Зима 1536 1 страница

Никогда еще я так приятно не проводила двенадцать дней после Рождества. Анна ждет ребенка, поэтому излучает здоровье и уверенность. Уильям, теперь уже признанный муж, рядом, малышка в колыбели, красавица‑дочь при дворе, Генрих приехал на рождественские каникулы – Анна, опекунша, разрешила. Усаживаясь в двенадцатую ночь за обед в главной зале, вижу сестру на английском троне и всю семью за лучшим столом.

Начинаются танцы.

– Ты просто сияешь, – говорит Уильям, занимая место напротив меня.

– Отчего же не сиять? Наконец‑то Болейны получили все, что хотели, могут чуть‑чуть расслабиться.

Он смотрит на Анну, ведущую дам в замысловатой фигуре танца, тихонько спрашивает:

– Она беременна?

– Да, – шепчу я в ответ. – Как ты догадался?

– По глазам. К тому же только в это время она способна быть вежливой с Джейн Сеймур.

Не могу сдержать смешок. Джейн, бледная невинность в кремово‑желтом платье, стоит опустив глаза долу в кругу танцующих, ожидает своей очереди. Делает шаг вперед, в центр круга. Король пожирает ее глазами как кусок марципанового пирога с глазурью.

– Сущий ангел, – замечает Уильям.

– Змея она напудренная – вот кто, – решительно возражаю я. – Перестань таращиться, я этого не потерплю.

– Анна же терпит, – говорит он вызывающе.

– Поверь мне, она этого не допустит.

– Она зарывается, – заявляет Уильям. – В один прекрасный день он устанет от скандалов, и девушка вроде Джейн Сеймур покажется тихой гаванью.

Качаю головой:

– Она в неделю его уморит – от скуки помрет. Он король, любит охоту, поединки, развлечения. Только мы – девушки из семьи Говард – способны принимать во всем этом участие. Не веришь – посмотри сам.

Уильям переводит взгляд с Анны на Мадж Шелтон, потом на меня и наконец на Екатерину Кэри, мою прелестную дочурку. Она сидит, смотрит на танцующих, поворот головы – точь‑в‑точь зеркальное отражение кокетливой позы Анны.

Мой муж улыбается:

– Я поступил мудро – сорвал самый пышный цветок. Мне досталась лучшая из сестер Болейн.

На следующее утро мы с Екатериной и Анной сидим в покоях королевы. Анна заставила придворных дам вышивать престольную пелену, это напомнило мне времена королевы Екатерины – бесконечное вышивание голубого неба, растянувшееся, казалось, на целую вечность, а ведь тем временем решалась ее судьба. Екатерине, как самой младшей и скромной из придворных дам, позволено лишь подрубать огромный прямоугольник материи, в то время как остальные дамы, стоя на коленях или придвинув табуреты, трудятся над центральной частью. Их болтовня подобна летнему воркованию голубей, лишь голос Джейн Паркер звучит не в лад. Анна, с иголкой в руках, откинувшись в кресле, слушает музыку. У меня тоже нет охоты вышивать, сидя у окна, всматриваюсь в застывший от холода сад.

Громкий стук, дверь распахивается. Входит дядюшка, ищет глазами Анну. Она поднимается на ноги.

– В чем дело? – спрашивает без церемоний.

– Королева умерла.

Он в таком волнении, что забывает – ее надо называть вдовствующей принцессой.

– Умерла?

Дядя кивает. Анна заливается краской, лицо расплывается в улыбке.

– Слава Богу, – произносит она просто. – Наконец‑то все кончено.

– Господи, благослови и помилуй ее, – шепчет Джейн Сеймур.

Темные глаза Анны вспыхивают от гнева.

– И помилуй вас, Джейн Сеймур, раз вы забыли, что вдовствующая принцесса бросила вызов королю, заманила брата своего мужа в капкан фальшивого брака, принесла ему немало горя и боли.

Но Джейн не дрогнула.

