Украина будущего. Расстановка приоритетов 31 страница

- Дядя Коля! Дядя Коля! – кричал Никитка сдерживаемый охранником, - Не убивайте его! Не убивайте!

- Молчи, сопляк, на нервы действуешь, - он размахнулся и снова ударил Николая ногой в лицо, - Это тебе за Игорька! А это за Тода! – пиная его по ребрам, приговаривал «Ворон». Походив вокруг него, словно хищник вокруг своей жертвы, он плюнул себе под ноги и, сбросив с себя джинсовку, словно обезумев, принялся яростно избивать Николая, как попало, пиная его по лицу и по телу и топчась на его кровоточащих ранах. Но молчал Николай. И только частые подрагивания лицевых мускулов от надрывной боли свидетельствовали о том, что он еще был жив.

- Это тебе за все! За все! За все! – приговаривал «Ворон» задыхаясь своей клокочущей озверевшей злобой.

В это время в комнату вбежала вырвавшаяся от охранника Екатерина с разбитыми губами и с криком бросилась под ноги «Ворона» на окровавленную грудь Николая, с ужасом увидев под ним набежавшую лужу крови. Она дико закричала, трясущимися руками ощупывая его разбитое, залитое кровью лицо.

- Вы убили его! Убили! Господи… Коленька, любименький, ты меня слышишь? Ответь, пожалуйста! Слышишь? Ответь? Милый… Я люблю тебя! Люблю… Господи!

Помутившимся сознанием, она принялась истерически целовать его липкие от крови губы, глаза и все лицо, иступлено рыдая:

- Боже мой! Боже мой!.. Что же это… Миленький, ведь ты не оставишь меня…, не оставишь… - она расстегнула его куртку, собираясь послушать бьется ли его сердце, но увидев пульсирующие кровью пулевые отверстия в плече Николая, она вскрикнула и обмякла, потеряв сознание.

Стоящий рядом и ухмыляющийся «Ворон» с интересом наблюдавший происходящее, снова зло плюнул себе под ноги, выругавшись:

- Телячьи нежности.… Фу! Шлюха! Где этот чертов придурок? - раздраженно заорал он, - Она что, прикончила его?.. Ах, ублюдок! - с отвращением глядя на свои испачканные кровью ботинки, воскликнул он. – Ты испачкал мне новые ботинки! – он размахнулся и еще раз пнул Николая под ребра, - Мразь!

В это время забежал охранник, который уводил Екатерину.

- Гадина! Я прибью ее! Она выкусила у меня на руке кусок мяса… - злобно рыча, кричал охранник, держа перед собой окровавленную руку.

- Чего орешь, щенок! На что ты вообще годен, если ты не можешь с девчонкой справиться, - презрительно утихомирил его «Ворон», - Забирай ее отсюда. Кажется она без сознания, - он пнул ее ногой. - Хм. В самом деле. Ну, забирай ее давай. А фигурочка то у нее ничего, - хохотнул он.

Охранник поднял ее на руки и потащил обратно.

- Пацана не забудь потом утащить. А то ведь все нервы вымотал, - крикнул вдогонку удаляющемуся охраннику «Ворон». Потолкав Николая ногой, он присел рядом с ним на корточки.

- Эй, Лопатин. Ты меня слышишь? Ты не умирай пока. Сейчас шеф приедет. Понял? С тебя хватит.

Он протянул руку к его шее, чтобы пощупать пульс и убедиться, что тот действительно не умер. Но тут вдруг бездвижная рука Николая молниеносно взметнулась, схватив «Ворона» за горло. А слегка прикрывшиеся глаза, загорелись холодным огнем безумия и ярости, впившись в исказившееся ужасом лицо мучителя.

Ленчик, увидев это, стремительно подбежал и стал бить Николая по руке, пытаясь оторвать ее от горла своего начальника. Но ничего уже не смогло бы разомкнуть этой мертвой хватки ненависти и злости, этих стальных тисков отмщения. И напрасно старался Ленчик спасти его, пальцы Николая только еще сильнее сжимали горло захрипевшего «Ворона». И только когда его тело совсем обмякло, Николай разжал пальцы и его рука бессильно упала. Устало закрылись его веки и последнее, что он еще слышал - был жалобный крик Никитки.

