Часть первая 1 страница. Пьеса предоставлена Ольгой Амелиной

Пьеса предоставлена Ольгой Амелиной

(Библиотека драматургии - http://lib-drama.narod.ru)

М.Рощин. Эшелон

Трагическая повесть

Москва, изд-во "Советский писатель", 1984

OCR & spellcheck: Ольга Амелина, декабрь 2005

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

К а т я — молодая женщина.

Н и к а — ее сын, мальчик.

Г а л и н а Д м и т р и е в н а — 45-летняя женщина.

И р и н а — ее дочь, девушка.

Л ю с я — ее дочь, девочка.

М а ш а — 35-летняя женщина.

В о л о д я — ее сын, подросток.

Л а в р а — молодая женщина.

О с ь к а — ее сын, мальчик.

С т а р у х а — ее свекровь.

Н и н а — больная женщина.

Ю р к а — ее сын, парень.

С а н я — ее дочь, девушка.

Л е н а — женщина с младенцем.

Т а м а р а — молодая женщина, беременная.

С а в в и ш н а — ее мать.

Е с е н ю к — ее муж.

И в а — молодая женщина, без детей.

Ф е д о р К а р л ы ч — врач.

Л а р и с а — его внучка, девушка.

Г л у х о н е м о й.

Ц ы г а н к а.

Б е ж е н к а.

Н е м е ц к и й л е т ч и к.

Действие происходит осенью, во время войны.

Посвящаю моей матери

Я посвящаю эту повесть своей матери, потому что речь здесь пойдет о войне, но не о сражениях и бойцах, не о героях-воинах, кому и положено быть мужественными и стойкими, а о тех, кто выжил и выстоял, когда, казалось бы, нельзя было ни выжить, ни выстоять. Наши матери были простые женщины, самые простые, слабые женщины — те, кого принято называть простыми, слабыми женщинами. И даже если каждый день, словно молитву, мы будем повторять сло­ва благодарности за то, что мы живы, за то, что мы есть — такие, как мы есть, — что мы сидим все вместе сегодня в тепле и уюте театра, то и тогда не уменьшится и не истончится перед ними наш долг...

УТРО

Тьма. Звук тяжело идущего поезда.

Сквозь стук колес бесконечное:

Лена - «Аа-аа-аа-а...» - баюкает ре­бенка.

Чей-то стон, чей-то храп, ночное бормотанье.

Мерцает моргалик, огонек коптилки; в его свете обозначается лохма­тая голова женщины, которая читает растрепанную книгу — это Галина Дмитриевна, она как бы за старшую в вагоне. Возле круглой печки-буржуйки, в которой краснеют угли, сидит, за­кутанная в пальто, другая женщина, Катя, поза ее полна отчаяния, она не спит которую ночь подряд, и Галина Дмитриевна уговаривает ее лечь.

Галина Дмитриевна «Катя! Кать! — зовет она строгим шепотом. —

Ляг ты, поспи хоть час. Нельзя же! Свихнешься ты так, слышишь?..»

Катя не отвечает, но про себя лихорадочно твердит:

Катя —...Я свихнусь правда я свихнусь так у меня уже галлюцинации волосы даже болят вся кора головы а мозг воспаленный как уголь в печке... я не могу где он что с ним ведь он ничего не знает и я ничего не знаю а мы знали всегда каждый шаг он уезжал был солнечный день он думает что так все и осталось а ничего нет ни нас ни нашего дома ни­чего... вдруг ты вернешься а нас нет.

Галина Дмитриевна (вздыхает). Господи, что с ней делать?.. Катя!

А Катя продолжает:

—...Мы едем и едем уже две недели а он даже не знает что нас эвакуировали увезли... я боюсь спать не могу что ни сон то кошмар вдруг мне при­снится какой-нибудь ужас про него нет он жив жив я знаю правда же солнышко мое если бы что-то случилось я бы почувствовала ты бы позвал меня за собой правда же просто ты на войне ты воюешь ты же у меня смелый умный ты всегда был настоя­щим мужчиной правда как все вернулось вся наша любовь словно в самые первые дни помнишь мы всегда говорили с тобой когда бывали особенно счастливы что так не хочется умирать помнишь... прошло уже два месяца и шесть дней вот как смеш­но а бывало ты с работы опаздывал на час или не звонил и я уже места себе не находила смешно правда?