– Мы обе служили ей, – мягко напоминает она. – Королева была доброй женщиной и милостивой госпожой. Конечно, я говорю: „Господи, благослови ее“. С вашего позволения, я покину вас и помолюсь за нее.

Казалось, Анна не разрешит. Но, поймав жадный взгляд Джейн Паркер, сестра вспоминает – не пройдет и пары часов, как двор будет во всех подробностях обсуждать малейший скандал.

– Конечно идите, – произносит она почти ласково. – Кто еще пойдет к мессе вместе с Джейн, а кто со мной к королю – праздновать?

Выбор сделать нетрудно. Джейн уходит одна, а мы отправляемся через главную залу к королю.

Он приветствует Анну радостным воплем, обнимает, целует. Можно подумать, он никогда не был рыцарем Верное Сердце для своей королевы Екатерины. Можно подумать, не стало его злейшего врага, а не женщины, двадцать семь лет преданно любившей его, умершей с его именем на устах. Он зовет распорядителя увеселений – поскорее устроить праздник с пиром, с танцами. Английский двор веселится – женщина, не сделавшая ничего плохого, умерла в одиночестве, разлученная с дочерью, отвергнутая мужем. Анна и Генрих одеваются в желтое – радостный, солнечный цвет. В Испании это траурный королевский цвет, хорошая получилась шутка – послы могут доложить императору о двусмысленном оскорблении.

Я не сумела выдавить улыбку, глядя, как Генрих и Анна празднуют победу. Повернулась, пошла к дверям. Кто‑то ухватил меня за локоть – дядюшка.

– Ты останешься!

– Это низость.

– Да, возможно. Но ты останешься.

Попыталась ускользнуть, но он держит крепко.

– Она была врагом твоей сестры и нас всех. Она чуть не свалила нас, чуть не победила.

– И было бы справедливо! Мы оба знаем.

Улыбается от души. Его развлекает мое негодование.

– Справедливо или нет, она мертва, а твоя сестра стала королевой, этого никто отрицать не может. Испания не нападет, Папа отменит отлучение от церкви. Возможно, она была права, но ее правота умерла вместе с ней. Если Анна родит сына, мы получим все. Так что останься и смотри повеселей.

Я покорно остаюсь стоять рядом с ним. Анна и Генрих отошли к окну, говорят о чем‑то. Сблизили головы, быстрое журчание их речи предупреждает любого – вот величайшие заговорщики на свете. Даже Джейн Сеймур поняла бы – ей не разрушить это единство. Когда королю нужен ум, такой же быстрый и такой же неразборчивый в средствах, как у него, он идет к Анне. Пусть Джейн молится за королеву, Анна будет плясать на ее могиле.

Придворные, предоставленные сами себе, разбиваются на группки и парочки, судачат о кончине королевы. Уильям оглядывает комнату, замечает – я стою с унылым видом возле дяди, подходит предъявить свои права.

– Она остается здесь, – заявляет дядя. – Мы должны держаться вместе.

– Она поступит так, как сочтет нужным, – возражает Уильям. – Не стану ей указывать.

Дядя поднимает бровь:

– Что за редкостная жена!

– Как раз такая мне подходит. – Уильям смотрит на меня. – Ты уходишь или хочешь остаться?

– Пожалуй, останусь. – Мне не хочется спорить. – Но танцевать не буду. Это неуважение к ее памяти, не хочу в этом участвовать.

Появляется Джейн Паркер, заглядывает Уильяму через плечо:

– Говорят, ее отравили. Вдовствующую принцессу. Умерла внезапно, в страшных мучениях, ей что‑то подсыпали в пищу. Как вы думаете, кто мог такое сделать?

Старательно отводим глаза от королевской четы – кто больше них выиграл от смерти Екатерины?

– Это бесстыдная ложь. На твоем месте я не стал бы ее повторять, – советует дядюшка.

– Но весь двор только об этом и говорит, – оправдывается она. – Все спрашивают – если ее отравили, то кто?