Там, где кончается ночь…. На берегу великой бездны, откуда простирается безгоризонтная долина смерти с останками выгоревших дотла душ. Там, в нависающем безмолвии, глаза в глаза с ощетинившимся небытием, блуждал чей-то одинокий дух. Чей-то призрак. Чей-то бесконтурный, бестелый сон. Чье-то потерянное эхо воспоминаний захлестнутое тишиной. И возникали чьи-то лица белым клубящимся туманом; чьи-то образы; какие-то видения вымаранные сажей чьего-то догорающего бытия на сумеречном полотне безвестности. И там, в этом кладбище остывших жизней; в этом некрополе вчерашних дней; на этих могилках истлевшего времени, неприкаянно витал чей-то беззвучный стон; чей-то молчаливый крик, доносящийся с другой стороны мира; откуда-то издалека, где еще не умолкла канонада чего-то слабого дыхания и не затухли еще огоньки чьего-то тлеющего сознания. Откуда-то оттуда протягивался фосфоресцирующий шлейф чей-то провалившейся в пропасть жизни, не соглашающейся быть погребенной в этом городе мертвых. Не разорвалась еще эта воссоединяющая пределы нить чьего-то не замолкающего бытия. И гигантская воронка вращающихся измерений (этот фантастический круговорот пространств, протягивающий коридор между двух миров; этот мост, переброшенный из жизни в смерть, этот нерукотворный тоннель идущих бесконечной вереницей умерших душ, алчущих вечного покоя) – не замкнул еще до конца створками забвения курящийся вдалеке огонек чьей-то мерцающей жизни, который с каждым вздохом, словно от кузнечных мехов, разгорался и разгорался в пламя, освещая сумерки его сознания. С каждым ударом сердца, чей-то бестелый дух приближался к вожделенному свету, где, быть может, остались его не взращённые цветы, его невозделанные земли, его недописанные стихи, не оправдавшиеся надежды; недосказанные слова; недодуманные мысли…. Где осталось то, что может быть, нуждалось в его сильном, противоборствующем с роком сердце. В его нерассказанных чувствах. В его не вымолвленных признаниях! И он еще должен вернуться, быть может, для того, чтобы простить своей жизни самого себя. Чтобы повиниться перед своим нераспустившимся счастьем и чтобы потратить себя заново!

И расступалась тьма! Разрывалась в клочья пелена забвения! Раскалялся стылый воздух бездны пламенем разраставшегося бытия! Растопился лед бессознательной оторопи, и острая боль электрическим разрядом реальности пронзила болезненное тело Николая, который лежал на влажном от крови полу комнаты, куда его затащили двое оставшихся в живых охранников.

Плавно, постепенно, неторопливо, каким-то тягучим пространным эхом струились в него звуки внешнего мира, казавшиеся ему какими-то чуждыми, инородными, непривычными. Гулко и пустынно отдавались в онемевшем сознании Николая какие-то шорохи, какие-то голоса, чьи-то шаги…. Он не помнил где он и что с ним, словно кто-то хладнокровно вырвал все прожитые страницы его памяти. Но вот откуда-то издалека, сквозь поры плотной завесы беспамятства, к нему стали просачиваться стремительным потоком секунды, минуты, часы, дни…, накладываясь кипами разрозненных картин, абстрактных образов, неузнаваемых лиц, имен, названий, беспорядочно мелькая перед его умственным взором. И бешено колотилось натруженное сердце, в неимоверном надрыве выталкивая его из мрака небытия. И суматошно пульсировали артерии и вены от струящегося напора живой влаги, орошающей изнеможденное, обессиленное тело Николая. Из последних сил сокращались его легочные мышцы, втягивая жизненный воздух, напитывающий задыхающиеся клетки его организма. Не умер еще Николай! Он еще будет жить!

