Назначение в Таблада. Победа Народного фронта. Слепота правительства и приготовления фашистов 2 страница

С того дня этот «ангел-хранитель» постоянно следовал за мной. Его миссия заключалась лишь в том, чтобы не отставать от своего опекаемого. Он действовал мне на нервы, я становился еще более раздражительным, чем обычно.

Напряжение в Мадриде достигло предела. Редкий день мы не получали сообщений, что восстание назначено на такой-то день. Левые партии и организации срочно мобилизовывали своих членов, устанавливали ночные дежурства.

С огромными усилиями, несмотря на сопротивление военного министра, нам все же удалось поставить на наиболее важные посты в авиации верных республике летчиков. К сожалению, офицеров-республиканцев, на которых можно было бы полностью положиться, не хватало. Среди офицеров было много колеблющихся. Я опасался, что большинство из них примкнет к восставшим.

Хотя с приходом Нуньеса де Прадо нам удалось в основном нейтрализовать деятельность реакционеров в авиации, мы испытывали беспокойство. Возможность попытки переворота на любом из аэродромов оставалась. Каждый раз, когда поступали сведения о дне начала восстания, а такие сообщения приходили ежедневно, мы организовывали на аэродромах по ночам службу специального наблюдения из верных офицеров и командиров. Все это страшно утомляло и выматывало нас.

Как кошмар вспоминаю дни своего дежурства в Хетафе: не ложились спать всю ночь, пистолеты держали наготове. Надо было наблюдать не только за аэродромом, но и за близлежащей артиллерийской казармой. По имевшимся у нас сведениям, офицеры-артиллеристы находились в сговоре с реакционно настроенными летчиками.

В дни дежурства в министерстве Касарес обычно приглашал меня к себе домой на обед, после чего я сопровождал его в конгресс. С каждым днем дебаты в конгрессе становились все более ожесточенными. Касарес занимал место на синей скамье правительства, я ожидал его на дипломатической трибуне, откуда наблюдал за горячими спорами депутатов.

Однажды дон Сантьяго предупредил меня, что предстоит особенно бурное заседание. Действительно, в тот вечер я стал свидетелем, пожалуй, самых интересных дебатов в кортесах того созыва.

Я не помню всех подробностей этого заседания, но до сих пор в памяти сохранилось впечатление от выступлений некоторых ораторов. [328]

Первым говорил Хиль Роблес — один из главарей реакции, которого безоговорочно поддерживала церковь. Он защищал предложение, выдвинутое правыми. Я всегда испытывал к нему антипатию. Но в тот памятный день после его циничных и наглых обвинений в адрес Народного фронта я почувствовал ненависть и презрение к этому политикану, так бесстыдно искажавшему факты.

Затем выступил Кальво Сотело. Он яростно нападал на Народный фронт, приписывая ему преступления, совершенные реакцией. Меня особенно поразила та часть его выступления, где он хвалил НКТ — анархические профсоюзы.

В своей речи дон Сантьяго Касарес дал отпор Кальво Сотело, обвинив его в антиреспубликанской деятельности. И наконец, от коммунистов выступила Долорес Ибаррури.

Я впервые присутствовал на ее выступлении, и мне было интересно, что она скажет.

Внешность этой коммунистки произвела на меня сильное впечатление. Она была по-настоящему привлекательна. Ее простая, но сделанная со вкусом прическа подчеркивала тонкие и правильные черты лица. Долорес Ибаррури была женственна и в то же время производила впечатление энергичного человека.

Коммунисты вновь удивили меня. Долорес Ибаррури оказалась совершенно не такой, какой я представлял ее себе по описаниям в газетах.

У нее был исключительно приятный голос, и говорила она свободно и легко. Ее выступление, четкое и ясное, простой и понятный язык произвели в конгрессе большое впечатление.

В своей речи Долорес Ибаррури упрекала правительство в пассивности перед лицом открытого наступления реакции. Приведя множество доказательств и неоспоримых фактов, свидетельствовавших о неминуемости восстания, она прямо обвиняла его в попустительстве заговорщикам.

Я почувствовал прилив сил и энергии. Слова Долорес Ибаррури совпали с моими мыслями о положении в стране.