– Так отвечай: ее вовсе не отравили, она умерла от тоски, слишком много тосковала. Полагаю, женщина может умереть и от клеветы, особенно если порочит могущественную семью.

– Это и моя семья, – напоминает Джейн.

– Совсем забыл, – отвечает дядя. – Ты так редко бываешь с Георгом, от тебя так мало проку, я иногда даже забываю, что ты наша родственница.

Одно мгновенье она выдерживает его взгляд, потом опускает глаза.

– Я бы и рада больше бывать с Георгом, но он вечно пропадает у сестры, – заявляет невозмутимо.

– У Марии? – делано удивляется дядюшка.

Джейн вскидывает голову:

– У королевы. Они неразлучны.

– Он понимает – надо быть полезным королеве, надо быть полезным семье. Ты тоже могла бы быть всецело в распоряжении королевы, да и в распоряжении мужа.

– Сомневаюсь, что ему вообще нужна женщина, – взрывается Джейн. – Кроме королевы, разумеется. Вечно он то с ней, то с сэром Франциском.

Я так и застыла, даже на Уильяма не осмеливаюсь взглянуть.

– Твой долг – быть рядом с мужем, нужна ты ему или нет, – спокойно отвечает дядя.

Боюсь, она начнет спорить, но Джейн только хитренько улыбается и отходит.

Анна позвала меня к себе за час до обеда. Заметила – я не переоделась в желтое к празднику.

– Тебе лучше поторопиться!

– Я не иду.

Думала, начнет требовать, но Анна предпочла уклониться от ссоры.

– Ладно, только объяви, что нездорова. Не желаю лишних вопросов.

Полюбовалась на свое отражение в зеркале.

– Можешь мне объяснить, почему я поправляюсь быстрее, чем с предыдущими? Значит, ребенок лучше растет, правда? Значит, он крепкий?

– Конечно, – успокоила я. – Ты хорошо выглядишь.

Она уселась перед зеркалом.

– Расчеши меня. Никто не делает этого лучше.

Сняла с Анны желтый чепчик, оттянула назад густые блестящие волосы. Взяла одну из ее серебряных щеток, потом другую, словно лошадь чищу.

Анна откинула голову в ленивом наслаждении.

– Он будет крепким. Никто не знает, как был зачат этот ребенок, Мария. И никто никогда не узнает.

Мои руки вдруг отяжелели, стали неловкими. В голове промелькнуло – колдуньи, заклятья, чем еще она воспользовалась?

– Он будет величайшим принцем, которого знавала Англия, – продолжала Анна тихонько. – Потому что я дошла до врат ада, чтобы заполучить его. Ты никогда не узнаешь.

– Так и не говори, – попросила я малодушно.

Она рассмеялась:

– О да! Подбери юбки, чтобы не выпачкаться в грязи, сестренка. Ради Англии я отважилась на такое, что тебе и не снилось.

Заставила себя снова взяться за щетку, успокаивающе приговариваю:

– Уверена, ты совершенно права.

Несколько минут она сидела спокойно, потом открыла глаза и удивленно произнесла:

– Мария, наконец‑то!

– Что?

– Ребенок! Он только что шевельнулся.

– Где, покажи!

Она нетерпеливо шлепнула рукой по тугому корсажу.

– Вот здесь! Прямо здесь! – Она затихла, лицо сияет, раньше я никогда ее такой не видела. – Снова! Как легкое трепетание. Это мой ребенок, он шевелится. Хвала Господу, я жду ребенка, живого ребенка!

Она вскочила, волосы в беспорядке падают на плечи.

– Беги скажи Георгу!

Даже зная их близость, я удивилась:

– Георгу?

– Я имела в виду королю, – поспешно поправилась Анна. – Приведи его сюда.

Я побежала в королевские покои. Его одевают к обеду, в спальне с полдюжины кавалеров. Прямо в дверях я нырнула в реверансе, он просиял от удовольствия при виде меня:

– Это же другая Болейн! Та, у которой хороший характер!

По комнате прокатились смешки.