Сколько уже раз смерть протягивала к нему свои руки – но выживал он! Неужели не выживет и сейчас! Сейчас, когда так необходимо жить! Жить для кого-то! Жить, чтобы высказать свое сердце страстью! Чтобы пролить влагу души своей на гряды бытия, где взошли бы прекрасные цветы, радующие сердца людские! Жить, чтобы воплотиться до конца в мечте своей! Чтобы стать чьей-то землей под ногами! И быть может даже тем звездным небом, благословляющим чьи-то томящиеся чувствами сердца! О, он мог бы быть всем! И даже просто самим собой! Отдав себя в сладкие объятия чьей-то любви к нему!

Нет – он не умрет! Не отвернулся еще от него Ангел Хранитель, неизменно выхаживающий его умирающее тело. Не умрёт он - ведь он так хочет жить! Жить для Кати! Для Никитки!

И вот, все недавние события вкрадчивой, понурой вереницей затопали в его сознании. Вспомнил он, что с ним произошло. Вспомнил все! И ледяной холод тревоги и беспокойства, осенним ненастьем всколыхнули его недвижно покоящиеся чувства и мысли. И заныло его сердце от безвестности. Где они? Что с ними? В безумном смятении заметались его мысли, мучительно пытаясь найти какое-то решение, какой-то выход из этого трудного положения… он должен помочь им! Он должен…, он обязан найти в себе силы встать и помочь им, каких бы нечеловеческих усилий ему это не стоило…

Он попытался пошевелить своими обезжизневшими и совсем нечувствительными конечностями, но ничего не выходило. Голова словно раскалывалась, разламывалась, разрывалась на части от невыносимой, корежущей боли. И все тело, казалось ему каким-то оголенным нервом, открытой раной, в которой кто-то копошился. Он хотел открыть глаза – но безуспешно. Веки были словно налиты свинцом. Он хотел кашлянуть – но даже на это у него не было сил.

Но почему до сих пор не приехала милиция? Неужели же они не нашли ту бумажку? Или быть может, они ждут звонка от похитителей, не поняв значения той приписки на листке, приклеенной к телевизору? Но ведь Клоудс то, должен ведь понять. Ведь для него Николай оставил то адрес, не сомневаясь, что тот все поймет.

Николай прислушался, услышав какой-то шум и отчетливые мужские голоса нескольких человек. Через секунду дверь комнаты, где он лежал, открылась, и по звуку шагов Николай определил, что вошло четверо человек. Один из них сразу же подошел к нему присев на корточки.

«Эх, если б только он мог схватить его за горло…» - мелькнула безумная мысль в голове Николая.

Он снова попытался шевельнуть рукой – но нет, ничего не выходило раненные в конечности, парализованные дикой болью, не слушались его.

- Что вы с ним сделали? – прозвучал чей-то обеспокоенный голос.

- Михаил Сергеевич, тут такое было… - начал объяснять другой.

- Я спрашиваю, что вы с ним сделали? – резко прервав оправдывавшегося, закричал тот же голос, который как понял Николай принадлежал хозяину этой дачи и, вероятно, руководителю той страшной организации, к которой некогда принадлежал и Николай. «Но только зачем он понадобился ему живым?» - снова мысленно недоумевал он, строя разные догадки.

Вот если б только он в состоянии был шевельнуть рукой, он запросто смог бы его убить…

«Ну что ж Михаил Сергеевич…» - мысленно обращался к нему Николай, - «Нам есть с тобой, о чем поговорить и за что поквитаться. Не убьешь ты – умрешь сам».

А между тем, чей-то виноватый голос продолжал оправдываться:

- С ним невозможно было справиться голыми руками… Он и так убил шестерых наших. Вот и пришлось стрелять…

- Меня не интересует, сколько и кого он убил! Мне плевать! Я ясно и понятно распорядился, что мне он нужен живым и невредимым.

- Михаил Сергеевич!

- Молчать! – рассвирепев, заорал хозяин дачи, - Молчать, щенки!

Он поднялся и отошёл от Николая.

- Я хочу, чтобы вы знали, ты и ты, что я очень не люблю, когда мои приказания исполняются неточно или, еще хуже, небрежно.

Николай услышал щелчок предохранителя, за которым последовали два глухих хлопка из пистолета с глушителем.

- Так будет с каждым, кто думает, что работая у меня, им все позволено, и они могут своевольничать. Иди, позови еще одного, и избавьтесь от трупов. И немедленно слышишь? Немедленно вызови сюда доктора.