Выступление Долорес Ибаррури было самым сильным. После окончания заседания в баре конгресса к нам присоединился Прието. Он очень хвалил Ибаррури, но все же не удержался, чтобы не высказать свою антипатию к коммунистам. Очень жаль, сказал Прието, что такая талантливая и выдающаяся женщина находится в рядах коммунистической партии. [329]

Через несколько дней мне позвонил Гонсалес Хил и сообщил, что фалангисты убили лейтенанта Кастильо, чья фамилия стояла второй в том списке, о котором я говорил. Лейтенант Кастильо, беззаветно преданный республике офицер, командовал особой группой «Гвардиа де асальто». Казарма, где она располагалась, находилась недалеко от моего дома, поэтому я часто видел его.

Сообщение об убийстве лейтенанта Кастильо вызвало во мне гнев и стыд. Я почувствовал неодолимое желание действовать. Позволять этим сволочам безнаказанно убивать казалось мне трусостью. Я жаждал немедленно принять меры, пусть даже самые жестокие, чтобы раз и навсегда покончить с подрывной деятельностью правых.

Я знал, что некоторые офицеры-летчики поддерживают тесный контакт с механиками и сержантами. Среди них были два моих хороших друга: лейтенант Эрнандес Франк и капитан Гонсалес Хил. Но они никогда не говорили мне о своих политических взглядах. Я всегда считал их хорошими республиканцами, и только. Их сдержанность, как мне стало известно позже, объяснялась тем, что оба они были коммунистами, а коммунистическая партия подвергалась преследованиям и при первом и при втором республиканских правительствах, находясь фактически в подполье. Зная о моей большой дружбе с Прието, Марселино Доминго и другими республиканскими деятелями, входившими в состав этих правительств, они, естественно, предполагали, что я их единомышленник.

Решив действовать, я подумал, что Гонсалес Хил — тот человек, который поможет мне. Я отправился к нему домой, застав там сержанта и двух механиков с аэродрома «Куатро виентос». Увидев меня, они стали прощаться, но я попросил их остаться. Мне хотелось узнать мнение этих людей о злодейских убийствах и возможности восстания.

Вначале чувствовалась некоторая стесненность, но когда я откровенно рассказал о своей реакции на убийство Кастильо и желании немедленно действовать, даже в обход министра, и к тому же они увидели, что Гонсалес Хил доверяет мне, лед растаял. Состоялся интересный и искренний разговор. Гонсалес Хил вполне откровенно дал мне понять, что у него имеются связи с коммунистами и социалистической молодежью. Но он ни слова не сказал о своей принадлежности к коммунистической партии. [330]

Собравшиеся откровенно рассказали о созданной в военно-воздушных силах организации для наблюдения за фашистами, которая готова в любой момент сорвать попытку мятежа. В эту организацию, действовавшую в авиации с 1934 года, входили капитан Гонсалес Хил, лейтенанты Эрнандес Франк и Луис Бургете и еще три или четыре офицера, а также механики, сержанты и солдаты. Почти все они были членами коммунистической партии и Союза объединенной социалистической молодежи. Поскольку Гонсалес Хил и его друзья преследовали те же цели, что и мы, находившиеся на руководящих постах, нам было нетрудно договориться о совместных действиях.

Не теряя времени, Гонсалес Хил и я отправились в «Куатро виентос» к полковнику Рианьо, командиру базы, преданному республиканцу. Уже в течение четырех дней встревоженный Рианьо не покидал базы, опасаясь мятежа реакционно настроенных офицеров, которых довольно много еще оставалось на этом аэродроме.

Вместе с Рианьо, Гонсалесом Хилом и его механиками мы создали в ротах небольшие группы из надежных офицеров и сержантов, которые в случае необходимости могли бы помочь Рианьо подавить любую попытку восстания на базе.

Иначе говоря, мы приняли самые элементарные меры безопасности, но предотвратить мятежа они, разумеется, не могли. Тем не менее мы стремились привлечь к защите республики младших командиров и солдат.

Затем мы направились в Хетафе. Там дежурили капитан Каскон и лейтенант Эрнандес Франк. Оба были весьма обеспокоены. Они получили сведения о том, что в соседнем артиллерийском полку происходит совещание офицеров и отмечено весьма подозрительное движение.

Каскон, Эрнандес Франк, Гонсалес Хил, два вызванных им механика и я собрались в ангаре, чтобы обсудить создавшуюся ситуацию. Проинформировав о принятых нами мерах на «Куатро виентос», договорились немедленно приступить к созданию такой же системы наблюдения и в Хетафе.

