Две странички из истории ТВ

На лекциях в МГУ я говорю об особом периоде развития нашей тележурналистики – о становлении публицистики ТВ. Понятно, что это шестидесятые годы. Но когда точно начался этот период и когда закончился? По-моему, в чем-то он сродни нэпу: начало обозначено точной датой, а конец растянулся года на полтора...

Итак, факты. В конце 1961 – начале 1962 года в эфир ЦТ выходят одна за другой четыре программы, ставшие постоянными, и более того – определившие лицо нашего ТВ на многие годы. Это «КВН» (8 ноября 1961 г.), «Эстафета новостей» (3 декабря 1961 г.), «Рассказы о героизме» С.С. Смирнова (21 февраля 1962 г.) и «Голубой огонек» (первоначальное название – «Телевизионное кафе», 6 апреля 1962 г.). Почему вдруг такой всплеск сугубо разговорных передач – импровизационных, небывало раскованных, сообщавших такое, о чем раньше не говорили публично? Временно отступили даже цензоры, до того требовавшие дословных текстов и репетиций всех передач.

Я задавал вопрос о причинах взлета нашей публицистики начала 60-х разным людям, работавшим в ту эпоху на ТВ. Почему это произошло? Одни отвечали: это связано с полетом Гагарина в космос, с охватившим страну восторгом по этому поводу. Другие говорили так: было принято постановление ЦК КПСС «О дальнейшем развитии ТВ», вот оно и стало развиваться. Да, было постановление – но в январе 1960-го. Отчего так запоздала реакция на него? Сергей Муратов, один из создателей первых передач «КВН», сказал: «Нам редакторы предложили возродить наш старый проект, ранее закрытый «ВВВ», за который в 1957 году пострадало руководство телевидения. А тут вдруг решили вернуть, позвали нас всех троих – Яковлева, Аксельрода и меня...».

С чего бы это – вдруг решили вернуть прежде считавшуюся вредной, крамольной телепередачу?

«Голубой огонек» – «Телекафе» придумал Алексей Габрилович. Как-то его остановил в коридоре Шаболовки некий редактор и сказал: «Слушай, старик, придумай нам передачу. Все уже откликнулись, а мы в музредакции никак не раскачаемся». И Габрилович с ходу предложил ему поставить столики под Шуховской телебашней. Так, экспромтом, родилась ставшая популярной на долгие годы передача.

С чего это все редакторы так стали жаждать передач, в которых люди общались бы между собой?

А потому, на мой взгляд, что с октября 1961 года возникла социальная потребность в общении. Как известно, новая телепрограмма, или рубрика, или даже канал возникают при двух условиях: технические возможности и социальная потребность. Причем второе важнее. Скажем, технические возможности проводить телемосты существовала давно, но расцвет этого тележанра пришелся на 1986–1990 гг. Тогда они были остроактуальны в связи с горбачевской перестройкой, сегодня же нам по телемосту нечего сообщать другим странам и континентам.

Так отчего же в конце 1961 года у людей возникла потребность в публичном обмене мнениями?

Наши самые демократические теоретики морщатся, когда я называю главную причину: XXII съезд КПСС. Не модно сейчас упоминать партсъезды. Когда я говорю дальше: это тот самый съезд, где была открыто сказана большая часть правды о преступлениях сталинской эпохи, мне отвечают: мы знали это и раньше. Вы-то знали, но народ не знал. Памятники Сталину стали сносить именно во время проведения XXII съезда. И самого его вынесли из Мавзолея именно тогда, если говорить точно – 31 октября 1961 г. Народу было что обсудить. И Солженицын, между прочим, решился отправить своего «...Ивана Денисовича» в «Новый мир» только в ноябре 1961-го, и он не стеснялся вспоминать и писать о том, что сделал он это именно под влиянием XXII партсъезда.

Мало того. Именно на XXII съезде Н.С. Хрущев заявил, что нынешнее поколение будет жить при коммунизме. Именно тогда была принята пресловутая Программа КПСС, обманувшая нас на 20 лет. Но это был сладкий обман. Мы упоительно фантазировали о близком времени всеобщего изобилия и счастья. Вот чем были наполнены передачи «КВН», «Голубой огонек» и «Эстафета новостей»: мы подводили черту под прошлыми бедами и мечтали о светлом будущем.