- Слушаюсь, Михаил Сергеевич.

Дверь комнаты открылась и охранник, прибывший, по-видимому, вместе с хозяином дачи вышел, оставив Николая наедине с властным и безжалостным руководителем убийц. И кипела ярость в груди Николая, раскаляя лютой ненавистью каждую клеточку его организма. И если б только он мог пошевелиться.

Мужчина снова присел на корточки рядом с Николаем, оглядывая его изувеченное лицо. Тщетно пытался Николай понять, что же ему от него нужно. Зачем он так нужен ему живым? Для чего?

Он вдруг ощутил осторожное прикосновение к своему лицу. Бережно едва касаясь, мужчина пытался стереть платком с его лица еще не спекшуюся кровь, невнятно, шепотом, произнося какие-то слова, которые Николай, как ни силился, не мог разобрать.

Ему вдруг неудержимо захотелось увидеть лицо этого странного мужчины. Лицо, которое он еще ни разу не видел, но уже ненавидел всем своим существом. Потому что это было лицо его заклятого врага, отнявшего у него дорогих и близких ему людей. Николай не знал почему, но так отчего-то хотелось взглянуть на него. Взглянуть ему в самое нутро. В самую душу. В сердце, испещренное могильными крестами загубленных им жизней.… Да и есть ли у него душа то?

Ах, если б только у него были силы…. За все бы он тогда с ним рассчитался. За все! За Иру! За Митрофаныча! За Ивана с Виктором! За Катю с Никиткой!.. Как много он задолжал ему! – Но теперь он расплатиться с ним своей чеканной ненавистью! Своей яростью и злостью!

Николай снова сделал попытку приоткрыть глаза и ему это наполовину удалось.

Увидев устремленный на себя взгляд Николая, мужчина замер с платком в руке, тоже в свою очередь неотрывно глядя на него.

Прошла долгая безмолвная пауза, прежде чем ее, как-то боязливо и вкрадчиво, нарушил мужчина, прижав дрогнувшую руку к распухшей щеке Николая. В глазах его, блестевших отчаянной мольбой и мукой, стояли слезы.

- Кирилл?

Николай молчал, не отвечая, в страшном изумлении продолжая смотреть на склонившегося над ним мужчину.

- Кирилл Дворский? – снова повторил мужчина с болезненной гримасой сострадания на лице.

Николаю хотелось ответить, но слова беспомощно спотыкались об ожившие воспоминания далекой молодости. Он хотел крикнуть ему – но голос отказывал ему, утопая в безмолвии прошедших лет. Он хотел бы обнять его.… Ах, если б только он мог шевелить руками…. Оцепенение сковало все его мысли воскресшими видениями. И не было в этот миг ни этой дачи, ни убитых охранников, ни ран на его теле, ни Катиного стона, ни крика Никитки перед тем, как он потерял сознание…. Все это кануло в какую-то самозабвенную глубь от этой неистово вламывающейся молодости.

Но как же жестока судьба! Как фатально и непредвиденно случается все в этой жизни! И еще больнее застонало его сердце! Еще гульче и сильнее застучало в его висках и гремучая горечь, змеиным ядом проливалась по его телу. И все еще шумели в ушах какими-то далекими, громовыми раскатами произнесенные мужчиной слова, на которые теперь откликалось только эхо! Слова, которые были старательно зарыты глубоко в сердце, увенчанные погребальным холмом. И хохотал над ним рок и злорадствовал, измываясь и бичуя его безотрадными мыслями, перехлестывающихся с чистой и искренней радостью, восторгом, счастьем! Счастьем тех лет! Счастьем, которое было поделено на двоих и для двоих! И обжигали его брошенные в душу клятвы затлевшими углями! И умилялось сердце той беззаветной преданностью друг другу, с какой они гордо смотрели в будущее пятнадцать лет назад! Той неразрывностью! Неразлучностью, освященной острыми бритвами по венам на века!.. Но холодила душу измена! Но леденило кровь то неискупимое предательство! И все случившееся несчастье последних месяцев, вырывали из него с корнем всякую радость этой встречи. Уж лучше бы он умер. Не зажил вновь. Лучше уж был бы он похоронен в той могилке на его родине, чтобы только избежать муки этой роковой встречи, где он должен вменять своему лучшему… своему единственному другу детства, столько невинных смертей, столько скорби и горя, столько страдания, мук, несчастий…. Уже ли бы поднялась рука Николая не для того, чтобы обнять его, а чтобы убить? Нет. Не смог бы он этого сделать! Не смог! Даже после всего, что ему пришлось пережить - прямо или косвенно по его вине.