Выполнение этой задачи внутри базы оказалось относительно легким. Трудность заключалась в организации эффективного наблюдения за артиллерийским полком. Для этого требовалось много людей, а мы не решались выводить с аэродрома свои группы, чтобы не ослаблять местные силы. [331]

Разрешить эту сложную проблему помог Гонсалес Хил. Вместе с Эрнандесом Франком он отправился в деревню Хетафе. Вскоре они вернулись в сопровождении двух ее жителей. Эти люди оказались членами Союза объединенной социалистической молодежи и коммунистической партии. Они рассказали, что в их деревне создан отряд примерно в 40 человек, состоящий в основном из рабочих, которые уже в течение нескольких недель ведут наблюдение за артиллеристами. Им удалось установить контакт с сержантами и солдатами этого полка, от которых они и узнали о подозрительном сборище офицеров.

Договорились, что Каскон и я проведем ночь на аэродроме. Эрнандес Франк с небольшой группой вооруженных механиков и солдат присоединятся к тем, кто наблюдает за казармой, а Гонсалес Хил отправится в гражданский аэропорт Барахас, где у него было несколько друзей, чтобы предупредить их.

Я еще раз убедился, каких возможностей лишался, не состоя членом ни одной политической партии или организации.

Возвращаясь на следующий день домой, я испытывал чувство удовлетворения и, кажется, впервые за много недель спокойно заснул. В Мадриде аэродромы были в наших руках.

* * *

Известие об убийстве лейтенанта Кастильо взволновало страну. Все ждали наказания убийц и организаторов этого преступления. Несколько солдат из «Гвардиа де асальто», подчиненных Кастильо и обожавших его, видя, что правительство бездействует, возмущенные его пассивностью, решили сами свершить правосудие и отомстить за своего любимого командира. Выехав из казармы на броневике, они захватили Кальво Сотело — одного из главарей заговорщиков, которого считали ответственным за смерть лейтенанта и за сотни других преступлений, совершенных пистолерос. На следующий день труп Сотело нашли на одном из мадридских кладбищ.

Смерть Кальво Сотело еще больше накалила обстановку в стране. Правые организовали мощную демонстрацию, превратив его похороны в смотр своих сил.

Мятежники вышли на улицы. [332]

Восстание 18 июля. Республиканская авиация с народом. Первые герои

Во второй половине дня 18 июля 1936 года мне позвонил капитан Варела, секретарь министра, и попросил срочно явиться в министерство — в Мелилье началось восстание.

Когда я вошел в приемную, министр шутил с адъютантами по поводу событий в Марокко.

Дон Сантьяго Касарес, глава правительства и военный министр, не придал столь тревожному известию должного значения.

Он настолько недооценивал это сообщение, что, получив телеграмму о начавшемся восстании в десять часов утра, вспомнил о ней лишь в конце трехчасового очередного заседания кабинета. Тогда он вскользь передал ее содержание министрам.

Я отправился к генералу Нуньесу де Прадо, который еще ничего не знал. Он тотчас понял, что восстание в Мелилье — сигнал к началу всеобщего широко подготовленного мятежа, и, не теряя ни минуты, начал принимать меры, чтобы избежать неприятных сюрпризов с воздуха.

Он позвонил на все аэродромы, дал каждому начальнику четкие инструкции, что делать и как поступать. Не удалось связаться только с аэродромом в Мелилье. Мятежники уже захватили эту базу в свои руки, убив ее начальника капитана Бермудеса Рейна, не пожелавшего присоединиться к ним. Остальные начальники аэродромов сообщили, что пока у них все спокойно. Даже командир базы в Леоне майор Хулиан Рубио, уже перешедший на сторону восставших, ответил, что у него полный порядок.

Нуньес де Прадо отправился инспектировать мадридские аэродромы: «Куатро виентос», Хетафе и Барахас. Я сопровождал его. На всех трех аэродромах были приняты меры для предотвращения любой попытки мятежа. В восемь часов вечера мы вернулись в министерство. Нам не терпелось узнать последние новости.

Сомнений не оставалось — восстание в Мелилье явилось условным сигналом к нападению на республику. Сведения, поступавшие с разных концов страны, были тревожными. В Барселоне борьба шла на улицах. Большинство ее гарнизона восстало. Руководил им генерал Годед, командующий [333] военным округом на Балеарских островах, прилетевший в столицу Каталонии, чтобы возглавить восстание.