Галина Дмитриевна (строго). Кать! Кать!.. Утро уже.

Катя кивает — мол, я иду, я ничего.

—...Господи что же так страшно каждую секунду нет я смерти не боюсь жить страшно... как же это за что это нам...

Галина Дмитриевна. Ложись, я тебе говорю. Слышишь?..

Катя кивает, встает, отходит в темноту и ложится

Галина Дмитриевна смотрит на часы на руке, задувает моргалик. Поворачивается, осторожно откидывает железную заслонку окна. Свежий воздух бьет ей в лицо. Серый осенний рассвет. Пока она глядит в окно, все вокруг медленно оживает, постанывая и поеживаясь, скрипят первые голоса:

Лена - «Пооткрывали уже!»...

Нина -«Дует!»...

Маша -«Да пусть проветрится, спасу нет»!..

Все еще расплывчато, смутно, нереально. Перед нами — обыкновен­ный товарный вагон, теплушка, — одно звено длинной эшелонной цепи. Глухие, откатывающиеся на колесиках двери с обеих сторон, оконца с железными откидывающимися заслонками. Слева — откры­тый тамбур. Там кто-то спит, ноги торчат, — одна в грязных бинтах. В таких вагонах испокон веку возили солдат и лошадей: 40 человек или 8 лошадей. А в нашей теплушке везут женщин, детей и еще станки. Эвакуация. С двух сторон нары из досок, посредине железная печка с трубой в потолок, фанерная загородка самодельной уборной: просто прорублена дырка в полу. Под правыми нарами укрытый ро­гожей груз: это и есть станки. Но там еще достаточно места, чтобы, ползать и играть детям. Вагонный военный быт. Кастрюли, узлы, горшки, корыта, дрова, наломанные из снегозадерживающих щитов, ведра с углем, белье на короткой веревке. Уже взялись за свое холод, голод, грязь и тоска. Но и привычка. Вагон несется в зловещем во­енном пространстве, словно земля в безжизненном космосе, коробочка тепла в ледяном вихре смерти. Однако, пока люди живы, им надо есть, спать, двигаться, общаться с себе подобными, беречь детей, ис­полнять долг, противостоять року. Ко всему человек привыкает. Жить действительно страшно, но надо. Итак, утро.

Галина Дмитриевна до­стала потертую карту и по километровым столбам, словно командир, отмечает пройденный путь, хмурится. Володя, застенчивый, нежный паренек, раздувает почти погасшую печку, выгребает золу, а недовольная всем на свете Саввишна уже поставила на нее кастрюльку, хлопочет с завтраком, — она не сидит без дела ни минуты. Возле Галины Дмитриевны устроилась Люся, ее младшая дочь, склонясь над подушкой, она вычесывает голову; Ирина, старшая, проснувшись, сразу за зеркальце: выщипывает брови и давит лицо. Дальше на этих же нарах — место Лены, маленькой, замученной женщины, — она кормит грудью полугодовалого сына. Позже проснется и станет в очередь к уборной раздраженная, беременная Тамара в пальто поверх ночной рубахи. Хилый Оська — он в очках, в зимней шапке — крутит рукоятки станка. К нему затем присоединится Ника, печальный и строгий мальчик, хотя по натуре он весельчак, — Ника выбирается из-под одеяла осторожно, озираясь на мать. Но Катя лежит теперь на боку, укрывшись с головой, — их место на полу, у самой двери. А за ними — угол Тамары и Саввишны.

Дверь уже приотворена, в проеме ее пристроился, ноги наружу, Юрка, в пиджаке и тельняшке. Здесь он и помочился, пока стоял полумрак. А теперь скручивает самокрутку, курит. Неподалеку, опер­шись спиной на мешок с солью, полулежит Нина, тяжело хватает ртом воздух, глядит на волю. Саня сидит в прострации, полудремлет, голова ее обвязана клеенкой, намазана керосином от вшей. С ле­вых нар, натянув сапожки на крепкие ноги, спрыгивает Маша, и сразу за дело: прибираться, мести пол, вытряхивать постели. Строй­ная Ива делает зарядку. Попозже на левых же нарах проснется, кряхтя, и сядет, свесив голые ноги, Лавра; нечесаная, в засаленном халате, она скребет то голову, то пятку, достает из лифчика смятую пачку папирос, — чучело, хотя весьма хорошенькая женщина. Тесно, уныло, хмуро, зябко. А уж какие запахи — бог не приведи!