Но не вымолвил Николай ни слова и лишь молча кивнул головой, с недоумением глядя, как этот всегда сильный и уверенный в себе человек, не сдерживая слез своей радости и скорби зарыдал, опустившись на колени и уткнув голову ему в грудь.

- Кирилл!.. Кирюха!!!.. Я… Господи! Кирюха!..

Он плакал как мальчишка, вздрагивая всем телом. Плакал как тогда, одиннадцатилетним мальчишкой, когда он упал с мопеда, сломав себе ногу и Николай, утешая его, девять километров тащил на себе до города. А ведь он совсем почти не изменился! Нисколько!.. Да только вот морщинки появились…, и волосы блестят пробивающейся сединой…. Совсем чуть-чуть блестят. И зачесаны они так же назад, как он всегда любил носить. Ах, Мишка, Мишка! И ему, Николаю, тоже хотелось разрыдаться…, но не от радости…, от горя!

- Не молчи же, Кирюха! Ну? Говори же что-нибудь. Скажи, какой я негодяй.… Скажи!.. - с отчаянием в голосе восклицал Мишка, - Господи…. Если б только я знал…, если б только знал! – сжимая кулаки, повторял он, - А ведь чувствовал…, тогда, когда Ленка твоя притащила с кладбища форму с наградами…, да не поверил…. Никто не поверил…, а она одна верила, что ты живой…. И еще тогда, пять лет назад, когда ты был здесь, на даче…. Ведь что-то тянуло меня сюда! Какое-то необъяснимое чувство было у меня в тот день! Но сдержался. Не поехал. Зачем? Ведь не знал я…. Понимаешь? Не знал! А ведь могло не случиться всего этого!

Господи!.. Кирюха.… Ну, скажи же…, назови меня негодяем, назови подлецом!.. Ведь это по моей вине ты здесь…. А я не знал. И только когда эти ублюдки убили ту женщину…, соседку твою…, чтобы обвинить тебя в убийстве…, тогда только я впервые увидел тебя по телевизору…. Я ведь еще сомневался…, говорил себе: «Да нет. Вздор. Не может этого быть. Ведь ты мертв. Ты умер там. В Чечне!» Но сердце ныло. Понимаешь? Ведь… помнишь, как мы кровью с тобой клялись не осквернять нашу дружбу предательством? Помнишь? Я не забыл этого! Я берег нашу дружбу. Вот здесь берег. – Он ударил себя ладонью по сердцу и спохватился. Сунув руку во внутренний карман, он достал портмоне. – Вот.… Вот смотри… - Он вынул несколько стареньких, помятых фотографий, посеревших от времени, где они фотографировались вдвоем. – Ты помнишь? За городом? Вот эта… Ты тогда с дерева свалился.… Помнишь? А это в школе, в классе по русскому языку… ты и я.… А здесь на озере, мы на велосипедах с тобой на рыбалку ездили.… А это… это когда я тебя увидел по телевизору и сделал ксерокопию.… Ты очень изменился… Шрам на щеке.… Знаешь, я…, я всегда ношу эти фотографии с собой… Ты не думай, я никогда не забывал о тебе. И вот еще… смотри… - Он снова полез во внутренний карман, достав небольшой блокнотик в зеленом переплете, куда Николай по молодости записывал свои первые стихи. - Помнишь? Это ведь твои. Ты читал их мне…, не забыл?