Сообщения о положении в провинциях были противоречивы. Мелилья находилась в руках мятежников, но о Сеуте и Тетуане ничего конкретного мы не знали.

Военный министр совершенно переменился. С его лица исчезло ироническое выражение, появлявшееся обычно всякий раз, когда ему говорили об угрозе восстания. Чувствовалось, что он понял свою ошибку и готов исправить ее, но не знает, как это сделать.

Видя, что Касарес Кирога пал духом, Нуньес де Прадо взял командование в свои руки. С согласия кабинета министров он начал действовать смело и решительно.

Я всегда был высокого мнения о Нуньесе де Прадо, но только ночью того страшного дня — 18 июля — в полной мере оценил его способности. В то трудное время этот человек оказался просто незаменимым.

Его энергия и хладнокровие подняли настроение у присутствовавших, павших было духом, глядя на растерявшегося дона Сантьяго. Увидев в Нуньесе де Прадо человека, способного трезво оценить обстановку и возглавить борьбу против врагов республики, все охотно подчинились ему.

Я уже говорил, что Нуньес де Прадо провел несколько лет в Тетуане, командуя туземными войсками. Положение в том районе больше всего беспокоило генерала, кроме того, он думал, что его присутствие в этом городе поможет республиканцам, поэтому он решил немедленно отправиться в Тетуан на самолете. Касарес и все мы одобрили решение Прадо. Несомненно, его приезд в Тетуан мог оказать решающее влияние на поведение гарнизона. Он позвонил в «Куатро виентос» и отдал распоряжение подготовить свой шестиместный двухмоторный самолет «Драгон». Своему адъютанту майору кавалерии Леону и офицеру — личному секретарю (его фамилии я, к сожалению, не помню) Нуньес де Прадо приказал быть готовыми сопровождать его.

Тем временем я пытался связаться с верховным комиссариатом в Тетуане, полагая, что Нуньесу де Прадо не следует вылетать туда, пока мы не удостоверимся, что аэродром в Тетуане находится в руках верных нам людей.

Пост верховного комиссара Испании в Марокко занимал Артуро Альварес Буилья, верный республиканец, неплохой летчик, смелый и решительный человек. Я хорошо знал его. Нас связывала дружба, в свое время я обучал его летать. [334]

Наконец мне удалось связаться с Альваресом Буилья. Никогда не забуду этого разговора. Когда я спросил, как идут дела, он ответил:

«Пока никаких перемен, но положение очень тревожное. Я звонил командирам корпусов, однако ни один из них не подошел к телефону, ссылаясь через своих адъютантов на большую занятость. Единственно, с кем мне удалось переговорить, это с майором Пуэнте Баамонде, командующим авиацией в Тетуане. Он сообщил, что поблизости от аэродрома заметно подозрительное движение воинских частей; он принимает меры к защите в случае нападения. У меня имеются сведения, — продолжал Альварес Буилья, — что они концентрируют войска в казармах, но пока не выступают...»

В этот момент он сказал: «Подожди немного, я слышу странный шум...» А затем: «Мне кажется, они уже здесь...»

Это были его последние слова. До меня донеслись неясные голоса, затем какой-то стук, словно упал телефонный аппарат, и связь прервалась.

Позже мы узнали, что там произошло. Во время нашего разговора в кабинет Буильи ворвались офицеры Иностранного легиона и убили его.

Одновременно части Иностранного легиона совместно с отрядами марокканских войск при поддержке артиллерии напали на аэродром в Тетуане и расстреляли нескольких республиканских летчиков. Приказ об их расстреле, как и о расстреле их командира майора Пуэнте Баамонде, отдал его двоюродный брат генерал Франсиско Франко, прилетевший на английском самолете с Канарских островов, чтобы возглавить мятеж.

Естественно, Нуньесу де Прадо пришлось отменить свой полет. Марокко оказалось в руках восставших.

* * *

Продолжавшие поступать к нам сведения о положении на полуострове были по-прежнему неясными и противоречивыми.

Нуньес де Прадо позвонил командующему военным округом Сарагосы генералу Кабанельясу. Прадо считал его преданным республике человеком и всегда говорил, что их связывает крепкая дружба. После разговора с генералом Прадо сказал министру, что Кабанельяс как будто бы колеблется, поэтому он воспользуется самолетом, приготовленным для [335] полета в Тетуан, и отправиться в Сарагосу, рассчитывая повлиять на генерала.

