Лето 1526 2 страница

– Греческий и латынь не помогут ей родить сыновей и наследников, – бросает король. – Не стоит растить из нее грамотея с согбенной спиной. Как вам известно, мадам, главный долг принцессы – стать матерью короля.

Дочь Изабеллы Испанской, одна из самых умных и образованных женщин Европы, сложив руки на коленях, разглядывает дорогие кольца на тонких пальцах.

– Разумеется, мне это известно.

Генрих вскакивает на ноги и хлопает в ладоши. Музыканты только и ждут его приказа:

– Играйте контрданс! Потанцуем перед обедом!

Музыканты играют веселую заразительную джигу, кавалеры бросаются на поиски пары. Генрих идет ко мне, я встаю, но он улыбается и подает руку Анне. Опустив глаза, она проходит, даже не взглянув в мою сторону. Широкий подол платья задевает мне колени, я вынуждена сделать шаг назад, чтобы освободить дорогу – все должны отступить, если идет Анна. Поднимаю глаза и встречаю безучастный взгляд королевы – смотрит, словно мы распускаем хвосты как два голубя‑соперника на голубятне. Не имеет значения, кто победит, всех съедят в свое время.

Я как в лихорадке жду, когда же наконец двор отправится в летнее путешествие, а я – в Гевер, к детям. Мы медлим, потому что кардинал Уолси и король никак не могут решить, куда ехать в первую очередь. Кардинал, поглощенный переговорами с новыми союзниками Англии против Испании – Францией, Венецией и Папой, хочет, чтобы двор оставался поблизости от Лондона. Если дело пойдет к войне, с королем легко будет связаться.

Но в городе царит чума, чума бушует в портовых городах, а Генрих ужасно боится заболеть. Ему хочется уехать подальше, в сельскую местность, к чистой воде, оставив толпы просителей и нищих в городской духоте. Кардинал спорил как мог, но Генрих, желая избежать болезни и смерти, непреклонен. Он доедет до самого Уэльса, навестит принцессу Марию, но вблизи Лондона не останется.

Я никуда не могла двинуться без позволения короля и без сопровождения брата. Я нашла обоих на огороженном корте, они играют в теннис на самом солнцепеке. Когда я подошла, мяч, посланный Георгом, с треском отскочил от нависающей крыши и скатился на землю, но король подоспел и мощным ударом отправил его в угол. Георг вскинул руку, как фехтовальщик, признавая поражение, и снова подал мяч. Анна и другие дамы сидят в тени на краю корта, изящные и свежие словно статуи в фонтане, изысканно одетые, все, как одна, в ожидании благосклонного взгляда короля. Я стиснула зубы, подавила мгновенное желание очутиться возле сестры, затмить ее, вместо этого встала сзади, пусть король сначала закончит игру.

Он победил, разумеется. Разыгрывая финальное очко, Георг убедительно проиграл. Дамы захлопали в ладоши. Король, раскрасневшийся, улыбающийся, повернулся и тут заметил меня:

– Надеюсь, ты не ставила на брата?

– Никогда не рискну ставить против вашего величества в игре, где требуется ловкость. Слишком забочусь о своем скромном состоянии.

Улыбаясь, он взял у пажа полотенце, обтер потное лицо.

– Но я здесь, чтобы просить о милости, – продолжила поспешно, пока нас не успели прервать. – Мне хотелось бы повидать наших сына и дочь, прежде чем двор отправится в путешествие.

– Один Бог знает, когда мы тронемся. – Генрих поморщился. – Уолси продолжает настаивать…

– Если выехать сегодня же, недели не пройдет, как я вернусь, и поеду с вами, куда бы вы ни решили отправиться.

Ему не хочется меня отпускать. Он больше не улыбается. Я взглянула на Георга, прося о помощи.

– Вернешься и сможешь нам рассказать, как поживает малыш! Не сомневаюсь, красив и силен, как отец. Няня говорила, у него светлые волосы?

