улыбающееся лицо, сверкающие решительным блеском карие глаза, те же зачесанные назад светло-русые волосы, неторопливая, уверенная походка…. Ах, Мишка, Мишка! Друг! Сколько лет!

Но он шел даже не замечая его, как будто он был каким-то незримым, бестелесным существом. Но почему? Что происходит? Разве он уже забыл его?

Он хотел окликнуть его, подойти к нему – ведь они столько уже не виделись. Какое счастье встретить его! Но бросив взгляд на цветы – он остановился, вспомнив его предательский поступок. И сердце защемило от этих безотрадных воспоминаний. Эти цветы… - он знает, кому они предназначены. И радость, которая только что было, взыгралась в его сердце божественным оркестром, вдруг потухла, сменившись непередаваемым отчаянием. Ему хотелось крикнуть ему: «Мишка! Как ты мог со мной так поступить! Как ты мог плюнуть в душу своему лучшему другу! Эх ты!» Но он промолчал, с грустью провожая его взглядом пока тот не затерялся в толпе многочисленных прохожих.

С ноющим сердцем он снова прижался к стене, бесцельно бросив взгляд через дорогу, на другую сторону улицы. Разглядывая здания домов и различных заведений, он с интересом задержал взгляд на большом архитектурном строении, к которому вела через высокие пилоны ворот небольшая обрамленная ровноподстриженными кустарниками аллея. А рядом с огромным застекленным входом в этот чудо-дворец стояла статуя Геркулеса мечущего копье. Странно. Было такое ощущение, что он уже бывал здесь раньше, когда-то давно, в далеком забытом прошлом. Да и все как то вдруг показалось ему таким до боли знакомым. Что-то мелькнуло в его сознании, всколыхнув слабым дуновением ветерка сухие, опавшие листья его воспоминаний. Из прошлого, сквозь поры настоящего, просачивалось что-то живое и горячо любимое, нежно трепетное, но забытое, оставленное, брошенное, покинутое…. Но мелькнувшая тень уже скрылась, растаяла, растворилась с беспредельным мраком; с беззвездной ночью; с черной бездной неведомого. С пропастью необозримой мглы, в которой таились в летаргической неподвижности бесчисленные жители темноты. Эти неприветливые призраки и духи его прошлого…

Но может он видел все это во сне? Так иногда бывает. Но эта статуя…. Ведь он же ее видел! И улица… разве он уже не ходил по ней когда-то? Но когда это было? Где? В каком городе? – Нет. Ни за что он не мог этого припомнить, сколько ни старался.

Продолжая разглядывать противоположную сторону улицы, он только сейчас обратил внимание на стоящую напротив, лицом обращенным к нему девушку с распущенными волосами, одетую в темно-синюю юбку и розовую с коротким рукавом блузку, которая, он был уверен, не отрываясь, смотрела на него.

Заинтересовавшись, он пригляделся, щурясь от ярких солнечных лучей, и…. О Боже! Но это же она! Его милая, ненаглядная Катерина, которую он так любил и лелеял в своем сердце. Она его радость и счастье! Она наполняла его жизнь безграничным блаженством и восторгом! Да! Это она! Которую однажды он должен был назвать своей женой!..

Стоя в оцепенении, затаив дыхание, он чувствовал как бешено колотится его сердце, вот-вот готовое вырваться из его груди.

Но может быть это, в самом деле, сон? Ему все это снится? Да нет же. Это реально. Вот она перед ним. И смотрит на него. Она ждет, чтобы он перешел через дорогу и прижал ее к своему истосковавшемуся сердцу! Ведь он все еще любит ее!

Но разве она теперь не жена его друга Мишки? Разве она не изменила ему в то время когда он, чудом оставшийся живым после того рокового взрыва, весь перебинтованный лежал в военном госпитале и молил Бога, чтобы поскорее зажили его раны и его выписали, дабы он мог поскорее вернуться к своей любимой. Может он и жить то остался только ради нее. И вот он вернулся и… впрочем, что ж теперь. Ведь он не винит ее.

Подойдя к краю дороги, он стал звать ее по имени, махая рукой. Но шум машин заглушал его слова, и она не шевелилась, все так же продолжая на него смотреть с какой-то печальной меланхоличной улыбкой на губах, не отвечая на его знаки и жесты. Он хотел броситься сам через дорогу, но вступив на проезжую часть, на мгновение потерял ее из вида из-за проезжающего автобуса. Когда же он снова взглянул на то место, где только что стояла она, то ее уже не было. Ее не было нигде. Напрасно он пытался отыскать ее глазами среди прохожих. – Она исчезла.