Нуньес де Прадо вылетел в Сарагосу в сопровождении своего адъютанта майора Леона и секретаря.

Прибыв туда, он немедленно отправился к Кабанельясу. Через некоторое время в кабинет этого предателя вошло несколько военных в сопровождении фалангистов. С согласия Кабанельяса они арестовали Нуньеса де Прадо, посадили в машину и вывезли за город. Там фашисты убили его, бросив труп на дорогу, где он пролежал более недели.

Такая же участь постигла адъютанта и секретаря Нуньеса де Прадо и всех членов экипажа его самолета. Их тоже убили, а трупы бросили на шоссе.

* * *

В этот же вечер я разговаривал по телефону с генералом Кампинсом, военным губернатором Гренады. Мы немного дружили, он тоже был моим учеником на летных курсах в Хетафе.

Этот довольно консервативных взглядов генерал пользовался большим авторитетом в армии. В течение нескольких лет он командовал Иностранным легионом, снискав уважение за свою прямоту.

Имелись опасения, что и он присоединится к мятежникам. Разговаривая с ним, я не решался прямо спросить о том, как он относится к происходящим событиям, но он прервал меня: «Оставьте дипломатию, Сиснерос. Вы хотите знать, примкнул я к мятежникам или остался верен республике? Знайте и передайте министру, что я своей честью поклялся верно служить республике и выполню данное обещание».

Генерал Кампинс не изменил своему слову. На следующий день мятежники схватили и подло убили его.

Когда я писал эти строки, у меня не было специального намерения рассказывать об ужасах гражданской войны. Я убежден: ни к чему испанцам бередить старые раны.

Но как бы ни было велико мое желание не чинить препятствий восстановлению согласия в нашей стране, я не могу изменить событий. Последствия тех методов, к которым прибегали так называемые «силы порядка», поднявшие мятеж, столь трагичны, что о тех годах нельзя говорить без ужаса и стыда за то, что эти чудовищные злодеяния совершали испанцы.

Гражданские войны всегда ужасны. Но преднамеренные жестокости мятежников, хладнокровное убийство тех, кто не присоединился к ним, — явление, не имеющее в своей [336] основе ничего испанского. Трудно было представить, что подобные преступления могут совершиться в нашей стране.

Действия Франко и его сторонников можно сравнить только с чудовищными злодеяниями Гитлера и его приспешников.

* * *

На рассвете 20 июля в министерство стали поступать первые сообщения о начале мятежа в войсках мадридского гарнизона.

В три часа утра с аэродрома в Хетафе мне позвонил капитан Каскон. Он сообщил, что командование соседнего артиллерийского полка мобилизовало своих людей и не отвечает на телефонные вызовы. Я немедленно отправился в Хетафе, опасаясь, что мятежники установят пушки и попытаются разрушить аэродром, на котором мы сконцентрировали большую часть наших самолетов.

Я прибыл, когда Каскон уже вооружал своих солдат. Он объяснил им ситуацию, и они с энтузиазмом ответили: «Да здравствует республика!»

Мы создали три небольшие колонны, во главе которых стали лейтенанты Эрнандес Франк, Хосе Мария Валье и унтер-офицер механик Соль Апарисио (вскоре во время штурма он был тяжело ранен в шею). К нам присоединились 40 человек — членов Союза социалистической молодежи и коммунистической партии. Они тоже получили винтовки. Общее командование взял на себя капитан Каскон. Одновременно было подготовлено несколько самолетов для поддержки наземных групп.

Незадолго до рассвета, когда артиллеристы стали вывозить пушки на позиции против аэродрома, мы начали штурм их казармы. Вначале они оказывали некоторое сопротивление, но появление самолетов решило исход боя. Казарма была взята, все офицеры арестованы, в том числе полковник, командир полка, и отправлены в мадридскую военную тюрьму.

В тот день впервые в гражданской войне армия и героический народ Мадрида, самоотверженно защищавший республику, выступили вместе.

Действовавшая с нами группа мадридских рабочих замечательно проявила себя, продемонстрировав огромное чувство ответственности. Они полностью доверились офицерам авиации и добровольно повиновались им. Узнав, что арестованные [337] офицеры будут отправлены в Мадрид, чтобы их участь решил суд, они не выразили ни малейшего протеста.