– Они у всех Тюдоров золотые. Но никто меня не убедит, что он краше своего отца.

Как раз вовремя. У Генриха не успело испортиться настроение, он снова улыбнулся:

– Ты мне льстишь, Мария!

– Ваше величество, пока мы не уехали, так хочется убедиться, что о нем хорошо заботятся.

– Ладно, – произнес король беспечно, его глаза скользнули с меня на Анну. – Я найду чем заняться.

Дамы заулыбались, потому что он посмотрел в их сторону, некоторые даже осмелились кивнуть, повернуться, кокетливо встряхнуть головой, словно дрессированные пони. Лишь Анна взглянула на короля и отвела глаза, будто его внимание не имело никакого значения. Ее улыбка досталась Франциску. Простой поворот головы манил к себе, любой другой женщине такого не достичь, даже прошептав обещание любви. Франциск моментально подскочил и поднес ее руку к губам.

Лицо короля потемнело. Я изумилась безрассудству сестры. Генрих накинул полотенце на шею и вышел с теннисного корта. Дамы повскакали на ноги и одновременно нырнули в реверансе. Анна оглянулась вокруг, не спеша высвободила руку и сделала реверанс – сама по себе.

– Вы хоть наблюдали за игрой? – резко спросил король.

Анна выпрямилась, беспечно улыбнулась, словно его недовольство ничего не значило.

– Ну, примерно половину я видела.

Его лицо потемнело.

– Только половину?

– Зачем смотреть на соперника, когда на корте ваше величество?

Мгновение тишины – и он наконец расхохотался. Все придворные подобострастно рассмеялись вслед за ним, будто не они секунду назад затаили дыхание, испугавшись ее наглости. Насмешливая улыбка Анны, как всегда, ослепительна.

– Игра не имеет смысла, если видеть только половину, – возразил король.

– Я смотрела на солнце, не обращая внимания на тень, – парировала она. – Видела только дневной свет, вместо темноты ночи.

– Это я солнце?

– Ослепительное, – прошептала Анна, и слово это звучало так интимно, так обольстительно, – ослепительное…

– Вы находите меня ослепительным?

Она широко раскрыла глаза, удивляясь его непонятливости:

– Солнце, ваше величество. Солнце сегодня ослепительное.

Гевер – серый островок с башенками среди сочной зелени кентских лугов. Мы въехали через беспечно оставленные открытыми ворота в восточной части парка и увидели замок, а за ним – закат. Красные черепичные крыши сверкают в золотистом свете, серый камень стен отражается в неподвижной воде рва, кажется, тут два замка, один над другим – вот он, мой дом из страны грез. Во рву, касаясь друг друга клювами, плавает пара диких лебедей, изогнув шеи так, что вместе получается сердечко. Два плывут, два отражаются – четыре лебедя, а вокруг них на воде качается замок.

– Красиво, – вырвалось у брата. – Вот бы остаться тут навсегда.

Обогнув ров, мы миновали плоский дощатый мостик, там, где тропинка пересекала реку. Из камышей донесся звук выстрела, заставил мою уставшую лошадку сбиться с шага. На берегах реки косили сено, и свежий сладкий запах плыл в вечернем воздухе. Раздался крик, отцовские слуги в ливреях выскочили из караульной и замерли у разводного моста, заслоняя глаза от света.

– Это же молодой лорд и миледи Кэри! – воскликнул один из солдат.

Парень, стоявший сзади, повернулся и побежал обратно в замок – сообщить новости. Мы пустили лошадей шагом. Зазвонил колокол, остальные стражники выскочили из караульной, слуги, обгоняя друг друга, бросились во внутренний двор.

Брат виновато взглянул на меня, словно извиняясь за нерадивость солдат, и осадил лошадь, я первой пересекла разводной мост и въехала под решетку сводчатых ворот. Слуги уже толпились во дворе – от кухонных мальчишек, приставленных крутить вертел, до домоправительницы, открывшей дверь в большую залу, чтобы созвать слуг из глубины дома.