Понизив голос и сделав скорбное выражение лица, он продолжил:

- Когда…, когда умерла твоя мама, после того как похоронили тебя, квартира перешла государству и буквально через несколько недель там поселилась какая-то молодая семья… Часть вещей они выбросили… Мебель: какую распродали, а какую себе оставили…. И вот, это все, что сохранилось и я мог забрать себе; некоторые вещи и кое-какие письма написанные тобой твоей матери. Я берегу их… - Михаил замолчал. После недолгой паузы он снова заговорил, - Ты всегда был моим лучшим другом, Кирюха! Единственным другом!.. Подожди! Ты выздоровеешь, Кирюха! Выздоровеешь! И мы вернемся с тобой вместе на родину. Я брошу все это.… Слышишь? Я все брошу!.. Эх!..

Он вскочил и стал нервно ходить по комнате. В это время зашли двое охранников, и небрежно подхватив трупы, вытащили их за дверь. Остановившись, Михаил закрыл лицо руками, оставаясь неподвижным несколько секунд. После чего с силой ударил кулаком в стену и снова упал на колени рядом с Николаем.

- Друг… Ты многое должен мне простить… Черт… - он снова соскочил, словно обезумевший метаясь из угла в угол, - Если б только можно было вернуть все назад! Если б только перемотать время обратно!.. – с отчаянием восклицал он.

Николай ухмыльнулся. Болезненно сглотнув, он глухо надтреснутым голосом промолвил:

- А Елена! Как же Елена?

Михаил подбежал к Николаю и снова сел возле него на колени.

- Друг… Друг… - он опустил голову ему на грудь.

- Что? – снова спросил Николай, - Ведь ты же еще тогда предал нашу дружбу! Разве нет? Разве не ты собирался на ней жениться?

Михаил отпрянул от Николая, глядя на него ошеломленным взглядом.

- Что?.. Жениться? Ты с ума сошел! Ты что говоришь? Я… Я… да ты… - не находя слов, он закрыл лицо руками, - Ничего ты не знаешь Кирюха… Ничего! Так вот почему ты не появился.… Теперь я все понимаю.… Но ты ничего не знаешь.… Я поклялся на твоей могилке сделать для нее и для твоей матери все, что только было бы в моих силах. К твоей маме я приходил каждый день, пытаясь утешить ее горе – но скоро она скончалась.… Я каждый день наведывался к Елене, но и она… - он не договорил. Помолчав, он вздохнул и продолжил, - Да, я каждый день бывал у нее. Она как никто скорбела о твоей кончине. И я считал своим священным долгом быть рядом с ней: утешать и помогать ей. Она безумно любила тебя. И однажды она нашла чью-то форму с наградами, уверенная в том, что она твоя. Она ходила по всем знакомым и уверяла всех, что ты жив, что это твоя форма, что она подобрала ее на твоей могиле…. Она целовала ее и рыдала.… Да. После того, как пришло извещение о твоей смерти, я редко видел, чтобы она не плакала. А награды, она всегда носила с собой, показывая их всем и каждому, говоря, что вот Кирилл то ее жив! Жив он! Вот – не умер!.. Иной раз достанет, положит перед собой и смотрит… долго смотрит… забудется.… И слезы стекают по ее лицу. Но, конечно, никто ей не верил, и говорили, что девка то совсем помешалась. Так то вот.… Все разговоры ее были только о тебе.… Все воображала, как ты однажды вернёшься к ней и как вы поженитесь…. Она с умилением придумывала имена детишкам, которые у вас когда-нибудь родятся; как они вырастут, начнут ходить в школу… - Михаил тяжело вздохнул, - Все это время я был рядом с ней. Я жалел ее. Ведь я поклялся.… Никогда мне даже в голову бы не пришло предложить ей выйти за меня…. Это… это было бы кощунством! Святотатством! Знаешь, она очень часто пересказывала мне ваши встречи, описывала чувства, вспоминала слова, которые ты ей говорил, читала и перечитывала мне твои письма, записки, которые она бережно с каким-то священным трепетом доставала из-под подушки в своей спальне… Она даже спала с ними! А форма твоя, выглаженная, вычищенная, висела у нее на створке шифоньера, которую она раз в неделю стирала и гладила заново, вешая на тоже место. Честное слово, я не мог не плакать вместе с ней, слушая ее выдумки…. Ты не удивляйся Кирилл, что я все это знаю, ведь я был единственным человеком, кто не смотрел на нее как на сумасшедшую и не отвернулся от нее. Ведь она осталась одна. Все прежние подружки брезгливо сторонились ее.… Ну вот… Скоро ее родители обеспокоились ее психическим недугом, который как они сначала полагали со временем пройдет. Вызвали доктора. А на другой же день мне запретили бывать у нее. Все кто ее знал, говорили, что она сошла с ума. Помешалась от горя.… И буквально через восемь месяцев после твоих похорон, ее положили в психлечебницу. Вот так Кирилл. И никто ей не верил… Никто! - замолкнув, он горестно выдохнул, - И даже я.… Через неделю я навестил ее – но она уже была совсем невменяемая и даже перестала меня узнавать.… А еще три недели спустя, я уехал из города. Позже я узнал, что она скончалась 18 июля 1996 года…