После взятия казарм артиллерийскому полку был отдан приказ выступить вместе со своими пушками в Мадрид. Арестованных командиров заменили офицерами авиации, во главе полка стал майор артиллерии, приехавший защищать Мадрид.

В это же утро артиллерийский полк в полном боевом порядке продефилировал по улицам Мадрида под приветственные крики народа, несколько удивленного тем, что во главе артиллеристов ехали верхом офицеры-летчики в синей форме и длинных брюках.

Группа, захватившая казарму в Хетафе, продолжала действовать. Она оказала эффективную поддержку с воздуха республиканским отрядам при штурме лагеря Карабанчель.

Без преувеличения могу сказать, что летчики, с первых же дней принимая участие в борьбе против мятежников и в воздухе и на суше, содействовали укреплению морального духа республиканцев и неожиданно доставили большие неприятности врагу. В те дни авиация по-прежнему оставалась организованной и дисциплинированной силой. Она была единственной из всех родов войск, которая без колебаний стала на сторону народа. В этом была огромная заслуга генерала Нуньеса де Прадо.

* * *

Последним редутом мятежников в Мадриде стала казарма Монтанья. Укрепившиеся там — восставший полк и значительная группа фалангистов оказали довольно упорное сопротивление.

Республиканские силы, атаковавшие казарму, состояли в основном из народных дружин. Они были очень плохо вооружены; часть из них включилась в борьбу стихийно, другие откликнулись на призыв своих партий и профсоюзов. В осаде казармы участвовала также небольшая группа жандармов из «Гвардиа де асальто» и военных, присоединившихся к народу.

Поскольку не было общего руководства операцией, наступление велось беспорядочно, и мятежники нанесли республиканцам значительный урон. Наконец удалось договориться о совместных действиях всех групп. Атака должна была начаться бомбардировкой с воздуха. Первая же бомба попала во двор казармы, и это решило исход боя. Тотчас же в окнах появились белые флаги. Республиканцы ворвались в здание. [338]

Восстание в столице было подавлено. Народ Мадрида выиграл первую битву с фашистами.

Засев в казармах, мятежники совершили ошибку. Они побоялись вывести войска на улицу и вступить с народом в открытый бой.

В то раннее утро со мной произошел довольно неприятный случай, едва не окончившийся трагично. Отдав приказ начальнику аэродрома в Хетафе подготовить самолеты для участия в боевых действиях против мятежников, укрепившихся в Монтанья, я вышел в четыре часа утра из министерства и, сев в машину, один отправился к казарме, чтобы сообщить осаждавшим о времени начала бомбардировки ее с воздуха. На Гран Виа мою машину остановил патруль из четырех человек с черно-красными анархическими повязками на шеях. Они открыли дверцу и в упор нацелились в меня из ручного пулемета. Один из них, видимо очень довольный добычей, не отводя пистолета от моей груди, игривым тоном предложил мне выйти из машины. Я мгновенно осознал серьезность положения: эти люди были убеждены, что к ним в руки попал один из офицеров-фашистов. При малейшей оплошности с моей стороны они, не колеблясь, расстреляют меня. В безупречной офицерской форме, хотя в то время все военные-республиканцы уже носили комбинезоны, с подстриженными барскими усиками, я имел вид типичного офицера-фашиста. Стараясь казаться совершенно спокойным, я поздравил их с хорошей организацией службы охраны. Это польстило им, однако они продолжали держать свои пистолеты у моей груди. Затем сказал, что являюсь начальником аэродрома в Хетафе, сейчас направляюсь к казарме Монтанья для руководства бомбардировкой, поэтому не могу терять времени. Если они хотят удостовериться — могут поехать со мной. Видимо, мое предложение их не особенно привлекло, но тем не менее целиться в меня они перестали. По выражению их лиц было видно, что им не хочется отпускать меня. Но они уже начали колебаться. Воспользовавшись их замешательством, я сел в машину и как можно более непринужденно сказал, что больше ждать не имею возможности. Пока они спорили между собой, я включил мотор, дав себе клятву никогда не ездить одному по ночам, ибо со мной это был уже второй случай.

Накануне ночью, когда я тоже ехал куда-то, меня остановил патруль, потребовав пароль. Надо было ответить: «Мы победим фашизм», но, необычайно уставший после нескольких [339] бессонных ночей, я по рассеянности произнес: «Победит фашизм!» На мое счастье, патрульные поняли, что я оговорился, и, рассмеявшись, отпустили, пожелав отоспаться. Нарвись я на какого-нибудь тупицу, он пристрелил бы меня и остался доволен, думая, что прикончил фашиста.