– Королева умоляет вас, сэр, тотчас прийти к ней. У нее хорошая новость, которую она не может скрывать ни минуты.

Рыжеватые брови приподнялись. Вид у него поистине величественный.

– Она посылает вас, словно пажа, привести меня как щенка?

Я снова сделала реверанс.

– Сэр, ради такой новости я готова бежать со всех ног, а вы, зная, в чем дело, пошли бы на свист.

За моей спиной раздался ропот, но король уже накинул золотистую мантию, разгладил обшлага из меха горностая.

– Ведите, леди Мария. Щенок готов идти на свист. За вами – куда угодно.

Легонько коснулась его протянутой руки, он притянул меня ближе, я не противилась.

– Замужество идет вам, Мария, – шепнул он доверительно, пока мы спускались по лестнице, половина придворных – за нами. – Вы прелестны, как в те времена, когда были моей маленькой возлюбленной.

Чем сильнее он ластится, тем больше я настораживаюсь.

– Это дело давнее, – отвечаю осторожно. – Зато ваше величие с тех пор по меньшей мере удвоилось.

Как только у меня вырвались эти слова, прокляла себя за глупость. Хотела сказать: он стал могущественнее, прекраснее, а получилось – какая же я идиотка, – что он стал в два раза толще (чудовищная, но правда).

Он так и застыл, не дойдя трех ступенек до конца лестницы. Я глаз не смела поднять, чуть на колени не упала со страха. Хоть весь свет обойди, среди придворных дам не найдешь более неловкой, с моей страстью говорить комплименты и полным неумением делать это как следует.

Раздался громовой рев, я взглянула на короля и, к неимоверному облегчению, увидела – он хохочет.

– Леди Мария, вы что, совсем разум потеряли? – осведомился он.

Я тоже начала смеяться:

– Похоже на то, ваше величество. Я имела в виду, тогда вы были моложе, я была девчонкой, зато теперь вы король среди принцев, а получилось…

Мои слова заглушил новый раскат хохота. Придворные позади нас вытянули шеи, наклонились, желая понять, что развеселило короля, почему я краснею от стыда и смеюсь одновременно.

Генрих обхватил меня за талию, крепко обнял.

– Мария, я вас обожаю! Вы лучшая из Болейнов, никто не может так рассмешить. Ведите меня скорей к жене, а то вы можете сказать совершенно страшные вещи, и придется отрубить вам голову.

Я выскользнула из его жестких объятий, повела дальше, на половину королевы, придворные – за нами. Анна все еще во внутренних покоях, я постучала в дверь и объявила о приходе короля. Она стоит с распущенными волосами, держа чепец в руках, лицо сияет удивительным светом.

Генрих входит, я закрываю за ним дверь, встаю перед ней – никто не сможет подойти ближе и подслушать. Это величайший миг в жизни Анны, пусть сполна насладится им. Пусть скажет королю, что беременна и в первый раз после Елизаветы ребенок шевельнулся у нее в животе.

Входит Уильям, видит меня перед дверью, проталкивается через толпу придворных.

– Стоишь на страже? Руки в боки, прямо как торговка, защищающая свое ведро с рыбой.

– Она сейчас рассказывает королю, что беременна. Имеет право обойтись наконец без этой проклятой Сеймур.

Появляется Георг:

– Что рассказывает?

– Ребенок шевельнулся. – Я улыбаюсь брату, предвкушая его радость. – Она сразу же послала меня за королем.

Вместо радости вижу что‑то другое, на его лицо набегает тень. Георг всегда так выглядит, если сделал что‑то дурное. Знаю я его виноватый взгляд. Что‑то мелькнуло в его глазах и исчезло, я даже не уверена, было ли на самом деле, но теперь я знаю, совершенно точно знаю – его совесть нечиста, путешествие ко вратам ада, дабы зачать наследника для английского трона, они совершили вместе.

– Господи, что такое? Что вы оба наделали?

Пустая придворная улыбка.