Итак, день начался.

Вдруг снова резко садится, или встает, или движется, как сомнам­була, Катя, но это происходит лишь в ее воображении, и поэтому она никого не задевает и на нее никто не обращает внимания.

Катя. Эта коробка еще! Не могу больше, выйти! Лучше пешком пойду, поползу... Ника, ты где?.. (Дру­гим тоном, спокойно.) Послушайте, вы ведь не знаете, что такое война. Представьте, что ваш муж — вот он ваш муж, рядом, да? А его нет, нет, и ничего нельзя узнать, разрезали надвое и разбросали... А в девятый дет­ский сад попала бомба, днем, в обед, никого не успели в бомбоубежище... Нет, я не буду... Надо вставать, дви­гаться, что-то делать, как все. Но я не могу, я выйти хо­чу, меня здесь нет, я там, в своем доме, в своей кварти­ре... Это все нереально, сон... Вот Маша, она бодрая, метет пол... Это Нина, Нина все время стонет и просит вкусненького... Сейчас все начнут рассказывать сны... Я не могу больше! Одно и то же!.. Ника! (Ищет его глазами, и вдруг — злобно.) У, проклятые! Все из-за вас, я сейчас там была бы, человеком была, пропадите вы все пропадом!.. Боже мой, что я говорю, смерч какой в го­лове, даже кожа, каждый волосок болит!..

Она возвращается на место, замирает в прежней позе, укрывшись с головой.

А в вагоне светлеет, и жизнь идет своим чередом.

Юрка (напевает). Нас утро встречает прохладно...

Нина. Господи, как вкусненького хочется!

Маша. Вот и еще ночку пробедовали! (У двери.) Че­го у нас там?.. Все то же! Вся природа как была, так и не переменилася!

Лена (ребенку). Ешь! К утру-то спишь, орало!..

Саввишна. Где же сковородка-то у меня, госпо­ди?..

Нина. Ой, чего только не наснится за ночь!.. Будто бегу я, значит, по реке, а река-то мелкая такая и вся ры­бой кишит.

Саввишна. Рыба — к болезни.

Нина. А я прям по рыбе, прям по рыбе... Куда мне еще болезни?

Маша. Мясо, а не рыба. Не слушай!.. Это когда мясо.

Саввишна. Что рыба, что мясо — все пооколеваем к чертям! Прости, господи, на черном слове!..

Галина Дмитриевна (мрачно). Саввишна!.. Начинается?..

Саввишна (не слушая). Да где ж она есть?..

Нина. И еще что-то снилося...

Ива (ни к кому не обращаясь). А мне каждую ночь метро снится. Светло, красиво. Станция «Маяковская». А я спускаюсь, спускаюсь по эскалатору...

Саввишна. Дрянь тоже сон, не иначе — болеть!

Ива. Глупости, я не должна болеть.

Саввишна. Э, не должна!.. Да куда ж делась-то? Черная, большая?.. (Глядит на Юрку.)

Юрка. Я-то чего?..

Люся. А мне, мне! Мне снилось, что меня волк съел!..

Маша (смеется). Ох, Люська, зажигалка!..

Люся. Прямо — ам! И будь спок!..

Галина Дмитриевна. Ты чеши давай лучше, волк! Не хватало еще тиф подцепить!

Маша. Ой, сколько ж тьфу в ту войну было! Как вспомнишь!

Галина Дмитриевна. Саня! И ты! Мажь опять керосином сегодня!

Саввишна. Вша, она не от грязи, она от тоски нападает.

Маша. Это точно! (Метет возле Сани.) Слыхала, де­вушка-тоска? Вот и сидит, спит на ходу!.. Нин, что за кулему-то народила? (Сане.) Я-то в твои годочки — их!..

Нина. Не доносила я ее, с трамвая поскользнулася...