Горькое отчаяние сдавило его сердце. И так хотелось разрыдаться. Это умопомрачительное видение растревожило его раны, и было не вмоготу терпеть эту боль разбуженных чувств. Зачем она явилась к нему? Зачем? Даже одета она была точно так, как тогда, на проводинах его в армию, когда она плача клялась ему в верности и обещала дождаться.

Понурившись, угнетенный этим неожиданным свиданием с его прошлым, которое с неистовой жестокостью забрасывало его камнями безрадостных воспоминаний, напоминая ему о предательстве и измене любимых и близких ему людей, он бесцельно побрел по тротуару, не разбирая дороги, слепо наталкиваясь на встречных прохожих. В очередной раз, столкнувшись с каким-то мужчиной со свирепым лицом и гневными глазами, он только сейчас вдруг обратил внимание на то, что все люди, оказывается, идут только в одном направлении и даже машины тоже. Это странное открытие изумило его. Он один шел против всеобщего течения. Но может и ему тогда следует идти туда же?

Он развернулся и вдруг обнаружил, что все люди куда-то исчезли. Исчезли и машины, дома и вывески…. Исчезло вообще все! Но что это? Куда все делось? Он снова обернулся назад, но и там уже тоже ничего не было. Тогда может быть все, что он только что видел, ему только почудилось? Померещилось? Привиделось? И на самом деле ничего и не было?

Голова шла кругом от этого чародейства.

Он зажмурился и сдавил руками виски…. Но тут вдруг услышал чей-то голос, такой знакомый, такой родной, такой чувственный, нежный, участливый…. Чей же этот голос, пронзающий его до самого сердца?

Он отдернул руки и увидел, что он лежит на кровати в той самой комнате, в которой прошло все его детство. А рядом с ним сидит его старушка мать и сквозь очки смотрит на него ласковым, умиленным взглядом.

Часто еще до армии, она украдкой приходила в его комнату, когда (как она думала) он спал. Тихонько садилась рядом с ним и подолгу смотрела на него, гладя по волосам или неслышно о чем-то плача, стараясь не разбудить его.

Увидев, что он открыл глаза, она смешалась, заморгав ресницами, пытаясь скрыть капавшие из глаз слезы печали и скорби, выкристаллизовавшиеся в ее самоотверженном, материнском сердце. Стыдливо опустив голову, чтобы он не увидел ее заплаканных глаз, она растерянно и как-то виновато поднялась, намереваясь выйти из комнаты, решив, что она как-то неосторожно разбудила его. Но он удержал ее за руку, воскликнув:

- Мама! Мамочка! Не уходи!

Она остановилась и как-то рассеянно и неуверенно снова опустилась на край его кровати, уже не сдерживая прорывающихся слез.

Протянув руку, она с каким-то горьким трепетом тихонько дотронулась до его шрама на щеке, и рот ее искривился в безмолвном рыдании.

- Мама, почему ты плачешь? Не плачь же! Видишь – я не умер! Я живой! Я вернулся!..

- А я ждала тебя сынок! Всегда ждала! Я верила, что ты жив, и обязательно еще вернешься ко мне. Сердце мне подсказывало, - страдальчески улыбаясь, тихо произнесла она дрожащим от судорожного и еле сдерживаемого рыдания голосом, - Но силы меня покинули, Кириллушка. Сердце не выдержало…. Прости меня, родненький.

- Мама…. Мама…! О чем ты? Ведь ты здесь со мной! Вот! Мы рядом! Неправда, что ты умерла! Прошлое обмануло нас…

Она порывисто прикоснулась пальцами к его губам, чтобы он молчал.

- Нет, сынок, нет. Ты должен проснуться!

- Что? Что ты говоришь, мама? Что?

- Проснись. Проснись, Кириллушка.

- Мама! Мама!

Но тут его глаза расширились от дикого, безумного ужаса. Дыхание перехватило, а сердце похолодало и, казалось, совсем перестало биться.