– Ничего, ничего! Какое счастье! Какие дни! Екатерина мертва, а новый принц жив. Vivat, Болейны!

Уильям не может сдержать улыбку.

– Твои родственники всегда поражают меня своим умением воспринимать любое событие в свете собственных интересов, – учтиво замечает он.

– Имеешь в виду веселье по случаю смерти королевы?

– Вдовствующей принцессы, – одновременно поправляем мы с Уильямом.

– Ага, именно ее, – ухмыляется Георг. – Конечно мы рады. Твой изъян, Уильям, – отсутствие честолюбия. Ты не понимаешь, в жизни есть только одна цель.

– Какая же? – интересуется мой муж.

– Всего и побольше, – просто отвечает брат. – И чем больше, тем лучше.

Весь мрачный холодный январь мы с сестрой провели вместе – читали, играли в карты, слушали музыку. Георг все время подле Анны, как любящий муж, – подает питье, подсовывает подушку под спину, она просто расцветает от его внимания. У нее также появилась слабость к Екатерине, и я имела возможность наблюдать, как моя дочь, подражая манерам придворных дам, грациозно сдает карты или перебирает струны лютни.

– Вижу, растет настоящая Болейн! – Анна одобрительно смотрит на Екатерину. – Слава Богу, у нее мой нос, не твой.

– Я каждую ночь благодарю Бога за это. – Сарказм всегда ускользает от Анны.

– Мы должны подыскать ей хорошую партию. Она же моя племянница, и король проявит интерес.

– Не хочу пока выдавать ее замуж, тем более против воли.

– Она же Болейн, ее брак совершится по выбору семьи.

– Она – моя дочь, и ее не продадут тому, кто даст лучшую цену. Ты можешь обручить Елизавету в колыбели, это твое право, в один прекрасный день она станет принцессой, но мои дети будут детьми, пока сами не захотят вступить в брак.

Анна кивнула, пусть будет так.

– Твой сыночек по‑прежнему принадлежит мне, – заметила, чтобы сравнять счет.

– Никогда не забуду, – стиснула зубы, но голос звучит спокойно.

Погода держалась ясная. Каждое утро подмораживало, гончие хорошо брали след и гнали оленя через парк и дальше, по полям. Лошадям приходилось тяжелее. Генрих менял коня дважды, трижды в день, парясь под толстым плащом в ожидании конюха со свежей охотничьей лошадью в поводу. Он скакал как юноша, потому что снова ощущал себя молодым – будущий отец сына от прелестной жены. Екатерина умерла, словно ее никогда и не было, Анна ждет ребенка, вернулась его вера в себя. Бог улыбается Генриху, и он верит – так и должно быть. В стране царит мир. Теперь, когда королева умерла, не будет угрозы испанского вторжения. Результат – лучшее доказательство. Раз в стране мир и Анна беременна – значит, Бог против Папы и императора Испании. Самонадеянно считая, что Бог на его стороне, Генрих совершенно счастлив.

Анна тоже довольна. Мир принадлежит ей, как никогда раньше. Екатерина, соперница, теневая королева, омрачавшая ее путь к трону, наконец мертва. Дочь Екатерины, которая угрожала правам ее детей на трон, теперь вынуждена признать поражение, занять второе место. Елизавете присягнули на верность все мужчины, женщины и дети в стране, те же, кто отказался, – в Тауэре или кончили жизнь на плахе. И самое лучшее – Анна носит под сердцем крепкого, быстро растущего ребенка.

Генрих объявил – состоится рыцарский турнир, каждый, кто считает себя мужчиной, должен, взяв коня и оружие, принять вызов. Генрих сам решил сражаться, вновь обретенная молодость и самоуверенность толкают его бросить вызов всем и каждому. Уильям, без конца жалуясь на дороговизну, одолжил доспехи у другого бедного рыцаря и выступил в первый день турнира, больше заботясь о коне, чем о победе. Он удержался в седле, но противник без труда был признан победителем.

– Помоги мне Боже, я вышла замуж за труса! – говорю я.