Маша (смеется. Сане). Оно и заметно. Шевелись, шевелись! А я вот вроде в саду своем нынче была. Он летом первый раз у нас зацвел-то, да, Вовик?.. И вот будто весь-то он в цвету, весь в цвету! Такой чистый, та­кой белый! Прямо тебе пена! И пчелки: жжу, жжу! И так цветом меня по щекам, так и гладит!..

Саввишна. Все не к добру, все!..

Маша. Да ладно каркать! Сад-то не к добру? Белое все!

Саввишна. Да хоть рай приснися, а очнешься — все в дерьме!

Маша. С тобой говорить! Живые, слава богу! Едем!

Лена (хмуро). Едем! Мы едем!..

Люся. А еще мне приснилось...

Ирина (Люсе). Не лезь ты-то в бабьи разговоры! Что за манера!

Галина Дмитриевна. Да, мне тоже. Все время Москва снится... (Как бы про себя.) Почему-то Пироговка... (Вздыхает.) Москва!.. Мы на Пироговке жили, когда Ирина у меня родилась. Весна была... (Ирине.) Бывало, покормлю тебя — и на бульвар... Солнце, зе­лень свежая, я молоденькая совсем, в белой панамке... Маш, ты сама вчера сводку слышала?..

Маша. Про Вязьму-то? Да нет, бабы говорили на станции.

Галина Дмитриевна. Беда без радио! Ничего не знаем.

Маша. То-то и оно! Там за одну ночь делов-то де­лается!

Саня (безразлично). Обождите... А мне, мне... Что папаню нашего...

Нина. Убило? (В голос.) Ай, батюшки!.. Я чую, убило!..

Маша. Да ну что ты вскидываешься! Нин!..

Нина. Убило, сердце чует!..

Юрка. Да кончай ты, муттер!

Саввишна. Тише! Если убило, то жив, живей, значит.

Нина. Живой?..

Саввишна. Живой, живой, и не сомневайся.

Ива. Ну и гаданье у вас!

Саввишна. Мое-то гаданье точное! Тогда вспом­ните!

Нина. Хоть бы жив ой! Да сердце чует!..

Галина Дмитриевна. Нина! Нина! Что за исте­рика! Ты не одна!..

Юрка. Кх! Кх! (Стреляет в мать из воображаемого пистолета.) Ты, муттер, кончай блажить! Всю дорогу бла­жишь! Брошу я вас, к черту!.. Кх!..

Маша. Ну-ну, воин, мать больная!

Нина. Худо мне, сынок, сердце вот тута! (Показы­вает на горло. Галине Дмитриевне, оправдываясь.) Худо мне!..

Юрка. Тебе всегда худо. Лучше вот — чего шамать будем? Шамать охота!.. Саньк, чего у нас есть?..

Саня. Обожди.

Юрка. Тьфу! Обожди!.. Не-ет, брошу я вас! Кх!..

Нина. Чего бы вкусненького!..

Юрка (дразнит). Какавы!

Нина. Ой, какавы бы хорошо!..

Маша (Галине Дмитриевне). Сколько мы там про­ехали-то?

Саввишна. Проехали? Стоймя всюю ночь стояли. Тут лилипут догонит, не то что!..

Лена. Именно! Едем, называется! Вэкуация! Эх!

Ирина (возмущенно). Начинается!.. Правда, мама, сколько?..

Ива. Сколько, Галина Дмитриевна?

Все ждут.

Галина Дмитриевна (не хочет говорить). Мало.

Лена. Ну! Ползем как черепаховые!

Саввишна. Теперь ножик куда-то! Кто ножик мой брал?.. Сколько ни сколь, а гроб дело, чего там!

Люся. Сколько, мам?..

Юрка. Да километров тридцать.

Маша. Всего-то? Ёй-ё-ёй!

Лена. Ну! За ночь! Пешим больше побежишь! Доверилися сдуру!

Нина (причитает). Не доехать нам!

Галина Дмитриевна. Перестаньте. Ничего не значит — двадцать, тридцать, важно направление.

Ирина. Просто поразительно: с утра паника!

Саввишна (бормочет). Сама-то ты поразительная! (Видит Тамару.) Ой, Томочка, проснулася, деточка! Ну, как ты чувствуешь-то?

Тамара (дергает фанерную дверь). Заняли, что ль, уже?

Саввишна. Да эта опять! Вперед всех влезет и сидит!