– Милорд, леди Кэри!

Она подошла ближе, и йомен‑смотритель буфетной с ней, оба поклонились. Грум поймал поводья, капитан стражи помог мне спешиться.

– Как мой сын? – спросила я у домоправительницы.

– Вот он. – Она указала на лестницу в углу двора.

Быстро повернулась. Кормилица как раз вынесла моего сыночка на солнце. Прежде всего меня поразило, как он вырос. Он родился маленьким, а в месяц его уже забрали у меня. Теперь совсем другое дело – Щечки округлились и порозовели. Кормилица поддерживает золотистую головку, я чуть не лишаюсь чувств от ревности, нестерпимо видеть большую, красную, крестьянскую руку на головке королевского сына, моего сына. Его туго запеленали, примотали к дощечке. Протягиваю руки – кормилица подает ребенка словно на блюде.

– Он здоров. – Она как будто оправдывается.

Наконец‑то я держу своего ребенка. Ручки примотаны к бокам, пеленки держат даже головку, двигаются только глаза.

Он смотрит мне в лицо, переводит взгляд с губ на глаза, потом на небо позади меня. Вороны кружат над башней, и он следит за ними.

– Прелесть моя, – шепчу я.

Георг неторопливо спешивается, бросает конюху поводья и заглядывает мне через плечо. Темно‑синие глазки пристально изучают новое лицо.

– Смотрит на дядю! – Георг явно доволен. – Запомни меня хорошенько, малыш. Мы принесем друг другу удачу. Ну разве не настоящий Тюдор, сестренка? Сделан на совесть! Вылитый король.

Румяные щеки, золотые пряди, выбивающиеся из‑под кружевного чепчика, синие глаза. Малыш спокойно и доверчиво глядит то на меня, то на Георга.

– Правда ведь, похож?

– Как странно, – Георг шепчет мне прямо в ухо, – только подумай, придется клясться в верности этому кусочку мяса. Однажды он может стать королем Англии, величайшим мужем Европы, и мы с тобой будем полностью от него зависеть.

Крепче сжала дощечку, ощутила тепло маленького тельца, туго примотанного к деревянной рамке.

– Господи, спаси и сохрани его, кем бы он ни был.

– Спаси и сохрани нас всех, – повторил брат. – Потому что нелегка дорога к трону.

Устав от рассуждений, Георг взял ребенка, мимоходом передал его няне и повел меня к парадному входу. Прямо в дверях крошечная двухлетняя девочка в коротком платьице, смотрит на меня. Какая‑то женщина железной хваткой держит ее за руку. Екатерина, моя дочка, а глядит на меня как на чужую.

Я упала на колени прямо на булыжник двора:

– Екатерина, знаешь, кто я?

Маленькое бледное личико дрогнуло.

– Моя мама.

– Правильно! Я так хотела приехать раньше, но меня не пускали. Я скучала по тебе, доченька. Так хотела быть с тобой.

Она обернулась к служанке. Та сжала ее ладонь, побуждая ответить.

– Да, мама, – тихонько прошептала девочка.

– Ты меня хоть немножко помнишь? – В моем голосе откровенная боль, всем вокруг ясно. Екатерина смотрит на служанку, потом снова на меня. Губы дрожат, лицо сморщилось – сейчас заплачет.

– О Господи, – устало цедит Георг. Твердо подхватывает меня под локоть, переводит через порог и решительно подталкивает к главной зале. Огонь горит, несмотря на середину лета, а в большом кресле перед камином восседает бабушка Болейн.

Георг коротко приветствует ее и оборачивается к домоправительнице, последовавшей за нами:

– Вон. И займитесь своими делами.

– Что с Марией? – интересуется бабушка.