Уильям подходит к нашему шатру. Впереди, под навесом, сидит Анна, закутанные в меха дамы стоят позади.

– Видит Бог, ты права. Зато моя охотничья лошадь не получила ни царапины, а это куда важнее, чем считаться героем.

– Ты простой человек. – Я нежно улыбаюсь ему.

Обнимает меня за талию, притягивает к себе, целует украдкой.

– У меня заурядные вкусы – люблю жену, люблю мир и покой, люблю свою ферму, а самый лучший обед для меня – кусок хлеба с ломтиком бекона.

Прижимаюсь ближе, шепчу:

– Хочешь уехать домой?

– Только вместе с тобой, – мирно отвечает Уильям. – Она родит и отпустит тебя.

Генрих выступал в первый день и добился победы. На второй день Анне с утра нездоровилось, поэтому она решила сойти вниз только в полдень. Мне она велела не отходить от нее, часть придворных дам тоже осталась, а другие отправились смотреть турнир. Дамы в ярких платьях, некоторые джентльмены – уже в доспехах.

– Георг позаботится об этой Сеймур, – заявила Анна, глядя в окно.

– Король будет думать только о поединке, – успокоила я. – Он больше всего на свете любит выигрывать.

Утро мы провели мирно. Снова разложили престольную пелену, я взялась за большую, скучную полоску травы, Анна вышивает покров Богородицы. Между нами простирается длиннющий кусок, еще ждущий своего часа, – святые попадают на небеса, черти низвергаются в ад. Вдруг за окном шум – всадник галопом проскакал к замку.

– Что там? – Анна подняла голову от вышивания. Встав на колени на скамью под окном, я выглянула наружу:

– Кто‑то несется как сумасшедший. Въехал на конюшенный двор. Интересно зачем…

Я прикусила язык. Две крепкие лошади вывозят из конюшенного двора королевские носилки.

– Что там? – спросила Анна у меня за спиной.

– Ничего. – Я вспомнила о ее ребенке. – Ровным счетом ничего.

Она поднялась с кресла, встала у меня за спиной, но носилки уже исчезли из виду.

– Кто‑то прискакал в конюшню, наверно, конь короля потерял подкову. Ты же знаешь, он терпеть не может остаться без лошади хоть на миг.

Она кивнула, но осталась наблюдать за дорогой, опираясь о мое плечо.

– Там дядя Говард!

Впереди – болейновский штандарт, с дядюшкой группка людей, они подъезжают к замку, скрываются на конюшенном дворе.

Анна возвращается в кресло. Немного погодя мы слышим – хлопает входная дверь, шаги на лестнице, входит дядя. Анна поднимает голову, смотрит вопрошающе. Он отвешивает поклон. Что‑то мне не нравится – обычно он не кланяется Анне так низко. Анна вскакивает на ноги, вышивание соскальзывает с колен на пол, одной рукой она зажимает рот, другая – на распущенном корсаже.

– Дядя?

– С сожалением сообщаю вам, его величество упал с коня.

– Он ранен?

– Серьезно ранен.

Анна побелела и чуть не упала.

– Нам надо приготовиться, – сурово произносит дядя.

Усаживаю Анну, обращаюсь к дядюшке:

– Приготовиться к чему?

– Если он умрет, необходимо защитить Лондон и Северную Англию. Анне надо написать обращение. Она станет регентшей, пока мы не учредим совет. Я буду ее представлять.

– Умрет? – повторяет Анна.

– Если он умрет, нам придется объединять страну. Ребенок у тебя в утробе еще не скоро станет мужчиной. Надо разработать план. Мы должны быть готовы защитить страну. Если Генрих умрет…

– Умрет? – вновь спрашивает Анна.

Дядя Говард глядит на меня:

– Сестра объяснит тебе, нельзя терять времени. Надо защитить Англию.

Анна совсем потеряла голову, сейчас от нее не больше толку, чем от ее мужа. Она не может вообразить мир, где его нет.