Тамара. Молитвы, что ль, там читает? (Стучит.)

Голос старухи: «Дайте мне покой!..»

Саввишна. Ступай, доченька, сюда, я тебя завешу! Вредно терпеть-то тебе!

Тамара. Да ну, скажете еще!

Саввишна. Да чего стыдиться-то? Какой уж тут стыд, и-и!..

Ива. Между прочим, какие бы ни были условия, но превращаться в свиней, — извините...

Саввишна. Чего-чего?

Тамара. Очень у нас есть умные!

Маша (Иве, добродушно, с симпатией). Подвинься, мельница! Не надоело махать! Веничком бы помахала, самая наша бабья физкультура!

Тамара. Правда что! Вот вечно перед глазами! Тошнит уже!

Маша. А тебе тошнит —отвернись.

Ива (Маше). Я предлагала установить очередь...

Саввишна. Тут еще очередь, не магазин!

Нина. Ты, Томочка, не расстраивайся, тебе нельзя.

Ива. Я, по-моему, не сорю, не пачкаю, детей у меня нет...

Нина. Ну, спасибо и на том!

Саввишна. Это мы пачкаем!

Смеются с Тамарой.

Ива. Умыться и почистить зубы всегда можно. От человека зависит.

Саввишна. Зубы! Ну, люди!..

Тамара. От человека!

Нина (подхихикивает). Может, нам тоже с паровозу воды таскать да голяком в корыто?..

Ива. Единственно, что я помню о своем отце: как он меня с пяти лет учил плавать и душ принимать каждое утро...

Нина. Душ!

Смеются.

Маша. Ну, вы! Хватит!

Галина Дмитриевна. Ива в принципе права! Нечего распускаться!

Саввишна. Да чего у нас, плохо ли? Как цари едем!

Ирина. Я давно предлагала объявить соревнование на лучший вагон. Выбрать редколлегию, выпускать «молнии».

Тамара и Саввишна потешаются.

Саввишна. «Молнии»!

Галина Дмитриевна. «Молнии» не «молнии», а свинарник нечего устраивать! И насчет очереди правиль­но! Одна Маша за всех работает!

Саввишна. Ну, уж не знаю!..

Маша. А, сама-то скорей сделаешь!

Люся (свесившись с полки, дразнит мальчиков). Оська, Оська!

Оська и Ника возятся под станками.

Маша (перешла к Кате). Уснула, что ли, наша бес­сонная? Ночь за ночью не спит, один нос да глаза осталися! (Галине Дмтриевне.) Вот кому надо внушить-то! Тает баба!

Галина Дмитриевна. Да как внушить-то? Квар­тиру разбомбило, от мужа ни одной весточки.

Маша. А у кого весточки-то? Наши тоже не на печке сидят! А она уперлась в одно — и себя засушила и маль­чишку вон! Переживательная больно! (О Нике.) Во, все супится, как старый дед!.. Иди-ка сюда! Отец-то у тебя знаешь какой веселый! Его по заводу-то каждый знает! А ты что?

Люся. Дед, дед! Дедушка Савелий!..

Маша. Будто вчера на демонстрацию шли, на Пер­вое мая, отцу твоему еще брюки белые забрызгало, пом­нишь, а? На закорках он тебя нес?.. Красавец мужик Лукашин, даром что начальник, а свойский... О таком запечалишься!.. (Вздох.) Как бы она вообще не того! Очень нежные повырастали!

Саввишна (вмешиваясь). Барышни советские!.. Подложи еще, Вовик!.. И когда только наплодились-то?..

Ива. Не все же твердокожие.

Маша. Мы, что ли? Ох ты! Ну твердокожие!

Ива (Маше). Я не про вас.

Маша (не слушая). Дубленые, скажи! А только нам ничего не страшно, все видали! С детства! В ту еще вой­ну! Я вон как наковальня вся!..

Саввишна. Уж правда! Навидалися! Как влезла матушка-Русь в вагон-то в осьмнадцатом году, так и ко­лыхаемся! Войну-то хорошо слышать, да нехорошо ви­деть, а мы-то!..

Нина. И правда, как оно сделалось-то! Готовились, на заем подписывались...

Ирина (возмущенно). О чем говорят!..