– Жара, солнцепек. – Георг импровизирует на ходу. – Слишком много времени провела верхом так скоро после родов.

– И все? – колко осведомляется она.

Брат толкает меня в кресло, сам падает на стул.

– Еще жажда, – произносит он со значением. – Думаю, стаканчик вина ее воскресит. И меня тоже, мадам.

Старая дама только улыбается его грубости и жестом показывает на массивный буфет. Георг вскакивает на ноги, наливает себе и мне вина. Залпом пьет свой стакан и наливает еще.

Я отерла лоб тыльной стороной ладони, оглянулась:

– Пусть Екатерину приведут ко мне.

– Брось это, – посоветовал брат.

– Она меня едва знает. Похоже, совсем забыла.

– Вот поэтому я и говорю – брось это.

Я пытаюсь спорить, но брат настаивает:

– Как только раздался звон колокола, няня вытащила ее из детской, нарядила в парадное платье, велела быть вежливой и повела вниз. Бедный ребенок испуган до полусмерти. Господи, Мария, разве ты не помнишь, какая суета поднималась перед приездом отца с матерью? Хуже, чем первое представление ко двору. Тебя тошнило от ужаса, а Анна целыми днями ходила в самом нарядном платьице. Когда мать приезжает, это всегда страшно. Дай ей успокоиться, тихонько пойди в детскую и посиди с ней.

Я кивнула, соглашаясь, и поудобнее устроилась в кресле.

– Как дела при дворе? – осведомилась старая дама. – Как мой сын? Как ваша матушка?

– Все хорошо. Отец ездил в Венецию, трудился вместе с Уолси на пользу союза. Мать при дворе королевы.

– Королева здорова?

Георг кивнул:

– Вполне, но в этом году с королем не едет. Ее влияние при дворе сильно уменьшилось.

Бабушка кивнула – старая история, женщина слишком медленно движется к смерти.

– А как король? Мария по‑прежнему его фаворитка?

– То ли Мария, то ли Анна. У него слабость к сестрам Болейн. Но пока он предпочитает Марию.

От проницательного взгляда старой дамы не укрыться.

– Ты хорошая девочка, – произносит она одобрительно. – Сколько времени ты здесь пробудешь?

– Только неделю, больше не отпустили.

– А ты? – поворачивается она к Георгу.

– Останусь на пару дней, – тянет он лениво. – Я и забыл, как хорош Гевер летом. Могу остаться, пока Марии не пора будет возвращаться ко двору.

– Имей в виду, я все время буду с детьми.

– В компании не нуждаюсь. Буду писать стихи. Подумываю стать поэтом.

По совету брата я пока оставила попытку подружиться с Екатериной. Поднялась по маленькой винтовой лестнице в свою комнату, ополоснула лицо в тазу с водой, выглянула в окно. За свинцовыми рамами темнеет парк, промелькнула белая сова‑сипуха, донесся призывный крик самца, из леса – ответ самки. В воде плеснула рыба, на темно‑синем небе зажглись серебряные точки звезд. И только тогда я отправилась в детскую к дочери.

Она сидела у огня, на коленях – миска молока с размоченным хлебом, ложка застыла на полпути ко рту, слушает, как болтают няня с горничной поверх ее головы. Увидев меня, они вскочили на ноги, а Екатерина чуть не уронила миску, няня едва успела подхватить. Вторая служанка метнулась к двери, только подол мелькнул, няня уселась возле девочки, будто она только и делает, что наблюдает, аккуратно ли моя дочь ест и не слишком ли близко к огню сидит.

Я тоже села. Переполох немного утих, Екатерина доела ужин, няня забрала миску и по моему знаку вышла из комнаты. Я опустила руку в карман платья.

– Смотри, привезла тебе маленький подарочек.

Это был желудь на шнурке, изображающий голову человечка с искусно вырезанным лицом, шляпка желудя служила ему шапкой. Девочка улыбнулась и протянула руку. Ладошка пухлая, как у младенца, пальчики крошечные. Я положила желудь ей на ладонь и ощутила мягкость кожи.