Не в силах произнести ни слова он оцепенел, безотрывно глядя на представшее его глазам кошмарное и неизобразимое зрелище. Лицо матери, вдруг исказилось эпилептическими судорогами и стало неузнаваемым. Кожа исполосовалась глубокими морщинами и стала дряблой, обвисшей и как будто отслоившейся от черепа, которая едва прикрывала проступившие кости. Глаза закатились и провалились глубоко в глазницы. Губы стали бескровными и как будто слегка посиневшими, словно у околевшего мертвеца. Волосы растрепались и поседели, ставшие так похожими на ту туманную пучину, в которой он блуждал словно слепец…. Он в испуге отбросил ставшую костистой с длинными отросшими ногтями руку матери, которую он все еще трепетно держал в своих руках. Закрыв лицо, он в исступлении принялся истерично кричать:

- Нет! Нет! Мама!.. Этого не может быть! Это…. Нет!

- Да что же ты так кричишь то?! Соседей всех переполошишь. Время уже позднее.

Вдруг услышал он старческий, хриплый голос.

- Давай-ка, Коля, попробуем выпить это…. Ну-ка…

Он притих и в недоумении открыл лицо, увидев склонившегося над собою старика одной рукой пытавшегося приподнять его тяжелую забинтованную голову, а в другой держа железную эмалированную кружку.

Николай дернулся, пытаясь оттолкнуть от себя протянутую к нему руку незнакомого ему старика, который сначала показался Николаю каким-то жутким продолжением кошмара, но тут же зажмурился от свирепой боли стиснувшей все его тело. Он замер и стал ждать, когда утихнет этот разлившийся по телу нестерпимый, обжигающий шторм боли. После чего снова открыл глаза, непонимающе глядя на покорно отставшего от него старика, который сидел на табуретке возле койки, на которой он лежал, и загадочно улыбаясь, с любопытством поглядывал на него.

И только сейчас в его сознании стали врываться фрагменты действительности, пробуждая его мозг от бессознательности и бредовых видений, которые все еще владели его чувствами. – Настолько реальным казалось все привидевшееся ему в болезненной горячке.

Картины произошедшей с ним трагедии, вырываясь из плена небытия, проталкивались в его мозг сквозь нагромождения абстрактных иллюзий, которые ему привиделись в ирреальной несуществующей плоскости жутких галлюцинаций, тайно сговорившихся с его подсознанием.

Николай нахмурился, припоминая последние, запечатлевшиеся в его памяти мгновения перед тем, как он потерял сознание, провалившись в кромешную могильную тьму.

Он достал до самого дна бездны.

Он сам был бездной, устремленной в ничто. В невыдуманное. В несуществующее. В бесконечное. Он выпал на мгновение из этой зависшей в умозрительном пространстве вселенной реальности, в пустоту. Он видел безмятежно покоящуюся вечность, разлившуюся в нескончаемой неизменности, постоянности, неподвижности…. Само сущее, дружески протягивало ему руку, приглашая его в запредельность! В неизмеримость! В необъятность! В подзорную трубу он с восторгом взирал со стороны недоступного, недосягаемого, безмерного на это крохотное полотно вселенной с рождающимися и умирающими планетами и галактиками, с всеобщим закономерным механизмом, созидающим энергию времени. И он даже видел землю, казавшуюся ему всего лишь микроскопической пылинкой на которую, если дунуть, то она улетит в неизвестность и там затеряется.

Но этот безвременный отрезок отсутствовал в ячейках его памяти. Потому что беспредельное, безымянное ничто, не существует для разума и оно ему недоступно. Разуму не под силу взломать тех замков в потустороннее, за которыми живет все неведомое, незримое, неощутимое, непостижимое…. Там бытует таинственное, загадочное, фантастическое…. Там обитель сфинксов разглядывающих нас в микроскоп. Но как бы хотелось послушать, о чем они там говорят. Как бы хотелось украсть у них хоть толику тайн, хоть крупицу знаний и донести их в реальность через таможню недозволенного.

Но каждый раз мы возвращаемся в этот мир предметов, порожними с пустыми руками.

Потустороннее добросовестно оберегает свои сокровища. Всякого увидевшего их, оно повергает в беспамятство или же лишает разума. И единственное, что мы чувствуем еще, возвращаясь в сознание – это то, что мы где-то были и вернулись откуда-то издалека, из-за самого последнего горизонта, из необъятного, неназванного и неизведанного.

«Что ж, пока тело было без призора души, его по всему видно подобрал этот дед, и он сейчас находится у него дома» - оглядывая убогую комнатушку, размышлял Николай. Но что-то лицо у этого старика показалось ему каким-то знакомым. Уж не встречал ли он его где-нибудь?