Она не способна ни подчиниться дядиным требованиям, ни защитить страну, где больше не правит король.

– Я все сделаю сама, – вмешиваюсь я. – Составлю и подпишу. Не надо приставать к ней, дядя Говард. Она не должна волноваться, ей нужно думать о ребенке. У меня похожий почерк, наши письма путали и раньше. Я напишу и подпишу.

Он явно обрадовался. Что одна сестра Болейн, что другая. Придвигает табурет к письменному столу. Коротко бросает:

– Начнем. „Да будет вам известно…“

Анна полулежит в кресле, глаз не сводит с окна, одна рука на животе, другая зажимает рот. Носилки не показываются, значит, с королем неладно. Если человек просто ушибся, его сразу несут домой, если он близок к смерти, с ним обращаются осторожнее. Пока Анна, не отрываясь, смотрит в сторону конюшен, я начинаю понимать – вся надежность нашего существования, вся наша безопасность исчезают на глазах. Если король умрет, нам конец. Страну растащат на куски, каждый лорд будет драться только ради своей собственной выгоды. Так было перед тем, как отец Генриха объединил страну – Йорк против Ланкастера и каждый за себя. Дикая страна, где каждое графство принадлежит своему владельцу и никто не подчиняется законному королю.

Анна оборачивается, видит мое лицо, пораженное ужасом, наклоняется над своим требованием о регентстве при малолетней дочери Елизавете.

– Он умрет? – спрашивает она.

Подхожу к ней, беру ее холодные руки в свои.

– Бог даст, не умрет.

Его принесли наконец. Носилки движутся медленно, словно гроб. Георг в головах, Уильям и остальная ярко одетая турнирная компания в испуганном молчании бредут позади.

Анна со стоном оседает на пол, платье задирается. Одна из служанок подхватывает ее, мы относим ее в спальню, укладываем в постель, посылаем пажа за пряным вином, за врачом. Я расшнуровываю ее, ощупываю живот, беззвучно шепчу молитву – лишь бы это не повредило ребенку.

Появляется моя мать с вином, Анна, бледная как смерть, делает попытку сесть.

– Лежи смирно. Хочешь все испортить?

– Как Генрих?

– Очнулся, – лжет мать. – Он сильно расшибся, но сейчас все в порядке.

Краешком глаза вижу – дядя перекрестился, прошептал слова молитвы. Первый раз вижу, как этот суровый человек просит о помощи. Моя дочь Екатерина заглядывает в дверь, мать подзывает ее, вручает кубок с вином – смачивать Анне губы.

– Идем закончим письмо, – просит вполголоса дядя. – Это сейчас самое важное.

Бросаю долгий взгляд на сестру, возвращаюсь в приемную, снова берусь за перо. Мы составляем три письма – в Сити, в Северную Англию, в парламент, я подписываю все три – Анна, королева Англии. Появляется врач, парочка аптекарей. Опустив голову, в рушащемся мире, я искушаю судьбу – подписываюсь за королеву Англии.

Распахивается дверь, с ошеломленным видом входит Георг:

– Как Анна?

– В обмороке. А король?

– Бредит. Не понимает, где он. Зовет Екатерину.

– Екатерину? – подхватывает дядюшка. – Зовет ее?

– Не знает, где он. Думает, его вышибли из седла на каком‑то давнишнем поединке.

– Идите оба к нему, – велит дядя. – Заставьте его замолчать. Король не должен упоминать ее имя. Если услышат, как он зовет Екатерину на смертном одре, трон перейдет к Марии, а не к Елизавете.

Георг кивает, ведет меня в большую залу. Короля не решились нести наверх, опасаясь споткнуться на лестнице. Он грузен, да и не лежит спокойно. Носилки поставили на два сдвинутых стола, король мечется, ворочается с боку на бок, непрерывно двигается. Мы минуем кружок испуганных придворных, подходим к королю. Голубые глаза останавливаются на мне, он меня узнал.

– Мария, я упал. – Голос жалобный, как у ребенка.