– Как ты его назовешь?

Сморщила лобик. Бронзово‑золотистые волосы спрятаны под ночным чепчиком. Я нежно дотронулась до ленты, потом до золотистого локона, выбившегося из‑под чепчика. Она не вздрогнула, не отстранилась, полностью поглощенная желудем.

– Как мне его назвать? – Голубые глаза сверкнули.

– Это желудь. Он рос на дубе. Король хочет посадить как можно больше дубов, чтобы вырос могучий лес для постройки кораблей.

– Назову его Дубок, – пришло наконец решение.

Ей дела не было до короля с кораблями. Дернула за шнурок, желудь подпрыгнул.

– Танцует, – сказала она с удовольствием.

– Хочешь сесть ко мне на колени вместе с Дубком и послушать, как он танцевал с другими желудями на большом празднике?

Она колебалась.

– Орехи тоже пришли, – соблазняла я. – И каштаны. Большой‑большой лесной бал. И ягоды, по‑моему, тоже.

Этого оказалось достаточно. Она слезла со своего табурета и подошла ко мне. Я посадила ее на колени. Она оказалась тяжелей, чем я думала, – ребенок из плоти и крови, не сон, не мечта, что грезилась мне ночь за ночью. Я ощутила тепло ее тела, прижалась щекой к чепчику, локоны щекочут мне шею, вдохнула запах кожи, чудный запах маленького ребенка.

– Рассказывай! – велела она, устраиваясь поудобнее, и я начала сказку о Большом лесном празднике.

Мы чудесно провели эту неделю – Георг, дети и я. Пользуясь хорошей погодой, гуляли и устраивали пикники на скошенных лугах, где новая травка начинала пробиваться сквозь жнивье. Когда нас не могли видеть из замка, я распеленывала малыша, и он свободно болтал голыми ножками в воздухе. Я играла с Екатериной в мяч и в прятки – не очень многообещающая игра на открытом лугу, но она была еще в том возрасте, когда веришь – стоит зажмуриться и накинуть шаль на голову, тебя не найдут. А с Георгом они бегали наперегонки, причем ему чинились все более и более чудовищные помехи – сначала он просто прыгал, потом полз и, наконец, должен был идти на руках, причем я держала его за ноги, чтобы все было честно, и Екатерина могла обогнать его даже на маленьких нетвердых ножках.

Вечером, накануне возвращения ко двору, мне кусок не лез в горло. Я была в отчаянии и никак не могла заставить себя объявить дочери, что уезжаю. Выскользнула на рассвете, как вор, велела няне сказать Екатерине, когда она проснется: «Мама вернется, как только сможет, будь хорошей девочкой, позаботься о Дубке». Я скакала, погрузившись в свое горе, не замечая, что полил дождь, пока в полдень Георг наконец не взмолился:

– Бога ради, давай укроемся от дождя и перекусим.

Мы остановились возле монастыря. Георг спрыгнул на землю, снял меня с седла.

– Так и плакала всю дорогу?

– Наверно. Как подумаю…

– Ну и не думай, пожалуйста.

Один из наших людей позвонил в колокол и объявил стражнику, кто мы такие. Большие ворота распахнулись, Георг повел меня во внутренний двор и дальше по ступенькам в трапезную. Было еще рано, только два монаха ставили на стол оловянные тарелки и кружки для эля или вина.

Георг, прищелкнув пальцами, послал одного из монахов за вином и сунул мне в руки холодный металлический кубок:

– Выпей. И перестань плакать. Мы вечером будем при дворе, нельзя появиться в таком виде – бледной, с покрасневшими глазами. Тебя больше никогда не отпустят, если подурнеешь после поездки. Ты не та женщина, которая может делать все, что ей угодно.

– Покажи мне женщину, которая может делать все, что ей угодно, – пылко возмутилась я.