Поскольку с коммунизмом ничего не вышло, о XXII съезде вскоре постарались забыть. Забыли так прочно, что сегодня никто и не вспоминает о причинах взлета публицистики 60-х годов. Стоит перечитать стенографический отчет съезда, чтобы понять корни этой публицистики.

Конечно, когда ТВ выходило за обозначенные съездом границы разоблачения прошлых преступлений и глупостей, следовал суровый окрик сверху. Общеизвестный пример – передача Ленинградского ТВ, транслировавшаяся на всю страну, в которой В. Солоухин, Д. Лихачев, О. Волков, Л. Успенский и другие писатели рассуждали об ошибочности переименования старых волжских городов. Как было сказано в документе ЦК КПСС, принятом специально по этому поводу, они «в развязном тоне потребовали вернуть прежние наименования городам Куйбышеву, Кирову, Калинину, Горькому». Директора ЛСТ Б. Фирсова отстранили от работы, и пришлось ему пробыть полгода вдали от Родины – на Би-би-си, осваивая науку социологию.

Мне, молодому тогда человеку, было доверено вести «Эстафету новостей» как одному из сменных ведущих наряду с Ю. Фокиным, А. Хазановым, И. Казаковой, А. Мелик-Пашаевой, Л. Золотаревским – правда, в последний период ее существования, с 1966 по 1970 гг. Так что я был свидетелем удушения той гласности, той хрущевской «оттепели». Вел я вместе с другими журналистами и «Голубой огонек» 7 ноября 1968 г., и «Пресс-центр» на 4-м канале в 1968–1969 гг. и могу со всей ответственностью заявить: начало конца нашей «золотой поры публицистики» – 21 августа 1968 г., день вторжения войск Варшавского договора в Чехословакию.

Некоторые весьма уважаемые авторы считают таким рубежом 1970-й год, а конкретнее – приход С. Лапина на пост руководителя нашего ТВ и радио. Роль личности в истории, конечно, велика, но Лапин был всего лишь талантливым исполнителем воли руководства ЦК. Именно руководство ЦК в 1968 г. осознало, как опасно неподконтрольное ТВ. Ведь в Праге революция началась именно с телевидения. Не надо было захватывать мосты, почту, телеграф – достаточно было иметь в своем распоряжении ТВ с десятком журналистов, отстаивавших идею «социализма с человеческим лицом». Не скрою, идея эта и для меня оказалась весьма привлекательной. Приведу в пример лишь одну передачу, которую мы, члены делегации Союза журналистов, – видели в Праге летом 1968-го года.

Сюжет ее был таким: из заключения выходит чешский коммунист и решает с помощью ТВ разобраться, за что же все-таки его посадили. Вместе с репортером он идет к судье, затем к прокурору – все фиксируется на пленку. Прокурор ссылается на указания высоких инстанций. Репортер и бывший зэк поднимаются по ступенькам судебно-обвинительнои системы все выше и выше, что, собственно, и составляет содержание целого фильма. Наконец высокопоставленный чиновник признается: это было распоряжение генерального прокурора республики. Такова была политическая ситуация. Не только ваш герой, но и многие другие были отправлены в места заключения во имя идеи социализма. Финальный эпизод: женщина-репортер набирает номер телефона генпрокурора ЧССР и обращается к нему с тем же вопросом: за что, собственно, пострадал герой ее телепередачи? Прокурор отвечает, что не дело журналистов соваться в то, чего они не понимают. Журналистка кладет трубку на рычаг, смотрит прямо в телекамеру, в глаза всем зрителям и спрашивает: «До каких пор на руководящих постах в нашей стране будут находиться люди, замешанные в преступлениях?».

Ясно, что такая публицистика опасна для правящего режима. Это уже не «подручные партии». «ТВ должно стать средством контроля народа за деятельностью властей», – слышали мы в Праге.

Эта идея была подавлена. В Праге – танками, на Шаболовке – жесткой редактурой. Подавление началось осенью 1968 г. и завершилось с приходом С. Лапина. Но еще долго по всей стране на местных студиях в эфир выходили аналоги «Эстафеты новостей», «Голубого огонька» и «КВН».