– Бедняжка. – Я придвигаюсь ближе, беру его руку, прижимаю к груди. – Где болит?

– Везде. – Он снова закрывает глаза.

Врач вырастает у меня за спиной, шепчет:

– Спросите, может ли он двигать ногами, пальцами, чувствует ли свое тело.

– Можете пошевелить ногой, Генрих?

Мы оба видим, как дергаются его башмаки.

– Да.

– А пальцами?

Его рука крепче сжимает мою.

– Да.

– Вы чувствуете боль внутри, мой дорогой? Живот болит?

Он трясет головой:

– Везде болит.

Смотрю на врача.

– Ему надо поставить пиявки, – заявляет он.

– Но вы даже не знаете, где рана!

– У него может быть внутреннее кровотечение.

– Хочу спать, – чуть слышно говорит Генрих. – Не уходи, Мария.

Отворачиваюсь от врача, вглядываюсь королю в лицо. Сейчас, вялый, неподвижный, он выглядит гораздо моложе, я почти верю – это тот самый юный принц, которого я обожала. Он лежит на спине, не так видна полнота щек, красивая линия бровей не изменилась. Только он сможет сохранить Англию единой. Без него мы все погибнем, не только Говарды и мы, Болейны, погибнут все мужчины, женщины, дети в каждом городе, в каждом селении, во всей стране. Больше никому не удержать лордов, они вцепятся в корону. Четверо наследников могут претендовать на престол – принцесса Мария, моя племянница Елизавета, мой сын Генрих и бастард Генрих Фицрой. В церкви и так волнения, император Испании и король Франции получат папский рескрипт – навести в Англии порядок, и мы от них никогда не избавимся.

– Думаете, после сна вам станет лучше?

Открывает глаза, улыбается, слабым голосом отвечает:

– Да.

– Полежите спокойно, пока вас отнесут в постель?

Кивает:

– Только держи меня за руку.

Оборачиваюсь к врачу:

– Так и сделаем? Отнесем в постель, пусть отдохнет?

Он в ужасе. В его руках судьба Англии.

– Пожалуй, – произносит он неуверенно.

– Здесь ему не уснуть, – замечаю я.

Георг выбирает с полдюжины крепких мужчин, расставляет вокруг носилок.

– Держи его за руку, Мария, пусть лежит спокойно. Поднимайте, когда я дам сигнал, идите по лестнице, на первой площадке сделаем остановку. Раз, два, три, вперед!

Нелегко поднять носилки и держать их ровно. Я иду рядом, король сжимает мне руку. Носильщики движутся в ногу, шаркающим шагом поднимаются по лестнице. Кто‑то успевает забежать вперед, распахнуть двойные двери королевских покоев, потом дверь в спальню. Носилки резко ставят на кровать, король стонет от неожиданной боли. Новая задача – переложить его в постель. Нечего делать – двое мужчин влезают на кровать, один берется за плечи, другой – за ноги, остальные выдергивают из‑под короля носилки.

От такого грубого обращения врача передергивает, я понимаю – если у короля действительно внутреннее кровотечение, мы можем запросто его убить. Он стонет от боли, неужели это предсмертный хрип, неужели мы виноваты? Нет, открывает глаза, смотрит на меня:

– Екатерина?

Кто‑то суеверно охает. Беспомощно смотрю на Георга.

– Вон, – бросает брат. – Все вон.

Сэр Франциск Уэстон подходит к нему, что‑то шепчет на ухо. Георг внимательно слушает, благодарно касается его руки.

– Королева приказала оставить его величество наедине с врачами. Пусть возле него побудут его дорогая свояченица Мария и я, – громко объявляет Георг. – Остальные – ждите снаружи.

Все неохотно выходят. Слышу, как за дверями дядюшка громогласно объявляет – если король не сможет выполнять свои обязанности, Анна становится регентшей при Елизавете. Никому не надо напоминать – каждый из них принес присягу на верность принцессе Елизавете, единственной избранной и законной наследнице.

Дата добавления: 2015-05-29