Маша (Саввишне). Да ладно, вы-то тоже!.. Подвиньсь со сковородками-то своими!.. Вовик, не клади много, может, станем, на кирпичиках тогда сготовим!..

Саввишна. Ох ты, ох ты! Дрова-то общие!.. Мой-то старик все войны прошел, мы не такое еще!..

Галина Дмитриевна. Не надоело? Ну что за бабы!..

Саввишна (не слушая). Только и жить-то малень­ко стали перед войной!..

Нина. Это уж всегда, как заживешь хорошо, тут и жди беды!

Юрка (выхватил у Володи печеную картошку, кото­рую тот нашел в золе). Вероломное нападение — вот это что!

Володя. Отдай! Получить хочешь?

Юрка. От кого? От девочки Вовы? Ой страшно!.. Кх!..

Маша (ребятам). Вы еще! Тихо! (О Кате.) Не знаю, но чего-то надо делать с ней! Угробится!...

Лена (вдруг). А кто не угробится-то? Тут угробишь­ся! От войны спасаемся, едем! А она во, война-то, вон!

Маша. Слетела птица ворона добро клевать!

Лена. Как там бомбил, так и здеся! Вон столбы-то как спички горелые, проволоки в клубок завиваются! По­люшко-то как вчера черное, так и нынче — уголь!..

Саввишна (в тон). Все хлебушек горит! Перемрем за зиму как мухи, хоть и доедем!..

Нина (тоже плаксиво). Дух стоит, будто сухари в духовке горят...

Лена. Чего обещать было? Чего брехать? Куда, гда едем?

Галина Дмитриевна. А ну, прекратите! Скажи­те спасибо, что живы-здоровы, что погрузили, отправили организованно. Три таких эшелона за одну ночь обору­довали! Даже книги везем — вон Ива с технической би­блиотекой!

Маша. Правда! Другие пешком бегут! Вот — кто с тележками, кто на коровах!..

Лена. Воевали бы как следовает, и вэкуировать не надо! Погрузили! Отправили! Книги! Вишь радость!..

Ирина (о Лене). Просто вредительство какое-то!..

Маша (Лене). Да не выкатывай глаза-то, молоко пропадет!..

Галина Дмитриевна. Только о себе думают! Лю­ди на фронте гибнут каждую минуту!

Маша (вторя ей). И мы не шкуру тоже спасаем! Станки везем! Приедем на место, выгрузимся — давай работай!

Галина Дмитриевна. Конечно! Для фронта! Нам и придется!

Лена. Вам!...

Саввишна. Ежели живой кто останется.

Галина Дмитриевна. Саввишна! Ну что вообще за разговоры! У меня сестра в Ленинграде — они в финскую войну тоже пережили, — не дай бог! Но ничего, все кончилось — победили!

Маша. Да ей говори не говори!

Лена (Маше). Да уж утерлись бы! Шкуру! Чего брехать-то? Ехайте, спасайтеся с детями! А это спасение! Ночь за ночью дрожишь! Дома хоть убежище было, по радиву хоть завоют, а здеся? Налетай, злодей, как хотишь, бей их по дорогам в саму голову! Вот что сде­лано!

Маша. Не галди!

Ирина. Что она говорит! Просто невозможно слу­шать!

Галина Дмитриевна. Лена! Тише! Ну сообрази! Тебя спасают, везут!..

Лена. Где мне сообразить! Я дура! Брехню мне не сообразить! Спасители! Зачем вон Есенюка над эше­лоном поставили? Ответственный он? Начальник? Баб он чужих щупать начальник! Он спасет, черт морда­стый!

Галина Дмитриевна. Ну ты что, при детях!

Саввишна. Да ты про кого это? Скаженная!..

Тамара. Что-что?..

Нина. Ой, совсем уж, правда!

Ива (спокойно). А кстати, совершенно непонятно, за­чем нас на юг повернули?..

Лена. Да! Зачем вот! Помирать?! Так уж дома бы помирали!..

Галина Дмитриевна. А ну, хватит, в самом де­ле! (Иве.) А тебе — странно! Сто раз объясняли: на во­стоке все пути забиты, там больше бомбят, а здесь мы скорей проскочим. Нам бы только до Суходольской, и все!

Лена. Счас, проскочили!.. Да нас разве кто по­слушает! Мы — кто? Бабы простые, работницы, а здеся инженерши!