Это вызвало у него смех.

– Ты права, нет таких женщин. Остается радоваться, что мы с малышом Генрихом – мужчины.

Мы поспели в Виндзор только к вечеру и застали двор накануне отъезда. Даже у Анны не нашлось для меня времени в суете сборов. Но я успела заметить два новых платья, прежде чем они исчезли в сундуке.

– Откуда это у тебя?

– Подарок короля, – коротко бросила она.

Я молча кивнула. Анна криво улыбнулась и уложила два чепца. Я заметила, и она, несомненно, увидела, что я заметила – по крайней мере один из них весь расшит жемчугом. Присев на скамью под окном, я наблюдала, как она кладет сверху накидку и зовет горничную перевязать сундук. Девушка вошла, за ней слуга, чтобы вынести сундук.

Наконец Анна обернулась ко мне.

– Ну и что это значит? – спросила я. – Новые платья?

Она сложила руки за спиной, скромная, как примерная ученица:

– Он ухаживает за мной. Открыто.

– Анна, он мой любовник.

Она лениво пожала плечами:

– Тебя же здесь не было. Ты отправилась в Гевер, предпочла детей. Ты оказалась недостаточно, – она запнулась, – горяча.

– А ты достаточно?

Она улыбнулась чему‑то понятному только ей.

– Этим летом в воздухе разлит какой‑то жар.

Я стиснула зубы.

– Предполагалось, что ты будешь напоминать обо мне, а не сбивать его с толку.

Она снова пожала плечами:

– Мужчину легче привлечь, чем оттолкнуть.

– Интересно знать, – начала я. Хорошо бы слова стали кинжалами, метнуть бы их прямо в ее самодовольную рожу. – Если судить по подаркам, ты в самом деле привлекла его внимание. Ты фаворитка короля.

Она кивнула. Точь‑в‑точь как довольная кошка, душный аромат похоти, казалось, висел в воздухе.

– Понятно, тебе наплевать, что он мой признанный любовник.

– Мне велели, – нагло ответила Анна.

– Тебе же не велели вытеснять меня!

Пожала плечами, на вид – сама невинность.

– Что я могу поделать, если он мечтает обо мне? – произнесла кротко. – Двор полон мужчин, мечтающих о том же. Разве я их поощряю? Нет.

– Ты же со мной говоришь, не забудь. Не с одним из твоих идиотов. Я‑то знаю, ты поощряешь всех подряд.

Опять эта ее вкрадчивая улыбка.

– Чего ты добиваешься, сестренка? Хочешь стать его любовницей? Вытеснить меня?

Внезапно выражение самодовольства ушло с ее лица. Казалось, она глубоко задумалась.

– Может, и так. Но тут есть риск.

– Какой риск?

– Если он меня добьется, может потерять интерес. Его трудно удержать.

– Мне – не так уж трудно. – Очко в мою пользу.

– Да чего ты добилась? Он выдал Бесси Блаунт замуж, когда все было кончено. И что она выиграла?

Я до крови прикусила язык.

– Если ты так думаешь, Анна…

– Я смогла бы его удержать до тех пор, пока он не поймет – я не Бесси Блаунт и не Мария Болейн. Я – птица другого полета. Если бы удержать его, пока он не догадается сделать мне одно предложение, великое предложение…

– Если ты о Генрихе Перси, так его не вернуть. Король на это никогда не пойдет.

В два прыжка она перемахнула комнату и схватила меня за руки, так что ногти вонзились в кожу.

– Не смей упоминать его имя, – прошипела она. – Никогда.

Я вырвалась и сгребла ее за плечи.

– Буду говорить все, что заблагорассудится. Ты же болтаешь все, что хочешь. Ты отвратительна, Анна. Потеряла свою истинную любовь и теперь хочешь отнять чужую. Ты всегда зарилась на мое, только потому что это мое.