Николай внимательно посмотрел на старика, пытаясь отыскать в своей памяти это сморщенное, грубое и помятое лицо с большим мясистым носом и широкими, заросшими волосами ноздрями.

Старик довольно улыбнулся, обнажая свои коричневые гнилые пеньки зубов, и произнес:

- Ну что? Очнулся никак? А?

Николай ухмыльнулся, облизывая языком распухшие губы, припоминая, что он разбил их, когда ударился об асфальт подбородком.

- Да, вроде бы, - вяло ответил он и полюбопытствовал, - Что там у тебя в кружке? Вода? Пить хочется страшно.

- Нет, это не вода. Это твое лекарство. Марьюшка отварчик тебе приготовила. Велела напоить тебя, когда в себя придешь.

Николай кисло сморщился.

- Да ну их, твои отвары. Вода у тебя есть?

- Есть и вода, - пожал плечами старик.

Он, кряхтя, поднялся и, шаркая шлепанцами, вышел на кухню, поставив кружку с отваром на табуретку, на которой только что сидел. Вернулся он с точно такой же эмалированной кружкой и, подавая ее Николаю, заботливо произнес:

- Давай помогу приподняться то?

- Сам я дед. Сам, - самоуверенно ответил Николай, отвергая его помощь.

- Ну, сам так сам. Как знаешь, - не противясь, согласился старик, с любопытством глядя на попытку Николая подняться самому.

Держа кружку правой рукой, плечо которой не было забинтовано, он попробовал приподняться. Но тут же упал обратно на подушку, скривившись от острой боли потревоженных ран. От резкого движения вода из кружки плеснулась на плед, которым он был накрыт, стремительно просачиваясь на голое тело.

Николай выругнулся, раздражаясь беспомощностью и скованностью своего тела.

Старик, стоявший рядом с Николаем и с улыбкой наблюдающий за ним, ворчливо произнес, участливо склоняясь к нему:

- А-а…. Сказал же, давай помогу, так нет…. Ну-ка…

Он осторожно приподнял немного голову Николая, чтобы тот мог глотать. Подождав, когда тот осушит кружку, он так же осторожно опустил ее, принимая из его руки, пустую кружку.

- Напился, нет?

- Спасибо дед. Вода – лучшее из лекарств. Теперь точно уже жить буду, - приободрившись, шутливо пробормотал Николай, - А где эта твоя Марьюшка? Что-то не слыхать ее нигде.

- Да нет ее здесь. Утром она придет посмотреть тебя, да повязки сменить. Она в соседнем подъезде живет. А женщина она замечательная, знающая. И довериться ей можно. Ее здесь колдуньей считают. Ходют к ней, просят чего не попадя: то приворожить, то судьбу поправить…. Вот бестолковый народ. А может и всегда таким был. Не колдунья она, а знахарка! Природу любит, все свойства ее лечебные знает. Вот и сподобил ее Бог помогать людям. Добрая она. Отзывчивая. Мы с ней уже двадцатый год знаемся. Поискать таких да не найдешь. Вот и тебе жизнь спасла. Я уж грешным делом думал, все… конец, не жить тебе. Вон ведь, сколько крови то потерял. Если б не она, не знаю, где бы ты был сейчас.

- Ясное дело где. В морге, - хмыкнул Николай.

- Ладно тебе тоже, - замахал на него руками старик. Убрав с табуретки кружку, он присел.

- Как зовут то тебя дед? – задал вопрос Николай, которых собственно у него была целая масса. Но он решил не торопиться и быть последовательным.

- А зови просто – Митрофаныч. По отцу. Все меня так величают, а я уж и привык.

- Понятно. Слушай, а где я мог тебя видеть?.. А-а-а…. Так ты же тот старик, с которым я встретился у подъезда, - внезапно вспомнил Николай.

- Он самый. На-ка, выпей. Марьюшка велела. А она знает, что тебе давать. Так что пей, тебе поправляться нужно, - он протянул Николаю кружку и приподнялся, собираясь снова ему помочь. Но Николай отвернулся, словно капризный ребенок, которого заставляют есть манную кашу.

- Нет, дед. Не хочу сейчас. Давай попозже. Время то сейчас сколько? – поинтересовался Николай.

- Ты бы не упрямился. Себе же во вред. А время тебе сейчас не зачем. Забудь про него как минимум на месяц. А за окном, вон – ночь сейчас.

- Давно я здесь?