В том году к праздничному ноябрьскому «Голубому огоньку» начали готовиться задолго, еще в начале лета был утвержден сценарий (авторами его были те же Аксельрод и Яковлев). Весь «Огонек» был задуман ими как состязание репортеров – таким был сценарный ход. Но вдруг осенью начальство велело все переделать, резко сократив присутствие журналистов в кадре. А по поводу «Пресс-центра» тогдашний гендиректор ТВ П. Шабанов спросил меня: «У вас что там, одни журналисты собираются?». И добавил: «Порочная, неправильная идея». Передача была закрыта. До прихода Лапина оставался еще год.

Итак, начало расцвета публицистики на телевидении – 31 октября 1961 года, начало заката – 21 августа 1968 года.

7 января 1969 г. было принято совсекретное постановление секретариата ЦК КПСС «О повышении ответственности руководителей органов печати, радио, телевидения, кинематографии, учреждений культуры и искусства за идейно-политический уровень публикуемых материалов и репертуара». В переводе на простой язык это означало: чуть что – снимем с работы. Страх охватил начальство. Из передач стали вырезать любую мало-мальски живую мысль. Крамольным оказалось даже упоминание имени Марины Цветаевой в выступлении писателя Леонида Жуховицкого в одной из телепередач – ее имя просто заглушили, стерли. А поскольку видеомонтажа в те времена не было, наверное, всем зрителям одновременно показалось, что у них забарахлили телевизоры.

Все годы, которые мы называем «застойными», страх присутствовал в останкинских коридорах и студиях почти осязаемо. Он был, так сказать, одним из компонентов творчества. Режиссеры и журналисты осваивали «эзопов язык» и учились обходить острые углы, в чем грешен и автор этих строк, принимавший участие, например, в создании 60-серийной видеоэпопеи «Наша биография».

А потому необычайно ярким и неожиданным оказался прорыв к свободному слову – к прямому эфиру в 1986 году, когда Горбачев провозгласил наступление эры «перестройки и гласности». Поскольку в данный период у штатных телеработников страх сидел уже где-то на генетическом уровне (Лапин только-только ушел на пенсию), была сделана ставка на новую генерацию телеведущих, которые определяли бы на ТВ облик «социализма с человеческим лицом». На первом канале ими стали журналисты, пришедшие с Иновещания – там давно и упорно гнали на Запад «человеческий» вариант. Это Владимир Познер, Владислав Листьев и другие. Во «Взгляде» развивал смелые идеи Марк Захаров, однажды прилюдно, в прямом эфире, спаливший над тарелкой свой партийный билет. Приняли наконец-то на ТВ Владимира Молчанова – раньше не брали, потому что там уже работала его сестра, а семейственность при Лапине запрещалась категорически. Тогда-то и появилась интеллигентная, с командой молодых репортеров, программа «До и после полуночи». Все эти имена и передачи до сих пор на слуху, но вспомните, как ярко светили эти телезвезды на фоне тогдашнего эфира!

Впрочем, об этом писалось неоднократно, нет смысла повторяться. Гораздо меньше помнят и знают о том, что происходило на «третьей кнопке». Тем более что за полтора десятка лет московский канал претерпел столько «модернизаций», пережил столько начальников! И каждый вновь приходивший считал своим долгом облить помоями предшественников!

«Самый коррумпированный канал, самые безынициативные люди, мы это все поломаем, наполним духом творчества», – говорил Анатолий Лысенко. Я ему как-то напомнил, что была и светлая полоса на «третьей кнопке» – «Добрый вечер, Москва!».

– Ах, да! Конечно! Извини, старик, но я пришел в такое...

На такое вот «нетворческое» место пришел в 1986 году Михаил Огородников. Московский горком КПСС требовал от городского канала соответствовать смелым новшествам в управлении столицей и тому стилю, который принес первый секретарь МГК КПСС Борис Ельцин. Он тогда как раз начал совершать поездки в троллейбусах и неожиданные набеги на магазины (что у них там на прилавке и под прилавком?). И вот тогда-то сменивший Лапина бывший партработник и дипломат Александр Аксенов рекомендовал, а горком утвердил на посту главного редактора передач для Москвы Огородникова М.А. – проверенного партийца, пять лет несшего трудную вахту вдали от Родины, в самом логове империализма – в городе Нью-Йорке, в Организации объединенных наций. Правда, Миша успел к тому времени еще и поработать в передаче «Служу Советскому Союзу», где они вместе с режиссером Дмитрием Зенюком, очень полюбив дальние командировки, облетели чуть ли не все границы вплоть до Сахалина и Камчатки. На экране в этих передачах все по уставу – не придерешься!