Она вывернулась из‑под моих рук и рывком распахнула дверь:

– Убирайся!

– Ты можешь идти, – поправила я. – Не забудь, это моя комната.

Минуту мы стояли и смотрели друг на друга как два упрямых барана. Нас переполняли взаимные обиды и куда более темные чувства, извечные чувства сестер – в мире нет места для обоих. Любая ссора – не на жизнь, а на смерть.

Я отступила первая:

– Все‑таки мы на одной стороне.

Анна захлопнула дверь:

– И это наша общая комната.

Теперь все ясно. С самого детства нас мучил вопрос – какая из сестер Болейн лучше, и сейчас наше девическое соперничество разыгрывалось на величайшей сцене страны. К концу лета одна из нас будет любовницей короля, а другая – ее служанкой, помощницей, а может, и шутом.

У меня не было никаких шансов на победу. Можно строить планы, но что поделаешь без союзников, без сил. Никто из родни не видит вреда в том, что король держит меня в объятьях ночью, а ее – днем. Идеальная ситуация: умная сестра – компаньон и советчик, плодовитая сестра – любовница.

Лишь я знала, чего ей это стоит. Вечером, после танцев и смеха, непрерывного внимания двора, она садилась перед зеркалом, стягивая чепец, и я видела – она изнурена, измучена до предела.

Георг частенько заходил к нам в комнату, приносил по стакану портвейна. Мы укладывали Анну в постель, натягивали до подбородка простыню. Она медленно опустошала стакан, и на ее лицо постепенно возвращался румянец.

– Бог знает, куда это приведет, – шепнул мне однажды Георг, когда Анна заснула. – Она вскружила голову королю, свела с ума весь двор. На что она надеется?

Анна пошевелилась во сне.

– Ш‑ш‑ш. – Я задернула занавески вокруг кровати. – Не разбуди ее. Я больше не в силах ее выносить, честное слово.

– Так плохо? – Георг подмигнул.

– Она заняла мое место.

– Бедняжка!

Я отвернулась.

– Она отнимает все, что у меня есть. – Голос у меня дрожит от обиды.

– Но ты не любишь его так сильно, как прежде, правда?

– Это не значит, что я уступлю Анне.

Георг обнял меня за талию, довел до двери, рука лениво покоится на моем бедре. Пылко поцеловал прямо в губы.

– Ты же у нас самая сладкая.

Я улыбнулась:

– Конечно, как женщина, я лучше. Она просто честолюбивая ледышка. Лучше увидит тебя на виселице, чем умерит свое честолюбие. А я люблю короля ради него самого. Но Анна ослепила его, ослепила весь двор, даже тебя.

– Только не меня, – мягко возразил брат.

– Дядя любит ее больше. – В голосе у меня опять звучит обида.

– Дядя никого не любит. Но ему интересно, как далеко она может зайти.

– Всем интересно. И какую цену ей придется заплатить. Особенно если платить буду я.

– Непростую игру она ведет, – согласился Георг.

– Ненавижу ее! Приятно будет посмотреть, как она лопнет от тщеславия.

Двор намеревался посетить принцессу Марию в замке Ладлоу, и все лето мы двигались в западном направлении. Принцессе только десять, а учат ее как взрослую. Девочке дают образование в суровой официальной манере, принятой при испанском дворе. В Уэльсе при ней священник, несколько учителей, дама‑компаньонка, собственный двор – ведь она принцесса Уэльская. Мы ожидали увидеть полную достоинства маленькую хозяйку, девушку, почти ставшую женщиной.

Но увидели мы совсем другое.

Она появилась в главной зале, когда король сидел за обедом, ей предстояло нелегкое испытание – пройти от двери до главного стола под множеством устремленных на нее взглядов. Такая маленькая, как шестилетняя, крошечная куколка, темные волосы выбиваются из‑под чепчика, печальное бледное личико. Так же изящна, как ее мать когда‑то, когда только приехала в Англию, но еще совсем ребенок.