Митрофаныч усмехнулся и, сделав брови домиком, сильно наморщив при этом лоб, словно собирался произнести нечто такое невероятное, сказал:

- Друг ты мой! Да вторые сутки уже бредишь, не приходя в сознание. Горячка у тебя была.

Услышанное и в самом деле поразило Николая, и он ошалело уставился на Митрофаныча, довольного произведенным эффектом.

- В самом деле? - Протяжно и все еще сомневаясь, переспросил он.

- Что, в самом деле? Я шутить не умею, - важно заверил его Митрофаныч.

Николай, шокированный этим известием, тут же обеспокоенно подумал об Эрике, вспоминая ту жуткую леденящую кровь картину, которую он застал в его спальне. Он тревожно обратился к Митрофанычу.

- А что с Эриком?

- А что с ним может быть, - невозмутимо спокойно проговорил старик. - С покойниками уже ничего не может случиться. Был я там, вот сразу как ты ушел от него. Я ведь говорил тебе, что не жилец он. В тягость было ему бремя земное. А с жизнью покончил он не потому, что отчаялся или от безысходности, а потому что искал новой лучшей жизни. Значит, и скорбеть о нем не стоит. Самоубийцы – это ведь те, кто заглянул за край Богом недозволенного. А бездна – она затягивает и покоя, потом не даст. Когда мысль соскакивает с колеи – не миновать катастрофы. Рано или поздно разобьешься. А смерть эту давно он уже носил в себе как раковую опухоль. Даже и мысли все его произносились устами этой смерти.

Николай задумался. С каким-то мистическим чувством припомнил он тот разговор с Митрофанычем у подъезда, с которым он так не желал мириться и всячески старался избавиться от зароненных в его душу фатальных изречений. Но старик оказался прав. Его жуткие пророчества сбылись. И это-то особенно волновало его мысли печальными фактами.

- Так значит, увезли его? – спросил Николай молчавшего Митрофаныча тоже о чем-то призадумавшегося.

- Увезли. Ты это… не куришь? – исподлобья поинтересовался он, тяжело вздыхая.

- Нет, не курю.

- Тогда, может, я схожу покурю покуда?

- А когда же ты меня-то нашел? – не обращая внимания на слова старика, снова стал задавать вопросы Николай.

- Когда? Да вот сразу, как спустился от Эрика. Выстрелы было слышно, да и покурить хотелось. Я ведь всегда по ночам покурить выхожу. А тут гляжу – вроде человек. Ну, думаю. Пьяный. А подошел ближе то…, мать честная! Крови сколько! … А склонился тебя то и признал. Голова у тебя разбита вся. Я поначалу-то решил, что просто без сознания лежишь, об скамейку ударился. Ну, я хотел растормошить тебя, а потом вижу… Бог мой! Дак весь в крови! Я бегом домой. Сорвал в ванной ширму из клеенки и к тебе. А тут еще гляжу, пистолет валяется прямо на тротуаре…

- А что же ты милицию сразу не вызвал? Или скорую? – недоуменно перебил его Николай, ощупывая зыком сломанный зуб на верхней десне, который неприятно заныл.

Старик сделал строгое и серьезное выражение лица, после чего доверительным тоном произнес:

- Вот что, Коля. Не знаю я и знать не хочу, что у тебя произошло, и что ты там натворил. Это твое дело. Знаю одно, что влип ты порядочно и что тебе не сладко придется. Не смотри, что я старик – я многое что понимаю. Я хоть и не ученый – да образование имеется. Да ведь и дураку понятно, что раз в тебя стреляли – значит не просто так. К тому же этот пистолет на тротуаре… он наверняка твой. А какой нормальный гражданин будет носить такое оружие? Он ведь боевой пистолет то…. Да ладно. Помочь я тебе желаю. Ты хоть и не почтителен, да сердце у тебя доброе. Я это чувствую в людях. Да и жизнь то видать тебе не всласть удалась – этого не укроешь. А если бы уж на скорой тебя увезли или бы милицию я вызвал – то несдобровать бы тебе было. Сидел бы сейчас в каземате, это как пить дать. А то и того хуже было бы. Вон как до сих пор рыщут. Двое каких-то в штатском все ходят по квартирам выспрашивают про тебя. Второй день не отстают. А не милиция то, это я сразу понял. И сегодня вон до самого вечеру какие-то машины тут крутятся, которых никогда здесь раньше не бывало. А одна так вон и посейчас не уезжает. Поджидает кого-то. Прямо из окна видать. Так то…

Дата добавления: 2015-05-26