Но не зря пел Галич про «растленное влияние Запада». Привык Огородников за пять американских лет просыпаться к программе «Доброе утро, Америка!». Так вот, чуть ли не на первом собрании он заявил притихшему коллективу: «Будем делать «Добрый вечер, Москва!» – И после паузы добавил диковинное слово: Видеоканал!».

Что такое видеоканал? Раньше каждая комната на 13 этаже – верхнем этаже останкинского террариума – жила самостоятельной жизнью. Каждый отдел в отведенный ему 15–30–45-минутный отрезок эфира, в определенный день и час, выпускал свою, никак не связанную с другими передачу. В одной команде «лудили» (был такой термин в ходу) про социалистическое соревнование и передовые методы труда, в другой комнате – про успехи здравоохранения, в третьей – про заботы исполкомов о благоустройстве своих районов. Видеоканал – это когда все идет вместе единым потоком, с одним ведущим. Дается материал на злобу дня, показываются текущие события, чередуясь по степени важности. И – никаких 15–30–45! Максимум пять минут на видеосюжет! Совершенно иной ритм программы. Между сюжетами – концертные номера и гости в студии. Они беседуют с ведущим тоже минут пять – и до свидания! Если гость особо интересный, его приглашают как бы соведущим какой-то части канала. Обязательны прямые включения с мест – с городских улиц, из театров, из аэропортов, со стройплощадок или из цехов.

– Наша позиция, – говорил Огородников, – быть на стороне интересов простого москвича, который не так уж прост. Он и хитроват, и включен в мировой ход событий, но вместе с тем заинтересован делами своего двора, района, всего города. Он и требователен, и великодушен. Такими должны быть и мы на экране.

Конечно, проблему ведущих Огородников решил так же, как это сделали на первом канале: пригласил людей со стороны. (Справедливости ради отметим: первый выпуск «ДВМ» вышел в эфир в ноябре 1986 г., молчановская «До и после» в марте 1987 г., «Взгляд» – еще на полгода позже.)

Вести канал пригласили Игоря Арбузова – радиожурналиста, бывшего десантника, немало поколесившего по стране; писателей Георгия Долгова и Вячеслава Шугаева, а также автора этих строк. Позже к нам присоединился доцент МГУ Борис Ноткин и некоторые дамы; из научно-популярных программ перешел сын одного академика.

Ведущим были даны немалые права: редактировать, а то и сокращать репортажи штатных корреспондентов, импровизировать в эфире, высказывать свое мнение, держаться на равных с приглашенными в эфир начальниками, артистами, академиками, модными публицистами и политиками-демократами. Разумеется, ведущие участвовали в планировании и верстке программы.

Какое же это было восхитительное время! Конечно, «четвертой властью» мы в то время не являлись, редакция была включена в систему первой и единственной – партийной власти города. Но с приходом Ельцина наши кураторы – это стало заметно по встречам в горкоме – сами толком не знали пределов объявленной гласности. Они разрешили критиковать даже «святая святых» – так называемую «наглядную агитацию», примитивные лозунги на улицах.

Вымести накопившийся в укромных уголках «образцового города» мусор и пропагандировать новые начинания – такова была задача программы «Добрый вечер, Москва!». Мы ее решали творчески...

«Как можно начинать программу с пожаров на новогодних елках, когда главное сейчас – госприемка!» – искренне возмущалась одна редакционная дама. Что такое госприемка – едва ли сейчас кто вспомнит, а елочные пожары продолжаются. Стало быть, что важнее? Дама, кстати, благополучно пережила все превратности судьбы и процветает на «третьей кнопке», давно забывшей принципы «ДВМ».