Король нежно приветствовал дочь, но я видела его разочарование. Он надеялся, что девочка выросла, расцвела, что через год ее можно будет выдать замуж, а года через два‑три ждать детей. Ничего подобного – перед ним всего лишь дитя – бледное, худенькое, застенчивое дитя.

Он поцеловал дочь, усадил справа от себя за главным столом. Она видела – все взгляды устремлены на нее, и почти ничего не ела, совсем ничего не пила. Если король с ней заговаривал, отвечала односложно и шепотом. Несомненно, она прекрасно образованна, учителя один за другим уверяли короля, что принцесса говорит по‑гречески и по‑латыни, складывает числа в уме, знает географию Уэльса и всей страны, легко и грациозно танцует. Но она отнюдь не производит впечатления крепкой, полной сил, способной иметь детей. Казалось – она просто тихонько угаснет, умрет от ничтожной простуды. И это единственная наследница трона, недостаточно сильная, чтобы удержать скипетр.

Георг зашел за мной поздно вечером, предупредил – король в ужасном настроении.

Анна пошевелилась в постели:

– Не в восторге от своей маленькой карлицы?

– Просто поразительно, Анна, даже во сне ты источаешь яд. Собирайся, Мария, не заставляй его ждать.

Генрих стоял у огня, ногой подталкивал полено в самый жар. Едва взглянул на меня, властно протянул руку, и я поспешила в его объятия.

– Какой удар, – шепнул он. – Думал, она выросла и уже почти женщина. Думал выдать ее за Франциска, может даже за его сына, скрепить наш союз с Францией. А девчонка никуда не годится. Зачем нужна дочь, которую нельзя выдать замуж?

Замолчал, отвернулся, сердито зашагал по комнате. На столе после неоконченной игры валялись рубашкой вверх карты. Резким движением король смахнул карты, опрокинув при этом стол. В ответ на шум раздался голос стражника из‑за двери:

– Ваше величество?

– Оставь меня в покое! – зарычал король. Повернулся ко мне. – Почему Бог посылает мне все это? За что? Сына нет, а дочь – дунь на нее, улетит. Нет наследника. Кто останется после меня? Почему Бог так жесток ко мне?

Я только молча качнула головой, не понимая, чего он хочет.

– Виновата королева, вот что ты думаешь? Вот что все думают?

Не понимая, соглашаться или возражать, я осторожно следила за ним, не говоря ни слова.

– Все этот проклятый брак. Не надо было мне жениться. И отец был против. Говорил, пусть останется в Англии как вдовствующая принцесса, под нашей опекой. А я думал… мечтал… – Он запнулся, не хотел вспоминать, как глубоко и преданно любил ее тогда. – Папа дал нам разрешение, но это было ошибкой. Нельзя идти против слова Божия.

Я кивнула с серьезным видом.

– Совершенно очевидно, нельзя брать в жены вдову брата. Ее бесплодие – проклятие Господне. Не было благословения этому лживому союзу. Какой уже год Господь отворачивает лицо Свое от меня, надо было раньше заметить. Королева – не моя жена, она жена Артура.[20]

– Но ведь брак не был осуществлен…

– Какая разница? К тому же он был осуществлен.

Я только кивнула.

– Пойдем спать, – устало сказал Генрих. – Не могу больше этого выносить. Хочу освободиться от греха. Нужно сказать королеве, что я оставляю ее. Я должен очиститься от чудовищного греха.

Покорно пошла к постели, сбрасывая плащ с плеч. Откинула простыни, легла. Генрих упал на колени в ногах кровати и стал горячо молиться. Я вслушивалась в его бормотание и вдруг поняла, что тоже молюсь – одна слабая женщина молится за другую. Я возносила молитву за королеву теперь, когда самый могущественный человек в Англии винил ее за то, что она ввела его в смертный грех.

Дата добавления: 2015-05-29