Галина Дмитриевна. Все мы здесь одинаковы.

Маша. Ты уж правда что! Совсем сдурела! Может, и я тебе инженерша? Я в литейке одиннадцать лет, меня всякий знает, а уж какая ты-то работница, известно то­же: табельщицей сроду, на языке да на заду мозоли-то себе шлифуете!

Лена. Плевала я теперь на все!

Ирина. А я предлагаю поставить вопрос перед Есенюком!..

Тамара. Да! Главное, на Есенюка сразу! Еще «мор­дастый»!

Лена. А то какой? Во ряху-то набрал! С чего?

Тамара. Сама ты ряха!

Лена. Перечницы чертовы. Крохоборы!

Перепалка.

Галина Дмитриевна. Замолчите, я сказала!

Саввишна. Не обращай, доченька, наплюй, ягодка моя. Язык-то без костей! Нашему Паше в ножки покло­ниться, что он с этаким поездом управляется, с бабьем! (Лене.) Твой пригож! Отбой известный. Кто мясорубку-то пропил, сама говорила!

Лена. Мясорубку? Сто лет в обед это было, мясо­рубка!..

Маша. А ну, хватит!

Лена. А чего она? Уж моего-то не трожь! Мой уж двадцать четвертого прям из цеха по повесточке-то ушел! Его, дурака, может, и на свете нету, пока ваш-то боров при своей бабе сопит! Мы и не простилися!.. Я дура за мылом в очередь простояла тетя Дуся соседка беги говорит беги пока еcть а то как война первым делом ни мыла ни соли а он-то и при­ди прощаться... мясорубку... он исправленный давно стал он все молчком да молчком... она еще ут­ром повестка-то пришла а он и тут смолчал а как пришел прощаться-то пождал пождал меня сел на табуретке и сидит а время-то все вышло тетя Дуся ему в магазин мол в угловой да видно и разминулися... а я как сердце чуяло бегу бегу сумку волоку с мылом-то да с Костиком вот Костика-то брала чтоб на двоих дали зашлась запыхалася а тетя Ду­ся и говорит только-только на табуреточке-то сидел я тронула а она еще теплая табуреточка-то...

Лена плачет. Пауза.

Тамара (трясет дверь). Да сколько ждать-то!.. Не одна здесь!

Голос старухи: «Уже, уже. Я уже вышла. О мой бог! Где покой?!»

Лавра (садится). Что за шум, а драки нету?.. Все чего-то орут, орут... Зажигалка! Тихо!..

Маша. О, теперь чучело наше проснулося! Патрет!..

Лавра. Ой, голова!.. (Маше.) А ты, маленькая, мол­чи!.. Где едем-то?.. Ох! Пейзажик! «Поздняя осень. Грачи улетели». (Смотрит, как Тамара трясет дверь.) Родишь так, маленькая! Моя засела? (Кричит.) Айседора! Выходи строиться! Тревога! (Голову ломит от крика.) Ой!.. Тетя Галя! Глоточек!

Галина Дмитриевна (сурово). С добрым утром!

Лавра. Ну, тетя Галя! (Исследует пачку, склеивает слюной папиросу.) Как там, в аптечке-то?.. Она ведь общественная, аптечка...

Маша. Вот баба себе живет!.. Умойся!

Лавра. Ты, маленькая, молчи! Женщина умываться не должна, лицо испортится. Ирка, слышишь?.. Ну, тетя Галя! Одна моя клиентка знаете как говорила? Артистка, между прочим. С утра, говорит, выпьешь — целый день свободный... Юрик, огня!

Юрка мигом подносит спичку.

Маша. Сама-то ты артистка!

Саввишна (бормочет). Вот! Глаза не продрамши, пить да курить! Срам глядеть! Тьфу!

Лавра (Саввишне). Что ты, маленькая? Не слышу.

Саввишна (бормочет). Семейка! Одна в уборную всегда вперед всех, другая...

Лавра. Что-что? Плохо слышу. (Вдруг.) Молчать! У, грымза! Цыц у меня! (Делает вид, что хочет пнуть Саввишну.)

Саввишна. Ой! Убивают!.. Люди! Что делает! Фулюганка!

Дата добавления: 2015-05-29