Андрей Скрябин сделал первый в Москве репортаж о забастовке на заводе, безоговорочно поддержав забастовщиков. Виктор Шинкарецкий проникал на овощебазы и в цеха мясокомбинатов, а затем в прямом эфире вываливал на стол ведущего свои трофеи и ехидно меня спрашивал:

– Скажите, какие огурцы я купил у бабуси возле метро, а какие в госмагазине?

– Неужели эти – государственные? Скрюченные какие! За державу обидно! – парировал я в присутствии овощного начальства города.

При Ельцине – секретаре горкома – мелкие и средние начальники трепетали за свою судьбу и безропотно являлись в студию по первом зову. Нас воспринимали, повторяю, как доверенных лиц партии. В стиле шестидесятников (коими и были ведущие) канал «ДВМ» полагал, что надо лишь исправить «отдельные недостатки», а вообще социализм – вещь хорошая.

Криминальную рубрику стала вести Тамара Каретникова, медицинскую – Елена Пральникова.

Бывал у нас в студии и зампред горисполкома Ю.М. Лужков. Когда я вижу, как подхалимски ведет сегодня с ним передачи «Лицом к городу» Павел Горелов, тоска берет. Ну зачем сажать мэра действительно лицом – но не к городу, а к камере? Должна быть позиция «глаза в глаза», тогда разговор пойдет по-другому. А сейчас мэр силится найти глазами нужную точку в объективе, ведущий же сбоку льстиво задает вопросы. На него мэр и не смотрит. Да ведь и смотреть-то не на что, тьфу, прости господи! Не журналистская это роль! Нас хоть и называли «подручными партии», но не унижали до такой степени в перестроечные годы. «Неужто все возвращается к временам страха? – думаю я, глядя на Горелова. – Неужели Лужков не понимает, насколько он был проще, человечнее, умнее в том нашем видеоканале, не знавшем излишнего почтения к высоким персонам?».

«ДВМ» был необыкновенно популярен в городе, потому что впервые за много лет на телеэкране шел разговор о реальной жизни москвичей, а репортеры и операторы показывали то, что раньше оставалось за кадром. На улице к ведущим и корреспондентам подходили люди, благодарили, предлагали новые темы...

В коллективе Гостелерадио наши шуточки по поводу государственных огурцов или просьба к Алле Пугачевой, отъезжающей на гастроли, поинтересоваться наличием в Италии запчастей для «Жигулей», воспринимались с ужасом. А когда кусочек «моего» канала с репликами в адрес Политбюро ЦК КПСС несколько раз прокрутили по CNN как свидетельство свободы слова в СССР, меня стали опасливо обходить в останкинских коридорах. Но из эфира не убрали – Огородников защищал нас перед властями.

– Только не копай под кремлевскую стену, – выговаривал он мне после очередных неприятностей.

Тогда были еще в столице Ждановский и Ворошиловский районы, и я на улицах затеял разговор об отношении людей к этим названиям. Я обращался к прохожим через «телемосты», которые стали повседневным инструментом нашей работы. Душой таких программ был Дмитрий Зенюк, назначенный главным режиссером «ДВМ», а заодно и выбранный секретарем парторганизации. Мы с ним были знакомы лет двадцать – чуть ли не с «Эстафеты новостей», где тоже был прямой эфир, а «телемосты» назывались перекличками. Как все быстро забывается на ТВ!

– Почему у нас больше нет телемостов? – спрашиваю недавно кого-то из уцелевших с тех времен на «третьей кнопке».

– А ты знаешь, сколько стоит выезд ПТС? – последовал ответ.

– Конечно, теперь эти деньги можно положить в свой карман, – заметил я и посмотрел, как мой собеседник сел в неплохой автомобиль. Между прочим, столько личных машин, как сейчас, тогда возле «Останкино» не было. Для дела вполне хватало разгонного «Москвича».

Убрали из горкома непредсказуемого Ельцина, а вскоре перевели на другую работу Огородникова. В его кабинете появился осторожный бесцветный субъект, с самого начала давший понять, что вольница кончилась. Кончался и январь 1990 года. По

Москве поползли слухи, что на ближайшем Пленуме ЦК, в феврале, снимут Генсека Горбачева. В партии это делалось просто – большинством голосов, еще не забылось смещение Хрущева подобным способом. Доцент ГИТИСа Игорь Чубайс, энтузиаст обновления компартии, пришел ко мне в эфир с идеей:

– Давайте позовем москвичей выйти на улицы на митинг в защиту демократии, то есть Горбачева.