Он остановился, взглянув на изможденное лицо Николая. В глазах у него стояли слезы. Николаю хотелось что-то сказать Михаилу. Ведь ему о стольком многом нужно теперь ему сказать.… Но слезы душили его неудержимым потоком.… Михаил участливо дотронулся до его щеки, тоже не сдерживая слез. И так они сидели в красноречивом, переполненном чувствами молчании, глядя друг на друга.

- Уедем Кирилл! Уедем вместе! Вернемся туда, где прошла наша счастливая молодость! Я знаю, я занялся скверным делом.… И я хочу бросить его.… Понимаешь? Давно хотел! А теперь вот, с тобой, сделаю это! Этой организации больше не будет существовать! Уедем! А! друг! Я должен искупить перед тобой свою вину… Господи! Поверь!.. Я не отдавал распоряжения убивать ту девушку… Я лишь хозяин этой организации. А подобными делами занимались другие… - он обернулся на дверь, - Ты уже убил его.… А Елена… теперь ты все знаешь. Но мы уедем! Ведь уедем? Друг! Только держись. Сейчас приедет доктор и будет все хорошо.

В это время в холле раздались выстрелы, и послышался топот многочисленных ног. Глаза Николая округлились от ужаса и он, собравшись с силами, крикнул:

- Мишка!.. Беги!.. – тут же болезненное тело его сковали спазмы, и он закашлялся кровью задыхаясь.

Схватив Николая одной рукой за голову, а другой судорожно сжав его руку, он прижал его к себе с рыдающей гримасой отчаяния на лице.

- Кирюха! Кирюха! Держись, дружище! Умоляю тебя, держись! Приедет доктор.… Только держись… Мы уедем с тобой…. Кирюха! Друг!

Глаза Николая закатились и он, едва слышимым шепотом вымолвил:

- Прости друг! Беги!

- Нет… Кирюха! Ты слышишь! Нет! – он зарыдал, прижавшись своей головой к его голове, - Нет! Слышишь? Ты не умрешь! Мы уедем! – голос его то и дело срывался от клокочущих рыданий сотрясающих тело, а глаза застилали слезы, - Мы уедем.… Слышишь! Доктор! Где же доктор!!!

Он истошно закричал:

- Доктора! Срочно доктора!!! – вскочив на ноги, он бросился к двери и распахнул ее, - Доктора! – снова закричал он. Но в ответ ему раздался оглушительный выстрел и Михаил, сделав несколько шагов назад, упал, с исполосованным алыми струйками крови лицом, изуродованным пулей…

Спустя несколько секунд в комнату вбежали Катя с Никиткой, бросившись к неподвижному телу Николая. А следом степенно и важно в сопровождении одного телохранителя вошел Клоудс, остановившись в дверях…

Уже давно выпал снег, старательно стерев с полотна земли последние штрихи воспоминаний былой прелести цветущей природы. И где-то там, под стоптанным на тротуарах снегом, упокоились мертвым холодным сном кем-то оставленные следы, обрывающиеся на краю бездны; кем-то оброненные, оледеневшие слезы, ставшие так похожи на праздничный стеклярус. И чья-то умолкнувшая скорбь, студеным криком застыла вычурными арабесками на окнах домов, вызывающих чей-то восторг, чью-то радость! И там, за этой причудливой, мелкоузорной живописью морозной зимы, сквозь аленькое, расплавленное горячим дыханием тоски отверстие, видно было, как падают и падают траурно холодные, мертвенно-белесые цветы снежинок устилающих могильный курган вчерашних дней усопших навечно! И где-то там, под этим беломраморным надгробием завяли вместе с последними опавшими листьями чьи-то слова, оторванные из сердца. И чей-то отчаянный стон еще блуждал пронизывающим, захватывающим дыхание ветром, неприкаянно стучащимся в окна квартир.