В первые дни после начала мятежа в Мадриде фактически не было никакой власти. Поэтому не следует удивляться подобным происшествиям, которые, кстати, не всегда оканчивались благополучно. Реакция, воспользовавшись растерянностью руководителей республики, всячески старалась опорочить действия республиканцев и оправдать то, что не подлежит оправданию, а именно хладнокровно совершаемые фашистами убийства. Убийства с ведома и одобрения их главарей и открыто присоединившихся к ним епископов.

* * *

Пассивное, неспособное противостоять натиску реакции, правительство Касареса окончательно потеряло авторитет и было вынуждено подать в отставку. Новый кабинет возглавил Мартинес Баррио. Откровенно правого направления, правительство уже в своем первом заявлении не скрывало намерения пойти на компромисс с мятежниками.

Среди летчиков стремление Баррио договориться с врагами республики вызвало всеобщее негодование. Мы отлично понимали: это значило отдать Испанию без малейшего сопротивления фашистам. Возмущенные офицеры-республиканцы спрашивали меня, что нужно делать, чтобы не допустить такого позора. Люди, так решительно ставшие на сторону республики, сражавшиеся за нее и готовые, не жалея жизни, продолжать борьбу, не могли понять происходящего. Они готовы были решительно воспрепятствовать торгу с мятежными генералами. Я полностью поддерживал своих товарищей. Но, не желая подливать масла в огонь — все мы и без того находились в страшном возбуждении, — старался успокоить самых горячих и выиграть время, чтобы выяснить обстановку.

По телефону мне удалось связаться с Прието. Я разыскал его в редакции газеты «Эль сосиалиста». Там только что получили известие об отставке правительства. Всеобщее недовольство и протест, сказал дон Прието, вынудили Мартинеса Баррио подать в отставку. [340]

Тотчас же было сформировано новое правительство под председательством дона Хосе Хираля — лидера левой республиканской партии. В состав его кабинета вошли представители всех республиканских партий.

Перед зданием военного министерства и помещениями, занимаемыми партиями и профсоюзами, выстроились огромные очереди людей с профсоюзными билетами в руках. Они требовали оружия для защиты республики. Под давлением масс правительство Хираля приняло решение вооружить народ Мадрида.

Благодаря мероприятиям, проведенным генералом Нуньесом де Прадо, 80 процентов самолетов осталось в наших руках. Это дало республиканцам возможность быть полными хозяевами в воздухе, пока над Испанией не появились военные самолеты, присланные Гитлером и Муссолини. Вначале эти самолеты использовались для прикрытия перевозок по морю и переброски на полуостров из Испанского Марокко отрядов мятежников.

Созданная Франко на базе Иностранного легиона и регулярных марокканских войск армия насчитывала более 20 тысяч человек. Вместе с несколькими немецкими и итальянскими самолетами она в первое время составляла основную силу фашистов. Однако позже Гитлер и Муссолини прислали в помощь Франко и свои воинские части.

Прибывать в Испанию немецкие и итальянские самолеты стали с первого же дня мятежа. Немцы летели без посадки, а итальянцы делали две остановки — в Алжире и французской зоне Марокко.

Так, 18 июля в Алжире для пополнения запаса горючего были вынуждены приземлиться два прекрасно вооруженных итальянских военных самолета, направлявшихся в Испанское Марокко. Об этом писали почти все французские газеты.

Через несколько дней немецкий транспортный самолет «Юнкерс-52», везший оружие мятежникам, по ошибке совершил посадку на мадридском аэродроме Барахас. Экипаж обнаружил свою оплошность, когда самолет уже приземлился. Летчик быстро развернул машину и поднял ее в воздух, взяв направление на Португалию. Однако вскоре у немцев кончилось горючее, и пилоту пришлось вновь посадить самолет на нашей территории, где он вместе с экипажем попал в руки республиканцев. Уже на следующий день мы подготовили «Юнкерс-52» для бомбардировки фашистов, но германское посольство, поддержанное представителем Франции, [341] заявило протест, и правительство запретило нам использовать самолет. Он стоял на аэродроме до тех пор, пока не был уничтожен во время бомбардировки эскадрильей «Юнкерсов-52». Экипаж захваченного самолета был освобожден по приказу правительства.

Дата добавления: 2015-05-26