– А митинг разрешен?

– Пока нет, но добьемся...

Терять мне было особо нечего, а тут такой прекрасный повод уйти, громко хлопнув дверью. Но как привязать митинг к сегодняшней передаче?

Выход подсказала моя редакторша, которая потом, разумеется, от всего открестилась:

– Сделайте это как ответ на вопросы телезрителей! Вот, смотрите, – и она протянула несколько записок, принятых стенографистками. Тогда в каждой передаче у нас был вот такой «интерактив».

Далее цитирую по расшифровке текста, прошедшего в эфир.

«Кузнецов: Вопрос товарища Сидорова из Строгина: «Проведена была встреча с депутатами. Они говорят, что в феврале готовится резня обществом “Память”. Так ли это? Вообще, принимаются ли какие-то меры, контролируется ли обстановка в городе? Стало страшно ходить по Москве». Та же тема в вопросе товарища Антоняна из Ясенева: “Ходят слухи, что в Москве будет резня, можно ли членораздельно ответить об этом, все ходят какие-то взволнованные”. Ну, видимо, тут волнения увеличились после того, как в программе «До и после полуночи» Молчанов вместе с депутатом Щекочихиным чуть ли не сроки погромов обозначили...

Чубайс: Вы знаете, этот вопрос волнует и моих соседей, моих друзей и знакомых. Если мы ничего делать не будем, такое может произойти. А чтобы этого не произошло, я призываю всех москвичей в воскресенье в 12 часов собраться перед выставочным залом на Крымском валу. Мы начнем большую демонстрацию демократических сил и заявим о наших интересах, о наших взглядах, о наших позициях...»

Митинг состоялся, да какой – невиданный! Народ шел во всю ширь Крымского моста, а затем Садового кольца. Ведь Чубайс повторил про время, место и цели его проведения еще два раза, а я уточнил, что мой гость не диссидент какой-то, а представитель Московского клуба КПСС и Демократической платформы в партии, которая насчитывает 60 тысяч коммунистов.

По мнению ряда обозревателей, митинг у стен Кремля оказал влияние на расстановку сил на февральском Пленуме ЦК. Мы вышли в эфир 30 января сразу после программы «Время» (а ее были обязаны транслировать по всем каналам, в том числе и на нашей «третьей кнопке»). Митинг прошел 4 февраля, за день до Пленума, но еще раньше мы с Чубайсом в том же эфире получили ярлыки экстремистов и провокаторов. По мнению горкома, мы призывали... к еврейским погромам! И мой бывший студент, делавший карьеру, озвучил этот бред в эфире, а представители милиции и прокуратуры заверили москвичей, что сведений о готовящихся погромах у них нет, Люди из КГБ тоже приглашались в эфир, но не пришли. Несколько раз повторялся зловещий титр: «Слухи, провокации, факты». Случись это лет на шесть раньше – сушить бы нам с Чубайсом сухари. А тут обошлось. Только 10 февраля в эфире «сменщик» Ельцина, первый секретарь горкома Юрий Прокофьев, отвечая на вопрос ветеранов, почему экстремистам разрешают выступать по телевизору, ответил, что Московская редакция дала отпор вылазке Кузнецова и Чубайса.

И все-таки эти годы, эта перестроечная эйфория, когда казалось, что вот-вот начинается настоящая жизнь, жизнь по правде, и ты принимаешь активное участие в становлении этой жизни – остались в памяти как подарок судьбы. Коллега с кафедры, посещавший все демократические (а после – коммунистические) митинги, рассказал, что на первомайской демонстрации 1990 года в числе прочих транспарантов несли по Красной площади и такой: «Прямой эфир прогрессивным журналистам Сагалаеву, Тихомирову, Кузнецову!». Возмущенный лозунгами Горбачев, если помните, с трибуны ушел.

А с Мишей Огородниковым мы и сейчас работаем рядом. Я на Моховой, он на Волхонке. Руководит службой информации в Храме Христа Спасителя.

Дата добавления: 2015-05-29