Зима! Настала зима! Кристально белая! Бесчувственно непорочная! Бесстрастная! Немая! Она не расскажет о тех остывших сердцах; о тех остекленевших взорах; о том, что оставлено кем-то на улицах города. Вся эта клинопись чьих-то отраженных в хрустале снежинок жизней, стает по весне и испарится от знойного весеннего солнца. И как же многолюдны станут небеса этими крохотными капельками чьих-то неоконченных судеб, которые выжаты из земного бытия в слезы.

Зима – могильщик. Бдительный страж, стерегущий врата воспоминаний. Сколько уже отдано в твои ледяные руки забвения, которые только берут – но не возвращают. Сколько исповедей. Сколько раскаяний. Сколько сожалений брошено в твое безжалостно-безответное нутро, которые бесприютно мечутся одиноким эхом! И не услышат их те, кого уже нет. Не утешат они своим прощением этот безголосый крик чьего-то сердца.… И слетают с уст беззвучные слова холодным, стылым паром, оседая снежным прахом под ноги предвосхищенной новогодним праздником толпы, втаптывающей эту прощальную грусть уходящего в будущее времени.

Но все! Конец! Прошлому – прошлое! Все позади! Прощай, Мишка! Прощай, друг! И ведь, в самом деле – как все могло бы быть по-другому. Но вот как бывает, что маленькая ложь – так легко может изменить судьбу стольких людей.

Жизнь – это как в песочнице: строишь, строишь какой-нибудь чудесный дворец, а кто-нибудь пройдет мимо и растопчет. Хрупки наши строения. Не прочны. То дождиком размоет. А то солнце высушит – сам осыпется. Да и сами то мы – как те песочные часы…

Пятнадцать лет! Пятнадцать лет, Мишка! И все отдано в жертву заблуждения. Все оказалось напрасным. Все эти годы, острым скальпелем кромсавших его сердце - оказались очередной проказой судьбы, а не хирургической операцией.

Николай горестно вздохнул, с тоской разглядывая старенькие, черно-белые фотографии, сидя в кресле у раздвинутых штор окна, предаваясь невеселым размышлениям, смешанным с отрывками тех далеких воспоминаний. И каждый раз, как перед ним возникало лицо Елены, которую он так опрометчиво обвинил в измене – ему на глаза наворачивались слезы…

И так, снова и снова он перебирал эти немногие фотографии; эти отпечатки брошенной им жизни; эти заснятые кадры их самозабвенной дружбы с Мишкой. И в который раз он повторял произнесенные им слова там, на даче перед тем, как его убили люди Клоудса: «Ты и я… Ты всегда был моим лучшим и единственным другом…» И горечь подступала к горлу и он, закрывая глаза, откидывался в кресле, снова переживая какие-то отдельные эпизоды из воспоминаний.

Прошло уже два с лишним месяца с тех пор, как случилось то происшествие на даче, которое, слава Богу, закончилось благополучно для Кати и Никитки…, но трагически для его друга Мишки.

Клоудс, прочитав ту приписку на листке, написанной бандитами, действительно все понял так, как и хотел Николай. Собрав людей (в то время как милиция находилась у Екатерины в квартире, действуя по стандартной схеме: они ничего не знали о той записке, которую Клоудс, первым примчавшийся к Кате, сразу же спрятал), Клоудс сразу же поехал на дачу. Все уже было кончено. Но он приехал вовремя для того, чтобы еще успеть отправить умирающего Николая в частную больницу принадлежащую ему же. Полтора месяца он пролежал в реанимационном отделении, где о нем по убедительной просьбе Клоудса не могли проведать милицейские органы. Хотя впрочем, его зачислили туда уже по новым документам, о которых спешно позаботился сам Эдуард Анатольевич.

Дата добавления: 2015-05-26